Глава пятая (Глава 5)

Потекли ее дни. Спокойные, размеренные, тихие. У нее было послушание — прясть лен и ткать холсты, как прежде было у Пелагеи. Скуки и правда не было. Первые дни Арина погрустила, но видно старица, ее любимая молилась за нее, и печаль отступила. Она вкусила в полноте радость молитв, уединения со Словом Божиим и благословенного труда. В шкатулочку иногда заглядывала, любовалась, а потом поняла, что не гоже такое. Это должно отдать как бы в жертву Богу. И она открыла шкатулку, подняв крышку, отвернула от себя, чтобы не видеть жемчуга, и поставила ее на комод перед иконой Спасителя. Как бы отдала Ему в дар.

И вот видит она сон. Тьма кругом и дым. Стоит перед ней Федюнька со шкатулочкой, открыл ее и держит в руках. И братики ее маленькие плачут: «Темно, темно, Аринушка, страшно». И вот, берет она жемчуг из шкатулки и бросает его пригоршнями вверх, еще, еще, а он превращается в звезды на небе. Переливаются, светятся жемчужинки особенным жемчужным светом. И засмеялись братики: «Смотри, смотри, Аринушка, какие звездочки, как светят!» И проснулась она. И поняла, что все правильно сделала. И это тоже было в радость.
Через три года она приняла постриг.

Прошли годы. Аринушка была уже не одна. Построили вторую келью, там поселились две молодые монахини, часовенку поставили. Она была как бы за старшую, весь порядок, заведенный Пелагеей они соблюдали. Хозяйство прибавилось. Люди стали приходить к ней, посоветоваться, молитв испросить. Она как-то видела, что человека тревожит, он другой раз и не знает, как сказать, что на душе, а она сама ему поможет, подскажет. Ну и молилась конечно за всех. Особенно с болезнями помогала, исцеляла, видела, от чего хворь, где таится. Кому-то укажет, какой грех нужно оставить, чтобы немощь ушла. Видно люди друг другу пересказывали, и шли к ней многие.

Порой она уходила вдруг куда-то, где-то нужна была помощь, и она шла. Прозорливой была.

Такой случай тоже был. Ребятишки по грибы пошли, да заблудились. А девочка старшая еще и ногу подвернула. Доковыляла до пенька, сидит, встать не может, не знает, что и делать. Девочка помладше, сестренка и говорит ей:
— Вставай, Ксенюшка, боязно мне тута.
— Не могу, милая, встать. Вишь, ногу-то как убила.
— Почто ты через энту корягу то полезла, обошла бы нето.
— Так подосиновики там увидела, да боровики. Как не сорвать то? Хороши грибы.
— Что же мы тута насовсем останемся? Како мы домой-то пойдем? Маменька плакать станет, а тятенька браниться.
— Не могу, шибко больно мне, не могу ступить на ногу, и до дому не дойду, — заплакала сестренка. — Боженька помоги!
Монашка откуда-то из-за деревьев выходит, к ним подошла.
— Никак ножку повредила? Дай гляну, — наклонилась, ногу погладила, посмотрела, что там. — Посиди тихонько. Дай-ко, поверну чуток. Не шелохнись, тихонько посиди, — а сама ступню туда-сюда поворачивает, растирает.
— Она ее об корягу запнула и упала.
— И упала, — братик стоит рядом и смотрит, лукошко в руках держит.
— На ко, Ванечка. Посиди покушай. Устал поди, — подала ему монашка яблочко, он сел на травку и стал кушать.
— Благодарствую, тетенька.
— Ну ко встань-ка детонька, вот так. Чуешь ногу то?
— Чую.
— Ступить можешь?
— Могу. И не больно даже. Только чуток.
— Вот и слава Богу. Неспешно иди, осторожно по ухабам то. Батожок вот возьми.
— Так не знам куды идти. Заблудились мы, — девочка собралась заплакать.
— Поначалу то хорошо шли, а потом заплутали.
— Заплутали, — Ваня развел руками.
— А вы, Ксенюшка, противу солнышка, на тень свою путь держите, прямиком к оврагу выйдете, а там вдоль овражка и до деревни дойдете. Помолюсь за вас. Ангела Хранителя вам, — она слегка поклонилась и перекрестила детей.
— Спасибо тебе. Не знаю, как тебя звать величать.

Они запомнят ее, потом уже взрослые будут вспоминать монашку, которая помогла им. А дома конечно расскажут, что с ними приключилось. Кто-нибудь и догадается, что это монахиня Арина из Пелагеевой пустыни.

