Женщина в бардовом пальто

— Я не позволю вам впредь мучать детей! Вы ведёте себя неподобающе нашему приюту! — выкрикивал покрасневший мужчина лет пятидесяти, вытирая потные руки серым платком и расхаживая по кабинету, стуча черными туфлями. — Так же нельзя! Вы вообще осознаёте, что делаете?
Напротив этого мужчины, рассевшись на черном мягком диване, закинув ногу на ногу и попивая красное вино из золотого бокала, сидела высокая, худощавая женщина с чёрными прямыми волосами длинной до лопаток. Её острое лицо с выделяющимися скулами выражало грубую безразличность, а маленькие карие глаза впивались то в пол, то в потолок — везде, но не в собеседника.
— Уважаемый мистер Четти, я совсем не вижу причины наводить столько шумихи. — сказала она, перебросив одну ногу на другую и сделав крохотный глоток из бокала.
Своим безразличным тоном она только больше разозлила мужчину. Его круглое морщавое и старое лицо ещё сильнее покраснело, а на лбу вздулась венка. Он был в истерики, но все же пытался ответить этой безразличной женщине, как можно спокойнее.
— Миссис Анческо, — выдавил из себя он, тяжело дыша. — я должен как-то решить эту проблему, иначе всему приюту — всей мечте моего отца — придет крах! Приют и так тонет в плохой репутации. Пусть даже он единственный в городе, людям, решившим приютить себе ребенка, не лень поехать за сто морей в другой приют, где дети выглядят здоровыми, чистыми и спокойными. Мне страшно представить, что вы с ними делаете! Все в синяках, забитые в себе! Боятся собственной тени!

Он выдохнул, потёр в руках серый платок и вытер им лицо.
— Что придет? — возмущенно спросила женщина. — Я вообще считаю, что бизнес этот ваш не особо надёжный. На вашем-то месте я давным-давно перестроила этот приют на, положим, как-то ресторан, или винный магазин, или табачный завод.
— Меня ровным щётом не волнует, что бы вы сделали на моем месте! Я сам знаю что да как, понятно!? Как же жаль, что я не могу вышвырнуть вас в сама глухую деревню батрачить там день да ночь!!!
— Я разделяю ваши мысли, но, увы, я тоже не могу сделать такого с вами. — свободно ответила женщина спокойным тоном, сделав ещё глоток вина.
— Я совсем не понимаю, как мой отец мог попасться на такую дешёвую уловку!
Анческо лишь громко рассмеялась и, достав из внутреннего кармана своего бардового пальто тонкую трубку, забила ее
табаком и закурила. В кабинете резко завоняло и в воздухе проплыло несколько серых колец.
— Да прекратите вы здесь дыметь да распивать вино. — окончательно взорвался Мистер Четто. Быстрым шагом он подошёл к крепкому столу и, схватив зелёную бутылку вина, бросил её куда-то в стену.
— Не гоже разливать Божью кровь… — спокойно осудила женщина, смотря на мокрое пятно на стене и осколки на полу.
— Вы ещё и в бога верите!? Да как вам не стыдно сквернить Его имя?
— Нет, мне все равно. И все же вы забавны… — посмотрела она на мистера Четто притворно—влюблёнными глазами.
— Хватит! Я не мой отец. Да и вы для меня слишком стары! — отошёл, оскорбившись, мужчина.
Мисс Анческо снова рассмеялась, выдыхая тучу серого дыма.
— Достаточно! Вижу с вами болтать бестолку. Я ухожу, но глядите мне, если я снова узнаю, что у вас здесь происходят всякие жестокости, я сделаю всё, чтобы вас наказали. Этот приют был дорог для моего отца. Я не позволю вас позорить его труд.
— Ступайте уже, защитник чести. Обещаю любить этих «пальцеедов» как родных. — ложно улыбнулась она ему.
— А вам знакомо, что такое любовь? Вы заврались! — и он хлопнул дверьми кабинета с другой стороны.
— Какая жалость… — вздохнула мисс Анческо.
Она постучала трубкой о деревянный стол, выбрасывая на пол весь перегоревший табак прям на зелёный ковер, а затем, бросив все на стол, ушла с кабинета.

Набросив на плечи бардовое пальто, женщина, стуча по деревянному полу твердыми каблуками своих черных сапог, замкнула двери кабинета и прошла по длинному темному коридору. Сейчас, в ночь, она направлялась к спальням, где в основном все время находились дети, чтобы объявить ночное время и уложить всех спать.

— Здравствуйте, милые дети, что невинны, как цветок. — натянуто улыбнувшись, воскликнула Анческо. — На часах девять часов. Ровно столько я желаю вам пройти кругов в преисподней, чтобы наконец одуматься. Пора окунуться в сон. Спите же «пальцееды»! Ярких снов.
Она легко повернулась на каблуках и уже её рука была на выключателе, но вдруг ей вспомнился бардак в её кабинете, который сама она убирать точно не будет.
— Ах, и да, кто-нибудь желает оказать Але Анческо услугу и прибрать в её кабинете? — все также натянуто обратилась она ко всем детям. — Что, никто? — взгляд её исказился и теперь она впивалась во всех призрительным взглядом.
— Я уберу, госпожа Анческо. — тихо подбежала Аннушка, воспитательница и иногда уборщица, которая была ярким цветком среди всей той поляны стекла, сквозь которое она проросла, занесённая сюда кто знает каким ветром.
— Что? Нет, Аннушка, сиди. Я хочу… — она снова осмотрела все кровати, где в каждой лежало по двум детям на разных ярусах. — Викторию и Оскара!
Из разных точек вылезло два ребенка лет по шесть или может меньше. Они медленно и сонно подошли к Анческо, склоня голову к полу, боясь взглянуть ей в глаза.
Что бы к одиннадцати часам все было готово. — прошипела она им двоим, наклонившись немного. — И пусть я только угляжу на столе пылинку — сразу десять ремней каждому.
Маленькая девочка немного ужаснулась, услышав об наказании, вспомнив все пережитые ею наказания.
— Вы меня понимаете? — уточнила Анческо. — Ни пылинки.
— Ага, мы всё уберем. — лениво сказал Оскар. — Уберём. — уточнил также Оскар.
— Смелым стал, Оси? — громко и ужасно спросила женщина.
— По возвращению с меня должок в виде ремня. — посмеялась Анческо и точно стукнула Оскара в лоб косточками ладони. — Прочь отсюда! Ключи!
Быстрым движением она бросила ключи на пол и вольным шагом ушла в кухню, выключив свет в спальне.





