Часть 8 (Глава 8)

— На Голливудском бульваре труп нашли. Слышал? — спросила меня редактор, просматривая мою недавнюю статью.

— Что? Ещё один? — удивился я.

Я сидел в её тесном прокуренном кабинете и наблюдал, как она стучит ногтями с облезшим лаком по столу, держа в другой руке мои бумаги. Очки на кончике её носа поблёскивали от света из окна. И пусть оно было почти полностью занавешено, тонкий лучик пробивался сквозь шторы и тревожил её. Она морщилась, хмурилась. Моя душа уже покинула тело, и я ожидал, что снова придётся всё переделывать.

— Что значит ещё один? — спросила Вуд, не отрывая взгляда от бумаг.

Она взяла любимую кружку и поднесла её к губам. Губы женщины были потресканы и не слишком изящно украшены помадой какого-то бордового оттенка. Одета она была хоть и дёшево, но прилично. Так странно… Редактор популярной Голливудской газеты, а такая приземлённая внешне. Но не внутренне, к сожалению.

Посмотришь на её вид — ну и прелесть! Сразу представляешь, как она готовит оладьи своим внукам воскресными утрами. Но внутри Кэтрин Вуд жил деспотичный лидер. Она была очень строга и временами груба. Всё должно было быть по её воле и ничего без её ведома. Желание всё контролировать. Она напоминала моего отца. Только сейчас я понял, почему так ёрзаю на стуле, когда сижу перед ней в её кабинете.

— На дороге в холмы нашли тело проститутки. В это воскресенье.

Вуд подняла на меня орлиные глаза.

Я нервно сглотнул.

— Хороший материал, Бейли. Кто писал?

— Э-э-э… Я? — мне было так неуютно.

Казалось, что маленький кабинет — стадион, а её взгляд — толпа, желающая хлеба и зрелищ. Перед ней я чувствовал себя унизительно раздетым.

Она закурила.

— Тогда не буду тебя больше ставить на светскую хронику. Не твоё это. Но материал сойдёт. На четвёрочку… Что ты там говорил про труп?

Четвёрочка…

Теперь действительно я унижен, раздет и втоптан в грязь. Она говорила обо всём этом так невозмутимо, будто просто зачитывала текст. Ей совсем не был интересен я. Да и не должен. Она мой начальник, я — подчинённый. В какой-то степени я понимал, почему она поставила меня на материал совсем не моего профиля. Возможно, она хотела проверить меня в этом деле.

Я пересказал ей историю моей вечерней поездки до клуба, избегая деталей. Да и в целом старался избегать мыслей о прошлом вечере. Он вводил меня в необъяснимую тревогу и бесконечный стыд. И нет, сам факт поцелуя смущал меня в меньшей степени. Возможно это просто особенности восприятия людей с низкой социальной ответственностью. Мэтт всё-таки шлюха. Да грубо, но правда порой бывает неутешительной. Мэтт шлюха. И возможно, едва ему стоило излить кому-то душу, то такой контакт вполне нормален и естественен.

Меня передёрнуло. Но меня смущало другое. То, что я, как оказалось, ответил на его жест не просто согласием, а принял в действии активное добровольное участие. Меня вновь передёрнуло. Это просто позор… Мои руки вновь вспомнили очертания его фигуры сквозь горячую рубашку под пиджаком.

Я просто ужасен.

— Нужен материал на тему. Убийства — это уже яркий заголовок. Да ещё и такие. Поезжай куда надо и добудь информации. Усёк?

— Понял, — ответил я напряжённо.

— Статью твою в следующий номер пустим. Не затягивай. Лучше добыть сведения до того, как ублюдка найдут. Тогда у нас на руках будет целых два заголовка. Всё понял?

— Понял, — повторил я и вышел из кабинета.

Вообще-то мне стоило отказаться. Про убийства я ещё не писал, да и моя реакция в воскресенье доказала, что у меня фобия крови и трупов. Я старался, как мог, избегать сложных мыслей, таких как мысли о смерти. Я бы предпочёл не нагружать голову лишними размышлениями. У меня всё ещё много дел. Но делать нечего. Я сел в машину и поехал в ближайший участок.

