Оговорка по Фрейду
Александр Посохов Возрастные ограничения 18+
Александр Посохов
Оговорка по Фрейду
Случилось это в те далёкие времена, когда студентов на картошку отправляли. Возглавить отряд первокурсников, в котором были почти одни девушки, назначили молодого преподавателя философии МГУ Фёдора Лопухина. Жены у него не было, но он подбирал её, с осознанным прицелом на всю оставшуюся жизнь. Проблема, однако, заключалась в том, что мало какая девушка привлекала его внимание. Правда, в прошлом году одна студентка ему очень понравилась. И он так настроил себя на серьёзные отношения, что даже в гости к ней напросился. Пришёл, а она сидит дома на диване одна, без родителей, завернувшись в плед, простывшая и растрёпанная, кашляет и носом шмыгает. Конечно, ему неловко стало, говорить не о чем, лечиться надо, и он просто пожелал ей выздоровления, стащил из вазочки на обратный путь в аспирантское общежитие пару шоколадных конфет и удалился. И здесь, в совхозе, среди утопающих в грязи деревянных домиков, диких собачьих стай и вольно разгуливающих чумазых хрюшек, одна удивительно миловидная студенточка ему тоже очень даже приглянулась. И фамилия у неё красивая оказалась – Цветкова, не то, что у него.
– Все сяли? – именно так спросил утром в первый рабочий день местный шофёр, добродушный дядька лет пятидесяти, встав на подножку своего грузовика и заглядывая в кузов, где на поперечных скамейках расположились студенты.
– Все, – заверил Фёдор Лопухин, садясь с ним в кабину. – Поехали.
Поле с картошкой находилось километров в десяти от деревни. Простор, покой, тепло, небо высокое, дышится легко. Настоящее бабье лето! И трактора не слышно, он уже давно вскопал грядки, картошка на поверхности, только собирай её в вёдра и сваливай в мешки.
– Внимание! – стараясь выглядеть очень строгим, обратился к своим подчинённым руководитель отряда, когда те выбрались из кузова и встали у кромки поля. – Каждому до конца смены по одной грядке. За каждым закрепляется своё персональное ведро. Директор совхоза строго-настрого наказал, чтобы особенно берегли вёдра, в поле их не оставляли, даже сломанные. Короче, с вёдрами своими не расставаться ни при каких условиях.
Все всё быстро разобрали – и вёдра, и мешки, и грядки. И двинулись вперёд. Не молча, естественно. Кто-то над кем-то подшучивать начал, кто-то соревнование устроил, кто-то песенки запел. Дядька местный уехал, а Фёдор Лопухин приступил к тщательному и детальному обглядыванию своей будущей жены. Ну, красавица! Ну, прелесть! Лучше всех! Даже в резиновых сапогах и в телогрейке. То так она до земли наклонится, то эдак, то на ведро изящно присядет, то косынку театрально поправит, то на преподавателя лукаво посмотрит. А тому делать нечего, и давай он, поэт будто, а не учёный, сравнивать её с распустившимся свежим цветком, под стать фамилии. То ромашкой она ему причудится, то хризантемой, то розой.
Поле было неровным, и к полудню все студенты, кто раньше, кто позже, постепенно скрылись за длинным пологим холмом, оставляя после себя мешки с картошкой. А уважаемый преподаватель как присел на бугорок, что выше дорожной колеи, так и сидит, как уставился мечтательным взором на горизонт, так и глядит куда-то в широкую даль. И что он видит вдруг – вышагивает к нему по грядке его избранница – то ли ромашка, то ли хризантема, то ли роза. Не спеша, грациозно запинаясь о кочки, и… чёрт возьми, без ведра. Пышные волосы, в правой руке косынка, в левой какой-то стебель с большими пожухлыми листьями, а ведра нет. «Предупреждал, ведь! – разозлился Фёдор Лопухин и встал в административную стойку. – Ну, куда она его дела! Сейчас я ей дам вот!» И, когда та, в которую он так внезапно и романтически влюбился, подошла к нему, он задал ей абсолютно необъяснимый и обескураживающий для обоих вопрос:
– Ты почему без цветка?
– А там, с краю, одни лопухи растут, – жалобно произнесла в ответ девушка и показала философу образец соответствующего растения. – Мне какая-то соринка в глаз попала, посмотрите, пожалуйста.
Фёдор Лопухин посмотрел, ничего не увидел, сказал, что всё лечится поцелуями и действительно нежно, чуть дыша, поцеловал избранную представительницу воображаемого оранжерейного мира в трепещущие реснички…
Сорок лет минуло уж. А он всё спрашивает у жены иногда, особенно в погожие сентябрьские денёчки, почему она без цветка и покрывает при этом её смеющиеся глазки благодарными поцелуями.
