Муха - Предисловие, первая и вторая главы

Владимир Хомичук

ПРЕДИСЛОВИЕ

Мухой её стали называть с детства за большие, немного выпуклые зелёные глаза, всегда смотревшие на собеседника с затаённым вопросом о чём-то своём, скрытном и не поддающемся человеческому разумению. Пухлая девочка со странным взглядом с годами превратилась в симпатичную, привлекательную даже, девушку. Одна беда — задница, которая, как у настоящей мухи, раздалась в размерах и некоторым образом портила общий довольно притягательный вид.

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ЛУНА

Игорь из дома напротив говорит мне сегодня: «Муха, ты чего это вырядилась? Небось опять мальчиков собралась соблазнять?» Я ему и отвечать даже не стала. Тоже мне зубоскал нашелся… И вовсе я не вырядилась, просто надела новые джинсы, которые папа недавно из Германии привёз. Ну там ещё косынку с фирменной лейблочкой повязала да немного глаза подвела, чтобы были ярче. Ну и пусть обзываются, всё равно они у меня красивые, как у Мег Райан. У неё, правда, серые, а у меня зелёные. Зато у меня они большие, а парням это нравится, я-то знаю. Вон Витька как на меня заглядывается! Вчера сказал, что за одни такие глаза готов в любую девчонку влюбиться. А я ему: «Вот иди и ищи себе девчонок, сколько хочешь, а мои глаза оставь в покое!» В общем, убрался, несолоно хлебавши. Вообще-то он ничего такой. Блондин, отличник, только толстоват немного. Но зато высокий. На руках будет носить, если что… Ой, что это я? Ладно, пойду лучше к Томке схожу, поболтаем о том о сём. Я ей журнальчики новые про модную одежду покажу, тоже папа в подарок привёз. Пусть обзавидуется. Может, и подарю один, если про Олега что-нибудь расскажет. Она же недалеко от него живёт.
Олег — это друг Витьки. Они даже (мне говорили) за одной партой сидят. Я ведь на год старше их обоих. То есть они в девятом классе сейчас, а я в десятом. Скоро школу заканчивать, а у меня даже парня нет. Одноклассники на меня особого внимания не обращают. Так даже лучше, среди них и выбирать некого. Одни хлыщи деревенские, хулиганы, прощелыги и пьянь с детства. Район-то у нас затхлый, бывшая деревня, сейчас пригородный посёлок вроде как. Дома у всех свои, с садами и огородами, ну типа коттеджи даже. Да куда там! Большинство из обитателей этих самых коттеджей и слова такого в жизни не слыхали. Короче говоря, голытьба. Рабочие, посудомойки, шофёры всякие да уборщицы или станочницы с местного химического завода, что возле школы. В общем, тьма. А вот моя мама — она директор главного кинотеатра в городе. «Космос» называется. Надо же, прямо в точку! Ещё бы, ведь и папа у меня не простой шофёр, а работает в «Совтрансавто», то есть занимается международными перевозками. Вот поэтому у нас и одежда вся фирменная, а не совдеп драный, как у всех. Короче, между нашей семьёй и всей посёлочной рванью — действительно космос.
Но всё равно, если я в Москву поеду в институт поступать, то кто его знает, как там сложится. Ведь Москва — это уже другая планета почти, я ж не дурочка, чтобы там своего принца искать. Фильмов я про этих глупышек много насмотрелась. Туда со свиным рылом-то не очень. И в журналах много повестей и статей об этом есть! Я же литературой очень даже интересуюсь. Чтобы быть на высоте. Надо здесь кого-нибудь поискать, надёжного и перспективного, чтобы и в Москве смог дорогу нам пробить. Вот поэтому мне и нравятся Витька и Олег.
Оба они отличники и подают большие надежды. Не зря преподаватели их всем нам в пример ставят. Витя из надёжной трудовой семьи. Отец у него — ветеран войны, руку на фронте потерял, но все равно работает на каком-то заводе бригадиром, а мама — персональная пенсионерка. То есть у Витьки с семейной биографией всё в порядке. Не подведёт при продвижении по карьерной винтовой, так сказать.
А вот Олег, который мне больше нравится… тут другая история.
Тоже блондин. Кра-а-сивый, прям Олег Видов! Среднего роста, спортсмен, классической борьбой занимается. Недавно я с сестрёнкой своей младшей —Машкой — на речке была, возле его дома в деревне. Видела, как он с высокого самодельного трамплина ныряет. Обалдеть! И плавает здорово — быстро, лихо так. Потом вышел на берег, потянулся, стройный весь, одним словом — белый ангел. А ещё он в музыке современной разбирается, деревня-то его совсем рядом с польской границей находится. Вот он и слушает польское радио и иногда, тайком от родителей, смотрит ихнее телевидение. А Польша по сравнению с нашей Белоруссией — это почти капитализм, достаток и благосостояние. И свободное информационное поле. Так что Олег очень продвинут в новостях со всего мира и особенно в рок-музыке. Какая там у него любимая группа, он говорил? Ну эта, как же её? «Лед Зеппелин», кажется. Не помню, спрошу на днях — будет повод, кстати, пообщаться с красавчиком.
Н-да, хороший он парень, завидный жених, в общем. Только вот одевается скверно, бедно очень, ничего-то у бедолаги и нет модного или престижного, ни джинсов, ни кроссовок, одно ширпотребовское шмотьё, аж стыдно за него бывает. А всё из-за родителей: мать — русская простушка, малообразованная, никакого социального статуса, работает на железной дороге стрелочницей, говорит с ошибками, постоянно подобострастно улыбается нашему директору, опускает глаза или прячется за спиной мужа — отца Олега. Того зовут Анатолий Фомич. Это страшный человек…