***
«Журналистам «G&T: News» стали известны детали зверского убийства проституток в Голливуде и его окрестностях. 27-летняя Оливия Митчел была обнаружена мёртвой поздним вечером 30 мая на подъезде к Голливудским холмам. На её лице и теле были множественные ушибы и ссадины. По версии следствия, она была сбита на автомобиле. Так же 1 июня было найдено задушенное тело 20-летней Наташи Крамской. Русская эмигрантка подрабатывала в публичном доме под Голливудским бульваром. Тело было найдено в мусорном баке на Аллее Славы. Сутенёр уже был допрошен, следствие сняло с него подозрения. Полиция предполагает, что убийства никак не связаны. Смерти проституток — просто совпадение. Расследование было передано капитану Пауэллу…»
Я выдохнул, аккуратно положив перед собой ручку. Капитан хоть и выглядел весьма сурово, но смог дать мне наиболее полную картину дела. Стараться особо не пришлось. Сейчас я полуголый сидел на кухне за очередной кружкой кофе. На улице поздний вечер, а во мне не осталось ни грамма сил. Но спать ещё рано.

Я взглянул на часы. Близится полночь.

Ноги понесли меня в спальню. Я открыл ящик стола, загребая рукой все бумаги, которые там хранились. Бюрократия. Я сложил их на стол, налил себе ещё кофе, накинул халат и включил настольную лампу. Стандартная процедура перед долгой ночью. В квартире Мэтта тихо. Наверное, он не у себя. Всё то время, что я находился дома, не слышал его. Хотя я не то чтобы много был дома.

Так или иначе, тишина заставляла меня скучать по его постоянному присутствию. Он поступил некрасиво по отношению ко мне. Нарушил мои личные границы. Я очень на него зол. Дорога домой из отеля на следующий день была одной из самых неловких в моей жизни. Мэтт постоянно молчал, глядя в окно. Я запомнил его поношенный и усталый вид. Размазанную помаду, осыпавшуюся тушь, скрещённые на груди неугомонные ладони. Я запомнил каждую деталь.

Эти мысли привели меня к телефону.

Я взял трубку и уже было хотел набрать номер, но понял, что не помню цифр. Не помню номер совсем. Лихорадочно, я принялся искать телефонную книгу. Мной овладевала паника. Она усилилась, когда я всё-таки нашёл нужный номер. Я набрал его дрожащими пальцами. Гудки… Я боюсь дышать. В груди одолевает сосущее чувство тревоги.

Трубку, наконец, подняли:

— Слушаю, — низкий женский голос на другом конце провода.

У меня мороз по коже.

— Джул? Доброй ночи, — неуверенно приветствовал я бывшую жену.

— А, это ты? А чего позже не позвонил? Совсем сдурел? Хотя, о чём это я…

— Можешь дать трубку Сэм?

— Сэм? Ты что, вспомнил, что у тебя есть дочь? Или решил познакомиться?

— Джулия… — вздохнул я устало.

—Что «Джулия»? Что… — она так же устало выдохнула, и я чувствую, что бывшая жена в ярости. — Сэм уже спит. Какого чёрта ты названиваешь так поздно?! Она уже забыла о твоём существовании!

— Я весь день на работе.

— А когда ты не на работе? Меня злит твоё отношение. Когда ты последний раз говорил с ней? У тебя в голове только твой чёртов офис. Ты просто эгоист, Эрни.

— Да. Прости…

— Не у меня надо просить прощения. Я кладу трубку.

Я не успел возразить. Короткие гудки и тишина. Я ещё долго стоял, глядя в пол, прижимая к уху трубку телефона. Давящая тишина со всех сторон будто оплетала меня. Я не мог подвигаться, словно меня связало множество толстых тросов по рукам и ногам. Я почувствовал боль в коленях.

Повесив трубку, гудки в которой уже умолкли, я сел за стол и принялся работать. Но мне было сложно держать в руке ручку, было так дискомфортно, будто держу её неправильно. Я закрыл голову руками, положив её на стол. Мне нужно сосредоточиться на работе. Мысли и Джулии, о Сэм, о том, что мне срочно нужно прийти в себя и заняться делом, о Мэтте… Мне так тоскливо и мерзко на душе, будто меня внутри что-то ожесточённо рвёт на части.

Пока я сидел в полной тишине пустой квартиры, я уснул, так и склонившись над столом.

***

— Что это? — передо мной Мэтт. И он очень сердит.

Он сжимает в руках газету со статьёй, которую я написал позавчерашней ночью.

— ПардонСлово французского происхождения, просьба о прощении.? — я был ужасно сонный. И сегодняшнюю ночь я тоже провёл за столом.

Искренне не могу понять, почему даже самый крепкий кофе не помогает мне.

