Хороша была Танюша...

Вступление

Не верь посулам жен и дев
Их лёгким увереньям,

В холодный зимний вечер на хуторе в окрестностях Полтавщины стоит дом. Дом-то небольшой: белые стены, кровля из сена, два окна да дверь.
Жил в той хате слепой старец… сейчас там никто не живёт… старик помер, односельчане говорят, что его измучила зудневая боль в заду. Откуда они это знают? Спросите вы. Не знаю. Знаю лишь то, что старика-то звали Генрихом, но по происхождению, как утверждал он сам: «Я чистый украинец и точка.»
На хуторе Генрих прослыл учёным мужем не побоюсь этих слов. По словам односельчан он мог показать, где восток, а где юг, читал книги, да еще мог отличить «пожарника» от «пожарного», одним словом голова!
Думаю читатель ты понимаешь, что не Генрих был научен, а народ был и будет глупым. Но должны дать должное старику: он и впрямь любил напрягать свои извилины, также любил в грязи и поту косить сенокос. Праздность и лень он презирал. Но при всем этом он считал себя глупцом.
Когда он поселился на хуторе, как жил, что делал и откуда родом? Не знаю. Читатель вправе меня ругать, да что там говорить, бранить меня за мое невежество. Все выше сказанное это я узнал от жителей села, другого я знать не знаю…
Но я знаю кто знал Генриха и его нрав, к тому же жил и делил с ним кусок сала. Вот он-то нам и поведает эту историю. Ага, что читатель появился интерес? Если да, так читай же дальше.

Ведь их довольство или гнев
Подвластны вожделеньям.

Войдя в сени дома, вы сможете увидеть прямо пред собой у стены алтарь с образами, справа старуху в красном чепце, сидящую и режущую капусту за столом подле неё же очаг, в котором кипит вкусный суп с курицей. Слева печь, на которой спит, грея кости, грузное, старческое тело и умное, краснощекое, славное чело Генриха. Стук ножа тревожит сон старика, и он просыпается.
Встав с печи учёный муж, хромая, но уверенно подходит к сырой бочке почти доверху налитой холодной воды, берет чашу, и черпает воду. Напившись старик тонко пукнул.
— Ах, чёртов геморрой, — простонал мудрец — он сведёт меня с ума!
Старуха потупив взор продолжала крамсать овощи.
— Куриный суп варишь? — осведомился муж у жены — ну?
— Да, варю. — с желчью проговорила старуха.
— Ясно.
Кто-то стучится в дверь.
— Кто там? — спрашивает Генрих.
— Учитель, это я — был ответ.
Учитель одевает на рубаху старый тулупчик и собирается выйти.
— Ты куды?
— В мастерскую.
— Можешь и не возвращаться.
— Это как понимать, а?!
— Так и понимай, кабы ты был мне верен и любил меня искренне, то не пропадал бы все время с Остапом в мастерской.
— Ох, жинка ты меня доведешь до белого каления. — вскрикнул старик. — Ужель ты опять ревнуешь меня к Остапу?
— Иди, иди и не приходи!
— Ну и пойду.
— Так иди.
— Пойду!
— Пошел вон! — кричит жена, показывая неприличный жест.
— Дура!
— Чаво?!
Генрих выходит из дома, встречает на крыльце Остапа, они рады видеть друг друга, обнимаются и идут за руки вместе вдоль ручейка к сараю.
— Ох Остап никогда, ты меня слышишь, никогда не женись.
Остап молчал.
— Остап, у меня сегодня нет сил для работ, — сказал старик. — Пойдем лучше сядем на лавку.
Сели мужики и около десяти минут лицезрели ночной небосвод. Молчание первым нарушил Остап:
— Зачем вы тогда женились?
— Потому, что, сынок, был глуп и молод, — признался мудрец, — и…
Тут старик остановился и тяжко покачал голову:
— Какой же я дурак!..

Под их любовью показной
Скрывается измена.

