Людмилка

Жила была на свете одна девочка, очень милая. Когда ее кто-то видел, то все так и говорили:

— Ой, какая милая!

Именно так, и никак иначе, потому что девочка не была красивой, в общепринятом понимании, и мама ее с самого рождения называла ласково: «Мой теленочек!»

Она и правда была такая нежная, хорошенькая, как мордашка новорожденного теленка: белоснежное личико с розовыми губами, огромные голубые глаза с длинными светлыми ресницами. Так и росла грубоватая, крупная, длинноногая, но такая нежная, белая и милая.

От того что окружающие всегда ею восхищались, она тоже ко всем была добра. И звали ее Людмилка — людям милая.

Когда девочка ходила в садик, а потом в школу, то все взрослые называли ее не иначе, как Мила, а вот дети, такие порой страшные в своем ясном видении мира — Милка, потому что у нее были глаза, как у коровы, так еще у той в портфеле всегда валялись молочные шоколадки Милки Вей, которыми она делилась с одноклассниками. Недаром все детские клички всегда точно передают суть человека.

Конечно, смотря со стороны, могло показаться, что эта всеобщая любовь к человечеству от недалекого ума. Но девушка закончила школу с серебряной медалью.

Просто такое единодушное восхищенное мнение людей в отношении Людмилки, даже у посторонних, которые случайно бросали на нее взгляды в магазине, на улице, в окне трамвая, рождало такое мощное ответное отношение к миру в душе милой девушки, что уровень окситоцина в ее организме был всегда на высоком уровне и постоянен, поэтому она всегда была добра, светилась изнутри нежностью и какой-то вселенской любовью ко всему.

Но впервые Людмилка осознала всю мощь этого гормона, отвечающего за социальные связи человека с окружающими и противоположным полом, когда без памяти влюбилась в своего первого и единственного мужчину.

Правда тогда этот мужчина был одноклассником четырнадцати лет, на голову ниже ее ростом, худенький, черненький мальчишка.

И девочке было абсолютно все равно, что он на нее не обращает внимание, от слова совсем, что даже внешне они не пара, и будет ли у них вообще будущее. Людмилка просто никогда не задумывалась на столько далеко, не строила планов, не переживала из-за того, а вдруг что-то не получится, пойдет не так, наверное, потому, что жизнь ее была лишена тревог, переживаний, которые одолевают каждого подростка, требующих ежесекундного проявления внимания по отношению к ним, хоть кого: одноклассников, противоположного пола, просто случайных людей в соцсетях, на улице, хотя сами не способны на любовь или хоть какое-то ответное позитивное чувство к кому-то из-за пониженного уровня того самого окситоцина, гормона так необходимого для социализации и счастья. Поэтому они привлекают к себе внимание одеждой, неадекватным поведением, экспериментами со внешностью. Всегда тревожны, разочарованы, и очень хотят взаимной любви и даже нелюбви.

А вот Людмилке всего этого не надо, на нее итак все обращали внимание, считая ужасно милой, поэтому она одевалась добротно, красиво, но не вычурно, не красила свои бледные ресницы, как «у коровы», белые шикарные волосы просто росли, сама длинноногая, высокая, статная, ну может немного грубоватая, как тот теленочек, но все равно ужасно милая.

К выпускным классам, ее мужчина, а именно так она к нему относилась, все таки подрос, стал какой-то жилистый, как пружина, сильный и гибкий, а его черные глаза, точно горячие угли прожигали взглядом до самых тайных глубин души.

И он тоже считал Людмилку невероятно милой. Был ли влюблен? Вряд ли, просто на нее приятно смотреть. В классе было много красивых девочек, но все они какие-то дерганные, заносчивые, вечно капризничают, психуют, то плачут, то смеются. Вот и на выпуском вечере, когда мальчишки немного выпили, никто из красавиц его не понял, и только одна с глазами, как у телки, была с ним милой во всех отношениях.

Разве можно было обижаться или тем более ругать беременную Людмилку, за то что поступление в институт горит синим пламенем и будущее ее туманно, если она в своем нынешнем состоянии вообще превратилась в милейшее существо, у всех просто слезы на глазах наворачивались, глядя на это воплощение материнства.
Потекли счастливейшие дни, годы счастливой жизни Людмилки, где был любимый муж, может не любящий, но очень благодарный, и ценящий ее. Потому что в доме было всегда чисто, уютно, при этом жена никогда не жаловалась, что она устает с детьми, или замучена бытом. У нее все как-то легко получалось, с любовью. Дочки росли послушные, и такие же милые, как их мама. С ними никогда не было проблем, Людмилка никогда не кричала на них, не требовала, но атмосфера в доме была, как в том рекламном ролике со счастливой семьей.

