107

И снова я стою у знакомой двери квартиры сто семь. Вся та же до боли знакомая ручка, металлическая тёмная дверь, которой нужно было громко хлопнуть, чтобы закрыть. Знакомый аппендикс лестничной клетки одиннадцатого этажа, где находятся две квартиры: сто восьмая и сто седьмая. Сзади — главная площадка, ещё два таких аппендикса и два лифта друг на против друга с серыми металлическими коробками и дверьми.

Так же я стоял и чуть больше года назад, когда появился здесь впервые. Мой лучший друг, который провел меня сюда, уже нырнул в эту дверь, а я стоял и мялся, пока Хозяйка не пригласила меня пройти. Мы были знакомы с Ней давно, часто ссорились, долго не общались, разговаривали ночами по телефону, играли в правду или действие по переписке. Были знакомы так давно, что, кажется, должны были надоесть друг другу, но не надоедали. Наоборот, как-то сблизились, а в последнее время даже стали общаться чаще. Чаще и дольше, чем раньше. Больше и более открыто, чем было до этого. И вот я оказался в числе близких для Неё друзей. Она переживала за меня, а я переживал за Неё. Как о
Она? Что Она? С кем Она? Всё ли у Неё в порядке? Хорошо ли Она покушала сегодня и кушала ли вообще? Мне было интересно и важно это знать, потому что… Не знаю почему… Но я был приглашён к Ней домой на вечеринку из Её близких друзей, а Она только что пригласила меня пройти в Её квартиру номер сто семь. Тогда я был здесь впервые, но произошло тогда многое: моё совершеннолетие, моя первая ночь здесь, первая ночная прогулка без взрослых (пусть только до магазина и обратно, но это уже было достижением). Много чего…

А теперь я стою и смотрю на эту закрытую дверь, которая никогда для меня не откроется, которая теперь не Её, а чья-то. На ней было словно краской написано: «Принадлежит другому. Для Иванова вход запрещён! Её тут нет!».

Её тут нет…

А когда Она была, сердце волновалось, вырывалось, стремясь вверх, пока шли секунды, после нажатия звонка. И эти секунды тянулись, словно смола: тяжело и долго. И всегда становилось душно, дышать было невозможно, словно я попадал в вакуум или в аквариум. Сердце устраивало марафон в бешенном темпе: до пяток и обратно, до пяток и обратно, до пяток и обратно… И когда Она открывала дверь, хотелось наброситься и долго-долго обнимать Её, гладя по спине. И так каждый раз, когда я приходил сюда, в сто седьмую квартиру. И что теперь?

Её тут нет…

А может позвонить в звонок? В тот же самый белый с большой чёрной квадратной кнопкой в середине. Позвонить, секунду подержать, послушать высокую трель от звонка и отпустить? И может Она откроет и скажет своим голосом:«Проходи», после чего улыбнётся своей улыбкой? Может Она всё ещё тут, стоит и смотрит в глазок, ждёт меня, пока я позвоню, чтобы открыть и сказать: «Дурак ты, Иванов...», а после крепко обнять? Может так и будет? Но что-то держит меня, пусть и пальцы уже лежат на чёрной квадратной кнопке. Только надавить. Но я не могу, что-то не даёт, что-то удерживает меня от того, чтобы увидеть Её, что-то не даёт…

Что-то, что не давало мне уйти в последний раз, когда я смотрел на Неё, стоящей так далеко, отделенной от меня толпой. И эта секунда длилась вечно, как и тогда, когда я ждал поворота замка сто седьмой квартиры. Мы смотрели друг на друга, а внутри всё горело, обжигая органы. Не хотелось верить, что Она уезжает в другую страну и что есть шанс того, что мы больше никогда не увидимся. Слезы подходили к глазам, туманя знание, размывая Её образ. И я ушёл, пошёл пешком, крича, плача и избивая ногами стены из-за боли, вызванной этим пожаром внутри. Слезы катались по щекам, а сердце болело…

Больше меня здесь не было…

И только через полгода я решился вновь прийти сюда, посмотреть на твою старую сто седьмую квартиру, в которой Она больше никогда не появится, в которой я никогда больше не буду, в которой нас больше не будет…

Почему так всё вышло? Чему я должен был научиться, что понять? Что усвоить? Что Иванов — дурак? Да, Иванов — дурак, идиот, пустой и глупый человек.