Глава шестая (Глава 6)

Словно проснулись они. Сидят Федюнька и Аринушка на берегу реки, на любимом своем месте, на погнувшейся старой ветле над самой водой. И по виду им лет, сколько и было до разлуки — ей лет четырнадцать, а ему пятнадцать, и одеты также. И смотрят они друг на друга, и улыбаются. Федюнька от радости встал, и пошел по ветле, как и прежде, а она боялась, чтобы он не упал в воду, а он и рад, что она боится. Тут увидели они детей, которые гнали гусей.
— Как мы с тобой раньше, помнишь, Аринушка? Айда, деревню нашу поглядим, как она?
— И то, надобно поглядеть. Поди отстроилась, вишь, люди-то живут.

Поднялись они, пошли к деревне. И правда, дома новые, амбары полнехоньки, дети на улице играют, старики сидят на завалинках. Побродили они по улицам, все проведали. Люди все незнакомые, новое поколение, а словно родные им. Безопасно живут, деток растят. Но вдруг услышали они как когда-то страшный топот лошадиных копыт, да крики. Посмотрели друг на друга, и во мгновение ока переместились далеко от деревни, на восточную дорогу. Как это у них получалось, они не знали. Они не летали, а так просто, могли молниеносно переместиться в другое место. Очутились они на дороге, а навстречу несутся агаряне на быстрых конях, сабли на боку, нагайки в руках. Коней подгоняют, покрикивают. Едут грабить деревню. Встали Федюнька и Аринушка рядом на дороге, руки раскинули в стороны, загородили дорогу, Богу молятся. Несутся кони прямо на них, да вдруг захрипели, поднялись на дыбы, всадников сбросили, а вперед двинуться не могут. В недоумении поднялись грабители на ноги, понять не могут, что произошло. А задние напирают, и тоже самое: кони встают на дыбы, а вперед не скачут, останавливаются. Развернули они коней, вскочили в седла, и снова бросились вперед, и вновь попадали на землю, и кони попадали. Остановились тогда изверги, стоят, смотрят на дорогу, а ничего не видят. Дорога и дорога. Испугались они, стали совещаться. Решили привал сделать, отдохнуть. Костры развели, коней стреножили, сели есть, спать легли. А утром снова поднялись на коней, поехали вперед, уже осторожно. А проехать не могут. Стоят Федюнька с Аринушкой на страже, не уходят. Еще день прошел, и еще один. Страшно стало ханским воинам. Посовещались, посовещались, да и повернули восвояси.

Подождали отроки день другой и пошли бродить по лесу. Осень приближалась, листья начали желтеть. Они все ходили и разговаривали, и не могли наговориться. Соскучились друг по дружке. Как вдруг услышали плачет ребенок в лесу. Переглянулись и сразу очутились в другом конце леса. Женщина молодая стоит с дитем на руках. Корзинка с клюквой на траве валяется. Мальчику года четыре, не более, кричит — криком заходится. А мать вся в слезах, ребеночка к себе прижимает, замерла от страха, а перед ними волк около дерева стоит, морду поднял, скалится, на ребенка смотрит. Арина сразу же ребеночка и мать загородила от волка, по спинке мальчика погладила, он и перестал кричать. Всхлипнул еще пару раз, и успокоился, да и говорит: «Волк, Волк!», и пальчиком показывает. А Федор подошел к зверю: «Давай иди. Встал тут». Взял его за голову двумя руками, да и развернул, как бывало гуся разворачивал, да подтолкнул еще, чтобы шел быстрее. Волк голову опустил, и побежал трусцой в лес. Женщина и корзинку забыла, бросилась бежать из лесу домой, а дитя ей кричит: «Ягодки, маменька, ягодки упали.» Вернулась та, давай лихорадочно ягоды собирать, ну уж Аринушка ей помогла конечно. Быстро управились. А мальчик Аринку за руку держит, не отпускает: «С нами пошли, а то волк.» Так и провожали их до околицы. Мать то их конечно не видела.

А отроки пошли погулять по деревне, да посмотреть кто как живет. В один дом заглянут, в другой. Тут и увидели в конце деревни старенькую избушку. Крылечко покосилось, крыша кой-где прохудилась. Амбар старый, дверь отвалилась, а в амбаре-то и вовсе пусто. Никакого почитай запаса нет. Старушка старенькая вдова одна живет. Сына в дружину забрали, у князя служит. А у нее не внуков, ни снохи, а старость то вот она. Сил уж нет, да и кто же может мужичью работу выполнить. А она и видит-то плохо, почти что слепая. Так, кое-что сделает по дому, да больше лежит. Болеет. Молится только за сыночка, да чтобы Господь прибрал ее как-нибудь. А в доме-то и не убрано, и обед не сготовлен. И некому ей воды подать.