На кухне было достаточно светло. Гасовые лампы рясно стояли то на столе, то на полке с тетрадками с рецептами, либо просто были подвешены на стенах. В общем количестве десяти ламп хватало для светлого и приятного освещения в помещении, при чём то место, где села Анческо, было больше обеденной комнатной, а не самой кухней. Здесь работали две поварихи. Одна мыла посуду и напевала себе под нос самосоченённую мелодию. Другая — вытирала рабочее место и вымывала пола.
— Здравствуйте, дорогие! — закричала она на всю кухню.
— А, это вы, госпожа Анческо. Эй, сахарок, согрей-ка чайник!
Та самая вторая повариха, что мыла пола, вмиг бросила на пол швабру и побежала к рукомойнику мыть руки да набирать воду в чайник.
— Слыхала к вам снова жаловав богатый сын. Что говорил? — заговорила моющая посуду, перекрикивая шум воды.
— Та, — махнула Анческо рукой. — Петруха, все тот черт не уймется. Как всегда бухтел абы было на что.
— Да вы только не печальтесь. — весело подбодрила повариха миссис Анческо.
— А я вовсе и не печалюсь. Всяко я здесь глава! Ведь так же, Петруха?
Вытерев руки, в обеденную вошла большая темнокожая женщина с седеющими, завязанными в хвост волосами, в белом фартуке. Полным телом она уселась за стол и внимательно посмотрела на женщину в пальто.
— А как-же по-другому, мисс Анческо? Ваше здесь все, только ваше.
— Ну вот! По-другому твердят лишь прочие бумажки. Но это пока-что… Ну, Элиза, где же чай? — крикнула она второй поварихе.
Секунду, мисс, погодите. Я только пол домою. Вам, к слову, чай или кофе? — пыхтя от работы, спросила Элиза.
— Чаю мне! — ответила Анческо, поправляя правой рукой волосы.
— Точно? Глядите, ибо я сегодня забрала отличный кофе. Крепкий, черный, пенистый, а душистый какой… — все завлекала Элиза женщину в пальто.
— Ну давай, давай, увлекла. — заказала руками Анческо. — Не терплю я кофе, но твой опробую.
— Секунда — и готово, мисс.
Петруха полным телом сложно повернулась на стуле, чтобы уже точнее повернутся к Анческо лицом. Женщиной она была не худой, а даже грубо сказать толстой. В свои пятьдесят лет она трудно передвигалась под тяжестью складок на животе. Но все это не имело никакого значения. Женщиной Петруха была доброй, всегда жизнерадостной. Из своего трудного прошлого она вспоминала лишь радостные моменты.
«Я забыла все дожди, забыла грозы, и бури я тоже не помню» — говорила она однажды в один из подобных вечеров.
— Сегодня поставщик мне дал выгодную скидку. С ней я втрое больше набрала рыбы. Поэтому эта неделя будет забита рыбными блюдами. — восхищённо рассказа Петруха.
— Да что ты так стараешься? Этим «пальцеедам» нечего годить.
Ну что вы, мисс Анческо. — удивленно, но с теплой материнской улыбкой начала Петруха. — Мне Бог-Господь детей не дал, так я за здешними в радость беспокоюсь
— Думаю тебе меньше нужно было сидеть на холодном. — махнула рукой Анческо.
Из-за дверей донеслись быстрые шаги и через момент дверь в обеденную приоткрылась, а внутрь явилась Аннушка, молодая воспитательница с прямыми светлыми волосами, ясными голубыми глазами, светлой кожей и круглым личиком. На её худых невысоких ножках были черные аккуратные туфельки, высокие белоснежные чулочки тонкой ткани. Немного выше был одет чёрно-белый сарафан. На шее висела серебряная подвеска в форме трёх полумесяцев. Ростом она была невысокой. Вечно спокойная, вежливая, добрая девушка. Словом, очаровашка да и только. Ещё, словом, сейчас она была забеганой и медленно выдыхала, опираясь одной рукой о стол, словно в коридоре за ней гнался серый призрак.
— Аннушка? Чего ты вся в суете? Ты присядь, отдохни. — обеспокоилась Петруха.
— Пожалуйста, чаю мне. — заумоляла Аннушка.
— Да сколько вас там ещё! — возмутилась под нос Элиза. — Сейчас!
— Ну… так что случилось? — вновь спросила Петруха, смотря влажными глазами на молодую воспитательницу.
— Говорила я только-что с бабушкой. Той самой, что и вчера, и позавчера, и на прошлой неделе приходила. Старая такая, даже жуткая…
И чего же ей? — перебив Анну, грубо спросила Анческо.
— В целом, она желает забрать Викторию. А она ведь неприступная девочка. Да и к тому же старая она, не следует правилам отдавать ей ребенка.
— Чай! Держите! Ваш кофе, вот, мисс Анческо. — забежала Элиза и поставила чашки на стол каждому.
— Сегодня просила с вами встретиться. Я ей отказала. Она ушла вот-вот минуту назад. И что самое странное, все суёт она мне свои карты…
Аннушка вздохнула, взяла кружку в руки и понемногу начала пить крепкий чай.
— Смотри чего захотела! — возмутилась Анческо. — Какая ей Виктория? Это вообще которая? А, все равно. Её все равно никто ей не отдаст. Пусть катится эта старуха сухая.
— Ну я ведь ей так-то и говорю, мол, вам не позволят взять ребенка. Но она снова и снова возвращается. Госпожа Анческо, поговорите вы с ней, пожалуйста.
— Да успокойся ты, Анна. — приказала Анческо воспитательнице. — Если придёт ещё раз, веди её ко мне.
— Хорошо. — облегчённо вздохнула Анна и увлеклась пить чай.




Все последующие дни проходили относительно обычно. О случае с той бабушкой почти не вспоминали, ибо та все не появлялась.
«Она сказала, что вернётся, когда Виктория споёт ей милую песенку» — трепетно вспомнила Аннушка в один из вечеров. И с тех пор новых слухов о бабуле не всплывало.
А в прочем дни проходили совершенно спокойно. Даже мистер Четти совершенно не спешил приезжать читать морали. Все шло спокойно. Дни были светлыми, снежными, холодными. Люди вполне себе готовились к праздникам, что вот должны были наступить. Не готовились только в здешнем приюте. Все было относительно неплохо, пока не случилось вот что:
Был морозный денёк. Снег падал, покалывая лица прохожих на улице. Окна были зарисованы странными полупрозрачными рисунками. В приюте было тепло и темно. Дети, как в основном и всегда, играли в спальне, где стояло два ряда двухъярусных постелей. В центре продолговатой и большой комнаты было набросано немного игрушек, где играли несколько детей. Кто-то лежал, кто-то сидел. Кого то спасали книги. Кого то ничего не спасало от тоски. Каждый развлекался по-своему. И был один мальчик по имени Джеки. Этот парень («сжечь бы его. — говорила однажды Анческо.) был той ещё оказией. Дерзкий, грубый и вспыльчивый парнишка. Изо всех детей, что здесь пребывали, этот парень творил больше всего проказ и создавал больше всего проблем.
Этот парень мог сотворить что угодно. Иногда он колотил других детей просто так, иногда, когда был зол, иногда мог подмешать землю из цветов детям в еду, мог

