Глава 10 (Глава 10)

Выбежав из дома рассерженной на отца, Лиза прямиком направилась к музею. Ей хотелось как можно скорее прижаться к груди возлюбленного и вместе помолчать. Войдя в массивные музейные двери и оказавшись в безлюдном вестибюле, она, не останавливаясь, проскользнула к чуть различимой дверёнке, ведущей в подвал. А спустившись по высоким ступенькам, бросилась на шею Бориса.
– Ах, Лиза! – воскликнул юноша, уронив от удивления на пол кисть. – Как ты очутилась здесь?
Она не ответила, продолжив крепко обнимать Бориса и глубоко дышать грудью в этом заполненном полотнами, красками, инструментами и материалами для работы помещении.
– Но нас могут увидеть, – предостерёг он. – Ты же знаешь, мне запрещено приводить в мастерскую посторонних.
– Разве я посторонняя? – вопросила Лиза, отпрянув в изумлении к ступенькам.
– Нет. Да. То есть нет, – пробормотал Борис, указав пальцем на потолок. – Для них ты посторонняя. А для меня, конечно же, нет.
Лиза, мило улыбнувшись, подошла к Борису и, взяв его за руку, посмотрела прямо в глаза.
– Я сегодня снова говорила с отцом. Но он, как и прежде, запрещает мне выходить за тебя замуж до тех пор, пока не получу хорошего образования.
– Лиза, ты же знаешь, я буду любить тебя, независимо от имеющегося в паспорте штампа, – сказал Борис, убрав с её щеки выбившуюся из – под красивого ободка прядь русых волос.
– Знаю, – прошептала она, вновь уткнувшись в грудь возлюбленного.
– Зачем же ты продолжаешь мучить отца?
– Потому что влюбленные должны быть вместе.
– Но мы и так вместе.
– Нет, – заметила Лиза, отпустив его руку и отойдя в сторону. – Не вместе. Ведь будь я твоей женой, никто бы не посмел назвать меня посторонней.
– Для Ивана Павловича штамп в паспорте – не аргумент, – с сожалением проговорил Борис, отступив к мольберту и подняв с пола кисть. – Ему что жена, что родители – всё одно посторонние.
– Можно мне остаться с тобой? – спросила Лиза, не желая говорить о начальнике Бориса. – Прошу. Хотя бы до ужина. Мне сейчас нельзя возвращаться домой. Никак нельзя.
– Но тебя могут увидеть, – ответил он, вздрогнув от раздавшихся наверху стуков.
– А я тихонько посижу вон за теми картинами, – прошептала заговорщицки Лиза, показав рукой на подсобку, заваленную старыми рамами.
– Хорошо, – проговорил Борис, нехотя согласившись. – Только там слишком пыльно и очень грязно.
– Тем лучше! – воскликнула девушка, подойдя и поцеловав Бориса в щёку. – Даже у твоего Ивана Павловича не возникнет желания заглянуть туда. А что ты рисуешь?
– Я не рисую, а провожу музейную реставрацию одной очень старой, но малоизвестной картины рязанского художника.
До обеда Филипп Филиппович оставался дома. Из комнаты не выходил. Лежал на кровати, да только то и делал, что думал о Тамаре и поглядывал на часы.
Они договорились встретиться ровно в три возле того самого старого тополя, где много лет назад прошли их лучшие годы. «Только половина второго, – сказал себе огорчённо советник, в очередной раз взглянув на стрелки наручных часов, – Как же медленно тянется время. Шестнадцать лет бежало, не остановить было. А теперь идёт не торопиться». В дверь его комнаты настойчиво постучались.
– Филипп, сынок, – сказала вошедшая в комнату Лидия Владимировна. – Обед уже готов.
– Спасибо. Я не хочу.
– Что значит не хочешь! Ведь ты же раньше никогда не пропускал обеда. А теперь вдруг отказываешься. Почему?
– Не хочется и всё. Быть может, пообедаю позже.
– Позже, – проговорила Лидия Владимировна, с укоризной посмотрев на сына. – Разве можно садиться обедать позже положенного. Ты часом не заболел ли? Ветер-то вчера какой холодный был.
– Нет, – пробормотал советник, отвернувшись к стене. – Я совершенно здоров. Совершенно.
– Хорошо, ежели так, – сказала вполголоса старушка, выходя из комнаты сына. – Зайду позже.