Осмотрелись они, да и решили, что здесь им зиму зимовать, да за старушкой ходить. И весело им стало, что будут хозяйство вести, будто это их дом, и их бабушка. Взялись за работу. Мыть, да подметать. Баньку истопили, бабушку вымыли. Все-то Аринушка перестирала, полы перемыла, красоту навела, половики на речке выстирала. Еды для старушки наготовила. Самим то им еда не нужна была, бесплотные они. А вот как они бесплотные работать могли, так это им неведомо было, а только могли, и всякое умение им откуда-то дано, чего они раньше и не знали, и не умели. Так что Федюнька и крылечко поправил, и крышу перекрыл, и дверь в амбаре починил. Федосье то и невдомек, кто ей помогает. Не видит она, думает все ладно. Крыша не течет, слава Богу! Крыльцо качаться перестало, Господу благодарность. Что сама руками начнет делать, а Аринушка тут как тут, все изладит, все подправит, старушка и радуется, что ловко у нее все получается, да и опять Бога благодарит за помощь.

Однако оказалось, что невидимые и бесплотные отроки могли и воочию являться людям при надобности. Вот ночью как-то раз такое дело совершилось, про которое никто и не узнал в деревне. Жил там один зажиточный мужик Еремей. Амбары у него ломились от запасов, только не совсем это его запасы были. Полдеревни у него в долгу была. В долг то он давал, только взимал потом с лихвой. Вот и наполнялись его амбары доверху. Больше всех ему старая Федосья задолжала. В долг берет, а отдавать нечем. Очень он на нее зол был. Вот сидит как-то поздно вечером Ерема, да чай пьет. Свои то уж все легли, а ему что-то не спится. Задумался, а может и придремал за самоваром. Только голову поднял, а напротив парень сидит и девка совсем чужие. Да на него и смотрят, строго так. Они хоть и мальцы перед ним, а все же он немного оробел. А виду не подает.
— Кто таки? Чьи будете? Да и как в избу зашли, дверь то поди заперта. Ну-ко я топор щас возьму.
— Земляки мы с тобой, Ерема. Здесь жили, в этой деревне. Только шибко давно, тебя то еще не было, — ответил Федор.
— Как это, не было? Плетешь, невесть что, — сказал, а самому страшно. Неужто мертвяки ему причудились. А тут еще ветер завыл в трубе, да так жутко завыл.
— Не пужайся, не мертвяки мы. У Бога нету мертвых, а все живы. А пришли мы упредить тебя, что коли старую Федосью еще обидишь, так не токмо спиной хворать будешь, а и ноги откажут. А то вовсе удар хватит.

А у него и правда спина болела. Мучился он спиной-то. Видно поднял что тяжелое не по силам.
— Вдовицам то помогать должно, Господь за них вступится. А ты у ней и кур, и гусей отнял за долги, и овечек и козу угнал, и телегу вывез из сарая. Всю сбрую конскую, какая была к себе утащил. Тулуп новый, что сын ей подарил, и то себе забрал. А ей в зиму и надеть нечего.
— Он и деньги-то у ней выкрал из шкапчика, кои сын Алексей ей на Пасху привез, а она слепая думает, что сама потеряла, — Аринка вставила слово, — думал, поди, что не узнает никто. Да и спрятал у себя в голбце.
— А холсты новые, что в сундуке лежали, поч-то взял? Она их берегла для сына. Все думала, что вернется, да женится, да внуков подарит. Думал, раз слепая, так и заступиться некому? Бабушка твоя Аглая, небось плачет по тебе на том свете. Помнишь ее? Она то молитвенница была, бедным помогала, вся деревня ее уважала, а ты упырь. В кого только и уродился, — помолчал Федор, нахмурился. — Ты почто же своего то старшего на службу ко князю не послал? Тебе Бог пятерых сыновей дал. Откупился? А ее единого сына вместо своего отправил? Оставил вдову одну-одинёшеньку без кормильца на старости лет. Ты ей по гроб жизни должен, за то, что не твой, а ее сын служить пошел.

Не на шутку испугался Ерема. Кто они такие, откуда все знают? Испугался, и слова вымолвить не может. И эти замолчали, не говорят ничего. Он и не знает, что делать. И совесть обличать стала, и страх напал.
— Не ведаю, кто вы такие, а все правду сказали. Что же мне теперь делать?
— Бог все видит. И доброе, и худое. Зла много ты натворил, и не ей одной. Пора доброе делать, пока жив. Гляди не опоздай. Совесть тебе подскажет. А только на зиму Федосью хлебом обеспечь.

Сказали так, да и пропали. Нету их. Ерема вообще перепугался. Креститься начал, к иконам подбежал. Потом двери проверил, окна, ставни, все заперто. Подумал, что привиделось ему. Мало ли, заснул за столом, вот и причудилось. Чего и не покажется спросонок. Да тут увидал кусок бересты на столе, а там написано что-то. Скорей к лучинке поднес, да и читает: холсты, деньги, овцы, куры… ну и далее. Да еще больше того написано, что они сказали. А все правда. Тут он крепко задумался. С тем и спать лег. Утром как проснулся, первая мысль была: «Сожгу бересту, а никто ничего не видел, и никто ничего не скажет». Жалко с добром-то расставаться. Подумал так-то, хотел встать с постели, а ноги не слушаются. И так и этак пробовал встать, а никак. Позвал жену, да и велел ей отнести каравай хлеба да кринку молока, да дюжину яиц старой Федосье. Жена его боялась, рука у него тяжелая была, перечить не стала, а все же ее удивление взяло, с чего это он озаботился о старухе. Однако промолчала, собралась, да и побежала. А он после этого попробовал снова встать. Вроде получилось. Ну и все. Переменился он. Люди удивлялись потом, что с ним такое, а он другим стал. Федосье все вернул. Лихву перестал помногу брать. А потом и вовсе сиротку деревенского к себе в дом взял, как сына стал растить.