забрать вещь и не отдавать. В основном мисс Анческо это пропускала мимо глаз. Все подобные проблемы решала Аннушка, но всегда без особого успеха. Самым страшным для всего приюта были его приступы агрессии. Этот парень сам по себе был крупным, невысокого роста. У него было лицо, словно у бульдога с глубокими недовольными морщинами.
Но однажды… однажды этот Джеки преступил чрез все свои возможные границы и выбросил следующее:
…лица всех были направлены на опущенное вниз лицо Джеки. Тот стоял в уголку, рядом с окном, а пред ним разбитая роскошная рынка, куча земли и зелёное растение с длинными тонкими корнями.
— Тебе не доходит? Убирай, я сказала, убирай! Совок да веник в руки — и сгребай все дерьмо! — орала Анческо непривычным даже для себе громким визгом. — Что ты стоишь, окурок?
— Прошу прощения… — тихо пробубнел Джеки.
— К чему мне твои извинения, чума!? Быстро делай, что говорю. — ещё больше злилась Анческо.
Но парень все так и стоял, словно вкопанный.
— Ты меня не слышишь? — спросила она. — А ну-ка иди-ка ко мне. — и она поманила его указательным пальцем к себе.
Парень немного постоял, словно боясь двигаться, словно что о его держало. Затем он мало-помалу сделал несколько шагов, а затем и вовсе полноценно подошёл к Анческо, держа руки в карманах. Дети наблюдали за ним, распахнув широко глаза и рты. Через пару моментов Джеки встал пред высокой фигурой мисс Анческо и смотрел вверх, прямо в её глаза.
Анческо сначала молча, но злобно смотрела на его противное для неё лицо, а затем принаклонилась к нему и…
— Ты слышишь меня, идиот!? Сейчас слышишь!? — орала она, схватив Джеки за ухо. Её глаза налились кровью, лицо набралось краски, губы скривились в непонятную линию.
— Я сейчас с тобой говорю, мразота! Быстро за собой убрал! Сейчас, я говорю, прямо сейчас, слышишь!!!
Она потянула его вверх, что парню приходилось аж вставать на носочки. Его лицо так сильно сморщилось от боли, что аж побледнело.
— Нет! — наконец закричал Джеки.
Из левого кармана он вытащил деревянную вилку и так удачно попал в ладонь, а затем ещё и быстро провел, что рассеклась плоть и хлынула кровь. Анческо вмиг пустила ухо и схватилась за ладонь. Бардовая кровь текла на пол, на ковер, впитываясь. Несколько детей вскрикнуло, несколько закрыло лицо руками. Корчась от боли, Анческо всё же пустила руку и другой, целой, точно бросила в Джеки подщёчиной, что парня аж откинуло на пол.
— Сын твари! Да я тебе устрою ад на земле. — истерически взвыла женщина. — Песобой! — позвала она смотрителя. — Присмотри за этой тварью, чтобы все убрал в этой комнате, чтобы вытер все полы одной губкой, чтобы все здесь блестело. А мне врача, врача мне!
И она убежала, стекая кровью, к кухне. Уже там к ней прибыл врач, что оказал ей нужную помощь. Благо зашивать не пришлось и рана это за некоторое время должна была затянутся. Вот только шрам останется напоминанием на всю жизнь.



К следующему дню, на своей большой черной карете, к ступеням приюта приехал мистер Четти. Неким образом к его ушам дошел тот слух, что Але Анческо, грубо говоря, искалечили. В кабинете, все также сером, он привычно стоял в центре и отчитывал женщину с забинтованной рукой, что сидела все также уверено на том самом диване и пила красное вино левой рукой.
— На этот раз вы получили по заслугам. Вам отплатили тем же. И хоть это невероятная проблема и удар по нашему приюту, я даже несколько рад такому случаю. Надеюсь к вашему разуму дойдет вся «прелесть» случившегося.
В словах мистера Четти чувствовались нотки насмешки, но вид его оставался все так же серьёзен. Он держал руки в карманах чёрных брюк и смотрел в пол, иногда кратко вздыхая.
— Рука. — уверено начала она. — Она всё ещё болит, но время излечит. С сей секунды у меня все под контролем, можешь не волноваться, Аргус. — она поставила бокал на стол и посмотрела в глаза Мистеру Четти.
— С каких пор мы перешли на «ты»? — остро спросил он.

А с каких пор мы обращаемся друг к другу на «вы»? — спросила в ответ Анческо.
— С тех пор как умер отец… — он ещё раз вздохнул. — Ты вспоминаешь его? — с надеждой спросил Аргус.
— Нет, что скрывать, я стараюсь не вспоминать его. — мягко ответила Анческо и увела взгляд на пол.
— Он так тебя любил… ты знаешь, каково это — любить?
— Не помню, что бы когда-то любила.
— Я помню отца. Помню как он плакал за матерью, как долго скитался в течении двадцати лет, пока не нашел тебя. Помню как в его сердце снова загорелась свеча. А ты… так просто пользовалась им. Он не был дураком. Знал, из-за чего ты с ним свелась, но был полон надежды. Он верил, что однажды и ты будешь также к нему относится. Боялся. Он боялся тебя потерять, но продолжал верить в светлое будущее. А ты… так мерзко тушила его вечный огонь. Он был настолько одержим тобой, что даже меня не слушал. Сколько тебе лет?
— Мне сорок сем. Уже.
— Всего лишь. Мне пятьдесят четыре. Помню когда ты пришла в наш особняк в малиновом платье. Мне было тридцать сем. Ты строила из себя добрую девушку, милую и чертовски очаровательную. Тогда я сказал отцу, чтобы он не спешил и ещё раз пересмотрел свой выбор вдоль и поперек, но… он даже меня не слушал. Он был хорошим отцом, но любовь к тебе ослепила его.
Голова Аргуса была наполнена воспоминаниями. Застолье в светлом зале, первое знакомство; Сияющий взгляд отца; диалог после ухода Анческо…