В то время, о котором пойдёт речь, когда я был молод: кровь кипела в жилах, а мозг работал, как никогда; но как был дураком, так и остался им. В полдень я с друзьями сидел на лавке, как мы с тобой сейчас, и несли всякую пургу, как вдруг я замечаю девицу, черпавшую воду из колодца. То была Таня, как же она была прекрасна: две большие косы висели, касаясь крутых бёдер, на лице горел пламенный румянец, а пухлые ручки, ножки; большая грудь, короче говоря, ядреная баба!
Я вмиг кинул своих дураков и пошёл к ней, чтобы помочь ей донести коромысло с водой до дому, так мы и познакомились. Я полюбил ее — она меня.
— Но моя матушка, царство ей небесное, — тут Генрих перекрестился, — ненавидела Таню, считала ее ветреной девкой и была против нашей любви, но сердцу не укажешь.
Мы с Танюшей были счастливы вместе. Но недолго длилось счастье: спустя год нашей пылкой любви меня забрали в рекруты на службу. Я помню тот день, когда мы расставались… Таня вся в слезах и бледная умоляла меня остаться, но я был против такой отсрочки и сказал: «Танька, ну как это так, все мужики пойдут ишачить на благо отчизны, а я останусь дома, задок свой греть у печи, как баба, нет! Прости, время не ждёт, прощай.»
Но от жалости к любимой мое сердце сжалось, и чтобы успокоить Таню, я пообещал, что когда судьба будет мне мила и я вернусь живым, то непременно женюсь на ней. Тому не суждено было случиться…
Я отслужил и возвращался на перекладных телегах в родное село. И вот до моего села оставалось пять с лишним вёрст. Я представлял как приеду домой, меня радушно встретят родные, а потом я кинусь Танюше в сладкие объятия — через несколько дней мы пойдем в храм, дабы обвенчаться.
Но не тут-то было. Да, встретили меня хорошо, но вот с Таней… все получилось иначе.
— Как же рада я тебя видеть живым и здоровым, мой птенчик.
— И я тебя, мам, очень рад видеть и всех вас, но — заметил я, что любимой нет, — где же моя дева, Танька, вы не знаете, мама?
— Сынок, не хочу тебя огорчить, но Бог видит, не могу умолчать… не дождалась тебя Таня, изменила… а я тебе говорила, как увидела ее, что она того… побоюсь этого слова.
«Срам и стыд» — кто-то плюнул в толпе.
В этот момент мне стало плохо, я не хотел никого видеть, сел на коня и ускакал восвояси.
— Куда же ты, сынок, — кричала мне мать в след, — она не достойна тебя!
Только потом я узнал, что мама обманула меня подговорила все село, распустив эти мерзкие слухи, но я простил мать, потому что невозможно не любить родную мать, которая вскормила тебя молоком, заботилась и лелеяла долгими годами.
Я ускакал в поле и там напился, проснувшись с бодуна, пошёл домой пешком, так как коня потерял. Идя по тропинке к дому, я увидел Таню, она спряталась под тенью яблони от знойного солнца, и съежившись плакала. Мне стало ее жаль. Но я тотчас же бросил мысли: успокоить и поцеловать любимую, когда вспомнил клевету матери. Я пошёл прочь.
В честь моего возвращения мать устроила праздник в деревне. Все было готово только к вечеру. Все веселились: девки визжали и плясали хороводы, молодцы прыгали через костёр и пели частушки. Но все эти пляски-тряски не приносили мне довольство. Я был угрюм и мрачен: тоска так и рвала мне душу на клочья! Каждый раз, то мать или парни с девчятами звали меня танцевать, но мне было не до веселья. Видимо, матушка также страдала, как и ее сын — сожалела о содеянном, но не в силах была признать вину.
Тогда она позвала цыган, чтобы они рассеяли мою печаль. Им это удалось. К нам пришёл цыганский барон со свитой и привёл своих дочерей. Старшую и самую красивую звали Эсмеральда. Ее танцы и пение под аккомпанемент гитары отца, который бил струны моей души перстами что было мочи, прогнали мою грусть и мне даже сделалось весело. Я начал пить рюмку за рюмкой, что хмель одурманил мой рассудок: младая кровь вскипела, как в чаду разврата и похоти, а пар порочных страстей засел в моем восполенном мозгу. Я подпевал и хлопал в такт наперснице разврата:
— Ай да ну да ну — пел в пьяном угаре, — данай.
И тут Эсмеральда подбегает ко мне, пляшет — «Вот даёт, цыганка, ах, ну, просто, нет слов!» — как гадюка и впрыскивает мне яд в уста, а дальше все было как во сне. Я дал волю сладострастью и животным инстинктам…
На утро я проснулся с обнажённой цыганкой, которая ехидно глядела на меня, тогда я осознал, что я, дурак наломал таких дров. Жало совести вонзилось мне в сердце, а стыд давил и давил, как тиски скорлупу ореха. Накинув сорочку, я выбежал на двор и встретил Таню…
Она стояла передо мной в истрёпанном платье, худая и бледная, словно потухшая свечка, а лицо от слез вздулось, как у жабы, на неё страшно было смотреть. И во всем виноват я. Она смотрела проницательным взглядом и ее подбородок дрожал, пытаясь вымолвить хоть слово, но не хватало сил, а когда вышла Эсмеральда, то заревела горькими слезами.
— Как ты мог изменить и поверить этим скверным слухам, — в истерике кричала Таня, — ведь я тебя искренне любила, а ты был уверен в моей измене и даже не соизволил со мной поговорить… как, скажи?
В это момент мне хотелось себя убить или провалится сквозь землю лишь бы не видеть мук Танюши. Она упала на землю и плакала. Я хотел было ее поднять, но она отмахиваясь и рыдая, встала и пошла долой с глаз.
Больше я ее не видел… мать призналась мне в грехе и укоряла себя, а Эсмеральда сказала, что ждёт ребёночка, это новость причинила мне такую боль, как если бы меня огрели с пят то темя кипятком. Мне пришлось пойти с ней под венец, иначе бы совесть свела меня с ума или кончил бы самоубийством. Но, к несчастью, ребёнок погиб во время родов, это расстроило слабый рассудок бедной цыганки. Больше она не смогла иметь детей… а Танюша, несчастная Таня вскоре заболела и умерла от горячки в бреду. Мне рассказывали, что перед смертью она вспоминала меня… какой же я гад, гореть мне в аду!..
Жители села, а в особенности семья Тани возненавидели нас и прогнали прочь из деревни. Лицемеры! Я, моя мать и Эсмеральда поселились сюда и до ныне живём здесь, но уже без матери…

Цени их малою ценой
И берегись их плена.