А то в деревню придет какую, да в самый что ни на есть никудышный дом и попросится переночевать. А там ни поесть, ни отдохнуть. Сам пьет, жену бьет, дети орут, дерутся, бабка старая на печи больная лежит не встает, на сына и сноху ругается. В избе не прибрано. А монашка будто и не замечает ничего. Ей на лавку покажут, где ночевать лечь, она тут и сядет. Да с хозяйкой беседовать начнет. Почто де она идола в доме держит, от него дескать вся беда, потому как злой дух через него действует. А хозяйке и невдомек, отчего у них жизнь не как у людей. Заберет монашка идола, да и сожжет где-нибудь в лесу. Глядишь, будто подменили хозяина. Виноватым себя чувствует, жену бережет, браги на дух не переносит. Свекровь с печки слезет, залежалась мол, дел полно, не старая еще. Дети вдруг послушными станут. Хозяйка все в доме намоет, щей наварит. А уж молиться то не забудет утречком и вечером, да и днем всякое дело с молитвой. Месяц не пройдет, а дом не узнать. Словно подменили всех.

Один раз монашка в княжеский терем пришла. Княгиня сильно занедужила, ей родить пора, а она какой-то болезнью заболела непонятной, не ест, с лица вся похудела, бледная, стонет. Князь печалится, наследника ждет, а жена вот-вот помрет. А он ее любил. Сказала ему монашка, что выздоровеет его жена, коли узника невинного выпустит. Подивился он, откуда она про узника знает. Его ночью привезли связанного тайком, никто и не видал, да в темницу и посадили. Навет на него был, что против князя зло умышляет. Назвала ему монахиня имя того человека, который навет сделал. Послушался князь, выпустил невинного, а виноватому допрос учинил. И вправду, верно старица ему сказала. А она траву с собой принесла, да заварила для княгини, напоила ее питьем целебным, и та быстро на поправку пошла, мальчика родила здоровенького. Князь очень благодарен был монахине, выспросил про нее, узнал откуда она, да и решил храм поставить в пустыньке, где Арина обитала. Вот так у них первый храм и появился. Еще больше народу приходить стало. Князь сам приезжал с женой и сыном.

Раз приехала к ней одна боярыня со своими недугами. Богатая, уже не молодая, долго болела, а никто вылечить не мог, никакие лекари. Арина ей помогла. Она узнала ее, это была та самая женщина из ее сна, которая маменьку и братиков купила. Сердце у нее затрепетало. Неужто она узнает наконец про них. Живы ли, здравы ли, и где они. Наконец, когда эта женщина предложила ей деньги за лечение, она ответила, что денег не берет, и сказала ей:

— Спросить тебя хотела, госпожа. Ты рабов себе купила на невольничьем рынке, давно уже, лет двадцать поди назад, в чуждей стране — женщину и двух мальчиков, сыновей ее. Где они нынче?
— Отколе знаешь, монашка, что я их купила? — удивилась та, — живы они, у меня в холопах.
— Кабы их увидеть. Это маменька моя и братики.
— Господи, помилуй! Дивны дела Божии. Да я их к тебе пришлю, милая, а коли захотят, могу и вовсе отпустить, и бумаги выправлю. Благодарствую тебе за исцеление.
С тем и отправилась.

Арина ожидала несколько дней в волнении. Даже молитва у нее иногда сбивалась, такого с ней давно не было. Наконец кто-то постучал в дверь кельи. Она бросилась открывать. Это была ее мать. Конечно время коснулось ее лица, но оно все же было узнаваемым. Монахиня отошла молча в сторону, пропуская долгожданную гостью, и не веря своему счастью. За нею вошли двое незнакомых парней, но она их лишь окинула взглядом, и тихо опустилась на колени около матери. Сколько молитв, сколько слез и ожиданий. И вот ответ на все: ее мать жива, здрава, и они вместе.

