Арес в кувшине (Глава 3)

Глава 1. Желтая роза (окончание)

Я все еще не мог справиться со своим раздражением, причину которого не понимал. Ни для меня, ни для Сьюзен не было секретом мое особое отношение к ней, и сердиться тут было не на что. Просто она оказалась права. Я был довольно противоречив в своей симпатии к неуязвимости сильных женщин и куртуазном желании видеть их слабыми и беззащитными. Где-то между корнями моих ценностных ориентиров спряталась ложь, я чувствовал ее в себе и сердился, поэтому подлинный смысл слов Сьюзен о королеве, рыцаре и ладье ускользнул тогда от меня.

— Получить имя Охеда и, значит, право на его наследство просто немыслимо, — настаивал я. — Он умен, опытен и судя по всему жаден; насколько я знаю, он никому не дает взаймы и не занимается благотворительностью; он не дал жене развода чтобы не делить с ней имущество. Обмануть его будет непросто, если вообще возможно.

— Лгать почти не придется, он сам додумает все, что нам нужно, — едва ли не меланхолично отвечала Сьюзен. — К тому же вам не придется искать переводчицу, ведь я в совершенстве владею французским.

Этим весомым аргументом она вынудила меня задуматься. Охеда не говорил по-английски.

— Но документы, записи в книгах о рождении… — уже неуверенно возражал я.

— Это я беру на себя, — заверила она, делая небрежный жест. — У вас есть рисунок, он и станет главным документом, центром цветка, к которому я приклею лепестки.

— Вы даже не спросили, хочу ли я этого.

— Отчего же? Я спросила, что вам нужно, вы ответили, что хотите войти в окружение предполагаемого отца…

— Предполагаемого! — цеплялся я к словам. — Можно ли строить здание на фундаменте из облаков?

— Конечно нельзя, — с холодным спокойствием отвечала Сьюзен. — Мы и не будем ничего строить если этот фундамент окажется призрачным. А что если вы действительно внебрачный сын Охеда? Разве вы не хотите узнать это наверняка?

— Хочу.

— Значит нам стоит попробовать. Вы согласны принять мои поправки в ваш план, или продолжите искать в них изъяны?

— По-моему вполне разумно проверять шаткий мост на прочность перед тем как сделать первый шаг.

— Не только первый, но все следующие, — настояла она.

— Разумеется, иначе и приступать не стоит, — воскликнул я, убеждая самого себя.

— Браво! — поддержала меня Сьюзен и загадочно улыбнулась как тогда на вечеринке после нападения Доры Галладжер: — У меня есть идея. Что если вы напишете рассказ о наших приключениях?

Я с сомнением покачал головой.

— Мне приходится писать характеры с натуры, а сюжеты переносить на бумагу прямо из жизни. Все оттого, что я плохо умею придумывать и совсем не умею лгать. Если я напишу такой рассказ, он станет разоблачительным не только для Охеда, но и для вас.

— Нет, нет, вы непременно опишете все как есть, не искажая правды! Можно использовать иносказания. Вам ли не знать, что многие авторы прячут истину в аллегориях и метафорах, но это не считается обманом. Вот только… — Сьюзен помолчала, о чем-то раздумывая. — Прятать истину вряд ли понадобится, потому что после удачного воплощения нашего плана многое изменится.

— К лучшему?

— Надеюсь, что нет, — ответила Сьюзен

— Это шутка?

— Разве счастье не предвещает скорой беды?

— Не считаю это за правило, но такое бывает часто, — согласился я.

— Тогда разумнее радоваться неприятностям, они заставляют развиваться, — бодро заключила Сьюзен. — Итак, вы хотите выяснить является ли Охеда вашим отцом и можете рассчитывать на меня. Если вы его сын, то поможете мне стать его внучкой. Вы согласны?

— Знаю, что пожалею об отказе, поэтому да, согласен.

— Тогда покажите мне рисунок.

Я достал из внутреннего кармана пиджака лист плотной бумаги, свернутый в трубочку. На нем была изображена задумчивая девушка, прелестная в своем невинном простодушии. Рисунок был сделан сухой пастелью, в мягкой романтичной манере, образ выписан в классическом пасторальном стиле на фоне руин, заросших кустами. Внизу размашистые инициалы, год и место — К.О. 1899, Лондон.

— Вчера я рассматривала картины Охеда. Его подпись не похожа на эту, — заметила Сьюзен.

— Этот рисунок сделан, когда ему было девятнадцать лет, за год до того, как он появился во Франции на Всемирной выставке. Если это рисунок Охеда, то другого, юного, еще не тронутого тленом парижской богемы.

За шесть лет, прошедших со времен моего поражения на поприще экстремального репортера, разумный «я» основательно подавил моего бесшабашного «искателя сенсаций». Этот рассудительный «я» осторожничал, потому что боялся опалы и не был уверен ни в себе, ни в способности Сьюзен осуществить задуманное. Надо отдать ей должное, она ни разу не упрекнула меня в трусости или слабости, а лишь слегка заскучала, когда мое брюзжание стало невыносимым. Разумеется, я понимал, что уже не я использую Сьюзен, а она меня, но был этому только рад. Искатель приключений взял во мне верх. Я начал готовиться к предстоящей встрече с Казимиро Охеда.

Глава 2. Логово минотавра

Если Охеда приехал в Штаты ради заказов, то не откажется от лишней бесплатной рекламы, рассуждал я, поэтому обратился в одну из крупных газет и предложил услуги внештатного стингера, предварительно заручившись лестными рекомендациями от моего издателя мистера Саймона. Я предлагал газете взять эксклюзивное интервью у известного человека, ссылаясь на свой опыт и мой особый интерес в сборе материала для новеллы. Это было только частью правды, но не было ложью. Нанимателю мое предложение показалось интересным, и я получил то, что хотел, — договоренность о дате и времени моего визита к художнику в статусе корреспондента уважаемого издания.

