Глава 5 том 1 (Глава 5)

Признание в любви.

Особого труда не представляло открыть лже-кингстоны и выбраться наружу. Она знала, что на лже-корабле уже включена тревога, так как ее самовольный выход в открытый космос не был запрограммировал бортовым компьютером. Зрители должны подумать, что это эвтаназия-самоубийство – добровольно покинуть космический корабль. Музыка очень тревожная.
Хосе, Стив, Юра, Майя, Анжела и Стив прильнули к видеомонитору, на котором Линда (Нюта) без запаса жизнеобеспечения, без страховки выходила в открытое космическое пространство.
– Сумасшедшая! – воскликнул Хосе.
Стив охрип, вызывая ее по бортовой связи, но она либо не хотела отвечать, либо отключила передатчик.
Линда посмотрела в видеоглаз, помахала всем рукой и оттолкнулась от станции. Затем медленно, без страховки и шланга жизнеобеспечения, начала перемещаться вдоль корпуса, направляясь к двигателю, всем своим видом показывая, что она летит в космос, и ей наплевать.
– Она сгорит в реактивных газах, – Стив накренил ручку, и корабль чуть качнулся в сторону.
– Линда, вернись. Я тебя прошу, – крикнул Стив.
– Скажи волшебное слово, – усмехнулась Линда в экран.
– Пожалуйста, вернись, – кричит в рацию Стив.
– Ты знаешь, какое волшебное слово я от тебя жду давно.
Все переглянулись и заулыбались.
– Стив, да уж скажи ты своей возлюбленной эти слова. Она улетает помирать в космос и умрет с этими словами.
– Она не удаляется. Остановилась, – воскликнул Юра. – Как будто за что-то зацепилась.
– Это она ждет волшебные слова от Стива.
– Стив, скажи.
– Скажи ей, что ты любишь. Ну ты же любишь.

Серебристый комбинезон красиво лежал на парящем теле Линды. В глазах – полное отсутствие страха и только решимость. Она почувствовала мягкое прикосновение ног к чему-то невидимому. Корабль застыл по правую руку от нее над головой. Огни из сопла реактивного двигателя почему-то не обжигали. Приглядевшись, обнаружила, что это обычная люминесцентная игра лазерных лучей. Нагибается к ногам и трогает звездочку-лампочку. Начинает стучать ногами и бить лампочки. Сыплются искры. Нога куда-то провалилась, и появилось маленькое отверстие. Руками пытается разорвать пластиковое полотно, чтобы расширить отверстие. Бросает прочь колпак с головы, приговаривая:
– Не хочет говорить.

– Люблю тебя, – дрожащим голосом кричит в рацию Стив. Космическое эхо подхватывает его слова, и на всех волнах пошла вселенская мелодия Л–Ю–Б–Л–Ю–Ю–Ю. Все космические корабли подхватили новую мелодию любви, и из всех иллюминаторов, из всех щелей, утюгов, холодильников, электроприборов доносились слова любви.

А в это время Линда (Нюта) разоблачала очередной эксперимент.
– Ух вы, гоблины! Обманули! Где вы все? Я вам сейчас устрою разборки. Окровавленными пальцами, наконец, проделала отверстие в пластиковом экране и заглядывает вовнутрь установки ЦУПа. Но счастливая. Ей признался в любви ее будущий муж, от которого она хочет иметь красивых и счастливых детей. Играет позитивная музыка, все танцуют межзвездный танец любви.

***
Бескрайнее поле красных маков колышется как рябь на воде. Где-то сзади из-за кустарников появляются две фигуры. Слышатся веселый смех и шум автомобиля, выезжающего на красное поле.
– Здесь недалеко, – говорит Стив, обращаясь к своей спутнице, сидящей за баранкой. – Берем наших питомцев и посмотрим, что осталось. – Он наклоняется к Линде.
– Ах. Стив, – вздыхает Линда. – Зачем ты сюда меня привез?
Дети, запыхавшись от быстрого бега, подошли к родителям.
– Что мы там видели! Пойдем покажу, – весело и заговорщицки говорит старший сын.
– Пойдем, нет, садись, поедем посмотрим, – приглашает Стив, открывая дверцу машины и подсаживая четырехлетнего сына. Семилетка-сын сам впорхнул на заднее сидение.
Они мчатся по бездорожью через поле красных маков, и вскоре вдали показываются контуры знакомой нам установки с ракетным комплексом.