— Маменька, я так ждала вас.
— Что ты, детонька моя, вставай, — мать наклонилась к ней, взяла ее лицо в ладони, — зачем же ты казнила себя, душа моя, почто же ты в монашки пошла?
— Нет, нет, не говорите так, это мне в радость, — она встала с колен, — а это братцы мои?
— Братцы, доченька, это Андрей, а это Илья. Их то ты и не признаешь, махонькими были, когда полонили нас. А вы то помните ее?
— Да запамятовал я, увидел бы не признал, — Андрей первый смущенно подал голос.
— Не, не признал бы, — немного растерянно подтвердил Илья.
— Боярыня тебе кланяться велела, благодарствует за исцеление. Она ведь нам вольную обещала. Вот как все Бог устроил. Видно твои молитвы, Аринушка.
— Да что же вы стоите, садитесь к столу, сейчас самовар поставлю. Рассказывайте, как вы эти годы жили, долго ли у кочевников пробыли?
— Да и не долго. Наш хозяин видно для продажи нас готовил, так что и не бил, и не морил голодом, чтобы подороже продать. А купила нас боярыня наша. Правда вначале какой-то басурман хотел меня одну купить, уж как я напугалась то. Да видно Бог милостив, в цене они не сошлись, а боярыня торговаться не стала, сразу деньги отдала. У нее мы конечно люди подневольные были, но не хуже других холопов жили. И парнишек моих сразу к делу приставила — цыплят стеречь, и мне всяку работу по дому, и стряпухе помогать, и прочее. Мальцы то подросли, так их перво к конюху послали в помощники, а после и вовсе в кузню поставили подмастерьями. Теперь то уж они кузнецы. На пару работают. Хозяйка довольна была, всякую мудреную ковку умеют делать, а уж там лошадь подковать, или еще что, это уж им просто. Ты расскажи, сама-то как спаслась, уж как я истомилась, всяки мысли в голову лезли. Ведь не одной весточки о тебе не было.
Рассказала Арина свою историю. Долго они сидели за самоваром, вспоминали отца, деревню, всех, кого убили, и тех, кто в полон попал. Поздно уж улеглись. Долго еще монахиня не спала, келейное правило вычитывала, благодарственные молитвы приносила. Да и уснуть не могла потом. Размышляла о всем. Подумала тогда, что видно у Федора никого не оставили в живых, потому, как пожилые были родители, а дед и вовсе старенький, на продажу не годны, а лишние рты им были не нужны.

Бумаги и правда боярыня выправила, можно было им свое житие устраивать. Госпожа их в благодарность за лечение и денег дала на подъем, так что они и дом выстроили, и хозяйство все обустроили. Здесь же недалеко от пустыни и поселились. Другие люди там тоже селиться начали. После уж, когда монастырь образовался, они к посадским причислились. И Арине теперь было спокойно за них после стольких лет переживаний. Она благодарила Бога, и вместо прошений приносила ежедневно благодарность за отвеченные молитвы.

А Федор так и жил в пещере, все эти годы. Постригся в монахи, а через несколько лет схиму принял. Старца Ворсонофия схоронил, остался один. Тоже Господь ему многое открывал, более всего, о чем молиться. Где какая беда случится, или междоусобица, или поветрие смертоносное, он узнавал и молился. Много что ему открыто было, словно книгу читал про жизнь русскую.

Раз человек выбежал из лесу, напуганный весь, озирается, ищет где спрятаться.
— Душегубы, изверги, хуже басурман. Своих грабят. Что же деется то, Господи! — упал на колени, крестится.
Вышел Федор, смотрит на него и молчит. А тот к нему:
— Вижу не разбойник ты, а бежать тебе тоже надо. Только куды? — он снова начал озираться. — За мною сейчас прибегут, вон они уже, — послышались крики, топот коней, гиканье, свист. — Весь товар отняли, лошадь, повозку, одежу сняли, еще кошелек хотят отобрать и душеньку погубить. Едва убег от них, — он бегал по поляне, ища, куда спрятаться. — Лихоимцы окаянные, хищники. Князю на них нажаловаться. Что творят! Погибели на них нет. Честному купцу проехать не дают.
— Пошаливают разбойнички, — Федор говорил спокойно, невозмутимо. — Потерянные люди. Однако и за них молиться надо. Авось Господь и помилует. А ты не робей, Семен, утихни ужо, не придут они сюда.
— Да как же не придут то. Вон кричат, близко уже.
— Передохни, не пужайся. Уйдут они. Им сюда дорога закрыта. А ты сам виноват.
— Глянь ко, и правда уходят, — он прислушался и удивился. — Видать ты не простой, человече. Откуда и имя мое знаешь? Кто ты будешь? Затворник что ли? Говоришь виновен я? А может оно и так. Наше купеческое дело какое? Купи дешевле, продай дороже. Так ведь и провоз денег стоит.
— Не про то говоришь, Семен. Ты племянничка то почто же в люди отдал? Тяжко ему там, сам знаешь. Он поди сирота, а тебе не чужой. Да и мал он еще работать то. Разве у тебя монет недостает, чтобы его дома держать, да грамоте обучать. Али кормить нечем? Пиры то вон устраиваешь, гуляешь, а он плачет там. Худо с ним поступают. Кормят скверно, работой изнуряют, секут ни про что. Аще не знал кому дитятку отдаешь? Люди они негодные. Им собаку то жалко отдать, а ты родную кровиночку, племянника отдал. Худо это.
— Виноват, отче. Прости грешного. Бес попутал. Жив останусь, заберу Егорку домой. Вот те крест.
— Ты боялся, что он тебе наследником станет. Вот и сослал его.
— Виноват, отче святый. Отколе ты все ведаешь? Я и не сказывал никому. Думал только.
— Вижу, что раскаиваешься. На исповедь сходи, да причастись. А то и в храм стал лениться ходить. Воскресные службы пропускать надумал. Али совесть мучает? На чью защиту то надеешься? Никак забыл? «Ополчится Ангел Господень окрест боящихся Его и избавит их.» Господь защита наша.
— Согрешил, поправлю все. Кругом виноват. На храм пожертвую. Нищим подам.
— Ну, так-то. Об Егорке попечешься, так, глядишь, Бог тебе и своих деток пошлет. А коли нет, так сам обнищаешь. По миру пойдешь, — старик палкой по земле ударил. — Бог то за сирого заступится.
— Все сделаю! Отпусти с миром.
— Ступай.
— Молись за меня.
— Бог с тобою.