— Ты сам читал то, что написал?

— А ты что, редактор?

— У твоего редактора, кажется, нет глаз. Это просто оскорбительно.

— Мэтт, я не понимаю, о чём ты. Иди, займись своими делами.

— О чём я? Это пренебрежительное отношение. Каждое предложение, каждое! Каждое подчёркивает то, что жертва — проститутка. Зачем?

— Ты лезешь не в своё дело.

— Я просто не могу понять. Это имеет какое-то значение?

— Да.

— Какое? Какое это может иметь значение? Ты косвенно переложил вину на жертву. Ты действительно не понимаешь этого? Ничего в башке не щёлкает?

— Мэтт, иди домой. Это не твоё дело, — устало выходнул я, готовый уже закрыть дверь. Но его пальцы, взявшиеся за неё, помешали мне.

— Я думал, ты не такой, как все они. А ты просто оказался очередным мудаком. Я тебе верил, — в сердцах выдал Мэтт.

Его глаза блестели от наворачивающихся слёз. Он был в обиде и невероятном гневе. Его яркие светлые глаза потемнели. Мне стало не по себе. Но не успел я ничего сказать, как он, швырнув газету мне в ноги, ушёл. Я не смотрел ему в след. Лишь искренне не понимал, что привело к такой реакции. Подняв газету, я ещё раз прошёлся глазами по статье. Его задело слово «проститутка»? И тут до меня, наконец, дошло…

«Шесть дней в неделю я выполняю роль запонок для богатых людей, а на седьмой день стою на Аллее Славы. Прямо как в БиблииБи́блия — собрание текстов, являющихся священными в иудаизме и христианстве и составляющих Священное Писание в этих религиях.». Очевидно, он принял это на свой счёт. Мэтт… Мэтт — проститут и, возможно, он чувствует себя в опасности? Ему неприятно думать об этом? Смотреть правде в глаза? Я хоть немного и приблизился к правде, всё ещё не мог понять такую бурную реакцию. Я не хочу спрашивать. Я не хочу в целом говорить с ним и о нём. Я до сих пор немного злюсь.

Вообще я очень боюсь размышлять о нем. Я хочу быть откровенным с собой. Его энергия с ума меня сводит. Он как она. Свободолюбивый, искренний, яркий… Беззащитный, немного глупый, но невероятно живой. Да, как она… Я очень слабый человек. Очень. Я не могу отпустить бывшую. Мне так противно от этого.

Но Мэтт…

Он не выглядит как лицемерный и подлый человек. Более того, он выглядит как тот, кому можно довериться. Не в профессиональном плане, не в материальном. Ему можно доверить свою «изнанку». Ему можно рассказать обиды, и он поймёт тебя и даже поддержит. Как не стыдно мне это признавать, но разговор на балконе немного вывел меня из душевного равновесия. В хорошем, как ни странно, смысле. Мэтт, как и Джулия в своё время, вырвал меня из будничного потока, из бесконечной трудовой пучины и заставил проявить небывалую слабость. Он говорил со мной, как с человеком, не учил, как жить, не смеялся и не стыдил.

Это то, чего я обычно боюсь. То, что мешает мне говорить с людьми. А Мэтт говорил со мной на равных, поддерживал меня. Как минимум, он оказался в нужном месте в нужное время и не остался в стороне. А это дорогого стоит. И это его «жалуйся». Я позволил себе жаловаться, излиться рассказами о своей… нелёгкой судьбе и такому человеку.

Нескладному, вульгарному, но очень живому и… Стоит смотреть правде в глаза, красивому человеку и такому, как мне казалось, несчастному. Я снова будто почувствовал вкус его помады. Я принял это как факт. Я дал слабину. Она привела меня к этому. К тому, что я доверился Мэтту, что позволил себе распускать руки. Он ни в чём не виноват.

Действительно, нет ни одной моей проблемы, в которой был бы виноват Мэтт. Он, кажется, только и делает, что решает мои проблемы. Он оказывался рядом в абсолютно случайные, но уместные моменты. Наверное, поэтому я так привязался к нему. И когда я увидел его сегодня на пороге, внутри меня что-то с секунду ликовало. Я был сонным, но почувствовал это очень отчетливо. Я был рад, что он здесь, что с ним всё в порядке. Я забрал газету с собой.