Федюнька с Аришкой день то у Федосьи работают, хозяйничают — дел полно. А ночью гуляют. Спать-то им не положено, неспящие они. Словно ангелы. Вот и ходят по деревне. Услышат где ругается кто-то, или брань какая, зайдут в избу, да и посмотрят, что там делается. Ну уж известно, кто ссоры заводит. Видели они злых духов. И те их видели и боялись. Скажет им Федор: «Нечто в бездну захотели? Почто людей искушаете? Пошли вон. И к деревне близко не подходите». И ни одного беса в доме не останется. Сразу все затихнут, вроде и не было никакого крика, ни драки, спать улягутся, и тихо все до утра.
А если где ребенок не спит, кричит, мать измучается с ним, так тут Аринушка и Федор не опоздают. Младенчика начнут забавлять, люльку качают. А ребеночек их увидит, заулыбается, заагукает, а там и затихнет. Мать-то так и свалится на постель, да уснет. Ей рано-рано вставать.

Как уляжется вся деревня спать, станет все спокойно, так отроки встают на молитву. Особая она была, эта молитва. Небо над ними раскрывалось, и видели они ангелов и Господа на Престоле, и Матерь Его Пречистую. Радостно и светло было им молиться, так бы и не вставали с колен. Благодать Божия и свет небесный изливались на них. Иногда Господь отвечал им что-то, или повелевал. Звери лесные и полевые видели свет, сходящий с неба и приходили, и стояли вокруг, и смотрели. Кто-то из людей видел иногда этот свет и дивился. Через сто лет на этом месте храм построили. Отроки обо всех молись. И о Федосье старой, и о сыне ее, и о князе. Просят Господа, чтобы сына ее Алексея князь домой отпустил к матери. Чтобы жену ему Бог хорошую дал и деток, а матери его здоровья и сил, и чтобы внуков дождаться, понянчиться. О младенцах, о стариках об Еремее жестокосердном, чтобы исправился, обо всей деревне молятся долго-долго. И за урожай, и за погоду, и за здоровье. И радостно им в этой молитве, радостно, что вместе они молятся.

А после идут к речке, или на холм взберутся, где три сосны раскидистых стоят. Сядут под дерево, да и беседуют о том, о другом. Другой раз и вовсе на дерево залезут, да и сидят на ветках, как в детстве бывало сидели, спиной ко стволу прислонятся разговаривают, смотрят на небо, и хорошо им. Ночь и пролетит незаметно. А утром опять дела. День то прокрутятся, а вечера ждут, чтобы вместе побыть. Скучали друг без дружки. Могли и просто молчать, да смотреть на звезды. Им довольно было того, что вместе. И это было их счастье.

Они еще не все про себя знали. Раз гуляли по бережку, Федюнька и говорит:
— А я могу через речку перейти, — да озорно так улыбается.
— Без мостка что ли?
— Ага, вот смотри.
Он подошел к кромке воды, да и пошел на другую сторону. Видно он еще раньше один попробовал, думал, раз бесплотные, так не должны тонуть, и прав оказался. Она ахнула.
— А ежели я пойду?
— Иди, не бойся.
Шагнула она на воду, и даже ног не замочила. Засмеялась и пошла, а он впереди, она за ним. Весело им стало, и пошли по реке. А соловьи-то поют, ночь тихая-тихая, только вода по камушкам чуть журчит. И они замолчали, да так и шли рядышком по воде. Не одну ночь так-то гуляли. А потом Аришка и говорит:
— Так коли по воде можно, так почему по воздуху нельзя?
— И то правда. Айда, испробуем.
Залезли на крутой обрыв, страшно вроде, но он первый попытался шагнуть, и не упал. Как же они смеялись, она конечно же за ним пошла, и ходят они по воздуху, и любо им. До восхода солнца так ходили. А там и жаворонок первый запел, солнышко встречает, и слышно его где-то высоко-высоко, а не видать. Аринка и говорит:
— А ежели полететь?
— Что ли как птицы? Надо вот так, — он раскинул руки и ринулся вперед, и полетел.
— Этак же мы с тобой во сне моем летали, изначала за гусями, а после ангелы нам дорогу показывали.
— А я видел, как мы с тобой огонь в руках держим и летим по небу, а огонь не жжется, а светит и греет. Только где же у нас огонь?
— Подожди, — она засмеялась и полетела за ним. До самого жаворонка поднялись, а он махонький, а так поет — по всей округе слышно.
— Не спугни его, полетели в сторону, — Аринка поманила его рукой, он подлетел к ней, они протянули ладони друг ко другу, и вдруг меж ними словно молния мелькнула, а потом на ладонях расцвел огненный шар. Он светился изнутри, сиял тихим теплым светом, и поднимался вверх языками пламени. Они не могли оторвать от него глаз, он волновал их сердца, и они медленно поднимались за ним все выше и выше. Уже и жаворонок остался далеко внизу, а они все поднимались. Так и летели они среди звезд, как в далеком Федюнькином сне, и не хотели разнимать ладони. А холодные черные головешки, и серый пепел одиночества остались навсегда в забытой земной жизни.