ГЛАВА ВТОРАЯ. ОБРАТНАЯ СТОРОНА ЛУНЫ

Достал уже меня наш историк, дальше некуда! Талдычит всякую муть, вычитанную из режимных памфлетов. Как робот со своей заданной программой, коммуняка недоделанный. Ему так положено, а то не дай Бог! Нет, так говорить не стоит. Лучше сказать, не дай чёрт! Я, конечно, понимаю, на уроке или с трибуны — ну никак нельзя иначе. Но ведь я наедине с ним пытался поговорить, с глазу на глаз, чтобы по-честному просто узнать, в чём же состоял конфликт с Троцким и почему его убили. У него округлились глаза, там застыл ужас, сменившийся высокомерным менторским презрением, потом снисхождением. В итоге на меня обрушился поток вонючего словоизлияния о недопустимости сомнений в правоте исторического прогрессивного пути, выбранного партией. Я у него спрашиваю:
— Афанасий Петрович, а не кощунственно ли управлять прогрессом через смерти, ссылки и политические преследования?
Он аж затрясся весь. По крайней мере скулы на мерзкой роже маленького мужичонки в потёртом заношенном пиджачке при зелёно-коричневом галстуке ходуном ходили, не хватало лишь скрежета.
— Да как вы смеете, молодой человек?! Я вынужден буду…
— Поставить вопрос о моём пребывании в рядах комсомола или исключении из школы?
— Это чёрт знает что такое! Я доложу директору о вашем поведении.
Рачьи глаза учителя обществоведения забегали в поисках отверстия в рыболовной сети.
— Я никого не оскорблял, ни с кем не дрался, лишь задал вежливый вопрос. Только и всего. В чём же вы собираетесь меня обвинить? В желании поглубже изучить историю Родины? Убедиться в правоте партии на пути к быстрейшему построению светлого коммунистического будущего? Да, я хочу получше изучить мировую историю, а натыкаюсь на противостояние со стороны преподавательского состава нашей школы в вашем лице, товарищ Перепелихин Афанасий Петрович. И ещё неизвестно, кому больше поверят, вам или секретарю комитета комсомола, то бишь мне.
— Вы чистой воды казуист, Олег. Я этого так не оставлю!
Он принялся перемещаться вокруг стола своей особенной, медленной марширующей походкой.
— Спасибо, хоть троцкистом не окрестили. Что ж, не оставляйте, во всяком случае буду готов к этому.
Я с детства любил много читать. Мама научила меня азбуке в четыре года. А уж дальше я сам стал шпарить. Первую книгу прочитал через год, специально в библиотеку в соседней деревне Клейники записался. Библиотекарь — пухлая женщина с носом-круассаном — долго и недоверчиво на меня смотрела и не хотела верить, что худющий мальчик-недоросток с оттопыренными ушами, выгоревшими на солнце жгуче-белыми волосами и затравленным взглядом уже умеет читать. Проверку устроила, я громко отчеканил несколько фраз из подсунутой газеты и был удостоен права прочитать «Царевну-лягушку». Съел я царевну вместе с лягушкой за ночь и на следующее утро опять явился в библиотеку, предстал пред судебным заседанием в составе нахмуренного лица заспанной библиотекарши и её клюющего носа, затем почти дословно пересказал содержание сказки и попросил разрешения самому выбрать следующую книгу. Был оправдан и освобождён прямо в зале суда.