***
Дни длились как недели, а недели как месяцы. Я перестал видеть Мэтта даже в подъезде. Надеюсь, он в порядке. Надеюсь, я смогу себя убедить в том, что мне абсолютно всё равно. Я пришёл с работы поздно сегодня. Весь день провёл в офисе. Доделываю работу, которую не мог завершить уже несколько недель.

Уставший, как обычно, я вернулся в уже ставшую родной квартирку. Тихо не было. От усталости я не мог разобрать слова среди шума из соседней квартиры. Снял пиджак, повесил его на спинку стула, поставил чайник. Пока я стоял и думал о том, как хочу провести завтрашний выходной, шум усиливался. Я пошёл в ванную с намерением принять холодный душ. Звуки не смолкли. Это, очевидно, был разговор. Я отчётливо слышал голос Мэтта, очень громкий и надрывистый. Предполагая, что он опять ссорится со своим любовников, я принялся расстёгивать рубашку.

«Пожалуйста!»

Внутри меня что-то сжалось.

Это был всё ещё соседский шум. И голос Мэтта, кажется, надрывался от слёз.

Я напрягся.

«Нет!» — послышалось вновь.

Моя тревога усилилась. В свете последних событий я солгу, если скажу, что не переживал о нём. Не знаю, откуда во мне взялось это переживание, но Мэтт был единственным человеком сейчас, с которым я хоть немного сблизился. Хоть наше общение и было в последнее время весьма напряжённым. Мои пальцы онемели.

«Отойди!» — вскрик, а за ним грохот.

Я, парализованный внезапным страхом, слышу, как в соседней квартире происходит настоящий погром. Звук такой, будто захлопнули дверь.

«Ах ты сука!» — вскрикнул уже чужой голос.

Это не моё дело… Это не моё дело… Не моё дело… Не моё…

Я просто здесь, в собственной квартире, и что происходит у соседей, меня волновать не должно. Нет, не должно…

К чёрту!

Я сорвался с места, подвергшись необъяснимому импульсу, бросился к двери. И будто моя интуиция была самой достоверной и надёжной, раздался звонок в дверь. Из ванной всё ещё слышался грохот. Звонки были суетливыми, быстрыми, то сменялись на громкий отчаянный стук. Я не потерял ни секунды, открыл дверь так быстро, как мог.

Он стоял прямо передо мной. В одних джинсах. Растрёпанный, заплаканный, дрожащий всем телом, раскачивающийся взад-вперёд. Он не мог говорить, тяжело дышал, кашлял. Я, крепко взяв его за плечи, затащил в квартиру и закрыл дверь на два оборота. Мэтт был не в себе. Он вот-вот готов был упасть. Я буквально держал его и усадил на диван. Он тут же, задыхаясь и сглатывая, свернулся в позу эмбриона. Я был так растерян, понятия не имел, что с ним делать. Я окутал его в близлежащее покрывало и обхватил руками. Мэтт попытался что-то сказать, но его речь была прервана приступом кашля. На фоне всё ещё был слышен ритмичный грохот из квартиры Мэтта. Я пытался отстраниться от него, чтобы налить ему воды, но Мэтт держал меня мёртвой хваткой. В этот момент я смог рассмотреть едва виднеющиеся синяки на его шее и следы вокруг неё. Мне стало так жутко.

— Отпусти, я дам тебе воды.

Мэтт нехотя опустил, и я протянул ему стакан. Он пил жадно, едва не подавившись. Его пальцы беспокойно бились в треморе. Он с благодарностью отдал мне стакан. Я оставил его и снова позволил Мэтту обнять меня. Хотя сложно быль назвать это объятиями. Он скорее прижимался ко мне всем телом, лихорадочно сжимая мою рубашку. Я уткнулся подбородком в его макушку, слегка покачиваясь. Я не знал, как бороться с его состоянием.

— Ты в безопасности, — тихо сказал я. То же, что говорил и он мне в отеле тогда. Как быстро мы поменялись местами… Во мне говорил какой-то отцовский инстинкт. — Дыши, сюда никто не войдёт. Ты можешь говорить?

Мэтт очень долго не мог мне ответить. Он сипло, почти неслышно отсчитывал: раз-два-три-четыре. Четыре — вдох, четыре — пауза, четыре — выдох и так далее.

Я от незнания, что мне делать, крепко обнимал его и гладил по спине, плечам. Пытался не говорить, чтобы не сбить его со счёта.

Вдруг он очень коротко и тихо выдал:

— Полиция… Звони.

— Что?

Мэтт сделал глубокий вдох.