Часто они потом так-то ночь коротали. Вскоре, однако, поняли, что могут летать только в поднебесье, где птицы. Есть еще второе и третье небо, туда им пока нельзя, а только над землей. Видели они сверху деревню, лес, поля, речку. А вверху так близко светили звезды.

А по прошествии времени они и вовсе принялись путешествовать. Какие же это были путешествия! Все было им открыто. Везде могли они побывать. И в антарктических льдах, и в жарких пустынях. Могли просидеть всю ночь у большого водопада под светом луны, или перенестись на светлую часть земли и гулять часами по джунглям, смеяться над обезьянами и попугаями, или кататься в саваннах на львах или слонах. Они разговаривали со зверями и птицами, сами могли принимать образ рыб, птиц или зверей. Опускались в моря, и плыли под водой, рассматривая подводный мир. Они играли с дельфинами, гонялись на лету за огромными бабочками. Ходили по дну океана, видели затопленные города, где рыбы заплывали в резные окна мраморных дворцов, обросших ракушками. Восходили на высокие горы, заглядывая в жерла кипящих вулканов или забирались в сталактитовые пещеры. Видели развалины древних языческих храмов и скрытые веками от людей несметные сокровища — золото, монеты и драгоценные камни. Бродили по восточным базарам и по японским садам, взбирались на египетские пирамиды и опускались в полуразрушенные подземные города, давно покинутые жителями. Времени у них было довольно — более семисот лет. Но всякий раз к восходу солнца возвращались они в свою деревню и помогали людям, как и было им велено изначала. И все, что видели они, все было им дивно и интересно, но дороже всего, прекраснее всего было им то, что они вместе. Федор по-прежнему любил делать ей подарки. Иногда он вдруг исчезал во время путешествия, она тревожно оглядывалась вокруг ища его, а он появлялся через несколько минут с тихой улыбкой и цветком белого лотоса или эдельвейса. Она удивлялась и радовалась каждый раз любуясь подарком, а он неизменно любовался ею.

Федосья то немножко поправилась, вставать стала, выходить из дому. Арина ей и глаза подлечила. Уж как она радовалась, что деньги свои нашла, а то думала, что потеряла. А это Ерема их тишком на место положил. Удивлялась она, что он ей курочек вернул и гусей. И овечек привел, и козу, да и запас зерна в амбар привез. Сена на сеновал накидал. И холсты, и тулуп и все остальное, что за долги отнимал, все вернул. Стала она за него молиться, как за благодетеля, у него и спина болеть перестала. А у Федосьи теперь забота. Живность накормить, напоить, козу подоить. А ей и в радость, вроде жизнь в доме появилась. А к весне-то, вот счастье, Алешенька ее вернулся домой насовсем, да с молодой женой, а жена на сносях. Федосья уж так Бога благодарила, уж так радовалась. Молодая невестка подивилась, до чего у свекрови все чисто да красиво. А сын то по земле соскучился. Не его это видно было браное дело, походы да сражения. Земледелец он, крестьянин. И стали они жить поживать. Детки народились один за другим, успевай поворачивайся. И достаток в доме был.

А Федор с Ариной в другой дом к тому времени перебрались к Прасковье. Дом, хозяйство — все справное, да только хозяин помер, а ребятишек семерых оставил — старшему мальчику пятнадцать, а остальные все мал-мала-меньше. Последние годовалые и вовсе двойняшки оказались. Аришка то привычная была нянчиться, у нее самой младшие братики были, вот и стала она помогать. Мать удивлялась, что за дети у нее золотые. Не слышно их, играют и играют. Послушные. Ни ссоры, ни крика. Всегда чистые, умытые. А одежонка будто и не пачкается, словно кто стирает на них. Аринка все успевала. Огород выполет, никто не знает, когда, как будто и не было сорняков. А Федюнька старшему Степе помогал во всем. Трудно тому приходилось всю мужскую работу по хозяйству выполнять. Взялся он даже поле вспахать. Мать противилась, куда тебе, мал еще. Но и здесь ему Федор помог, сила то у него не человеческая была, хоть и бесплотный. И вспахали, и пшеницу и рожь посеяли, и овес. Соседи конечно удивлялись, как это Степка один все поле вспахал? Она тут и задумалась. Да и догадалась, у кого все узнать можно. Младшеньких спрашивать стала, кто, дескать помогает? Матвеюшка пятилетний все и рассказал. Про Аринушку и Федюньку. Как она с ними играет, да ухаживает, как Федюнька за скотиной ходит, стайку чистит, Степушке помогает. Матвейке и невдомек, что ни старшие дети, ни мать помощников своих не видят. После этого разговора Арина попросила мальчика:
— Ты, Матвеюшка, никому про нас не сказывай боле, а то нам уйти придется. Маменьке сказал и будет.
— Не, не уходите, как мы без вас? Степушке одному трудно, и с нами некому поиграть. Никому не скажу, ты не бойся. А разве они сами то вас не видят?
— Не видят, детка. Только младенчики видят да зверушки.