Дни шли один за другим. Февраль близился к концу и снег таял и ручьями стекал по дорогам. В приюте стояла мертвая тишина. С момента того разговора прошло близко двух недель. Миссис Анческо стала гораздо жёстче в своих наказаниях. Теперь ничего не ограничивалось лишь криками и плётками. За нарушение кому-то решали руки…
« — Нет, я боюсь, госпожа, прошу вас, нет, я боюсь! — кричала однажды маленькая девочка с белыми волосами и светлой-светлой кожей, забитая в угол в тесной комнате. Глазки её — голубые и чистые — покраснели от слёз.
— Кто тебе разрешал бродить по приюту в ночное время, ты, малая проститутка?! А?! Кто?! — Анческо бросила девочке пощечину раз, вопя от злости. — Кто, я спрашиваю?! — ещё раз ударила, ещё сильнее.
Девочка откинулась на пол, холодный и сырой. Прижалась всем телом, светлым и чистым. С влажных глаз стекали ручьи слёз. На миг у неё потемнело в глазах от сильного удара головой о пол. Она скрутилась, как кошка, всё её тело держало, словно её мучала конвульсия.
Тебе отрезать руки, чтобы ты больше не смогла открыть дверь, или ноги, чтобы вовсе не смогла ходить?!
Быстрыми движениями Анческо достала из голубого кармана своего бардового пальто большой и острый нож с черной рукоятью. Женщина схватила кисть девочки и прижала к нему острие ножа, сильно надавливая.
Девочка вскрикнула и от страха, и от боли. По тонкой ручке потекла тёмно-красная кровь.
— Больше никогда!.. не!.. броди… в ночное время… по приюту! — голос её был надрывист и просто невыносим для ушей. Она визжала, словно гаргулья или другое существо.
После этих слов она встала, поправила свою одежду вытерла окровавленный нож об пастельно-голубой сарафанчик девочки и, сказав «Собирайся в зал! И быстро!!», ушла в свой кабинет».
Кто-то мог просто не есть и не пить целый день, сидя в темном подвальчику, где всегда хранили картошку и консервации. Для наказаний Анческо не была привередлива. Не было чего-то, что делится по категориям от малого нарушения до большого. Наказания были непредсказуемы. Все зависло от того, какое настроение у Анческо и от того, что ей может прийти в голову. Так можно вести целый список наказаний среди которых есть и пробежка по двору вокруг приюта. Целый марафон! После такого наказуемые возвращались домой еле живыми и ещё долго плохо себя чувствовали.
И она совсем не боялась внезапного появления мистера Четти. Тот был в важных разъездах. Дела, но черт знает какие. Она и тогда не боялась его приездов. Ей-право, что он может, так это только голову морочить. Сколько было этих скандалов и чем они кончились. Тьфу.
И в общем всё было хорошо. Дети чаще всего вели себя послушно и тихо, лишь изредка случались некоторые исключения, но у госпожи Але Анческо всё было под контролем и все проблемы решались быстро и скоро.
Каждый вечер они с поварами выпивали по парочке бутылок любимого красного вина миссис Анческо. Они собирались на кухне и при свете жёлтых гасовых ламп обсуждали всякое разное: проблемы, радости, прошлое, молодость, детство и многое другое. Иногда от вина в голову Але приходили всякие разные мысли. Её переполняли собственные желания. Например, написать Аргусу переполненное эмоциями письмо со всеми возможными оскорблениями и предложением отдать приют в ее руки полностью. Или ещё ей хотелось превратить этот чертов приют в мужской гарем, чтобы творить всё,, то только захочет. Она представляла, как крепкие руки держат её груди, как она визжит от удовольствия и буквально стекает своими соками. А иногда ей просто хотелось всё сжечь и сбежать куда-то вдаль.
Да, все было хорошо. И так продолжалось до одного из таких вечеров.
За окном стояла ночь. В кухне, как всегда, ярко горел свет от гасовых ламп. За массивным столом сидело трое: Але Анческо, Петруха и Элиза. С зала доносились приглушённые двум суеты, но никто не рыпался, ведь там была Аннушка, которая всегда могла все уладить сама да и, если честно, всем было уже без разницы, что там происходит.
Выпьем за нас!
Громких и многозначащих тостов никто не говорил. Все обходилось парочкой простых и понятых слов. Важно другое — темы для этих разговоров.
— …бегает. Ростом высокий. Волосы черные. Телом худой.
— Богатый? — перебила Анческо Элизу.
— Да не знаю. Но характер невыносимый. Не думаю, что смогу терпеть его.
— Да он сможет ещё смягчиться. — молвила Петруха.
— Не знаю. Кажется, такие не меняются.
— А ты то сама с этим характером знакома? Знаешь, какой он по своему ощущению? — снова заговорила Анческо.
— Нет, не знаю. Но я и не желаю знать… как-то… ничего не хочу.
— Ну-ну, глупышка. — начала Петруха добрым тоном. — Мужчин надо брать под себя и вертеть как того хочется тебе.
Обычные девичьи разговоры о всяких мелочах. Их посиделки длились ещё долго. Сначала они выпили по-первой. Пили как положено: долго, спокойно, делая маленькие глотки, наслаждаясь вкусом вина.
Первая тема была простой. Романтика, рюшечьки, паеньки. Здесь Анческо больше всего молчала и говорила больше для приличия, чем из личного желания. Затем они обсудили поведение детей и решили, что раньше дети были лучше, но, вторглась Петруха, цветы хуже не становятся. А затем… когда бокалы были благополучно обновлены для второго круга… в кухню забежала Аннушка. У нее снова чтото приключилось. Она была вся запыханой и бледной, словно убегала от кого-то или чего-то.
— Миссис Анческо! Виктория. Она поёт! Сидит и качается. Вот уже несколько минут. Миссис Анческо.
Голос её звучал невинно и напугано. Речь была надрывистой и дрожащей. Глазки блестели от наворачивающихся слёз. Словом, что-то до чёртиков напугало бедную Аннушку и без того впечатлительную персону.
— Что случилось? — нервно и обеспокоено, резко спросила Элиза. — Кто поёт?
— Девочка. Маленькая. Виктория. Она поёт!
— Стоит взглянуть. — сказала Петруха, встретившись взглядом с Але.
…
Но в дверь внезапно кто-то позвонил. Кто-то, кто здесь быть не должен. В эту металлическую дверь в основном звонили доставщики продуктов или кто-то ещё, но сейчас совсем никого не ждали. Здесь никто не должен находиться. Но кто-то звонил напористо — по кухне раз за разом лился противный звон.
— Кого принесло в такую нелёгкую? — обозлилась Анческо.
— Я открою, госпожа. — отозвалась Петруха.
Она медленно встала и в розвалочьку пошла к металлическим дверям. Из щелей дуло прохладой.
Кто пришёл!? — громко крикнула она.
В ответ лишь очередной противный звонок. Петруха открыла все три защёлки на дверях и распахнула дверь…
— Кто там? — спросила Анческо.
Перед порогом стояла маленькая бабушка, согнутая чуть ли не в бублик. В темноте было очень плохо её видно.
— Славной ночи! — проскрипела старуха очень медленно, стараясь делать голос весёлым и задорным, что не очень то и получалось.
— Чего вам, бабушка? — удивлённо спросила Петруха.
— Мне бы к вам зайти. Я Але Анческо ищу. — хрипловато, но очень уверенно ответила старуха.
— Госпожа, это к вам. — всё ещё сохраняя удивленную гримасу, сказала повариха, повернувшись к женщине в бардовом пальто.
— Ну так пусть влезает к нам! Что ей надо?
Петруха отошла от дверного проёма, освободив дорогу для бабушки. И с каждым её шагом во внутрь кухни, она становилась яснее. Лицо было плохо видно, оно смотрело точно в пол. Но одежда была очень странной даже для бабушки её возраста. На ней висела зелёная тряпка, потёртая, разодрана и порвана в некоторых местах, защиты кусками других тканей. На спине носила странную сумку, которую и рюкзаком сложно назвать. Было это что-то среднее между мешком и сумкой с грязными, но очень на вид крепкими верёвками, которые одевались на плечи. Ноги прикрывала фиолетовая юбка, что больше напоминала шторы или даже половик. А на ногах были одеты светлокоричневые ботинки, шитые-перешитые, на сколько это возможно. Но главное, что вызывало некое настроение, это запах. От этой старой пахло малиной, полынью, корицей, земляникой, старой бумагой — и всё это одновременно. Несколько мышц защекотали шею от такого неоднозначного запаха.
— Славной ночи! — поздоровалась она ещё раз.
— Славная она и так была. Вам чего нужно? — привычным тоном заговорила Анческо.
— Я к вам заходила уже не раз, госпожа. Имела дело я с этой крохой. — сухой рукой она указала на Аннушку, что, казалось, намертво закрыла рот руками у выпучила глаза.
— Так она ведь вам отказала. — Анческо легко посмеялась, повернувшись на секунду к Аннушке, чтобы похлопать её по руке. — Так правильно ведь. Такие запросы сразу отклоняются. Бабушка, вы слишком стары.
— Я ещё вас переживу, даю слово, не совру.
— Откуда такая уверенность, женщина, сегодня-завтра и вы с того света на нас глядеть будете, а девочку потом куда, к нам? Вы в своём уме. А если её не смогут найти? Что тогда?
— Моя уверенность точна, как никогда ранее. Я смогу воспитать девочку до её совершеннолетия, как минимум.
— Что ж, так каковы тогда ваши условия проживания? Наверняка и финансы вам вряд-ли позволят. И место проживания вряд-ли сгодится.
Деньги не проблема. У меня есть много накопленного. — она слегка посмеялась, опираясь на костыль. — А живу я в лесу. В безопасном лесу. Даю слово, проблем не будет.
— Я не могу поверить вам на слово, бабушка. Не стройте мне прелюдий.
— Тогда как могу я с вами договориться?
Бабушка впервые постаралась выровняться и посмотрела презрительным взглядом в глаза Анческо.
— Я всё могу.
— Да вы что? — сарказмом прокричала Анческо. — Все? Ого!
Тогда скажи-ка мне, бабуля, чем ты сможешь меня удивить? — она переложила ногу на ногу и внимательно впивалась взглядом в старуху напротив неё.
— Я знаю, что тебе нужно. Я могу дать тебе все это. И у тебя все получится, если ты правильно все сделаешь сама.
— И чт…
— Но сначала успокойте пожалуйста Викторию. Бедная там сходит с ума и воет песни, а вы здесь распиваете здесь. Заплети ей в волосы это растение.
Бабушка достала из кармана протертой и дырявой одежды сжатую и потрёпанную веточку. Это было растение с зелёным стеблем и белыми цветочками, что напоминали зонтик.
— Омежник поможет. Если вы вплетёте ей в волосы эту веточку, она умолкнет и успокоиться.
Старуха протянула дрожащую и сухую руку Аннушке, стоявшей в уголку у дверей, побледневшая и оцепеневшая.
— Ну что же ты стоишь? Бери и беги быстрее успокой мою Душку.
Аннушка встрепенулась, рывком забрала цветок у бабушки и бегом убежала из кухни.
Анческо продолжала сохранять спокойствие и старалась делать невозмутимое выражение лица.
— Вам следует сходить и помочь ей. — сказала Анческо поварихам. — А с вами мы поговорим.
И пока Петруха и Элиза выходили из комнаты, Але впилась в бабулю грозящими смертью глазами.
— Что ты на меня так глядишь, словно смерти мне желаешь? — метко спросила бабка.
— Ты сказала, что… можешь дать мне то, что мне поможет. Ну и что же это?
— Обещаешь мне не проливать чуждую кровь? — спросила старуха в ответ.
— Я обещаю отдать тебе Викторию, если то, что ты мне предлагаешь, правда может мне помочь.
— Кровь одного из страшных народов. Взяла себе лишь сам ужас и ушла. — спокойно говорила старая.
— Ну и к чему это?..
— И без лишних домыслов вижу страшную силу. Она выливается из тебя, она переполнила тебя ещё очень давно…