— Он… Он заперт у меня…

Я понял и тут же бросился к телефону. Сердце бешено стучало. Я набрал «911»Телефонный номер службы спасения. и изложил оператору всё, что знаю. Я паниковал, но он говорил тихо, почти шёпотом, и это успокоило меня.

— Ваш сосед ранен? Ему нужна медицинская помощь?

— Я… Я думаю, я справлюсь. Ему кажется… уже лучше.

Оператор сообщила, что помощь в пути. Я вернулся к Мэтту. Ему действительно стало немного лучше. Шум за стеной меж тем немного стих.

— Я думал, это будет… Самый обычный раз, — сказал он тихо, пока я заботливо гладил его по волосам.

Я чувствовал себя странно. Мне хотелось заботиться, хотелось защищать. Я чувствовал такую колоссальную ответственность и желание помочь, что-то, что он мужчина, играло самую последнюю роль.

— Он… Он начал руками, — Мэтт снова начал срываться на плач.

Я жалел его, прижимая к себе. Мэтт приложил руки к шее. Его большие пальцы находились именно там, где виднелись синяки. Он показал, как это было. Вообще, надо будет показать это и полицейскому тоже.

— Потом он… Взял полотенце.

Мэтт опять же руками показал, как злоумышленник свернул полотенце, будто выжимая мокрую ткань. Я понимающе кивал. Он рассказал, как тот человек попытался задушить его полотенцем, поняв, что оставил следы. Но жертва оказалась немного шустрее и, ударив его ногой в пах, воспользовалась моментом и бросила в него что-то тяжелое. Мэтт так и не вспомнил, что это было. Он уже более-менее пришёл в себя. Оказалось, что Мэтт запер ублюдка в ванной, а затем и в квартире. Я восхитился, как в таком паническом припадке Мэтт смог так среагировать.

— Я просто в какой-то момент перебделперестараться. …

— Охренеть… — всё, что я мог сказать.

Служба спасения прибыла быстро. Я оставил Мэтта с надёжной женщиной-офицером, а сам вышел, чтобы наблюдать и, если понадобится, помочь. Копы открыли квартиру ключом Мэтта и нашли преступника прямо у неё. Моё сердце замерло. На полу сидел человек с очень, очень знакомым лицом. Тёмные зачёсанные волосы. Низкий рост, очки. Молодой Дэвид БоуиДэ́вид Бо́уи — британский рок-музыкант, певец и автор песен, а также продюсер, звукорежиссёр, художник и актёр.. Он смотрел на меня с такой ненавистью, что мне стало не по себе.

— Я рассчитывал на нашу вторую встречу, господин журналист, — сказал он мне, пока полицейский застёгивал на его запястьях наручники.

Я не ответил. Просто смотрел в след. Меня поблагодарили за бдительность. Пояснили, что делать с Мэттом и как себя вести. Дали рекомендации, скажем так.

Я вернулся в квартиру. Мэтт сидел на диване, где я его и оставил. Ему действительно было гораздо лучше. Его травмы бережно обработали.

Я сел рядом.

— Курить? — спросил я так, будто уже сотню лет его знаю.

Он отрицательно помотал головой.

— Чего-нибудь горячего.

— Чай?

— Ну, давай чай.

Я принялся искать ромашку. Это единственный чай, который я держал дома. Обычно только кофе. Я сам часто нуждаюсь в ромашке, но почему-то пренебрегаю ей. Я заварил её нам обоим. С кружкой, полной обжигающего дымящегося чая, я устроился рядом с Мэттом, ритмично помешивающего его ложкой. Там нечего было мешать. Это было что-то вроде тика.

— Прости меня, — сказал я, чувствуя, как тяжело даются мне эти слова. Я сказал их, не раздумывая, потому не по себе мне стало уже после.

— Я не злюсь, — ответил Мэтт, откинув голову.

— Я вёл себя как идиот. Всегда. Мне очень стыдно.

— Не стыдись, я тоже был не прав. Мне не стоило так на всё реагировать. И тогда в отеле…

— Я должен был понять тебя.

— Да нет, вообще-то… — он горько улыбнулся. — Хороший чай. Очень.

Я кивнул.

Мы сидели в тишине, пили ромашковый чай. Каждый из нас думал о своём, но мысли у нас были по большей части общие. И мы оба это понимали.

— Ты мне нравишься как мужчина. И я должен держать это при себе, — в конце концов заключил Мэтт.

— Ну и вкусы у тебя, — усмехнулся я.