«Записки из мёртвого дома» я проглотил в двенадцать лет. Перечитывал несколько раз на протяжении всей юности и до сих пор иногда возвращаюсь к некоторым страницам. Фёдора Михайловича я прочитал практически всего, за исключением разве что некоторых публицистических статей. Его слог поглощал меня полностью, обвораживал, пугал и укутывал детское сознание в холодные тёмные ночи. Оторваться от него я просто не мог. Подолгу лежал или сидел на кровати, вперив взгляд в книгу, и под звуки тихой музыки «Пинк Флойд» наслаждался удивительными словами, построенными в изящные предложения-молнии.
Когда я был совсем маленьким, со мной приключилась беда: я жестоко избил бездомного вшивого котёнка. Его окровавленная после удара о дерево мордочка часто преследует меня во сне. В тот день я слонялся по окрестностям своей деревни просто так, от нечего делать. Ко мне привязался этот замухрышка и противно мяучил, не замолкая ни на секунду. Не отставал никак, несмотря на мои окрики и взмахи руками. Жрать просил, бедолага. А у меня не было ничего с собой, да и желания помогать всякой твари тоже не было. Дети — очень эгоистичные существа, в поиске развлечений или наслаждений могут быть жестокими и немилосердными. Таким был и я. Гадёныш уцепился за мою штанину, я попытался его стряхнуть — ни в какую! Тогда схватил его за загривок и отшвырнул в сторону. Он вытаращился на меня тусклыми глазищами, ощерился, прыгнул и впился когтями в руку. Бил я его раза два-три головой о ствол ближайшего дуба, пока заморыш, истерично вопя, не удалился восвояси. С тех пор я всех кошачьих умоляю о прощении. Холю и ласкаю всякую кошку и кота. Вроде бы прощают иногда, даже оказывают знаки благоволения и снисхождения. У многих моих знакомых есть коты. У меня тоже. Эти гады меня любят, все признают без исключения, даже самые вредные и капризные. Видно, чувствуют, насколько честно я раскаиваюсь.
Однажды после урока преподаватель русской литературы Семён Львович Цимбельман рассказывал мне о войне. Он почти дошёл до Берлина. Был ранен и комиссован. О войне он говорил не так, как все, с трибуны там или в кино.
— Вы, молодой человек, несколько передергиваете, — картавит, — события и, главным образом, понятия. Никто вас не обманывает, героизм, конечно, был. Великий героизм.
— Не знаю, слишком пафосно всё преподносится.
— Не говорят лишь о другом, Олег. Человеческая сущность может обнаружить себя по-разному в экстремальных ситуациях. Даже в одном и том же человеке способны уживаться самоотверженность — героизм, как вы её определяете, и трусость, а то и подлость.
— Это вы о чём, Семён Львович?
— Понимаете, мне приходилось видеть людей, которые геройски проявляли себя в бою, не жалея своей жизни в прямом смысле слова, а под шум атаки стреляли в товарища, потому что до войны они были соседями и тот переспал с его женой или украл у него деньги.
На столе стоял кем-то принесённый кактус с шипами, воткнувшимися в и без того уже потёртый чёрный портфель учителя.
— Я примерно так и думал. Мне отец рассказывал.
— Ваш отец тоже воевал? Где? На каком фронте?
— Он не воевал, он в тюрьме сидел.