а ведь были времена, когда ты молча стирала вещи пред своим домом.
— К чему сей вступ!? Ближе к сути!
— Не возбухай! Веди себя по-тише со мной! — громко, не как сухая старуха, грозно, словно душевный крик, возгласила старуха. — Я знаю о тебе всё. Что нужно и что не нужно. Вижу тебя насквозь. Всю правду, которую ты скрываешь. — затем её тон смягчился, стал тише, но все-равно был грозным. — Я все знаю. Я не та трухлая старуха, как ты меня когда-то назвала. Я, что ни на есть, ведьма!
Встала тишина. Был слышен лишь ветер, то выл голосом голодного зверя, шум листвы и много чего прочего, что доносилось с улицы.
— Ведьма значит. Так что, сможешь мне наколдовать мой успех и исполнить мою мечту?
Анческо переложила одну ногу на другую. Крик карги её вовсе не встревожил, не обеспокоил, не ужаснул. Она лишь взяла в руку бокал вина и немного с него отпила.
— Нет. Я не могу исполнить твою мечту, просто сделав все за тебя. Я могу дать тебе то, что откроет перед тобой все возможности. Я могу сделать тебя ведьмой.
— Да? И что мне это даст? — насмешливо спрашивала Анческо, потягивая вино.
— Ты сможешь из глупышки стать разумнее. — строго ответила ведьма. — А можешь и вовсе сойти с ума. Приняв моё предложение, пред тобой откроются два конца: хороший, даже очень, и плохой, даже, я бы сказала, ужасный. Всё будет зависеть лишь от тебя.
— Что от меня, требуется?
— Конечно же… — разочаровано вздохнула бабка.
Она залезла рукой внутрь своей тряпки, достала оттуда желтую бумажку и положила на стол.
— Смотри, чтобы тебя не поймали. — предупредила Анческо.
— Не стоит волнений, ближайший патруль нынче пьян и спит. К тому же он не так и близко отсюда. Но смотри сюда: для меня ты должна подписаться вот здесь. — она указала пальцем в край куска рваной бумаги.
— Хорошо. Но что после этого? Ведь я не стану ведьмой, подписав эту бумагу.
— А ничего! — бабуля немного похохотала. — Ты ведь и так ведьма. Тебе только научится чему-то… Подписывай давай.
— В кабинете чернила. Сама сходишь или вдвоем пойдем? — насмешливо спросила Анческо.
— Извини, чернила не годятся. В нагрудном кармане у тебя лежит зубочистка… а в другом кармане лежит острый нож. К тому же мы рядом с кухней.
Глаза Але на секунду удивились, но затем эмоция вновь была спокойна. С лёгкостью в своих движениях она, не задумываясь, достала нож и легко разрезала себе запястье так, что хлынула обильным дождем. Пальцем другой
руки она зацепила пару капель и оставила отпечаток на бумаге.
— Могла бы просто уколоть палец. Слушать нужно, а ты все спехом решаешь. — просто сказала ведьма. В голове она точно сказала себе «Кровопийца» и забрала бумагу назад.
— Тебе очень будет нужна моя сумка. Забирай. — бабка сняла и отдала то, что висело у неё за плечами. — Хм, и как там наши девки? Пора взглянуть.