Он тоже.

— Рядом с тобой я чувствую себя человеком. Живым.

— Я так часто предавал твоё доверие, а ты продолжаешь испытывать ко мне что-то. Зачем?

— Ты не предавал моё доверие. Ты единственный, кому я могу довериться. Я сделал это снова и не ошибся.

— Я разведённый трудоголик-импотент с зависимостью от кофеина и сахара. Я не понимаю.

— Я тоже, — улыбнулся Мэтт. — Любовь зла… Хотя я даже не особо понимаю, что такое любовь. Постоянно путаю её со всем подряд.

— Да… Понимаю. Я однажды тоже спутал… Ребёнка родили.

И снова тишина. Не одиноко. Не тоскливо. Потому что нас двое. Если бы я сейчас размышлял об этом в одиночку, я бы, наверное, загнал себя в бесконечное уныние и гнев. А с ним даже не стыдно. Мы оба смотрим вперёд, слушаем, как гудит холодильник. Окна закрыты, улица не мешает нашему молчанию. Наслаждаемся ароматным ромашковым чаем.

Я понимаю, что не хочу завтра на работу. Не хочу.

— Можно я облокочусь на тебя? — спросил Мэтт, не глядя на меня.

— Да, конечно.

Его голова легла на моё плечо. Он ближе и ближе. Я чувствую, что он тянется ко мне, но смущён. Или не решается.

Я не ожидал от себя такого, но буквально на одном дыхании выпалил:

— Ты же не хочешь провести с этим ночь?

— Меня пугает такая перспектива.

— Оставайся, я тебе постелю.

— Останусь, — спокойно ответил он.

Я поставил пустую кружку. Обычно очень быстро пью. Мэтт поднимает на меня глаза. Чистейшие, яркие, голубые… На загорелом лице такие смотрятся очень экзотично. Прямой аккуратный нос, нежнейшие губы, какие могут быть только у него, густые ресницы и, разумеется, вьющиеся во все сторону чёрные кудри.

Я закрыл глаза. Наши пальцы сомкнулись в замок. Я целую его, а он ненавязчиво мне отвечает. Руки Мэтта горячие от кружки. Я накрываю их второй рукой. Мне уже всё равно. Всё равно, кто он, откуда, мужчина он или женщина, проститут он или актер. Впервые за столько долгое время я испытал такую всепоглощающую нежность. Я просто здесь, рядом с ним, впитываю его невероятную энергетику. Не жалею ни о чем, просто небрежно целую, а его пальцы не находят себе места в моём своеобразном плену. Хочется обнять, но не хочется отпускать его руки.

Мэтт прерывает поцелуй. Я, показывая, что уважаю его границы, учтиво отстраняюсь. Он смотрит мне прямо в глаза, ложится на спину. Многозначительно поднимает руки. Нет, нельзя. Я отрицательно мотнул головой. Он выглядит сбитым с толку. Его тело кажется таким красивым, но таким зверски поношенным, измученным… А он готов лечь под меня сейчас просто потому, что ситуация в контексте подходящая. Едва мой взгляд останавливался на его спине или плечах. Всё одно — синяки, следы от особо навязчивых сильных пальцев, шрамы от разного рода постельных эпизодов.

Мной овладела необъяснимая ревность.

Почему я раньше не замечал всего этого? Кому-то очень нравилось делать такому красивому мужчине больно. Кому-то нравилось разрушать. На бедре у Мэтта красовался незаживший шрам от чьего-то укуса. Я аккуратно провёл по нему пальцами. Мэтт прикусил нижнюю губу. Его грудь поднималась и опускалась под натиском неугомонного тяжёлого дыхания. Всё хорошо. Я не сделаю тебе больно. Я не прощу себе, если оставлю в этом музее садизма след.

Меня так тянет к нему.

Я ложусь рядом, не смея касаться его больше. Я хотел бы сказать «иди ко мне», но понимаю, что и так сделал предостаточно. Как же мне будет стыдно завтра… Очень стыдно. А я трезв. Трезв как никогда. Фраза «иди ко мне» очень личная для меня. Я мог бы себе позволить сказать её, если бы я касался его каждый день, обнимал, лелеял… Если бы мы были настолько близки.

А мы не настолько… Я вообще не уверен, что творю, но чувствую, что поступаю правильно. Может, я действительно нездоров. Может такое влечение действительно неестественно, но сейчас это я.

Возможно, настоящий я, которого я так долго ждал.