Подготавливаясь к встрече, я просматривал редакционный список обязательных вопросов. Один из них был сформулирован так: «В интервью парижскому арт-изданию, мистер Охеда упомянул, что его предки участвовали в Конкисте. О ком именно он говорил? Связано ли это с его приездом в Калифорнию?» О Конкисте — испано-португальской колонизации Америки, я знал мало, поэтому отправился в публичную библиотеку, чтобы полистать учебники и справочники по истории. Точнее официальной ее версии.

Конкиста началась с открытия Колумбом острова Сан-Сальвадор в конце 15 века, охватила обширные территории Северной, Центральной, Южной Америки и завершилась в 1898 году поражением Испании в войне со Штатами. Изучать четырехсотлетнюю историю двух американских континентов у меня не было времени, да и необходимости такой я не испытывал, поэтому решил ограничиться краткой историей земель, названных Калифорниями.

Вместе с конкистадорами в эту благодатную местность пришли римско-католические миссионеры, среди которых были францисканцы, доминиканцы, августинцы и иезуиты. Священники принялись крестить все живое и неживое, выполняя наказ, данный еще Колумбу испанскими королем и королевой, которые «ничего так не желают, как возвеличить христианскую религию и привести многие народы к истинному богу».

Испанцы основывали поселения, строили укрепленные форты с военными гарнизонами и вывозили золото в Старый Свет. Католическое духовенство расценивало эту экспансию как очередной крестовый поход, дающий возможность усилить влияние церкви и стяжать несметные богатства.

Надо отдать должное испанским католикам, они не сгоняли индейцев в резервации и не старались истребить их как англичане, а планомерно конструировали из языческих и христианских верований нечто вроде двуглавой земноводной рыбы. И у них получилось! Я встречал многих потомков коренных жителей, обращенных в католичество. Все они были одинаково набожны, молились Деве Марии и по-особому крестились, но вместе с тем верили в магию, пользу жертвоприношений и почитали древний культ мертвых, созвучный с христианским уважением к нетленным мощам.

В период своего упадка, связанного с французской революцией и наполеоновскими войнами, испанская корона не смогла контролировать огромные территории, удаленные от столицы, как, впрочем, и Британская империя. Колониальные штаты откололись от Англии после подписания Декларации Независимости в 1776 году, а калифорнийские земли отошли к Мексике в 1821-ом по Кордовскому договору. Это стало началом развала Новой Испании.

Спустя 25 лет бывшие колонии — Мексика и США, вступили в двухлетнюю войну. Верхняя часть Калифорнии была оккупирована американскими войсками и передана Штатам в соответствии с условиями договора Гуадалупе Идальго 1848 года. Сразу после этого разразилась калифорнийская золотая лихорадка, а уже через два года аннексированная Верхняя Калифорния официально стала тридцать первым штатом Америки согласно Компромиссу 1850 года между Севером и Югом.

Таким образом к 1938 году мексиканская история Калифорний насчитывала почти сто двадцать лет, американская девяносто, а Конкиста закончилась более сорока лет назад.

Полагая, что не нашел ничего особенного, хотя и провел время с пользой, я стал закрывать разложенные передо мной книги, когда вдруг наткнулся на кое-что интересное.

В статье одного из справочников говорилось, что название калифорнийских земель было позаимствовано конкистадорами у испанского автора. В его романе рыцарь Алэрико приплывает в страну, населенную черными амазонками и встречается с их королевой Калифией.

Я не поверил своим глазам. Имена Калифии и идальго Алэрико де Кабрера были мне известны! Получалось, что староиспанский рыцарский роман был не только опубликован, но и популярен, раз в честь героини из сюжета (шутка ли?) назвали обширные земли испанской короны. Сама же рукопись, то есть авторский оригинал на испанском, переведенный для меня мистером Лоусоном, судя по всему, находилась в каком-то тайном архиве. Оставалось выяснить сохранился ли опубликованный роман до наших дней и если да, то было бы неплохо сравнить его содержимое с моим переводом. Я записал имя автора статьи из справочника, это был некто Бернард Паттон, и обратился в пункт выдачи книг.

Услышав название «Хроники земель Калифии», пожилая библиотечная дама сдвинула очки на кончик носа, неохотно пошелестела в картотеке и сказала, что такой книги нет, но тут же не раздумывая сообщила:

— Это неправильное название. Скорее всего, вам нужна книга Жозе Магилара «Летописи о подвигах Алэрико».

Спустя пару минут, она действительно принесла мне книгу с таким названием, переведенную на английский и изданную в 1889 году. Просмотрев список глав, я пролистал несколько первых страниц и заглянул на последнюю. Мне стало ясно, что это совсем другая книга, а точнее урезанный и измененный вариант той, что была у меня. Дама, заметив мое недоумение, участливо спросила:

— Вы искали не это?

— Нет, нет, это как раз то, что мне нужно, — поспешил заверить я. — Просто я не ожидал, что здесь так мало сказано о королеве амазонок…

— К сожалению, больше ничем помочь не могу, — с некоторой прохладой ответила библиотечная дама. — Вы не первый, кто спрашивает о Калифии, но можете мне поверить: больше никаких первоисточников нет. По крайней мере в нашей публичной библиотеке, а она главная и самая крупная в штате.

Пожилая библиотекарша говорила спокойно и уверенно, поэтому производила впечатление знающего эксперта. Я спросил почему читатели заказывают эту книгу, но не узнал ничего нового: люди интересуются тем фактом, что от имени Калифии якобы пошло название Калифорний, а об этом, в свою очередь написано в справочнике по истории штата. Однако есть и другие версии, о них сказано там же.

— А как насчет автора статьи? — настаивал я. — Вы случайно не знаете где он сейчас? Я бы хотел задать ему вопросы.

— Такой услуги в нашем прейскуранте не предусмотрено, — с этими словами дама испытывающе посмотрела на меня поверх очков.

Моя рука потянулась за бумажником.

— Я не просила у вас денег, но и не собираюсь от них отказываться, — сообщила дама, забирая у меня купюру в пять долларов. — О чем вы хотели спросить автора статьи?

— Об источнике конечно. Откуда ему известно, что название Калифорния дал конкистадор, прочитавший этот роман? Где это написано?