– Ты знаешь, – говорит Линда, обращаясь к супругу, – из всей группы в центре остался работать только Хосе. Юра уехал к себе защищать изобретение, Майя переехала в Швейцарию, а у Анжелы и Сико двойняшки.
Машина подкатила к покосившимся воротам у поваленного забора. На площадке царило запустение и разорение, как от большого пожара. Мальчишки заходят под куполообразное полуразрушенное помещение.
– Эй! Эй! Эй! Э-э-эй. Есть кто-нибудь? – кричат они в один голос.
– Странно. А что здесь было? – спрашивает старший сын у папы.
– Ракетная установка и учебный центр, – трогая руками железные конструкции, говорит Стив.
– Как он решился на такое? – размышляет Линда, прислонившись к плечу Стива. – Взорвать свой комплекс, свое детище?

Когда его выписали из клиники, он хотел нас всех собрать и что-то важное сказать, но нам не до него было. Мы с тобой переезжали как молодожены, у Майи психическое расстройство, а Юре визу не открыли, хотя он и собирался.
Родители с детьми вышли опять на поле, усеянное красными маками, а оранжевый диск солнца приближался к линии горизонта, как в знаменитом шоу Трумана, где декорации шоу порой неотличимы от настоящего моря и солнца. Нюта рисовала поле, усеянное красными маками, с оранжевым диском солнца. Все смешалось – реальность, придуманный мир, фантазии, спектакль. Играет музыка любви. Если в актерском лицедействе присутствует элемент игры спектакля, то немудрено, что девочки не видят четкой грани между придуманным и реальным миром. Они заполняют свои белые пятна досуга и безделья и играют чужую роль по книге суфлера. Актеры забывают слова диалога. Книга суфлера у Нюты. Суфлер, он же сценарист и режиссер, импровизирует по ходу спектакля.

То, что за ними наблюдали камеры, пока они играли в спектакль, они знали и старались изо всех сил, так как очень хотели, чтоб их скорее выпустили отсюда в свободный реальный мир, где не надо никого изображать. Они устали. Наигрались. Опустошены. Надо отдыхать и вернуться в реальность. Врачи перед мониторами, наблюдавшие за спектаклем девочек, тоже устали. И сделали себе пометки напротив каждой фамилии. Они собрали богатый материал для очередной диссертации из палаты «Детей Индиго».

Эпикриз Нюты по форме ноль, ноль три дробь у.
Фамилия, имя, отчество, год рождения.
У пациента наблюдаются симптомы биполярного аффективного расстройства БАР, которое характеризуется повторными эпизодами, при этом настроение и уровень активности значительно нарушены.
У пациента дебют депрессии впервые наблюдался в 14 лет.
Наблюдается эпизод умеренной или легкой депрессии, текущий без соматических симптомов и состояния ремиссии;
сосредоточенность внимания и способность запоминать большие тексты наизусть;
эмоциональная возвышенность и эмоциональная энергия, которые вдохновляют окружающих;
лидерство в любом коллективе с первых минут общения;
повышенная общительность и быстрое завоевание авторитета в новом коллективе незнакомой среды;
повышенная самооценка и идея собственной грандиозности;
сниженная потребность во сне;
голоса, которые беседуют с больным о событиях, которые повторяют реальную жизнь;
пробуждение утром за два часа до обычного времени;
заметное снижение аппетита;
снижение веса пять процентов от веса тела в прошлом месяце;
заметное повышение либидо;
повышение энергии и концентрации внимания;
беспричинное чувство собственной гениальности;
галлюцинации полета во сне.
Родителям пациента рекомендовано собрать анамнестические данные о наличии травм, инфекционных заболеваний головного мозга, соматических заболеваний, непосредственно предшествовавших развитию аффективных симптомов:
– исследование уровня общего гемоглобина в крови – норма,
– исследование уровня эритроцитов в крови – норма,
– исследование уровня тромбоцитов в крови – норма,
– исследование уровня лейкоцитов в крови – норма,
– исследование уровня креатинина в крови – норма,
– исследование уровня холестерина в крови – норма.

При амбулаторном лечении БАР пациента с целью максимально быстрого купирования актуальной психопатологической симптоматики и последующего поддержания эутимного периода рекомендовано выполнение трех обязательных этапов: купирующая терапия, долечивающая терапия и профилактическая терапия. Адекватная дозировка и динамичное и своевременное изменение терапии позволяют быстро купировать симптоматику и препятствуют затягиванию эпизода БАР.
Выбор препарата купирующей терапии должен проводиться с учетом последующего профилактического этапа терапии и учитывать индивидуальную переносимость пациентом выбранного лекарственного средства при длительном применении. Соблюдение безопасной для пациента и персонала дистанции, избегание провокаций и принуждения, уважительное к нему отношение, проявление сочувствия, определение потребностей пациента. Попытки отвлечь больного, переосмыслить ситуацию, установление вербального контакта, переговоры и убеждение также необходимы к применению.