«Без четверти два, – негодовал Филипп Филиппович, вновь посмотрев на часы, – Как же долго тянется время. Как долго. А может, мне и в самом деле пообедать?»
Во всём доме царила тишина. Филипп Васильевич, отказавшись от обеда, сидел в гостиной с газетой. Выказывая, таким образом, своё недовольство женой, которая позволила себе поставить под сомнение принятое им решение.
Лидия Владимировна подшивала на кухне давно купленные на базаре шторы ярко – жёлтого цвета. Ей непременно сегодня захотелось украсить ими окно и тем придать помещению, в котором она проводила большее количество времени, хоть малость весеннего солнечного настроения.
– Сынок! – воскликнула старушка, увидев вошедшего на кухню ровно в два часа дня Филиппа Филипповича, и, отложив в сторону шитьё, поднялась из – за стола. – Я была уверена, что ты не изменишь своей привычке обедать точно по времени.
– Я проголодался, – проговорил виновато советник, опустившись на стул.
– Это легко поправить, – сказала Лидия Владимировна, повязав фартук. – Что тебе подать? – спросила старушка, зная о предпочтении сына иногда начинать обед со второго. – Борщ или же отварную курочку с рисом?
– Начну – ка я, пожалуй, с борща! – воскликнул советник с воодушевлением.
Филипп Филиппович любил обедать дома. Любил делать это вовремя и в кругу семьи. Потому как в столице ему редко доводилось откушать настоящей домашней пищи. Да и те разы он мог бы пересчитать по пальцам. Советник, как и многие одинокие горожане, был вынужден столоваться там, где приходилось. Оттого всё чаще он стал списывать на нездоровую пищу гнетущее его после обеда скверное настроение и появившуюся в желудке тупую боль.
– Сынок, ты на отца не сердись, – сказала старушка, поставив перед сыном тарелку с борщом. – Он не со зла всех ругает. От любви. Добра желает и тебе, и Лизе.
– Неужто я не понимаю, – произнёс советник, начав с удовольствием обедать.
– А что, твоя Тамара и вправду за все эти годы так и не успела побывать замужем? – спросила Лидия Владимировна, сев за стол по правую руку от сына.
– Но я же говорил вчера за ужином, что нет.
– И детей у неё нет?
– Нет и детей, – сказал советник, опустив в тарелку ложку. – А почему ты начала всё по два раза переспрашивать?
– Мне просто интересно, – ответила старушка, заметно улыбнувшись своими морщинистыми губами, и следом спросила: – А как её отец, мать, здоровы ли?
– Они оба умерли, – проговорил Филипп Филиппович, глубоко выдохнув и, выдержав небольшую паузу, продолжил обедать.
– Вот, значит, как, – прошептала Лидия Владимировна, прикрыв ладонью рот. Значит, умерли. Оба. Бедная девочка. Бедная.
– Ничего. Зато её любят дети.
– Какие дети! – настороженно воскликнула старушка. – Ты же говорил, что у Тамары нет детей.
– Так и есть, у Тамары нет детей. Но её любят ученики. Я не рассказывал разве. Тамара учитель начальных классов в нашей старой школе.
– Учитель! Ну, слава Богу! А то я подумала.
– Подумала! Ты, случаем, не противница того, если бы у Тамары были дети? – спросил советник и в следующий миг заметно побледнел, услышав одиночный бой настенных часов. «Уже половина третьего! Но как же так! Ведь я не собран!» – восклицал Филипп Филиппович, спешно покидая кухню.
– Я не то хотела сказать. Сынок, – оправдывалась старушка, провожая сына взглядом. – Не то.
Лидия Владимировна любила детей. И своих, и чужих. Но более всего она мечтала увидеть внуков. Тем только и жила последние годы. За то только и цеплялась. Потому, не одобряя раннего замужества дочери, всё ж таки хотела выдать её поскорее замуж. Ведь от Филиппа она уже и не надеялась дождаться внуков.
Но вдруг такая перемена. Её Филька после стольких лет разлуки решился сойтись с Тамарой. А та и вовсе всё это время ждала одного его. Не обзавелась ни мужем, ни детьми. «Значит, от Филиппа деток нарожать собирается, – решила Лидия Владимировна, убирая со стола оставленный сыном борщ, – Может, сладится ещё жизнь моего сыночка. Не пойдёт по ветру».