— Нигде, это просто догадка, — уверенно сообщила дама. — Я знаю об этом точно, потому что автор статьи был моим мужем. Он умер пять лет назад.

— Простите… — смутился я. — Значит вы миссис Паттон?

— Была, — невозмутимо поправила она. — теперь я мисс Паттон.

— Да, конечно, мэм, — поправился я, затем, соблюдая приличия, назвал свое имя и спросил: — Ваш муж увлекался рыцарскими романами?

— Я бы не сказала, но он определенно был хорошим историком и несносным романтиком. Мы часто говорили об этой книге. Берни был уверен, что в ней содержатся предсказания об исторических событиях прошлого и современности, например, появление испанского рыцаря в неизведанных землях сильно напоминает Конкисту.

— Вы хотите сказать, что летописи об Алэрико были опубликованы до начала колонизации? — удивленно спросил я.

— В моей личной библиотеке есть испанское издание от 1442 года, — заявила мисс Паттон. — Это значит, что роман был написан за пятьдесят лет до открытия Америки Колумбом.

Это стало для меня открытием. Ранее мне даже не пришло в голову искать роман в библиотеках, я был уверен, что обладаю копией уникальной рукописи, однако никаких дат в ней не было. Я был крайне заинтересован и продолжил спрашивать:

— Вы сказали, что имя Калифии больше нигде не упоминается…

— Я сказала, что в библиотеке нет других первоисточников, но мой муж искал их не только в Штатах, но и в Испании. Ничего кроме того же романа, но на другом языке он не нашел, как и упоминаний о других романах Жозе Магилара.

— Похоже вы не разделяли энтузиазма вашего мужа, — предположил я.

— Он был не тем, для кого был написан этот роман.

— Что вы имеете в виду?

— Не что, а кого, — вновь поправила меня мисс Паттон и слегка приподняла подбородок. — Роман написан для женщины. Только она могла бы понять все, что Агилар пожелал зашифровать в своем сюжете.

Это было похоже на вызов моему мужскому эго, но я был заинтригован и не пожелал его принять, а ответил мисс Паттон загадкой на загадку:

— К тому же ваш муж располагал неполной версией романа.

Мисс Паттон пристально посмотрела на меня, выдерживая долгую паузу, затем молча взяла ручку, что-то быстро написала на листке бумаги и передала его мне со словами:

— Думаю, нам есть, о чем поговорить, мистер Блэр.

Я заглянул в листок, там был номер телефона. Говорить мисс Паттон что у меня есть более важные дела, мне не хотелось, это было бы дурным тоном, поэтому я увернулся:

— Мне надо подготовиться к встрече, я позвоню вам… на днях.

Сказав так, я использовал двусмысленность, имя в виду мою встречу с Охеда, но позволил мисс Паттон понять меня по-своему. Это был мой обычный компромисс между нежеланием говорить правду и неумением лгать.

Я уже хотел вернуться в читальный зал, но подумал, что было бы неплохо заказать печатную копию книги, чтобы наглядно отметить в ней расхождения с оригиналом. В том, что общедоступная версия романа имеет некое особое предназначение, вроде обмана или сокрытия истины, я уже не сомневался. Но кто это сделал и зачем?

— Вы уверены, что копия вам необходима? — спросила мисс Паттон. — Чтобы перепечатать книгу нужно время, да и работа будет стоить денег. Копия обойдется вам в сорок долларов.

Кивнув, я вновь полез за бумажником:

— Только пусть между абзацами будет тройной интервал.

Многим наверняка знакомо расплывчатое ощущение запутанности, в которой сокрыта логика видимых связей. Обнаружив их, мы говорим: «Тут что-то есть», подразумевая нечто недоступное нашему зрению или пониманию. Это «нечто» каким-то образом влияет на окружение, оставаясь в тени; у нас появляется желание искать, но что именно мы пока не знаем. Проблема обычно в этом. В несформулированной цели поисков. Утверждая это, я не придумал ничего нового: чтобы понять куда ведут все дороги, нужно найти Рим.

* Какова связь Охеда с Конкистой? * Почему библиотечная версия романа, названная мною «роман Б», отличается от оригинального «романа А», появление которого в моей жизни все еще оставалось загадкой. * На чем основана теория Бернарда Паттона о пророческом характере романа Б? Какие пророчества он обнаружил в сюжете? Зачем он искал другие издания романа? Чем его не устраивала версия Б? С какой стати он решил, что конкистадоры назвали Калифорнию в честь Калифии? * Что означают слова мисс Паттон о женщине? Какие подробности о романе она уже знает и что надеется узнать от меня?

Все это были темные пятна, выстроенные в ряд. Подобным же образом на одной из картин Моне зияют арки между опорами моста Ватерлоо, соединяющего Вестминстер и Ламбет; сам же мост серого цвета сливается с водами Темзы и едва различим из-за густого лондонского тумана.

Перед тем как покинуть библиотеку, я сдал книги в пункте выдачи и наудачу спросил у мисс Паттон не встречалась ли ей фамилия Охеда среди материалов о Конкисте. К моему удивлению она сразу же назвала имя одного из спутников Колумба — Алонсо Охеда, а потом вспомнила и о художнике.

Пользуясь этим, я мимоходом сообщил:

— Казимиро Охеда утверждал, что его предки участвовали в Конкисте.

— Возможно, — пожала плечами мисс Паттон. — Но если это недоказуемо, то вполне сойдет за эпатаж. Насколько я понимаю, именно этим и занимается мистер Охеда, а вовсе не живописью, как полагают многие.

***

Город Пасадена находится всего в десяти милях от Лос-Анджелеса и расположен в живописном уголке Калифорнии у подножия горного хребта Сан-Габриэль. Вот что произнес пятьдесят лет назад на памятном собрании местного охотничьего общества профессор Чарльз Фредерик Холдер, натуралист и писатель, известный как пионер ловли крупной рыбы и основатель клуба тунцов Авалона:

— В Нью-Йорке люди зарыты в снегу, а здесь в Пасадене распускаются цветы и вот-вот появятся апельсины. Давайте проведем фестиваль, чтобы рассказать миру о нашем раю!