Когда госпожа Анческо и старая ведьма вошли в спальный зал, их ожидала странное зрелище. Вся длинная и широкая комната была освещена свечами. Все дети не спали, а молча сидели в сжатом кругу, где в самом центре две полностью оголённые женщины уплетали маленькой девочке волосы. Они это делали легко, не стесняясь своего вида, словно нет в этом ничего такого необычного. Сама Виктория сидела на полу, в куче подушек и одеял, одетая в белую, полупрозрачную ночнушку.
— Эту ночь нарекаю Светлым Отпущением.— сказала бабуля сама себе и улыбнулась. — Нам пора в наш новый дом, Душка!
Девочка улыбнулась скромно, но искренне, будто была очень рада видеть эту старуху. Её зелено-карие глаза заблестели от счастья. И она встала, когда две голые поварихи отошли от нее, закончив вплетать омежник в волосы.
Она была высокой и худощавой с тонкими ручками, пальчиками, чистой кожей, длинными каштановыми волосами, заплетенными в косу. Полупрозрачная белая ночнушка висела на ее теле как мешок, но смотрелось это мило.
Босыми ножками она ступила на прохладный пол. Она подошла к бабуле, та погладила её лёгкой рукой по голове.
— Теперь все в твоих руках, Анческо! — голос разлетелся по всей комнате. — Мы сами выйдем, не провожайте!
— Но что мне делать дальше!? — закричала Анческо в ответ.
— Подумай, чего хочешь — и сделай!
И быстрым шагом она ушла с комнаты. Слишком быстрым.
Казалось, бабушка и Виктория делали семимильные шаги. Анческо побежала вслед, выбежала из зала, забежала в кухню, распахнула металлическую дверь и…
И по коже прошлись мурашки от холода. В темноте ничего невозможно было рассмотреть. Эта старая ведьма, как в ночь улетела. Але сцепила зубы, сжала губы и твердо зашла обратно на кухню, хлопнув дверью.
В комнате уже стояли поварихи. Голы тела они небрежно прикрыли фартухами на скорую рук, словно только-только сейчас их осенило чувство стыда.
— Что случилось? — испугано и запыхано спросила Элиза.
— Поскольку мыслей больно мало, я кратко матом объяснюсь: пиздец.
Женщина оценивающе осмотрела глупо прикрытые тела.
— И это я хочу спросить. Какого черта вы голые? И где Аннушка?
— Мы не знаем. Может, у неё снова проблемы? — сказала Петруха.
— Значит она вновь в ужасе от своего тела… — Але опустила на секунду глаза, но затем вновь обрела грозный вид. — Оденьтесь уже, мать вашу, нормально! И уложите детей спать! Я в кабинете!
И она ушла, громко шагая, захватив с собой сумку, что лежала на полу.

Набросив на плечи бардовое пальто, женщина, стуча по деревянному полу твердыми каблуками своих черных сапог, замкнула двери кабинета и прошла по длинному темному коридору. Сейчас, в ночь, она направлялась к спальням, где в основном все время находились дети, чтобы объявить ночное время и уложить всех спать.

— Здравствуйте, милые дети, что невинны, как цветок. — натянуто улыбнувшись, воскликнула Анческо. — На часах девять часов. Ровно столько я желаю вам пройти кругов в преисподней, чтобы наконец одуматься. Пора окунуться в сон. Спите же «пальцееды»! Ярких снов.
Она легко повернулась на каблуках и уже её рука была на выключателе, но вдруг ей вспомнился бардак в её кабинете, который сама она убирать точно не будет.
— Ах, и да, кто-нибудь желает оказать Але Анческо услугу и прибрать в её кабинете? — все также натянуто обратилась она ко всем детям. — Что, никто? — взгляд её исказился и теперь она впивалась во всех призрительным взглядом.
— Я уберу, госпожа Анческо. — тихо подбежала Аннушка, воспитательница и иногда уборщица, которая была ярким цветком среди всей той поляны стекла, сквозь которое она проросла, занесённая сюда кто знает каким ветром.
— Что? Нет, Аннушка, сиди. Я хочу… — она снова осмотрела все кровати, где в каждой лежало по двум детям на разных ярусах. — Викторию и Оскара!
Из разных точек вылезло два ребенка лет по шесть или может меньше. Они медленно и сонно подошли к Анческо, склоня голову к полу, боясь взглянуть ей в глаза.
Что бы к одиннадцати часам все было готово. — прошипела она им двоим, наклонившись немного. — И пусть я только угляжу на столе пылинку — сразу десять ремней каждому.
Маленькая девочка немного ужаснулась, услышав об наказании, вспомнив все пережитые ею наказания.
— Вы меня понимаете? — уточнила Анческо. — Ни пылинки.
— Ага, мы всё уберем. — лениво сказал Оскар. — Уберём. — уточнил также Оскар.
— Смелым стал, Оси? — громко и ужасно спросила женщина.
— По возвращению с меня должок в виде ремня. — посмеялась Анческо и точно стукнула Оскара в лоб косточками ладони. — Прочь отсюда! Ключи!
Быстрым движением она бросила ключи на пол и вольным шагом ушла в кухню, выключив свет в спальне.