* * *
Оговорка по Фрейду
Случилось это в те далёкие времена, когда студентов на картошку отправляли. Возглавить отряд первокурсников, в котором были почти одни девушки, назначили молодого преподавателя философии МГУ Фёдора Лопухина. Жены у него не было, но он подбирал её, с осознанным прицелом на всю оставшуюся жизнь. Проблема, однако, заключалась в том, что мало какая девушка привлекала его внимание. Правда, в прошлом году одна студентка ему очень понравилась. И он так настроил себя на серьёзные отношения, что даже в гости к ней напросился. Пришёл, а она сидит дома на диване одна, без родителей, завернувшись в плед, простывшая и растрёпанная, кашляет и носом шмыгает. Конечно, ему неловко стало, говорить не о чем, лечиться надо, и он просто пожелал ей выздоровления, стащил из вазочки на обратный путь в аспирантское общежитие пару шоколадных конфет и удалился. И здесь, в совхозе, среди утопающих в грязи деревянных домиков, диких собачьих стай и вольно разгуливающих чумазых хрюшек, одна удивительно миловидная студенточка ему тоже очень даже приглянулась. И фамилия у неё красивая оказалась – Цветкова, не то, что у него.
– Все сяли? – именно так спросил утром в первый рабочий день местный шофёр, добродушный дядька лет пятидесяти, встав на подножку своего грузовика и заглядывая в кузов, где на поперечных скамейках расположились студенты.
– Все, – заверил Фёдор Лопухин, садясь с ним в кабину. – Поехали.
Поле с картошкой находилось километров в десяти от деревни. Простор, покой, тепло, небо высокое, дышится легко. Настоящее бабье лето! И трактора не слышно, он уже давно вскопал грядки, картошка на поверхности, только собирай её в вёдра и сваливай в мешки.
– Внимание! – стараясь выглядеть очень строгим, обратился к своим подчинённым руководитель отряда, когда те выбрались из кузова и встали у кромки поля. – Каждому до конца смены по одной грядке. За каждым закрепляется своё персональное ведро. Директор совхоза строго-настрого наказал, чтобы особенно берегли вёдра, в поле их не оставляли, даже сломанные. Короче, с вёдрами своими не расставаться ни при каких условиях.
Все всё быстро разобрали – и вёдра, и мешки, и грядки. И двинулись вперёд. Не молча, естественно. Кто-то над кем-то подшучивать начал, кто-то соревнование устроил, кто-то песенки запел. Дядька местный уехал, а Фёдор Лопухин приступил к тщательному и детальному обглядыванию своей будущей жены. Ну, красавица! Ну, прелесть! Лучше всех! Даже в резиновых сапогах и в телогрейке. То так она до земли наклонится, то эдак, то на ведро изящно присядет, то косынку театрально поправит, то на преподавателя лукаво посмотрит. А тому делать нечего, и давай он, поэт будто, а не учёный, сравнивать её с распустившимся свежим цветком, под стать фамилии. То ромашкой она ему причудится, то хризантемой, то розой.
Поле было неровным, и к полудню все студенты, кто раньше, кто позже, постепенно скрылись за длинным пологим холмом, оставляя после себя мешки с картошкой. А уважаемый преподаватель как присел на бугорок, что выше дорожной колеи, так и сидит, как уставился мечтательным взором на горизонт, так и глядит куда-то в широкую даль. И что он видит вдруг – вышагивает к нему по грядке его избранница – то ли ромашка, то ли хризантема, то ли роза. Не спеша, грациозно запинаясь о кочки, и… чёрт возьми, без ведра. Пышные волосы, в правой руке косынка, в левой какой-то стебель с большими пожухлыми листьями, а ведра нет. «Предупреждал, ведь! – разозлился Фёдор Лопухин и встал в административную стойку. – Ну, куда она его дела! Сейчас я ей дам вот!» И, когда та, в которую он так внезапно и романтически влюбился, подошла к нему, он задал ей абсолютно необъяснимый и обескураживающий для обоих вопрос:
– Ты почему без цветка?
– А там, с краю, одни лопухи растут, – жалобно произнесла в ответ девушка и показала философу образец соответствующего растения. – Мне какая-то соринка в глаз попала, посмотрите, пожалуйста.
Фёдор Лопухин посмотрел, ничего не увидел, сказал, что всё лечится поцелуями и действительно нежно, чуть дыша, поцеловал избранную представительницу воображаемого оранжерейного мира в трепещущие реснички…
Сорок лет минуло уж. А он всё спрашивает у жены иногда, особенно в погожие сентябрьские денёчки, почему она без цветка и покрывает при этом её смеющиеся глазки благодарными поцелуями.
* * *
Рецензии и комментарии 0