При легких депрессиях такой коррекции семейной терапии (семейные посиделки) часто бывает достаточно для достижения эффекта. Важнейшим фактором для достижения успеха при ведении больных с легкой и умеренной депрессией является также быстрая нормализация нарушений сна и коррекция хронобиологических нарушений. Пациенту рекомендована психообразовательная методика с целью повысить осведомленность о природе заболевания, его течении, прогнозе и методах лечения.

Врачи и родители решают следующие основные задачи:
улучшение установления необходимого альянса между лечащим врачом, пациентом и его родственниками;
соблюдение режима терапии и регулярного мониторинга лабораторных анализов, включая определение препарата в крови, и побочных эффектов терапии;
полное восстановление уровня социального функционирования;
распознавание ранних проявлений рецидивов и вероятных побочных эффектов;
объективная оценка рисков, связанных с заболеванием и проводимой терапией;
налаживание внутрисемейных отношений.
Пациенту и родственникам разъясняются порядок и правила приема лекарственных средств, необходимость госпитализации в психиатрический стационар или амбулаторного лечения и наблюдения врачом-психиатром.

Я стану знаменитой
Вот поставлю спектакль «Чечевица» и стану знаменитой. Устроюсь и опубликую сценарий по блату, под псевдонимом. Объявлю, что сценарий посвящен обзору современных экспериментов над детьми и от корки до корки набью его под разными никами своими статьями об экспериментах в больнице, в театре, в космосе, в государстве. Как они решаются на эксперименты со ста двадцатью миллионами своих граждан? Ну, над мышами полевыми еще куда ни шло поставить эксперимент. Но в масштабах страны поставить эксперимент – это чересчур глупая затея. Надо быть безумцем, чтобы ставить эксперименты со всей страной. Но это мне не снится, мне снится совсем другое. Снится тестовое задание, в котором я должна выловить все синтаксические и орфографические ошибки сценария.

Мы этот сценарий собираемся печатать, поэтому выслушаем все замечания. Я вылавливаю из текста блох, но главная ошибка, о которой умалчиваю, – та, что печатать «Чечевицу» нельзя. Даже если автор проплатит издание всего номера и оплатит отпуск Главному. Нельзя. А Главный, просмотрев мои пометки «Чечевицы», спрашивает: ну что? Нормально, отвечаю, ошибок почти нет. Это, секретничаю я с Главным, я прошлым летом в больнице сочинила. Перечитала и решила, а под своей фамилией, знаете ли, как-то не очень красиво, не поймут, как вам псевдоним Толстоевская? Плохой, говорит Главред, псевдоним, но сей опус еще хуже.

Ты хочешь сказать, что пока для меня творчество – баловство, развлечение. А для меня – тяжелая работа и хлеб насущный, я этим живу. Я разрываюсь между живописью и текстами. Тексты мне надо писать, потому что Нюту несет, а не рисовать я не могу, потому что следую принципу «можешь не рисовать – не рисуй». Не можешь не рисовать – рисуй. Так вот. Я не могу не рисовать. Мне становится легко, когда я наедине с холстом, с бумагой, с кистью. Я лечу и творю, растворяюсь в картине. А когда пишу – копаю очень глубоко, может, даже чересчур, как взрослая. А еще я переписываюсь со множеством таких же ненормальных, как я. О чем? Да все о том же. О жизни, о любви, о поэзии, об искусстве. Из десяти моих респондентов мне более-менее знаком только один.

А остальных не знаю совсем, ни сколько им лет, ни где живут. Иногда случайно узнаю. Что эта Нина, поэтесса, живет в Испании, а тот Жорж, художник, живет в Швеции. Но большинство из них живут в пределах бывшего пространства Совет Унион. Я к ним не напрашиваюсь. Это они меня находят под моим ником Нюта. Смотрят мои картины, читают мои тексты и хотят со мной дружить. Но я всем отказываю. Процеживаю через свое сито. Оно работает так. Пять секунд смотрю на фото. Десять секунд пролистываю фотки. И по диагонали читаю текст десять секунд. За двадцать пять секунд определяю, зачем мне это нужно, и удаляю в бан. Может, они и хорошие, но не для меня. Меня же тоже кто-то в корзину отправляет, я и не обижаюсь. В этом путешествии по чужим аккаунтам есть что-то от искателя приключений, от следопыта, от мореплавателя, открывающего новые материки и новые планеты.

Никогда нельзя быть уверенным, что не встретишь инопланетянина, или гоблина, или родственную душу, которой на тебя плевать с большой колокольни. Но так я нашла себе хорошего инструктора психоаналитика и психотерапевта в одном лице. Молодая женщина Виктория из ближнего зарубежья, имеет печатные труды. Мы с ней проводим раз в месяц сеансы собеседования. Мне с ней комфортно. Я так же легко познакомилась виртуально с художниками и вошла в сообщество «Гезамткунстверк» – объединенное произведение искусства.