А Прасковья то задумалась. Вспомнила, как кто-то и траву помогал косить, и сено в скирды складывать. А домой с покоса придут, глядь, в доме все прибрано и помыто. Чудно ей все это казалось. Помолилась, да и решила все батюшке рассказать. Не стала с соседками делиться. Священник старенький был, много повидал, много исповедей слышал. Знал он и то, как однажды давно в воскресный день после службы церковной налетела орда, да многих людей поубивали невинных. А люди то все только из церкви, только после причастия, и отобедать даже не успели, как предстали их души пред Господом. Должно все они в рай попали, а иные святыми соделались. Может из них кто и помогает. Не велел ей никому сказывать, а только Бога благодарить за помощь, да повелел за невинно убиенных молиться. Так она и поступила. Никому не говорила, а помощь принимала с благодарностью. Благодарила в молитве отрока Федора и отроковицу Арину. Как святым им молилась. Так и повелось. А в первое же воскресенье на литургии старенький священник поминовение совершил на проскомидии за всех невинно убиенных, а после литургии панихиду отслужил. Вот тогда-то первый раз Арина отца своего увидела, а Федор родителей и всю семью. Порадовались они все. Много народу в церкви набралось, все убиенные в тот страшный день стояли в храме со светлыми лицами в белых одеждах. Такой праздник был для них. Федюнька к своим подошел, поклонился им. Потом у дедушки спросил:
— Дедуня, как же я по вам горевал. Страшно небось было в тот день?
— Что ты, милый, я и спужаться то не успел, как в рай попал. Не мучился, не болел. Токмо причастился и уж все. Это вы тута печалились, а мы тама ликовали. Молились за вас. Прощевай покуда, пора нам, — и он исчез, и прочие с ним.

Сколько-то лет прошло, видно все же обмолвилась кому-то Прасковья, стали и другие молиться отрокам Федору и Арине. Ну те конечно помогали. А что было им чудно, так то, что они могли сразу в нескольких местах появляться. Как это получалось объяснить не могли. Позже то и иконка появилась. Только сами они не понимали, почему их отроками зовут. Ведь они в старости умерли. И ответ им пришел такой, что как они себя в отрочестве похоронили в монашество, так отроками и остались.

Со временем, путешествуя по земле, они очень многое о ней узнали. Видели с высоты полета материки и озера, моря и океаны. Знали очертания берегов, расположения городов и царств. И тогда открылось им новое служение. Стали они слышать иногда молитвы людей, живущих в других землях, понимали их речь и сами могли говорить на иных языках. А коли слышали, так и спешили на помощь. Это случалось в ночное время, когда все в их деревне засыпали.

Вот однажды услыхали они горький плач и молитвенное стенания женщины. Во мгновение ока очутились они около нее. Женщина стояла на коленях в бедной лачуге и рыдала, а рядом на постели спала, всхлипывая во сне, свернувшись калачиком, девочка, лет четырнадцати, как и Аринушка. Видны были на ее опухшем, покрасневшем лице следы слез, еще не высохшие, видно плакала, пока сон не одолел ее.

— Что с тобой, матушка, скажи нам, мы поможем тебе, — Аринушка обратилась к ней ласково, чтобы не испугать.
— Кто вы? — женщина взглянула на них, — не сможете вы мне помочь, — она снова застонала.
— Господь поможет тебе, а мы сделаем все, что в силах, — Федор старался ее утешить.
— Доченьку мою, единственную мою радость, продадут сегодня за долги в позорное рабство. Чем вы можете мне помочь? Вы, по всему видно, сами люди не богатые, — она снова зарыдала.
— Не плачь. Сколько ты должна денег? — Федор соображал, куда лучше отправиться за деньгами.
Женщина назвала ему цифру, и он тут же исчез. Аринушка обняла ее за плечи.
— Расскажи о себе, а он сейчас вернется.
— Вдова я, вот уже десять лет. Дочка моя, счастье мое, только-только подросла. Как старалась я справиться с нуждой, сама не знаю. Пряжей зарабатывала на жизнь. В долги пришлось все же влезть, не хватало нам моего заработка. И дом продали, а все равно. Теперь и дома нет, вот в этой лачуге поселились, и долги отдавать нечем. Заимодавец сказал, что сегодня придет за нею, — мать снова начала плакать, — заберет ее.
— Не заберет. Бог не попустит.
Они еще немного побеседовали, и вернулся Федор. Он успел побывать в одной из сокровищниц, набрал старинных золотых монет, успел на базаре, приняв образ торговца, выменять в лавке у менялы старые золотые деньги на новые серебряные, и купил по дороге два кожаных кошелька, корзинку и еду. Быстро обернулся.
— Вот деньги. Здесь вся сумма долга, — он подал женщине один кошелек, — а это спрячь, — он подал другой мешочек с монетами, — это вам на проживание.
— Боже милостивый! Неужели это не сон? — женщина не верила своим глазам и ушам.
— Давай умойся и приведи себя в порядок, скоро твой заимодавец придет, уже базар открылся, утро. А мы останемся с тобой, чтобы он не обманул тебя.