Это была гениальная идея. 1 января 1890 года в Пасадене провели первый Парад Роз — пышный новогодний карнавал, благодаря которому город-курорт стал знаменит на всю страну. Другая новогодняя традиция ставшая легендарной, появилась лишь спустя несколько десятилетий, после строительства арены Роуз Боул в 1922 году. На ней проводится знаменательное событие в мире американского футбола — матч студенческих команд за Розовую Чашу.

Все это само собой всплывало в моей памяти, подтверждая, что причины, по которым Охеда выбрал Пасадену, вполне очевидны. Это один из старых городов округа, культурный центр прилегающей к горам долины, а также курорт, прославившийся своим мягким климатом. Я сам люблю этот город. В нем сохранился тонкий слой исторической пыли, по которой хочется рисовать мягкой кистью. Совсем по-другому я отношусь к более старому Лос-Анжелесу, где наслоения грязи время от времени напрашиваются на влажную тряпку.

Моя подготовка к интервью могла продолжаться и дальше, однако день, назначенный для интервью настал. Ожидая Сьюзен в живописном саду напротив центральной пристройки отеля Грин, известной как Зеленый замок, я наслаждался солнечной погодой, любовался буйством зелени и представлял себе романтическую прогулку в обществе девушки в желтом, уже не вечернем, а легком и воздушном, как мои романтичные мечты. Все они улетучились, как только она появилась передо мной.

На Сьюзен было надето однотонное платье длиной ниже колен. Небольшая шляпка без изысков и закрытая обувь на каблучках дополняли ее элегантный образ, достаточно строгий, как и подобает ассистентке журналиста, представляющего авторитетное печатное издание. Я сделал ей комплимент, а затем еще один, когда она показала мне блокнот для стенографических записей и пообещала восстановить по ним полный текст интервью и распечатать его на машинке.

— Лучшей ассистентки не пожелал бы и президент Соединенных Штатов, — искренне заметил я.

— Отказывая мне, люди сами ставят себе подножку, — намекнула она на мое былое противодействие ее замыслу. — Я обычно не настаиваю, но вам повезло.

— Просто мое «нет» не устраивало нас обоих.

— Моя мама говорит, что мужчины любят окружать женщин решетками, но часто сами оказываются пленниками своих же собственных тюрем.

— Вы тоже так считаете?

— Я думаю, что мужское «нельзя» можно обойти с любой стороны, как закрытые ворота без стен.

Попасть в мастерскую Казимиро Охеда было не сложно. С десяти до двенадцати первой половины дня она была открыта почти для всех посетителей за исключением тех, чья внешность не внушала доверия остроносому, подозрительному секретарю, похожему на умную, осторожную крысу.

— Вы приглашены? — кисло осведомился он на ломанном английском, очевидно признав во мне и моей спутнице праздно любопытствующую пару.

— Да… — начал было я, но Сьюзен тут же пришла на помощь.

— Нам назначена встреча, это корреспондент, а я переводчица, — сообщила она на французском.

Секретарь тут же вспомнил и с облегчением заговорил на родном языке:

— Ах, да, интервью для газеты, — его глазки за толстыми линзами скользнули по спокойному лицу Сьюзен, затем по ее шляпке и плечам, увеличенным фонариками платья, и, наконец, подобрев остановились на мне: — Мсье Охеда готов вас принять. Он у себя в мастерской, пойдемте.

Сьюзен перевела. Я кивнул.

Следуя за секретарем, мы прошли через длинный коридор, заглядывая из любопытства в боковые помещения, смахивающие на склады богатого старьевщика. Одна из комнат, похожая на большой чулан без окон, была завалена коробками, мешками и древесными корнями; другая — холстами в рулонах и на подрамниках, тазиками разных размеров, кучами тряпья и откровенным мусором. Из полуоткрытой двери третьей комнаты, заставленной старой мебелью, скарбом и домашней рухлядью, лениво вышел сонный кот.

— Это принадлежало старому хозяину дома, но мистер Охеда никогда ничего не выбрасывает, — сообщил секретарь, не оборачиваясь, и наставительно добавил: — Все может пригодиться.

Мы переглянулись, Сьюзен вновь перевела. Я нарисовал в воздухе кривую линию, напоминая, что нужно записывать. Она нахмурилась и показала мне язык.

Коридор вывел в просторный холл с камином, массивной мягкой мебелью и столом. Миновав это первое, пригодное для жилья пространство, мы прошли через другой коридор и оказались в просторной мастерской, походившей на логово ребенка-великана.

Казалось, он укрылся здесь сразу после великого потопа, а затем часто выходил наружу чтобы найти и по-детски примитивно зарисовать остатки погибшего человечества, изуродованного богом в приступе гнева. Возможно ребенок находил мертвых и рисовал их как живых, а тех, кто выжил, рисовал как мертвых; на многочисленных полотнах были изображены монстры маленькие и большие, существа, разорванные на части, орущие и плачущие, бесформенные и угловатые, голые и страшные. Стаскивая сюда шедевры старой цивилизации, гигантский ребенок разбивал их на обломки, из которых создавал свое, новое, такое же великое и нелепое, как он сам.

Пережив первое впечатление от мастерской, я обратил внимание на несоответствие между огромными размерами некоторых картин и скудостью их содержания. Подобным же образом могли выглядеть фолианты в человеческий рост с парой крупных букв на каждой странице, или пьеса Шекспира, состоящая из одной фразы: «Юных влюбленных убивает давняя вражда между их семьями».

Горизонтальные поверхности столов, стеллажей и этажерок были заставлены чашками, вазами, банками, блюдцами и блюдечками, статуэтками, поделками, гравюрами; все эти творения и утварь толпились в тесноте, вперемешку с керамикой, кистями и красками, музыкальными инструментами, тряпками и просто хламом. Пол вокруг этих нагромождений был занят мольбертами, картинами, ведрами, стульями и табуретками, заваленными также как столы и полки. Немного поодаль возвышалась конусообразная бронзовая скульптура без рук, без ног, с огромной носастой и губастой монетой вместо головы.