Я давно искала единомышленников, которые бы объединялись по принципу пять в одном, три в одном. Музыка Чюрлениса в живописи, запахи Бодлера в поэзии, синтез трех искусств в одном шедевре. Стихия огня, воды и льда в одном произведении. С Аниш Капур я списалась за пять минут, и мы подружились, несмотря на разницу в возрасте. Брит-арт – не совсем мое увлечение, но отдельные авторы Брит-арта очень достойны моего внимания. Люси Маккензи мне близка по духу, я ей просто написала про ее скульптуры, что они на меня похожи, когда я в ступоре или приземляюсь после полета, а она мне в ответ прислала около десяти своих неопубликованных работ. Имитации и обманки, синтез и микс материалов у Люси созвучен моим миксам. Я люблю замешивать и перемешивать, так, чтоб не догадаться, а что было изначально. А изначально был чистый цвет, чистый лист, чистая душа и прямая мысль как линия. И сейчас у меня только одна мысль, прямая как линия – спать. Спать. Половина четвертого.

Осень любви

Не знаю, какой может быть наша последняя встреча. Это будет в октябре, я так решила. И это будет под каштаном на тропинке. Может быть, это всего лишь какие-то вздохи под луной и пожатие руки в последний раз, перед тем, как разойтись навечно? Папа сказал, что придется продать дом. В нем жить невозможно. Трещины пошли от фундамента. Не хочу. Хочется умереть. А что если пофантазировать на эту тему? Включить сюда вечный пробел, неизвестно откуда возникающий на слова «если», как будто желающий превратить его в «когда»? Всеми фибрами души я стеснялась, я человек, который может говорить все что угодно, доколе это не коснется моей этой самой души, моей свободы, моей любви, моего Я.

А нынче я говорила сама с собой, я открыла книжку, взглянула на страницу и задумчиво произнесла: «Ну что, поговорим?» Я вложила в книжку его фотографию и задумчиво смотрела. Нет. Не могу. Зачем я тебя повстречала? Можно отмотать назад и вернуть все в исходную точку. Когда меня еще на свете не было и тебя еще не было. Потом появился ты. А затем я. Но мы не встретились. Ты остался в Африке. Твой папа там бы стал президентом африканской страны. Ты бы стал сыном президента. Я к вам зачем-то приехала. Не знаю зачем. Рисовать с натуры. Там встретила тебя. И тогда мой дом бы устоял. И тогда мы были бы счастливы. Нет. Как выплакать свою боль?

Достаточно лишь потерять зубы, ухватившись за цепь, достаточно лишь утереть вытекшую из левого глаза слезу – насовсем, навсегда, последнюю, жалостливую, о себе – не о нас, о себе – в память о своих непролитых слезах, невыраженных мыслях, невыскандаленных ссорах. Или мои? Или твои? в общем, мне проще приписать все себе, вынести на публику, чтобы показаться бедной, несчастной, никому не нужной жертвой. Да, наверное, так. Наверное, я все же ухожу в полнейшее дерьмо от жизни. И ухожу от тебя. Этот текст был написан весной и с тех пор повторен еще несколько раз практически слово в слово. Модели поведения неизменны, в этом моя погибель. Сегодня мой сон был особенно невообразим. Я даже несколько теряюсь, так как то, что там происходило, сложно подвести даже и под сон.

В сентябре я вновь привыкаю ходить по земле и подшиваю прозрачными нитями дымчатые подолы небесных юбок. Рачительные хозяйки метут из-под потолка паутину, намывают окна на всю долгую зиму вперед и проверяют разноцветье на полках в кладовке, там у них спрятаны выкраденные у лета ягоды, фрукты и овощи. Они доживут до весны. Я барабаню по столешнице и воображаю, каким хрустким и холодным на вкус было бы вон то красное-прекрасное яблочко в поредевшей листве за окном.

Я и раньше занималась составлением картин из цветов и хранила. А теперь. Я сама стала сухостоем, икебаной недоростком, сорняком, чертополохом, борщевиком Конаковским. Сжечь меня как мусор. Интересно, а какая температура в крематории, когда там сжигают в пепел, чтоб потом рассеять по ветру. Я завещаю рассеять мой пепел по ветру на Волге. Так ему и скажу. Будешь дышать моим воздухом с моим пеплом, пока у тебя не запершит в горле и ты не задохнешься, как я задыхаюсь без тебя. Где-то я помню эту фразу: «Ты прах и в прах возвратишься».