Другие случаи также бывали, когда Федору приходилось вступаться за кого, или помочь кому-то. Тоже на старости один не остался. Привел к нему Бог человека, совсем негодный был человек. Всякое зло творил. Он и к Федору то пришел ограбить его. Думал у старика деньги есть. Монах принял его как гостя, накормил, виду не подал, что знает про его намерения. Спать его уложил в пещере. А ночью мужик встал, да хотел отшельника зарубить. Только поднялся, а тот ему и говорит:
— Топор то у печки стоит, бери, я его наточил давеча. Хорошо рубит, — да и отвернулся к стенке.
Луна в окошечко светит, все видно. И топор видно, и как хозяин безбоязненно отвернулся к стенке. Грабитель так и сел на постели. Не знает, что и делать. Видно совестно стало. Первый раз может в жизни застыдился. Помолчал, да обратно лег, все думал про старика. А утром прощенья просил. Хотел пособить даже чем. И так-то у него день другой остался, не уходит. Ну Федор уж понимал, что находился человек по белу свету, ничего не обрел, сам своим злом тяготился, вот и тянуло его к монаху. Словно тепло ему от него, да и ответа искал на все непонятное. Так и остался у него жить. За речкой то к тому времени уж люди поселились, село было. Так что, когда старец заболел, слег, так он ему и батюшку привел, чтобы исповедать да причастить. А когда отшельник умер, схоронил его, рядом с Ворсонофием, крест поставил. Да и решил тут остаться.

Состарилась Аринушка, сердце стало болеть. Открыто ей было, когда умирать. Готовилась. Загодя причастилась, да и ушла тихо. Как уснула.

И вышла душа ее из тела. И вот идет она по дороге, небо над головой серое и низкое, а вокруг нее с обеих сторон дороги злые духи нечистые, безобразного, страшного вида. Они на нее пальцами показывают, кричат что-то, угрожают ей, пугают. А она руки свои раскинула в стороны, крестом, и ответила им: «Ну вас-то вообще никого не боюсь». Замолчали они, испугались крестного знамения, а она дальше идет. И подходит она к некоторому месту весьма пространному, заполненному людьми. Конца края не было этому пространству, и стояли на нем люди в серых одеждах с пустыми глазами, с застывшими лицами, и не было им числа. Вспомнила Аринушка, что читала об этом когда-то, размышляла. Так вот она, какая, долина Иосафата, долина суда. Как написано у пророка Иоиля: «Толпы, толпы в долине суда!» Все народы были собраны там и ожидали Божьего Приговора. Подошла она к ним, и спрашивают ее: «Кто ты? Куда ты идешь?». И сказала она: «Сердце мое распято, я иду ко Христу». Расступились они поспешно и дали ей дорогу. А те, что впереди спрашивали у них: «Кто она? Куда она идет?». Закричали они в ответ: «Пропустите ее, пропустите. Она идет ко Христу». Так и шла она вперед. И вот, словно невидимые ступени появились у нее под ногами, и она стала подниматься все выше и выше. И небо вверху раскрылось, и такое оно чистое и светлое, и голубое, и ангелы поют. А по бокам лестницы снова стоят какие-то в черном, и книги у них в руках и свитки. И снова кричит кто-то: «Проверьте, проверьте, что она оставила на земле». И листают они книги, и читают, и отвечают им: «Пропустите, пропустите ее, у нее все хорошо». И взошла она на небо, и встретил ее Федор, он ждал ее. И вместе пошли они вперед, а ангелы сопровождали их, а в руках у ангелов свитки. И увидели они вдали Господа на Престоле, и Матерь Божию и остановились. И повелел Господь ангелам, и они надели на головы им золотые короны, а одежды их сделались белыми-белыми. И сказал Господь, что сохранится им как награда, их первая любовь, и отныне будут они неразлучны. И дал им дар: любить людей, и дал им повеление: идти на землю, и помогать людям до времени.