Количество предметов и беспорядок, в котором они здесь пребывали, напомнило мне бальзаковскую философско-мусорную свалку, где таинственный хозяин антикварного магазина хранил лоскут шагреневой кожи, отнимающей жизнь в обмен на исполнение желаний. Я вдруг подумал о Сьюзен и посмотрел на нее. Она играла роль второго плана, но выглядела слегка растерянной.

— Казимиро, — позвал секретарь, затем кашлянул и позвал громче. — Мсье Охеда, к вам посетители. Из газеты.

— Je viens!

— Уже иду, — тихо перевела Сьюзи.

В недрах мастерской громыхнул стул, двинутый по полу, что-то хлопнулось плашмя, какая-то вещь упала и покатилась. Из-за бронзового чудовища, вышел коренастый мужчина наполеоновского роста в халате, шарфе, брюках и кожаных сандалиях на босую ногу. У него был крупный нос, живые черные глаза и выпуклый круглый лоб. Лысую часть головы стыдливо прикрывала лапша длинных волос, причесанных от правого уха к левому. Сами уши были оттопыренные и мясистые. Я тут же вспомнил Дору Галладжер и едва не улыбнулся, когда представил, как она посоветовала бы Охеда не прикрывать лысину фиговым листком.

В сторону Сьюзен, стоявшую на полшага позади меня, он поначалу даже не взглянул, как мне тогда показалось, намеренно. Теперь я в этом не сомневаюсь. При виде пары, мужчина сначала смотрит на добычу — на женщину, а после — на потенциального соперника.

Охеда протянул мне правую ладонь похожую на маленькую лопату; его левая рука при этом осталась в кармане халата. Я пожал лопату, представился, и, улавливая паузы, стал задавать первые вопросы по редакционному списку: о текущих и любимых работах, заказах и тому подобное. Сьюзен слушала, делая сокращенную стенограмму, затем переводила. Охеда держался уверенно, но отвечал довольно скупо и с превосходством смотрел на Сьюзи, когда она говорила. Я начал замечать, что мои вопросы интересуют его меньше, чем ее персона. Это продолжалось с десяток минут. Он достал пачку сигарет и закурил, удерживая сигарету в левой руке. На оттопыренном большом пальце красовался массивный перстень, и я счел это за спасительный повод:

— Необычная вещь, — заметил я как бы мимоходом. — Талисман?

Уверенный взгляд Охеда вдруг неожиданно повел себя как бильярдный шар, стремительно меняющий траекторию от соударений с бортами и другими шарами. Художник явно испытал нечто вроде досады, но постарался спрятать ее за равнодушием.

— Бронзовая безделушка, — пренебрежительным тоном отозвался он, однако после перевода Сьюзи слишком поспешил с ответом и мне стало понятно, что вопрос его задел.

Не давая ему опомниться и переменить тему, я уколол в то же место:

— Что-то личное?

— Нет, — он снял перстень с большого пальца и надел его другой, поясняя небрежным тоном: — Французы носят перстни на безымянном пальце левой руки, и я тоже, но только не во время работы.

— То есть он вам мешает, — настаивал я. — И раз вы утруждаете себя, переодевая его с пальца на палец, эта вещь все же имеет для вас значение.

— Перстень принадлежал моему другу.

— Который покончил с собой из-за девушки? Той с которой вы потом жили в его комнате на Монмартре?

Охеда нахмурился. Сьюзен уронила сумочку, поспешно нагнулась и больно ущипнула меня за икру. Я стерпел и не подал виду. Охеда ничего этого не заметил, но внезапное падение сумочки его заинтересовало. Это было видно по его едва заметной улыбке и особому мужскому взгляду. Будто копье, летающее округ, вдруг услышало женские вибрации, развернулось и полетело в сторону мишени.

— Oh, pardonnez-moi pour ma maladresse (Ах, простите меня за неловкость). — прощебетала смущенно мишень.

Чтобы ощупать дно человеческого характера, недостаточно задавать вопросы, на которые респондент готов отвечать, но неудобные вопросы могут показаться ему оскорбительными и интервью быстро закончится. Сьюзен напомнила мне об этом и была права. Я осекся. Охеда, был доволен.

— Вы не угадали, — ответил он мне, и вдруг впервые посмотрев на Сьюзен с улыбкой, сделал ей комплимент: — У вас хорошее чувство стиля. Фасон, цвет, аксессуары. Все безупречно. Я художник, я знаю, поверьте.

Я обернулся и увидел, как она сразу опустила глаза долу. Охеда быстро перевел взгляд на меня и то пристрастие к Сьюзен, которого я не смог скрыть, стало для него очевидным. Он с довольным видом сделал шаг в сторону и проговорил, тыкая окурком в пепельницу на столе:

— Вы спрашивали о моих любимых работах. Они в небольшой комнате рядом с мастерской. Вы поможете мне их принести? — с этими словами он подошел к Сьюзен, взял ее под руку и сделал неопределенный жест в мою сторону: — А вы пока побудьте здесь. Мы скоро вернемся, и я скажу вам что-нибудь о перстне.

Сьюзен не противилась. Она будто превратилась из боевой осы в беззащитного мотылька. Месть Охеда, моментально сообразившего, что меня с ассистенткой связывает нечто большее чем работа, ударила меня острием в болезненную точку. Интервью, однако, было не закончено и я вынужденно влез в шкуру незадачливого Ла Суша, у которого соперник увел девушку прямо из под носа. Разыгрываемая пьеса, как и хотела Сьюзен, стала походить на комедию Мольера, но мне досталась роль самого смешного персонажа.

Провожая их взглядом, я тихо чертыхнулся, посмотрел на часы и засек время. Уже через минуту я стал мысленно бить воображаемым молотом по нелепой бронзовой скульптуре; через две всерьез подумал, как лучше упасть, чтобы сломать при падении как можно больше вещей, разумеется, совершенно случайно. Созвучно моим мыслям из дальней комнаты раздался отдаленный грохот и опять стало тихо.