По-моему, это в Библии написано. Надо быть начитанной и поддерживать беседу. Дени такой эрудированный, наизусть знает все истории библейские, говорит – это у нас фамильное от деда. Дед ему читал Библию. Мне нравятся сюжеты из Библии, но я их не рисую. Я их разглядываю. Особенно гравюры Дюрера люблю рассматривать по Библии. Второй день весны лучше. На обратной дороге попросила папу «обогнать дождь». Он обогнал, какими-то хитрыми путями обошел тучи, и я не промокла, выходя из машины. Знакомые лица, старинный дом и коридоры. То ли библиотека, то ли больница, то ли чей-то дом-музей. Потертый лаковый коричневый пол чист. Деревянные белые тумбы, двери со стеклянными витражами. Зачем-то я туда вернулась.

Октябрьским поздним вечером лист каштана прилип к моему окну. Прилип прочно – к немытому с весны оконному стеклу. Теперь мое окно было мокрым от дождя. Тверская пыль и конаковская грязь, незаметные посуху, теперь стекали вниз, к карнизу, смешавшись с дождевой водой. Вода шумела, билась в оконные стекла моего дома с красной крышей. Лист каштана щеками прижимался к блестящей мокрой поверхности стекла всем своим тонким туловищем с мускулистыми прожилками. Он как будто прощался с домом и с красной крышей.

Зелеными пятнами-глазами на пяти желтых в прожилках лицах – пятен было ровно пять, по числу лиц – листьев они были одинаковыми и размещались четко по краям – словно «очки» на перьях из павлиньих хвостов. За стеклом моя комната, в ней много предметов, которые лист каштана никогда не видел, отстоя на приличном расстоянии от моего дома с красной крышей. Он и прежде видел мерцающие прямоугольники моих окон в бело-серых рамах. Прямоугольники были уютные и манящие, подцвеченные драпировками штор. Некоторые имели опрятный вид, и лист каштана не очень-то интересовался обитателями и по совместительству хозяевами этих прямоугольников.

Сегодня из комнаты со множеством предметов лился мягкий махровый лимонный свет, подсвеченный беззвездной октябрьской ночью. В комнате, помимо предметов, сидела одинокая девушка. Это я. Прямо перед зелеными пятнами-глазами листа каштана лежала пухлая розовая книга, на ее обложке под золочеными буквами названия картинно целовалась парочка: она в синем платье, волосы неестественно желтого цвета рассыпаны по плечам, он – с могучей грудью. Махровый лимонный прямоугольник, на котором распластался лист каштана, исчез, и лист очутился в темноте, напротив дерева, на котором родился и прожил свою недолгую и скучноватую жизнь.

Зеленые глаза-пятна то и дело заливала холодная вода, изливавшаяся с черного октябрьского неба. Лист каштана усиленно пытался разглядеть в этой холодной скользкой бездне розовую обложку с девушкой. Но вместо этого видел только отражение уличного фонаря в холодном, как лед, стекле. Октябрь на даче наполнен смыслом жизни, если это твой собственный дом с красной крышей и у тебя собственное пространство. Тогда даже каштановый лист для тебя – это история вселенной. Это ассоциации темно-зеленых каштановых почек с резким запахом ранней весны, это эпопея распускающейся гирлянды каштановых цветков и листьев, пахнущих весной и небом.

Ты чувствуешь зародыш в цветках и твердую каштанную стать, пока он зреет изнутри, встает на дыбы, трещит, вылупляется, каштанеет от натуги. Изнутри его питает энергия созревания, зеленая кожура лопается, и во всей красоте каштановой он является зрелый, совершеннолетний. Ты берешь его глянец в руки, проводишь пальцем. Каштан тебе благодарен за твои прикосновения. Потом был очередной порыв ветра, очень сильный. Стало очень холодно и сухо. Лист каштана качнулся, расправил пять листьев-лиц и, качаясь, полетел вниз. Коснувшись земли, почувствовал, что стало холодно. Такого он еще ни разу за свою недолгую жизнь не видел и не ощущал. Утро пришло хмурое.

С неба сеялась изморозь. Лист каштана холодный лежал на земле. Его зеленые пятна-глаза смотрели вверх. Он думал о том, что видел накануне ночью, вспоминал холодное и грязное стекло, из которого лился махровый лимонный свет, и это было замечательно, хоть рама прямоугольника не была белоснежной, как не было и уютной драпировки. Вспомнил обложку, на которой целовались двое. Ему стало еще холоднее. Хотелось назад. Наверх. Снова пришла ночь. Дождя не было, но холод не отпускал. Лист каштана лежал на земле, в компании с другими такими же листьями.

Ему по-прежнему хотелось наверх, к лимонному прямоугольнику. Земля была неприветливой, вязкой, листья падали и падали. Ветер шуршал в оголяющихся ветвях деревьев, сметая с них все новые листья, так что деревья напоминали ту женщину с обложки, с растрепанными, очень желтыми волосами. И чем больше лист каштана думал, чем дольше лежал он на холодной земле, тем быстрее и быстрее летел он – летел наверх. А наверху было тепло, светился лимонный махровый прямоугольник, а парочка на розовой обложке обернулась. Две руки взлетели, махнули листу каштана. И опустились. Утром над причалом кружили стаи птиц и роняли свой пух к моим ногам.