Эта история произвела очень сильное впечатление на обоих. Генрих встаёт с лавки:
— Пойдем Остап, проведёшь меня до хаты.
Старик и юноша пришли домой. Их поджидала у крыльца Эсмеральда.
— Налить ли куриного супчика? — спросила радушно старуха.
— Наливай хозяйка. — ответил хладнокровно Генрих. — Садись Остап.
Оба садятся за стол на улице и ждут ужин. Старик достаёт водку, наливает и пьёт за здоровье Остапа.
— А вот и суп. — кричит заботливая жена выходя из сень.
Цыганка подходит к столу и опрокидывает котелок довольно горячим супом на головы гостей.
— Что ты делаешь, окаянная?! — кричит в гневе Генрих и замахивается рукой, но сдерживает себя. — Пошла вон, ведьма.
Эсмеральда в страхе бежит в дом.
— Почему вы остановились? — в изумлении спрашивает ученик у учителя.
— Если бы тебя пнул козел, — спрашивает мудрец, — ты пожаловался бы на него судье, а?
— Нет. — утвердительно отвечает юноша.
— А я о чем.
— Я пожалуй пойду домой, учитель, спокойной ночи.
— Прости, пожалуйста, мою жену, сам понимаешь, ну ладно, и тебе не хворать. Завтра увидимся.
Генрих заходит в дом, видит старуху на коленях у алтаря, которая сквозь слезы что-то шепчет. Глупцу становится стыдно за жену, которая обожгла и испачкала юношу супом, но главное ему стыдно за прошлое, которое на протяжении все жизни гложет его. Старик снимает испачканный тулуп, смывает грязь и молится перед сном. Помолившись, черпает из той же бочки воду, пьёт и ложится спать. Старик засыпает вечным сном покоя…

Ведь дьявол, женщиной играя,
Адама выдворил из рая.

Рок Остапа

Рано утром в пасмурную погоду Остап открыл сомкнутые ногой взоры, так как гул за окном насторожил сон парня. Надев шапку-ушанку, медвежий тулуп и накинув на босу ногу валенки, пошёл к дому Генриха: именно от туда доносился шум. Снег хрустел под ногами Остапа и чем ближе он приближался к учителю, тем сильней ему становилось не по себе: вдали его глаза увидели толпу людей, которые окружили двор старика, словно стервятники мёртвую тушу.
Мальчик от волнения пустился рысью к крыльцу хаты и случайно толкнул кого-то, тем самым вызвал недовольство общества зевак, а в особенности пострадавшей бабки, но Остапу было не до извинений.
Задыхаясь, он румяный и потный вступает за порог дома и видит картину, которая ужаснула его: на холодной печи лежит бледное тело Генриха, которое явно не показывает признаков жизни, подле него стоит священник с библией, который в селе еще был лекарем. Остап понял, что старик скончался.
— Здравствуйте, отец Иоанн, — еле слышно проговорил парень.
— Здравствуй. — не обращая внимания ответил святой муж.
— Какого причина смерти? — дрожащим голосом спрашивает Остап.
— Воля Бога. — торжественно отрезал отец.
Этот ответ не только не удовлетворил любопытство юнца, но и навёл на мысль не сошёл ли святой отец с ума, что было вполне вероятно.
— Как это понимать «Воля Бога»? — повышая голос спрашивает парень. — Вы ведь даже медицинский осмотр не сделали, а уже делаете такое умозаключение.
— Так и понимай, дитя, — хлопая по плечу говорит отец Иоанн. — Я сразу вижу кто умер по чужой воле — кто по воле Всевышнего, крепись и молись Богу. Аминь!
Несколько минут Остап стоит в недоумении от слов отца, провожая его тупым взглядом, пока тот не исчез. Только сейчас парень заметил отсутствие старухи: в доме, как будто никогда и никого не было отроду, лишь мёртвая тишина и гулящий сквозняк, исходящий из плохо смазанных рам окон. В доме стояла дикая стужа.
" Что же делать с телом учителя? — подумал ученик, — хоронить. — заключил Остап."
......................................
Да, читатель старуха отравила воду в бочке, тем самым убив своего мужа. Генрих всегда пил воду перед сном. Что случилось с Эсмеральдой? Бог ведает. Обожгла.

Конец.