Через пять минут их все еще не было. Я подумал, что надо взять себя в руки, открыл и закрыл папку с вопросником и материалами, глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться, и стал записывать в блокнот роящиеся мысли:

«Охеда наверняка мнит себя мольеровским Орасом и сейчас распускает перед Агнес свой облезлый павлиний хвост. Почему облезлый? Потому что я отношусь к нему с предубеждением. Это плохо… Еще хуже то, что я не могу притворяться и делать вид, будто Сьюзен мне безразлична. Интервью скорее всего будет провалено, я не выполню взятую на себя работу и подведу мистера Саймона, который за меня поручился. Это очень плохо…»

Тут меня якобы осенило.

«Я вполне имею право переживать за Сьюзен, ведь она играет мою дочь! Пусть Охеда думает, что она моя девушка. Когда этот самовлюбленный старик узнает, что решил соблазнить свою внучку, то выглядеть нелепо будет он, а не я».

Этот наглый самообман выветрил из моей головы все ревнивые мысли. Мне удалось закрыть за ними окна и взглянуть на происходящее иначе. Я вспомнил сказку о красавице и звере, по которой был поставлен французский балет «Земира и Азор». Девушка отправилась в логово чудовища добровольно, чтобы спасти своего отца… Эта мысль вернула мне способность рассуждать, я сразу вспомнил о волшебном кольце чудовища, закрыл глаза и стал рассматривать то, что видел.

Верхушка перстня была круглой формы, нарочито крупная с высоким бортиком и выпуклой вставкой в виде кувшина, обрамленного шипастым терновым венцом. Боковую поверхность украшал щит с бычьей головой. Количество мелких деталей и орнаментов наводили на мысль о тонкой работе, неуместной для бронзовой безделушки. Камня, в перстне не было, и я подумал, что в таком массивном изделии можно спрятать небольшую драгоценность вроде крупного бриллианта, или же, например, капсулу с ядом.

Я вспомнил все фотографии Охеда из печатных изданий. На тех, где была видна его левая рука, присутствовал и перстень на безымянном пальце, иногда повернутый верхушкой к ладони. Судя по всему, Охеда никогда не расставался с этим украшением и не врал, когда говорил, что переодевает его только во время работы. Такой атрибут на большом пальце сильно бросается в глаза и скорее подошел бы амбициозному, властолюбивому Вожаку Стаи или его подражателю, старающемуся самоутвердиться в мужском и этим привлечь внимание женщин. Охеда был немного и тем, и другим, но он хотел скрыть тайну своего талисмана.

Спустя пятнадцать минут послышался смех Сьюзен и неприятное для меня воркование художника. Разговаривая на французском, они вошли в мастерскую. Никаких «любимых работ» в их руках не было, зато Охеда уже более раскрепощенно держал ее под локоть и прижимал к своей груди. Сьюзен разглядывала свои туфли и улыбалась как нимфа в чудесном лесу. Я сложил руки за спину и смотрел на нее. Подойдя ближе, она с виноватым видом сообщила:

— Мистер Охеда хотел показать свои гравюры, но полка сорвалась со стены и… — она опускала глаза в пол и меня это ужасно раздражало. — Я была такой неловкой.

— Придется вам прийти снова и помочь мне навести там порядок, — серьезно сказал Охеда, услыхав перевод сказанного и отпуская свою жертву.

— Мистер Охеда, — обратился я, оставив без комментариев его заигрывание со Сьюзен. — Возможно вы слышали одну из английских легенд о родоначальнике регби, которая гласит, что в 1823 году во время футбольного матча шестнадцатилетний Уильям Уэбб Эллис схватил мяч в руки и побежал в сторону соперников. Так, благодаря тому, кто осмелился нарушить правила, родилась новая игра. Вы и другие импрессионисты, по сути сделали то же самое в живописи, но что за новую игру вы и они создали? Какие в ней правила?

Вопрос пришелся Охеда по нраву. Он с удовольствием начал давать пояснения, следя за тем, какое впечатление это производит на Сьюзен:

— Игра называется «эпатаж» и правила в ней простые. Вырисовывать не обязательно, главное сделать зрителю подножку! Ошеломить, привести в изумление, заставить думать над тем, что невозможно понять! В этом все искусство эпатажа.

— То есть по-вашему детали не нужны?

— К черту детали! Мастерство заключается в том, чтобы достичь большого малыми средствами.

Я возразил:

— Художники старой академической школы выписывали на своих полотнах множество тончайших деталей, на это уходили годы. За свою жизнь Рафаэль написал менее сотни картин, Веласкес — более сотни, Рубенс — около двух тысяч. Число ваших работ уже превышает десять тысяч, но, как известно, количество растет в ущерб качеству.

— Повторяю, качество моих работ не в деталях, — разгорячился Охеда. — Разнообразие исчезает, когда определена суть и первооснова. Все сложные формы можно свести к нескольким простым фигурам и даже к одной линии, а богатство оттенков — к одному цвету. На это способны немногие, только этого мало. Нужно столкнуть противоположное в конфликте, да так, чтобы зритель увидел неожиданный и неприемлемый для него образ! Это могут быть две линии разного цвета, но их соседство на полотне будет наполнено бесконечным смыслом, как океан солью.

— Зачем упрощать мир? Ваша цель в том, чтобы запихнуть слона в кувшин?

— Раздражать зрителя, ломать его убогие стереотипы, — в этом моя цель.

— То есть вы стараетесь нарушить внутренний баланс?

— Баланс, равновесие, гармония, все это снотворное! Я хочу раскалывать действительность и пробуждать разум, свободный от предрассудков. На всех моих картинах написано одно и тоже — ничто не истина, дозволено все. Для многих это за гранью понимания, но я и не стремлюсь быть понятным. Я хочу волновать! Вот, например, посмотрите на эту скульптуру, — он махнул рукой в сторону бронзовой куклы и спросил у Сьюзен: — Что вы видите?

— Монету на горе, — ответила она. — Или человека, у которого в голове только деньги.

Охеда посмотрел на меня:

— А вы?