Приехал папа и сказал, что мне сегодня надо собирать вещи. Дом в аварийном состоянии, и чтоб я не мешкала, а то в любой момент дом рухнет на голову. Неужели это все? А как хорошо все начиналось. Начиналось с ангелов. Я летала вместе с ангелами белокрылыми. Первый раз я увидела ангела в шесть лет. Мы всей семьей были на Волге в шаге друг от друга, и даже папа, который не любит воду, рядом, в двух шагах стоял. Только они смотрели не на меня, а на Сергея, как он ныряет, а я начала тонуть. Молча и без звука, без барахтанья, так как это второе лето, когда я научилась плавать и нырять. Просто опустилась на дно и начала задыхаться. Белокрылый ангел взял мою руку и легко вынул из воды. Я пыталась заглянуть ему в глаза и спросить его имя, но он так же быстро исчез, как и появился.

Я до смерти перепугала маму и папу, так как они меня не видели двадцать секунд и переполошились. Но ни папа, ни мама меня не спасали, меня спас ангел. С тех пор мне ангел являлся еще дважды наяву. И во сне я с ним подружилась и даже успела разглядеть его лицо. Лицо у него женственное и тонкое, четкое, одухотворенное, юное. На вид не более семнадцати лет, но ведь у них нет возраста и пола. Они бесполые существа, но мне очень хотелось, чтоб у него был пол. Потому что бесполое существо — это гермафродитное безобразие, ползающее, летающее, ныряющее, и оно не может спасать, оно может пугать. Потому что это Оно. А ангел – Он. Говорят же, Он Архангел Михаил. Он Архангел Гавриил. А на чудище говорят оно. Ну чудовище, которое живет в человеке. Оно и во мне живет. Оно приходит каждую ночь, аккуратно в час или в три ко мне приходит некто, нечто. Оно. Он, она или оно это – не знаю, и от этого еще более страшно. Не знаю, чего ожидать. Я точно знаю, что оно придет.

Сядет на край стула, немного скосив ноги в стороны, поправит прядь волос, упавшую не туда, куда обычно, и скажет – ну, доброй ночи.
И я скажу – ну, доброе утро, здравствуй.
А оно мне – я пришло.
А я ему – ну вот и славно, что так долго-то?
Оно вздохнет.
На рыжих ресницах будут переливаться блики от лампы, и ОНО будет щуриться. И облизывать чуть пересохшие губы. И чертить пальцами какие-то мудреные узоры по пластику моего стола.
– Чего вздыхаешь?
– Да так. – Оно чуть нахмурится. – Болею я.
– Да ладно. Ты? Болеешь?
– Я. Болею.
Оно смешно шмыгнет носом.
– Вот видишь. Насморк. Да и еще это, как его.
– Ну, аллергия вот, поэтому и не приходило. И еще депрессия, и остеохондроз.
– Врешь ты все.
Оно снова вздохнет.
– Вру.
– Бессовестное, – я укоризненно посмотрю в его сторону.
Оно поежится и начнет стаскивать с меня шарф.
– Дай погреться. Холодно мне, и кофе, да, кофе. Только в большую кружку и послаще, и шоколадку, и носки шерстяные.
– Мне.
– Дай.
– Прямо сейчас дай.
– «ЧудовиСТЧе», – я посмотрю ласково. – На.
Оно снова шмыгнет носом и придвинется поближе. Почавкает шоколадкой. Потрется о меня лапами в больших полосатых оранжевых гольфах.
– Я тут такое придумало. Такое. Такое.
– Кофе пей.
– Ага. Слушай. Вот тот кадр. Ага. Да, вот эту папку открой. Угу. Тут. Доставай. Его надо переделать.
– ???
– Да не переснять. А просто вот тут. И вот тут. И еще вот здесь – все убрать.
– Ну мало ли что не умеешь. Это уже твои проблемы. Я говорю – так будет лучше, значит, будет лучше. А как сделать – это не моя задача, а твоя.
Оно склонится над клавиатурой и тыкнет пальцем в кнопку «У». В окошке появится заунывный вой.
– Ты почто хулиганишь, чучелко?
– Я забавляюсь. Еще скажи, что мне и нельзя.
Оно улыбнется. На тонких пальцах расцветут узоры.
В глубине взгляда запляшут искорки.
– Ну все, поиграли, и хватит. Кофе я тебя напоила? Напоила. Шоколадкой накормила? Накормила. Работать давай.
– Ну давай. – Оно вздохнет притворно, но я почувствую, как дрожит внутри вибрация предвкушения.
– Что там у тебя сегодня? Открывай rawshooter. – Оно похрустит лапами. Ра-бо-та! Ням! – и плотоядно улыбнется.
А потом будет дерзко подпевать плееру и молотить по клавишам.