На кухне было достаточно светло. Гасовые лампы рясно стояли то на столе, то на полке с тетрадками с рецептами, либо просто были подвешены на стенах. В общем количестве десяти ламп хватало для светлого и приятного освещения в помещении, при чём то место, где села Анческо, было больше обеденной комнатной, а не самой кухней. Здесь работали две поварихи. Одна мыла посуду и напевала себе под нос самосоченённую мелодию. Другая — вытирала рабочее место и вымывала пола.
— Здравствуйте, дорогие! — закричала она на всю кухню.
— А, это вы, госпожа Анческо. Эй, сахарок, согрей-ка чайник!
Та самая вторая повариха, что мыла пола, вмиг бросила на пол швабру и побежала к рукомойнику мыть руки да набирать воду в чайник.
— Слыхала к вам снова жаловав богатый сын. Что говорил? — заговорила моющая посуду, перекрикивая шум воды.
— Та, — махнула Анческо рукой. — Петруха, все тот черт не уймется. Как всегда бухтел абы было на что.
— Да вы только не печальтесь. — весело подбодрила повариха миссис Анческо.
— А я вовсе и не печалюсь. Всяко я здесь глава! Ведь так же, Петруха?
Вытерев руки, в обеденную вошла большая темнокожая женщина с седеющими, завязанными в хвост волосами, в белом фартуке. Полным телом она уселась за стол и внимательно посмотрела на женщину в пальто.
— А как-же по-другому, мисс Анческо? Ваше здесь все, только ваше.
— Ну вот! По-другому твердят лишь прочие бумажки. Но это пока-что… Ну, Элиза, где же чай? — крикнула она второй поварихе.
Секунду, мисс, погодите. Я только пол домою. Вам, к слову, чай или кофе? — пыхтя от работы, спросила Элиза.
— Чаю мне! — ответила Анческо, поправляя правой рукой волосы.
— Точно? Глядите, ибо я сегодня забрала отличный кофе. Крепкий, черный, пенистый, а душистый какой… — все завлекала Элиза женщину в пальто.
— Ну давай, давай, увлекла. — заказала руками Анческо. — Не терплю я кофе, но твой опробую.
— Секунда — и готово, мисс.
Петруха полным телом сложно повернулась на стуле, чтобы уже точнее повернутся к Анческо лицом. Женщиной она была не худой, а даже грубо сказать толстой. В свои пятьдесят лет она трудно передвигалась под тяжестью складок на животе. Но все это не имело никакого значения. Женщиной Петруха была доброй, всегда жизнерадостной. Из своего трудного прошлого она вспоминала лишь радостные моменты.
«Я забыла все дожди, забыла грозы, и бури я тоже не помню» — говорила она однажды в один из подобных вечеров.
— Сегодня поставщик мне дал выгодную скидку. С ней я втрое больше набрала рыбы. Поэтому эта неделя будет забита рыбными блюдами. — восхищённо рассказа Петруха.
— Да что ты так стараешься? Этим «пальцеедам» нечего годить.
Ну что вы, мисс Анческо. — удивленно, но с теплой материнской улыбкой начала Петруха. — Мне Бог-Господь детей не дал, так я за здешними в радость беспокоюсь
— Думаю тебе меньше нужно было сидеть на холодном. — махнула рукой Анческо.
Из-за дверей донеслись быстрые шаги и через момент дверь в обеденную приоткрылась, а внутрь явилась Аннушка, молодая воспитательница с прямыми светлыми волосами, ясными голубыми глазами, светлой кожей и круглым личиком. На её худых невысоких ножках были черные аккуратные туфельки, высокие белоснежные чулочки тонкой ткани. Немного выше был одет чёрно-белый сарафан. На шее висела серебряная подвеска в форме трёх полумесяцев. Ростом она была невысокой. Вечно спокойная, вежливая, добрая девушка. Словом, очаровашка да и только. Ещё, словом, сейчас она была забеганой и медленно выдыхала, опираясь одной рукой о стол, словно в коридоре за ней гнался серый призрак.
— Аннушка? Чего ты вся в суете? Ты присядь, отдохни. — обеспокоилась Петруха.
— Пожалуйста, чаю мне. — заумоляла Аннушка.
— Да сколько вас там ещё! — возмутилась под нос Элиза. — Сейчас!
— Ну… так что случилось? — вновь спросила Петруха, смотря влажными глазами на молодую воспитательницу.
— Говорила я только-что с бабушкой. Той самой, что и вчера, и позавчера, и на прошлой неделе приходила. Старая такая, даже жуткая…
И чего же ей? — перебив Анну, грубо спросила Анческо.
— В целом, она желает забрать Викторию. А она ведь неприступная девочка. Да и к тому же старая она, не следует правилам отдавать ей ребенка.
— Чай! Держите! Ваш кофе, вот, мисс Анческо. — забежала Элиза и поставила чашки на стол каждому.
— Сегодня просила с вами встретиться. Я ей отказала. Она ушла вот-вот минуту назад. И что самое странное, все суёт она мне свои карты…
Аннушка вздохнула, взяла кружку в руки и понемногу начала пить крепкий чай.
— Смотри чего захотела! — возмутилась Анческо. — Какая ей Виктория? Это вообще которая? А, все равно. Её все равно никто ей не отдаст. Пусть катится эта старуха сухая.
— Ну я ведь ей так-то и говорю, мол, вам не позволят взять ребенка. Но она снова и снова возвращается. Госпожа Анческо, поговорите вы с ней, пожалуйста.
— Да успокойся ты, Анна. — приказала Анческо воспитательнице. — Если придёт ещё раз, веди её ко мне.
— Хорошо. — облегчённо вздохнула Анна и увлеклась пить чай.