Женщина пошла спрятать деньги, умыться, а Аринушка прибралась немного в комнате. Раздался стук в дверь, и хозяйский грубый окрик. Когда ему открыли, он увидел посторонних людей: почтенного торговца и незнакомую госпожу, и сразу изменил выражение лица. Девочка проснулась и села на постели ничего не понимая. Вошла мать, и сразу протянула вошедшему деньги. Федор решительно выступил вперед и отвел руку женщины в сторону.

— Подожди, сестра. Расписку свою не забудь взять, — напомнил он.
Ростовщик крякнул с досады, однако достал расписку и вернул вдове. Она отдала ему деньги, он пересчитал их.
— Больше мы ничего не должны? — Федор спросил учтиво, но строго.
— Ничего, — посетитель развернулся и вышел из дома.
— Доченька, солнце мое, мы спасены, — мать бросилась к дочери, — вот их благодари. Благодари, дитя мое!
— Нет-нет, не нас, а Господа, — Федор и Аринушка приняли свой обычный образ, — это Его помощь. Вот здесь в корзинке еда, а нам пора уходить. Мы зайдем на днях, — Федор попрощался.
— Подождите, подождите, а как вы сказали ему? Сестра?
— Ты ведь христианка? — он улыбнулся.
— Да.
— Значит мы брат и сестра во Христе. Верно?
— Верно, — она улыбнулась наконец.
— Мы скоро зайдем, — они ушли.

Несколько дней спустя они и правда пришли навестить мать с дочерью. Они пригласили их на базар и купили кое-какую одежду для них. Купили и льняную кудель, чтобы те могли прясть и зарабатывать на жизнь. А потом подвели к приличному дому, который продавался в то время. Там был небольшой фруктовый сад, колодец во дворе и каменная изгородь. Спросили их подойдет или им такой дом, и купили его, оформив сделку на имя женщины. Помогли перенести вещи. Сказали, что будут навещать. Они и правда навещали их иногда, а через два года помогли достойно выдать девочку замуж, обеспечив ее приданным.

Скольким несчастным, вопиющим к Господу в своем горе, они помогли? Кто считал? Сказать только, что две огромные древние сокровищницы, скрытые от людей в пещерах, они опустошили полностью для того, чтобы спасти кого-то от голода, кого-то от казни, кого-то от позора, от разлуки, от стужи, от разорения, от нищеты в разных концах земли. Являлись они и в образе воинов, и в образе судей или мудрецов, торговцев или нищих, младенцев или путешественников. Никогда не опаздывали. Редко кому называли они свои имена.

Встречали они и подобных себе, т.е. святых, которые тоже помогали просящим помощи у Бога. Так получалось, что они сами слышали не все молитвы, а только те, которые им давал услышать Господь. Остальные молитвы как бы распределялись между всеми святыми, и каждый стремился помочь тому, кого ему дано было услыхать. Какой-то такой порядок был установлен. Они это понимали и понимали также и то, что, хотя скрытых от людей сокровищ было очень много и в разрушенных старинных языческих храмах, и в затопленных кораблях, и в пещерах, и в гробницах, и много где еще, но все же нуждающихся в помощи было гораздо больше. Тогда они решили собрать свою сокровищницу и брать вещи только из нее. Нашли себе неприступный утес далеко от жилья, и в большой пещере высоко над землей устроили место для хранения драгоценностей. Возле пещеры была площадка, тут то они и трудились. Федор приносил откуда-то золотые самородки, или куски минералов. Где он брал их? Так ведь он видел сквозь землю, ему не нужно было раскапывать недра, чтобы добыть металл или камень. Он проходил сквозь грунт, как сквозь воду, как сквозь стену запертой избы, брал, что ему требовалось, и возвращался обратно. Он расплавлял металл и выливал из него чудесные сосуды, вставлял в еще неостывшее золото драгоценные камни. Делал огранку какому-то куску породы, потом полировал его и в руках у него оказывался прекрасный бриллиант, или изумруд, сапфир, рубин или другой самоцвет. Он делал ювелирные украшения браслеты, ожерелья, диадемы, кольца, броши, дорогие пряжки и прочее. Арина же ткала холсты, а потом по этим холстам, как по основе вышивала шерстяными нитями необыкновенно красивые картины. Это были чудесные пейзажи, не всякий художник так нарисует красками, как она вышивала нитью. Все, что видели они прекрасного на земле или под водой, все могла она изобразить на холсте вышивкой: деревья, цветы, птиц, древние пирамиды, грациозных оленей, царственных львов и тигров. Им нравилось трудиться рядом, они словно вдохновляли друг друга.