А я… Я в который раз подумаю о том, что каким бы замороченным оно ни было, мое вдохновение, оно всегда возвращается. Среди ночи и под утро, когда все спят. И я не могу его прогнать, оно обидится и больше никогда не придет. А как я без него жить буду. Ведь из-за него я попала в психушку. Мне врач сказала, что снотворное на меня не действует. И правильно, на это ничего не действует. Оно же чучело и имя имеет – вдохновение. А как ты его ни гони в шею и за окно, оно через стены к тебе вернется. И через крышу упадет на тебя. И будет мучить тебя, пока ты не испишешь восемь листов и не нарисуешь два эскиза. И потом оно исчезнет, довольное и нахальное, плотоядное, наевшееся моей плоти и высосавшее мою молодую кровь. А я такая. На, бери че хочешь, только опять приди завтра. В палате номер шесть оно от меня отстало. И я обрадовалась, так как начала высыпаться по утрам аж до девяти часов. О, это такое счастье – спать сколько хочется и не вскакивать, потому что оно тебя караулит.

***
Ничто не доставляет мне большего удовольствия, чем хорошая музыка. На концерте я с закрытыми глазами шла навстречу Богу, мое тело облепили птицы, живое платье трепетало с каждым шагом, я шла по пустыне, а Бог стоял и ждал меня с куском хлеба в руках. Я даже не знаю, почему в моей голове возникают эти образы, потому что это только отчасти я, все остальное – это звуки музыки. Это как в музыкальной шкатулке – поет не сама шкатулка, а то, что в ее нутре. В моем нутре – звуки скрипки, тромбона, и гитар, и бубенцы. Эта музыка как хорошее авторское кино – задумывает, интригует, завораживает.

Моя любимая песня.
Это дело я люблю (2 раза),
Всех на свете я пилю.
Я с детства все пилила, что могла, –
Призвание, видно, у меня такое –
Пилою моя бабушка была,
И мамочка моя была пилою…
И я пила,
Рыба-пила,
Пила «Дружба».
Кого хочешь перепилю.

– Позавчера сломала кран в ванной в гостях. Оторвала.
– Дома вылила красный сок на белые новые обои.
– Забыла выключить плиту.
– Разбила горшок с цветком.
– Проспала все на свете.
– Нагрубила маме.
– Фыркнула папе.
– Не позвонила Поле. Последняя дура и та себя лучше ведет.

Недруг–грамм (запрещенный) описывает страдание ерундой проще. NUTA перешла от «трудно объяснить» к «намереваюсь». Потом зачеркнула и написала «будет». Это положение. Про статус забыла. И вообще отстой ваш Фейсбук. Период удивительной тишины без недруг-грамма. Восхитительной тишины без враг-грамма. Вообще мои подписчики, двадцать тысяч, я их не знаю. Ну, может быть, знаю десять человек, но все меня читают, смотрят мои картины, даже иногда хвалят. Но мне неважно чужое мнение. Мне достаточно что скажет Надежда, Наденька, и мама. Они мои авторитеты.

У меня спокойная учеба дома. Мне совершенно никем не надо быть, притворяться. Просто сидеть и делать дело. Я как фея–невидимка. Мне загадывают желания, а я их исполняю. Ну, может, более прозаично, но фея подходит. Интернет-фея. Меня мало интересует мнение моих читателей, смотрящих, воздыхателей и подписчиков. Они мне скорей нужны не для обратной связи, а для статистики. Чем больше людей посмотрит мои картины, тем быстрее я стану заметным художником. Чем больше людей прочитают мои тексты, тем быстрее я стану знаменитым писателем. Я и сама люблю почитать чужие тексты, но ловлю себя на мысли, что в последнее время я все меньше времени трачу на чтение чужих мыслей.

Больше сосредоточена на своих. А еще я думаю о друзьях. Большинство вас, моих родных по духу или по прошлому разбросанно по стольному граду. Я не вижу вас, и только несколько строк иногда посигналят, что «все в силе – все еще родные, как всегда». А все остальное – интуиция и разговоры во сне, вовне. Только я всегда им верю, этим полунамекам и снам. Каждый раз, когда учусь молиться, обнимаю ваши имена. И вспоминаю все забытые. Вообще я слабая и маленькая. Демоны приходят и мучают. Я иногда смеюсь, а иногда плачу их лицам-гримасам. Иногда мне их жалко, а иногда они рвут меня на части. Зависит от того, чей ход. Вообще-то эти мерзкие рожи – откуда они берутся. В жизни их не видно. А во сне приходят. Говорят, молитва помогает от мерзких рож. Надо спросить у деда, как молиться от мерзких рож.