— Стрелу и мишень, — ответил я. — Треугольное мужское начало вторгается в круглое женское. Это суть сексуального взаимодействия, голая основа, упрощенная до предела. Чистейший эпатаж без примеси какого-либо искусства.

Вопреки моей резкой оценке, Охеда остался доволен и с торжеством посмотрел на Сьюзен.

— Вы спрашивали, что нарисовано на тех гравюрах, а я сказал минотавр, — он с гордым видом сделал представляющий жест в сторону бронзовой скульптуры. — Вот вам и минотавр!

— Мистер Охеда, вы обещали рассказать о перстне, — напомнил я, хорошо понимая, что пытаюсь подрезать садовыми ножницами павлиний хвост, а вместе с ним и свои шансы наладить доверительный контакт с респондентом.

Не отвечать умеют очень немногие люди, способные незаметно менять тему, задевая собеседника за живое. Все остальные делают это, подобно слону в посудной лавке; их уловки и увертки от вопроса, а тем более, молчание или проявленное нежелание говорить, — это своеобразные ответы, зачастую более красноречивые, чем словесный пассаж. Охеда повел себя ожидаемо, как слон:

— Мне нечего рассказывать, это просто пустяковая безделушка, — отмахнулся он и полез в карман за сигаретами.

Настаивать дальше было глупо. Пока он прикуривал я дал понять, что ответ принят и задал другой вопрос:

— Вы утверждали, что ваши предки участвовали в Конкисте. Не могли бы вы назвать их имена?

— Не помню, чтобы я такое говорил, — глядя мне прямо в глаза, но все тем же безразличным тоном ответил Охеда.

Он явно выказывал намерение отмахиваться впредь от неугодных ему вопросов, как от назойливых мух. Я открыл папку и вынул французский журнал:

— Возможно вы забыли, что упомянули о конкистадорах в своем интервью для парижского арт-издания от 1932 года. Вот это издание и вот эта статья. Здесь написано…

Охеда, догадавшись, что я собираюсь зачитать его же слова, перебил меня:

— Ваши коллеги часто пишут то, что хотят, а не то что слышат.

— Но вы делаете тоже самое: рисуете, что хотите, а не то, что видите.

— Видеть можно по-разному.

— Слышать тоже, но я не хочу с вами спорить, мистер Охеда, — я подумал, что нужно ослабить напор и разрядить обстановку. — Американским читателям будет интересно узнать кем вам приходится Алонсо Охеда, известный мореплаватель, спутник Христофора Колумба, а также знаменитого путешественника Америго Веспуччи, в честь которого и названа Америка. Если вы потомок человека, стоящего в одном ряду с первооткрывателями Нового Света, то это дает вам особый исторический ореол в Штатах, относительно молодых по сравнению со старушкой Европой.

— Мне не хотелось кричать об этом, — нырнул под завесу скромности Охеда.

— Значит Алонсо все-таки ваш предок?

— Если вам угодно считать таковым человека с моей фамилией.

— Связано ли это родство с вашим приездом в Калифорнию и, в частности, почему вы выбрали именно Пасадену?

— Причем здесь конкистадоры? Я приехал на курорт.

— Где много богатых людей, которые могут позволить себе купить ваши картины.

— Я и сам не беден.

— Многие богатые люди в Штатах оказывают помощь нуждающимся, например, миллиардер Генри Харт, меценат и филантроп, основавший пригород Сан-Марино. Это совсем рядом с Пасаденой. Вы занимаетесь благотворительностью?

— Благотворительность, это белые одежды для чертей. — заявил Охеда. — Ею занимаются те, кого мучает совесть. Я не эксплуатировал рабочих, не подкупал чиновников, не отнимал последнее у бедняков. Почему я должен заниматься этой вашей благотворительностью?

— Бог повелел делиться, это сказано в Ветхом Завете: — я процитировал: — «Из имения твоего подавай…, и да не жалеет глаз твой, когда будешь творить милостыню».

— Бросьте ваши нравоучения. Бог мертв, а нас тысячелетиями загоняют в пещеры и показывают его тень. К сожалению это сказал не я, а Ницше, но я с ним согласен. Не люблю церковников. Они делают вид, будто лучше самого бога знают, что ему «угодно» или «не угодно», что его «гневит», что он «хотел сказать», «имел в виду» и прочее.

— Вы атеист?

— Нет, конечно! То, что создатель есть, я знаю и без церкви. Да и вы сами можете убедиться в его существовании. Для этого достаточно посмотреть на шестигранники пчелиных сот, спирали, по которым расположены семечки в подсолнухе, геометрическую симметрию цветков, паттерны папоротника, золотое сечение, сообразность и пропорции в телах живых существ. Создатель, в сущности, неважный художник, у него нет стиля, его творения, это просто скучная математика, но она не могла возникнуть стихийно.

— А как же теория Дарвина о происхождении человека? Естественный отбор?

— Вы, американцы, любите машины. Вот скажите мне, если подбрасывать в воздухе десять тысяч деталей, соберутся ли они сами в автомобиль?

— Разумеется, нет, — ответил я.

— Правильно, нужен замысел и план сборки, и значит, нужен творец. Такой как я, например. — Охеда принял гордый вид и покровительственно посмотрел на Сьюзен.

Он был похож на сумасшедшего и в тоже время говорил вещи, над которыми я хотел бы подумать, но самодовольное бахвальство, а более всего этот его взгляд на Сьюзен вывел меня из равновесия.

— Я бы не хотел жить в вашем мире, он слишком убогий. Прекрасного в ваших картинах столько же, сколько жизни в мертвой пустыне. Это собственно и не живопись, а лицедейство. Совсем недавно я слышал мнение о том, что эпатаж и живопись это разное, и полностью с ним согласен. Вы немного философ, возможно гений эпатажа и незаурядный артист, но уже не художник.

Охеда на меня не обиделся, а напротив продолжил в том же духе:

— У всех художников одна мания, каждый из них мнит себя великим Рембрандтом и краснеет от удовольствия как юная девица, когда его полотна хвалят. Я понимаю себя иначе. Я не Рембрандт. Я — Охеда. Я творю историю своими руками. Мои полотна востребованы, потому что они лучше других. Я не нуждаюсь в похвале. Мое имя под картиной дорого стоит и это лучшая похвала.