Аринушкины вышивки стоили больших денег. На них был спрос, поэтому картины не задерживались в пещере. Да и храниться так долго как золото они не могли, поэтому их продавали чаще остального. Работали они быстро. Не так, как бывало в земной жизни. Одну вышивку Арина делала за день, точнее за ночь, когда они могли отлучиться из деревни и перебраться на светлую сторону земли. Она шила сразу несколькими иглами в разных точках холста, перемещая иглы и нитки словом или взглядом, т.е. она могла двигать материальные предметы, не прикасаясь к ним руками. Конечно горы двигать не приходилось, но иголки слушались ее и вышивали все, что она задумала. К рассвету они возвращались обратно. Федор тоже работал не так, как обычные мастера, потому что им дана была некоторая власть над материей. Позже, уже через века, далекие потомки скажут о его работах, что это высокие технологии. Они будут удивляться, как можно было выточить с такой точностью тонкостенную мраморную чашу изнутри и снаружи, вырезать рельефный узор на ней. Он делал женские украшения и просил Арину примерить их на себя. Сделал для нее литое серебряное зеркало с перламутровой оправой. Она надевала драгоценности и смотрелась в зеркало, а он не давал ей сразу снимать их, просил походить в них, ведь он делал их как бы для нее, чтобы ей было к лицу. Все перемеряла она, не было такого самоцвета, который не украсил бы хотя бы однажды ее образ. Для него это было вдохновением. А она выбирала для вышивок те пейзажи, которые особенно ему нравились, которыми он восхищался когда-нибудь. Это было вдохновением для нее. Они запечатлевались у нее в памяти просто фотографически. И ей легко было их воспроизвести на ткани. Федор развешивал картины по стенам пещеры, а она расставляла его золотую и серебряную посуду, мраморные вазы, узорчатые ларцы, шкатулки и сундучки на пещерных камнях. Все это хранилось и сберегалось в недоступном для людей и животных месте, и они спокойно оставляли все и покидали свою пещеру, не опасаясь за ее сокровища.

Однажды летели они по ночному небу и вдруг явились им два Ангела и поманили их за собой. Аринушка вспомнила давний сон, когда ангелы показывали им дорогу. Далеко-далеко над океаном они стали снижаться, и тут отроки увидели моряка, который едва держался на плаву от усталости. Видно немало часов провел он в воде, и силы его кончались. Отроки удивились, что не слышали молитву о помощи, но Ангелы сказали им, что он не молится сам, поэтому и не слышна его молитва, но за него молится сейчас со слезами его мать. Она чувствует беду и молится за него, и Ангелы Хранители прилетели за помощью. Федор и Арина обернулись дельфинами, поднырнули под тонущего и подняли его на своих спинах. И с этой ношей они быстро поплыли от места кораблекрушения. А это именно было кораблекрушение, после которого только один он остался в живых. И снова Ангелы показывали им дорогу. Конечно они плыли гораздо быстрее, чем обычные дельфины, точнее они перемещались в пространстве со свойственной им скоростью, а не просто плыли по воде. Тонущий моряк видел дельфинов, но не видел Ангелов. Ему казалось, что это сон, слишком нереально было поведение дельфинов. Наконец они доплыли до какого-то берега, который указали Ангелы. Это был родной берег моряка. На камнях высоко над водой стояла его мать и молилась, вглядываясь в даль. Она увидела плывущих дельфинов с человеком на спинах и бросилась к берегу. Дельфины вытолкали на песок едва живого юношу, и уплыли в глубину.

Много лет прошло, вместо прежней деревни уж целый город был. Несколько храмов, вместо околицы стену городскую поставили. Нападала еще орда, не один раз, но всегда отроки святые охраняли город. Ни разу его больше не разграбили, как тогда. От пожара как-то пришлось оберегать, когда дом один загорелся, а ветер пошел в сторону других домов, тогда тоже встали они против огня, и остановилось пламя, не пошло далее. От лихой заразы защитили. Много всего было. Они времени не замечали, не было его для них. Им все было интересно, за всех они молились, словно им все и каждый был родней близкой. Во всех участие принимали. Детей малых нянчить помогали, потом их же уже старых провожали в иную жизнь. Вместо деревянного города выстроился каменный, а потом и тот люди перестроили, высоких домов наставили. Они и тут всем помогали, кто нуждался.