Все последующие дни проходили относительно обычно. О случае с той бабушкой почти не вспоминали, ибо та все не появлялась.
«Она сказала, что вернётся, когда Виктория споёт ей милую песенку» — трепетно вспомнила Аннушка в один из вечеров. И с тех пор новых слухов о бабуле не всплывало.
А в прочем дни проходили совершенно спокойно. Даже мистер Четти совершенно не спешил приезжать читать морали. Все шло спокойно. Дни были светлыми, снежными, холодными. Люди вполне себе готовились к праздникам, что вот должны были наступить. Не готовились только в здешнем приюте. Все было относительно неплохо, пока не случилось вот что:
Был морозный денёк. Снег падал, покалывая лица прохожих на улице. Окна были зарисованы странными полупрозрачными рисунками. В приюте было тепло и темно. Дети, как в основном и всегда, играли в спальне, где стояло два ряда двухъярусных постелей. В центре продолговатой и большой комнаты было набросано немного игрушек, где играли несколько детей. Кто-то лежал, кто-то сидел. Кого то спасали книги. Кого то ничего не спасало от тоски. Каждый развлекался по-своему. И был один мальчик по имени Джеки. Этот парень («сжечь бы его. — говорила однажды Анческо.) был той ещё оказией. Дерзкий, грубый и вспыльчивый парнишка. Изо всех детей, что здесь пребывали, этот парень творил больше всего проказ и создавал больше всего проблем.
Этот парень мог сотворить что угодно. Иногда он колотил других детей просто так, иногда, когда был зол, иногда мог подмешать землю из цветов детям в еду, мог

забрать вещь и не отдавать. В основном мисс Анческо это пропускала мимо глаз. Все подобные проблемы решала Аннушка, но всегда без особого успеха. Самым страшным для всего приюта были его приступы агрессии. Этот парень сам по себе был крупным, невысокого роста. У него было лицо, словно у бульдога с глубокими недовольными морщинами.
Но однажды… однажды этот Джеки преступил чрез все свои возможные границы и выбросил следующее:
…лица всех были направлены на опущенное вниз лицо Джеки. Тот стоял в уголку, рядом с окном, а пред ним разбитая роскошная рынка, куча земли и зелёное растение с длинными тонкими корнями.
— Тебе не доходит? Убирай, я сказала, убирай! Совок да веник в руки — и сгребай все дерьмо! — орала Анческо непривычным даже для себе громким визгом. — Что ты стоишь, окурок?
— Прошу прощения… — тихо пробубнел Джеки.
— К чему мне твои извинения, чума!? Быстро делай, что говорю. — ещё больше злилась Анческо.
Но парень все так и стоял, словно вкопанный.
— Ты меня не слышишь? — спросила она. — А ну-ка иди-ка ко мне. — и она поманила его указательным пальцем к себе.
Парень немного постоял, словно боясь двигаться, словно что о его держало. Затем он мало-помалу сделал несколько шагов, а затем и вовсе полноценно подошёл к Анческо, держа руки в карманах. Дети наблюдали за ним, распахнув широко глаза и рты. Через пару моментов Джеки встал пред высокой фигурой мисс Анческо и смотрел вверх, прямо в её глаза.
Анческо сначала молча, но злобно смотрела на его противное для неё лицо, а затем принаклонилась к нему и…
— Ты слышишь меня, идиот!? Сейчас слышишь!? — орала она, схватив Джеки за ухо. Её глаза налились кровью, лицо набралось краски, губы скривились в непонятную линию.
— Я сейчас с тобой говорю, мразота! Быстро за собой убрал! Сейчас, я говорю, прямо сейчас, слышишь!!!
Она потянула его вверх, что парню приходилось аж вставать на носочки. Его лицо так сильно сморщилось от боли, что аж побледнело.
— Нет! — наконец закричал Джеки.
Из левого кармана он вытащил деревянную вилку и так удачно попал в ладонь, а затем ещё и быстро провел, что рассеклась плоть и хлынула кровь. Анческо вмиг пустила ухо и схватилась за ладонь. Бардовая кровь текла на пол, на ковер, впитываясь. Несколько детей вскрикнуло, несколько закрыло лицо руками. Корчась от боли, Анческо всё же пустила руку и другой, целой, точно бросила в Джеки подщёчиной, что парня аж откинуло на пол.
— Сын твари! Да я тебе устрою ад на земле. — истерически взвыла женщина. — Песобой! — позвала она смотрителя. — Присмотри за этой тварью, чтобы все убрал в этой комнате, чтобы вытер все полы одной губкой, чтобы все здесь блестело. А мне врача, врача мне!
И она убежала, стекая кровью, к кухне. Уже там к ней прибыл врач, что оказал ей нужную помощь. Благо зашивать не пришлось и рана это за некоторое время должна была затянутся. Вот только шрам останется напоминанием на всю жизнь.



К следующему дню, на своей большой черной карете, к ступеням приюта приехал мистер Четти. Неким образом к его ушам дошел тот слух, что Але Анческо, грубо говоря, искалечили. В кабинете, все также сером, он привычно стоял в центре и отчитывал женщину с забинтованной рукой, что сидела все также уверено на том самом диване и пила красное вино левой рукой.
— На этот раз вы получили по заслугам. Вам отплатили тем же. И хоть это невероятная проблема и удар по нашему приюту, я даже несколько рад такому случаю. Надеюсь к вашему разуму дойдет вся «прелесть» случившегося.
В словах мистера Четти чувствовались нотки насмешки, но вид его оставался все так же серьёзен. Он держал руки в карманах чёрных брюк и смотрел в пол, иногда кратко вздыхая.
— Рука. — уверено начала она. — Она всё ещё болит, но время излечит. С сей секунды у меня все под контролем, можешь не волноваться, Аргус. — она поставила бокал на стол и посмотрела в глаза Мистеру Четти.
— С каких пор мы перешли на «ты»? — остро спросил он.

А с каких пор мы обращаемся друг к другу на «вы»? — спросила в ответ Анческо.
— С тех пор как умер отец… — он ещё раз вздохнул. — Ты вспоминаешь его? — с надеждой спросил Аргус.
— Нет, что скрывать, я стараюсь не вспоминать его. — мягко ответила Анческо и увела взгляд на пол.
— Он так тебя любил… ты знаешь, каково это — любить?
— Не помню, что бы когда-то любила.
— Я помню отца. Помню как он плакал за матерью, как долго скитался в течении двадцати лет, пока не нашел тебя. Помню как в его сердце снова загорелась свеча. А ты… так просто пользовалась им. Он не был дураком. Знал, из-за чего ты с ним свелась, но был полон надежды. Он верил, что однажды и ты будешь также к нему относится. Боялся. Он боялся тебя потерять, но продолжал верить в светлое будущее. А ты… так мерзко тушила его вечный огонь. Он был настолько одержим тобой, что даже меня не слушал. Сколько тебе лет?
— Мне сорок сем. Уже.
— Всего лишь. Мне пятьдесят четыре. Помню когда ты пришла в наш особняк в малиновом платье. Мне было тридцать сем. Ты строила из себя добрую девушку, милую и чертовски очаровательную. Тогда я сказал отцу, чтобы он не спешил и ещё раз пересмотрел свой выбор вдоль и поперек, но… он даже меня не слушал. Он был хорошим отцом, но любовь к тебе ослепила его.
Голова Аргуса была наполнена воспоминаниями. Застолье в светлом зале, первое знакомство; Сияющий взгляд отца; диалог после ухода Анческо…