Говоря так, Охеда раздувался все больше, будто пытаясь заполнить собой всю мастерскую. Очевидно он распознал в Сьюзен очередную богиню и хотел казаться в ее глазах могущественным демиургом, а заодно и чудовищем вроде минотавра, обладающим стихийной силой мужского начала. Это меня раздражало и вконец надоело, а его хвастовство подписью, напомнило мне о рисунке матери.

— Я хотел бы показать вам один рисунок, он был сделан в Лондоне. Вы бывали в Лондоне?

— Да, на гастролях с Русским балетом.

— Это ваша работа? — спросил я, протягивая ему рисунок, который ранее показывал Сьюзен.

Охеда с некоторым пренебрежением взглянул на романтический портрет и сказал:

— Скверная живопись.

— Внизу стоят ваши инициалы.

— Не смешите, инициалы, это не имя. И потом я не так подписываю свои картины.

— Это портрет моей матери, ее звали Мария Блэр. Она умерла, когда мне было шесть лет, а перед смертью отдала мне этот портрет и сказала, что его нарисовал мой отец.

— С таким же успехом вы можете пойти к любому художнику с именем на букву К и утверждать, что это его работа, — усмехнулся Охеда.

— Моя мать назвала имя Казимиро.

— Повторяю, это не мой рисунок.

— И сможете доказать это если захотите. Здесь есть дата и место. 1899 год, Лондон. Думаю, у вас наверняка есть работы того года с вашей подписью. Я поверю вам, если она отличается от этой.

— У меня не сохранилось таких работ, — отрезал Охеда.

— Вы рисовали с девяти лет, этот рисунок сделан, когда вам было девятнадцать. Пусть у вас не сохранилось ни одной работы того десятилетнего периода, но они существуют независимо от вашего желания, и я смогу их найти если захочу.

— Ищите, если вам это надо, — сердито буркнул он.

Интервью стало походить на извращенный судебный допрос. Подсудимый мог в любой момент прервать процедуру и выставить прокурора за дверь, но не делал этого из-за свидетельницы. Я спросил:

— А что вы скажете, когда я найду одну из ваших ранних работ и эксперты подтвердят сходство подписей?

— Я скажу, — вспылил Охеда, — что ни один эксперт не возьмется утверждать, будто этот рисунок мой, если я стану это отрицать!

— А я скажу, что старый папаша выжил из ума, ступая по трупам своих богинь, которых он превратил в тряпки в угоду своему раздутому эго, — заявил прокурор. — Когда я выверну на изнанку ваше гнусное нутро, скандал будет славный, и ваши картины перестанут покупать.

— Немедленно покиньте мой дом! — закричал подсудимый, услыхав от Сьюзен то, что я сказал. — Вы не поучите ни моего имени, ни денег, будь вы хоть трижды моим сыном!

Сьюзи перевела и этот крик.

— Родство с вами, это клеймо! — не выдержал я. — Мне не нужны ваши деньги. Я не желаю быть вашим сыном и не признаю в вас своего отца!

— Достаточно! — вдруг крикнула Сьюзен. — Я больше не буду переводить ваши взаимные оскорбления, — заявила она и повторила то же на французском.

Ее крик был подобен боевому кличу и сразу меня отрезвил. Я вдруг почувствовал усталость от напряжения и проговорил уже спокойнее:

Охеда что-то сказал, обращаясь к Сьюзен, она сделала запись и сообщила на английском:

— Он разрешает мне остаться, если я не собираюсь утверждать, что он мой отец.

— Скорее дед, — презрительно ввинтил я.

— Я остаюсь, — вдруг заявила Сьюзен, демонстративно захлопнув блокнот.

Подтверждая свое решение, она сделала несколько шагов вперед и встала рядом с Охеда напротив меня. Я лишился союзницы и, хуже того, должен был оставить ее в опасности. Это была катастрофа. И все же я пытался уговаривать:

— Сьюзен, ты не можешь здесь оставаться, я же предупреждал. Старик выкачает тебя как нефтяную скважину, ты станешь мученицей, но будет уже поздно. Он принесет тебя в жертву своей псевдоживописи, как сделал это со всеми остальными!

Охеда видел мою злость, но не понимал моих слов и оставался спокоен.

— Виктор, тебе надо уйти, — спокойно сказала Сьюзен. — Текст интервью я пришлю с курьером завтра.

=================================

* Уходя в свое второе плавание к бе­регам Америки, Колумб получил королевские инструкции, в которых говорилось: «Король и королева… ничего так не желают, как возвеличить христианскую религию и привести многие народы к истинному богу… почитая дело распространения истинной веры более важным, чем какое-либо другое»

* Аннексия — насильственное присоединение государством всей или части территории другого государства в одностороннем порядке.

* Эпатаж (фр. epatage от глагола epater) — поражать, ошеломлять, приводить в изумление; умышленно провокационная выходка или вызывающее, шокирующее поведение, противоречащие принятым в обществе правовым, нравственным, социальным и другим нормам, демонстрируемые с целью привлечения внимания. Эпатаж стал популярен с приходом модернизма.

* Арнольф, иначе называемый господином де ла Суш — персонаж комедии Мольера «Школа жен», наставник невинной молодой девушки Агнесы.

* Ветхий Завет, Книга Товита 4:7 Из имения твоего подавай милостыню, и да не жалеет глаз твой, когда будешь творить милостыню. Ни от какого нищего не отвращай лица твоего, тогда и от тебя не отвратится лице Божие. Книга Товита входит в состав Ветхого Завета в православии и католицизме, но отсутствует в еврейской Библии (Танахе) и не входит в Ветхий Завет в протестантизме.

* Оригинал цитаты: «Бог мертв: но такова природа людей, что ещё тысячелетиями, возможно, будут существовать пещеры, в которых показывают его тень. — И мы — мы должны победить ещё и его тень!» Фридрих Ницше, книга «Весёлая наука», 1881-1882 гг.