Раз услышали крик:
— Лиза! Лиза! Да куда же она делась. На минуту отвернулась… Господи! Да что же такое. Зачем я ее с собой в магазин потащила. Лиза! Лизонька! — мать убежала вперед, разыскивая свое дитя.
Немного погодя вслед за нею вышла и девочка лет пяти, видно, что потерялась. Народу на улице никого. Пандемия была, люди по домам сидели. И девочка одиноко стояла посреди пустой площади, беспомощно озираясь кругом. У нее была маска на лице. Только глаза видны. Она опустила маску рукой вниз, и стала звать:
— Ма-а-ма-а!.. Я потерялась!.. Ты где?
Голосок был тихий, едва бы мать ее услышала. Да еще ветром слова относило. Мороз стоял, январь, сочельник Рождественский как раз. Вышла откуда-то из снежного облака Аринушка, подошла к девочке.
— Что, мамоньку потеряла, детка? Не пужайся. Щас ее приведут.
— Здравствуй. А ты кто? Тебе не холодно так? — она потрогала Аринин холщовый сарафанчик, тонкую рубашку.
— Не, не холодно. А я тута жила в старину. На сем то месте лес был густой, чаща. Медведь еще жил, большой, лохматый. Да избушка стояла. Тебя знать Лизой кличут? — она присела перед ребенком на коленки, поправила шапочку, чтобы не дуло в ушко.
— Да, меня Лизой зовут. А медведь был злой?
— Нет. Не злой. Малину любил сушеную. Я ему горстку дам, он съест, да и в лес вертается. Он меня от волков защищал.
— А я медведя в зоопарке видела и в цирке. Меня мама водила.
— А в церкву она тебя водила?
— Водила. Там свечи и иконы. И святое причастие. И еще там молятся. И на колени встают. Я тоже на колени встаю и кланяюсь. А сегодня Христос рождается. К Нему пастухи в пещеру приходили поклониться. И мудрецы приходили с дарами. И еще Ангелы. Нам в воскресной школе рассказывали. И тропарь учили. И картинку я раскрашивала, — девочка выпалила все на одном дыхании.
— Спаси тебя Господи. Храм то у вас дивно красив.
Храм был великолепный. Каменный, с золочеными куполами и крестами, колокольня высокая. Окна, стены — все изукрашено лепниной. Ограда вокруг кованая, постройки во дворе. Подошел Федор, мать девочки с собой привел. Увидела она ребенка, бросилась к ней.
— Лиза! Доченька моя! Ты куда же убежала от меня? Я чуть с ума не сошла, — она обняла ее, прижала к себе. — С кем же ты тут разговаривала?
— Мама, эта девочка здесь раньше жила, и медведь жил.
— Какая девочка? — женщина удивленно осмотрелась вокруг. — Нет тут никого.
— Медведь ее от волков охранял и малину любил, а она ему малину сушеную давала горсткой, — Лиза показала на Арину.
— Какую малину? — она спросила настороженно и недоуменно.
— Сушеную.
— Горсткой? — Женщина старалась говорить серьезно.
— Горсткой.
— Вот фантазерка! — Мать наконец рассмеялась. — Пошли.
Она поправила маску на лице дочки, и потянула ее за собой. Но малышка повернулась к Аринушке, стянула маску, улыбнулась ей и помахала рукой, а та перекрестила ее на прощание, и они ушли. Зазвонили колокола, призывно и празднично. Но улица и площадь были безлюдными, словно город вымер. Странно смотрелись покрытые пушистым нетронутым снегом дороги и тротуары без следов обуви прохожих, без следов автомобильных шин. Лишь где-то на соседней улице пролетела маршрутка мимо пустой остановки, и опять все стихло. Фонари светили, падал снег, искрились снежинки, а людей не было. Отроки стояли одни посреди пустынного города.

— Аринушка, ты, когда махонька то была, то как есть вот эта Лизонька, — Федюнька с улыбкой посмотрел на подругу.
— Вот уж скажешь. У меня сроду такой одежки не было, — Аринка засмеялась.
— Да не про одежку я.
— Уж поняла. Пойдем, Федюнька ко всенощной. Слышь, как звонят. Хоть в храме постоим на праздник. Народу то нынче в церкви полно. Я твоих видела: тятеньку с маменькой и дедушку. Наши то небось все там будут, и Пелагея тоже. Отец Никита с Ворсонофием, еще засветло пришли. Знать в алтаре будут служить.
— Погодь, Аринушка. Я тебя в друго место седни сведу.
— В како же?
— В древний Вифлеем. Поклонимся Святому Младенцу, Господу.
— Нечто можно нам в друго то время перейти?
— Нынче то можно. Рождество поди.
— Пойдем нето.

Очутились они в незнакомом месте. Снега нет, камни вокруг да песок. Пальмы вдалеке стоят. Совсем не зимний вид.
— Это куды же мы с тобой, Федюнька, попали?
— На Святую землю, Аринушка.
— На Святую землю! Где Господь родился? А это пустыня никак?
— Пустыня. А тама вишь вдали Вифлеем град, вон туды посмотри.
— Вифлеем! А вона, глянь ко, звезда то какая!
— Верно та самая, кою мудрецы увидели. В Евангелии то помнишь писано про нее.
— Уж больно красивая да большая. Давай поглядим подольше.
— Дале пойдем. Прямо куды она путь кажет.
Они пошли вперед, к Вифлеему, и увидев свет в одной пещере, остановились.
— Это же вертеп, Федюнька! — у нее перехватило дыхание.
— Вертеп. И Младенец Христос в яслях, и Матерь Божия.
— Господи помилуй!
Они увидели пастухов и ангелов. А когда подошли к пещере, то не посмели войти, просто опустились на колени у самого входа. Ведь не разу за все время странствий не видели отроки так близко Богородицу и Господа. Что сказано было им там, и куда они пошли далее, неведомо. Ведь повелел им Господь в самом начале чтобы шли на землю помогать людям до времени. А они доселе не разу не перешагивали временной барьер. И их дальнейший путь покрыт тайной.