Самое главное, что ценил муж, так это то, что жена была абсолютно не ревнивая. Откровенно гулять от семьи он, конечно, себе не позволял, не хотелось, так было ему хорошо со своей Людмилкой, но так как мужчина он все таки был видный, то любил внимание к своей персоне противоположного пола. А жена, как будто все это понимала…

Первые тревожные «звоночки» начали беспокоить Людмилку, когда ее девочки подросли. И с тех пор поселились в сердце женщины незнакомые и неприятные чувства и эмоции, как беспокойство, обида за своих любимых, когда те пошли в школу, в секции спортивные, музыкальные школы, а потом в институты, влюблялись, где их обходили в достижениях, не любили…

После сорока стали заметны изменения в фигуре: бока начали предательски расти, как и нос, который вдруг увеличился в размере, три беременности оставили свои следы на лице женщины в виде неприятных пятен, не даром говорят, что девочки забирают красоту у матери. Длинные волосы поседели и их пришлось обрезать. Вот уже Людмилка все чаще слышит от знакомых: «А была какая милая!» А не знакомые и вовсе перестали на нее смотреть…

Вдруг она впервые с горечью подумала о том, что не получила образования, и не состоялась ни в какой профессии: теперь сидит в пункте выдачи интернет магазина, и видит в глазах все тех же знакомых сочувствие: а ведь была отличница!

Но больнее всего сделал ее мужчина, единственный и обожаемый, смысл жизни, опора, оставшись без которого, она просто не сумела жить.

Ее уровень окситоцина снизился до отрицательных значений, и мир перестал существовать.

Её мужчина так и сказал:

— Люда, я полюбил другую, не могу без нее, без ее присутствия, прости, я ухожу.

Даже тогда, Людмилка не подумала о том, как она будет жить без него, а только: как он теперь будет без нее?

И вдруг осознала, что ему с другой хорошо… Разве она может мужу мешать быть счастливым, если любит его? Последняя молекула окситоцина, гормона отвечающего за социализацию и симпатию к противоположному полу, вместо того, что бы нейтрализовать последствия стресса, распалась на банальные белки, жиры, покинула организм Люды, забрав с собой остатки ощущения счастья.

Девочки, разъехавшиеся по разным городам, живущие своими семьями, проблемами и радостями, звонили маме, старались поддержать, Люда была рада их слышать, ненадолго утихала в ее сердце тревога за них, но это было такое привычное счастье матери, без всплесков, словно морская гладь в штиль, уже давно не рождавшая волны окситоцина.

Родители состарились, Люда переживала за них: цеплялись всякие болячки, а хотелось, что бы мама с папой жили долго, конечно, ей даже и в голову не приходило нагружать их своими проблемами, потому что она уже не та маленькая девочка, уверенная в том, что мама — просто бог на земле, которая решит все и поможет. Теперь Люда для своих родителей главный помощник и опора, а своими проблемами, которые они при всем желании за нее не решат, только добавит горечи в их жизнь.

Люда осталась одна в огромном доме, который строили для большой семьи. Было в нем чисто и красиво, но не уютно, как в музее. Так и на душе у женщины стало пусто. Там не было обид, потому что женщина не умела обижаться за себя и на людей, не было слез, ведь плакала та в своей жизни только от радости, не было горя, а она не знала, что это такое, но и не стало всепоглощающей любви, той, взаимной со всем миром, ведь она всегда была людям милой, как тот наивный хорошенький новорожденный теленок. Но вот теперь было ощущение, что эти люди, которых она так бескорыстно любила, просто съели ее, как жертвенную корову безо всякого сожаления. И что со всем этим делать Люда не знала, потому что бороться за свою жизнь она тоже не училась никогда.

Так и жила, как робот, двигаемая обязанностями и тревогами. Ходила на работу. Интересовалась жизнью дочерей. Беспокоилась о родителях. Она теперь не Людмилка, а просто Люда, сама по себе, ничего не впитывающая от вселенной, и ничего не отдающая в ответ.

Через полгода вернулся муж (а они так и не развелись официально). Просто сказал:

— Мила, я не могу жить там, мне там плохо, потому что мне только с тобой всегда было хорошо. Прости, ты же знала всегда, что я не испытывал к тебе неземной страсти, но ты всегда была милой, и дом, и дети наши все, что было рядом с тобой было милым. А там я испытал сильную страсть, наваждение, но все, как то быстро прошло, а милого там ничего не осталось, только отчаяние и злоба.

Люда вообще не слышала, что он там говорил в свое оправдание, главное было сказано: «мне только с тобой было хорошо...».
И вдруг мир вокруг стал снова разноцветным, и сердце повернулось, как ласковый котенок.

Люда открыла дверь своему мужчине, которого выбрала для себя однажды и навсегда, ведь только он своим присутствием вызывал такую волну окситоцина в ее теле, а без этого гормона социализации она не могла дарить всему миру свою симпатию и быть для людей милой, и пусть те не поняли, рассуждая, каждый со своей колокольни, того, как она смогла простить мужчину всей своей жизни после того, что тот натворил.

«Ни какой гордости и любви к себе!» — говорили они.

Но Людмилке было абсолютно все равно, что нет в его взгляде страсти, от слова совсем, что даже внешне они не пара, но у них было счастливое прошлое, а теперь точно будет и совместное будущее, которое они выстрадали, пройдя свой путь разочарований, поняв, что для настоящего счастья в жизни нужны только они друг другу и больше никто и ничего.

И Люда снова стала — «людям милой», потому что все, даже посторонние, которые случайно бросали на нее взгляды в магазине, на улице, в окне трамвая говорили:
— Надо же, пожилая, но какая милая женщина!

И это рождало такое мощное ответное отношение к миру в душе милой, хоть уже такой взрослой женщины, потому что уровень окситоцина в ее организме снова был на высоком уровне и постоянен, поэтому она всегда была добра, светилась изнутри нежностью и какой-то вселенской любовью ко всему.