Я наблюдаю за собой. Кем я была все эти годы? Кем была? Сколько кругов нарезала? Прошлый год был для меня как многие другие, а теперь, при возвращении, у меня появилось ощущение, что я не смогу так жить. С этим мусором. Даже, может, можно выкинуть все эти коробки и в следующем году вообще ничего не приобретать. Ну да никогда нельзя загадывать, а коробки все равно выкину. Ненавижу барахло. Особенно барахло в голове. Думалось про разные повороты жизни. Могла бы по-другому? Могла бы без поворотов? Остаться могла бы? Хоть где-нибудь? Вряд ли. Я всегда была только собой. В разных проявлениях. «Мой ум, мама, ослабел от болезни мозга, и я теперь, как в детстве: то Богу молюсь, то плачу, то радуюсь». Есть люди, которые себя гнобят, уверенные, что во всем виноваты они сами. Есть люди, которые считают, что во всем «виноваты другие, а я тут ни при чем». Есть люди, которые убеждены, что все дело – в обстоятельствах. Есть люди, и их большинство, конечно, которые в себе совмещают и то, и то, и то. Но есть один волшебный чудо-человек, который считает, что во всем виновата я. Это в принципе даже забавно, но это подбешивает. Дени считает, что во всем виновата я сама. Без вины виноватая. В чем моя вина?

Стоит взять любой феномен, происшествие, или так сложилось. Если негативный элемент присутствует, не ходи к гадалке, виновата я. Конечно-конечно, а не как ангел, и, например, если пожрать забыла купить, и мы едим спагетти с маслом на ужин. Или там, когда я опаздываю. Я не отказываюсь то есть. Но когда что-то комичное вроде того, что карандаши и кисти не собраны, и это моя вина, потому что мы все ходили на пляж, собирать должна была не я. Здесь я уже как бы теряюсь. Про себя я же «хочу сказать», что, наверно, в большинстве случаев я сетую на обстоятельства, потом на себя. Так сложилось, и почему же я такая дура. На других, наверно, тоже сетую, но, мне кажется, мало.

Я чувствую всей кожей, какой диссонанс я вношу в класс со своими яркими платьями и открытыми улыбками, отсутствием высокомерия, обладая тайными ведическими знаниями. Я соткала себе сито-фильтр для отсеивания мыслей, вещей, людей, привычек. И так ладно, красиво получается отсеивать глупых подружек, ненужные вещи, привычки. Особенно вещи. Не нужны всякие статуэтки-безделушки-сувениры-игрушки. Они притупляют взгляд.
Ну не нужно мне десять платьев, достаточно трех: лето, осень, зима. Это так забавно и в то же время как-то грустно, потому что люди обходят стороной мою парту, делают вид, что не замечают, и вообще. И так же легко отсеиваю ненужных людей, очень даже близких, но чужих по духу и по сердцу. Главное мне – привыкнуть, наплевать, не сдаться, не стать такой же мрачной и серой. Как это сделать?

Это я девушка, у которой большая голубая душа и мучительно одинокое сердце, скоро, совсем скоро я сяду в ярко-синий поезд с ослепительно-белыми занавесками. И уеду к ослепительно синему морю, к белым гагам, к изумрудным лесам и горам, хоть я и не знаю – есть ли они там, в Геленджике. Гаги рассядутся на серебристых камнях и будут смотреть на меня выпуклыми лаково-черными глазами. А я буду поднимать столпы мокрых искр и смеяться, громко петь, потому что точно знаю – никто не услышит. Счастье так близко. Всего лишь два дня. Любимое, мое. Только без сальмонеллы.

Спросонок скажу наизусть.
Влюблена в эти слова настоящие, с ума сводящие.
Судите и слушайте сами –
Шепотом повторяю.
Дай хоть последней нежностью выстелить
Твой уходящий шаг.
Там солнце прячется за горы, а вылезает из моря. Геленджик. Все вокруг совершенно голубое, бирюзовое и синее, даже занавески в автобусе, кругом горы – призывно и властно манят, в окнах – цветные витражи, а дома́ порой похожи на маленькие замки. Геленджик. Я привезла с собой прозрачно-голубой зонтик и лазурь вместо мозгов. Геленджик. Теперь я круглосуточно слышу прибой и ветер. Подольше бы. Что может быть печальней одиноких тихих комнат. Привет. С возвращением меня в Геленджик.

Как это – разглядеть сквозь тонкую линзу донышко темного озера души? Как зажечь солнышки в уголках глаз? Откуда берется такая невыносимая нежность? Нужно просто любить мир. И людей в этом мире. Глаза у меня как капельки ртути. Мне кажется, я до сих пор слышу, как эти шаги уходят из моей жизни. Все о расставаниях сегодня как-то, а день-то торжественный – день рождения ДЭРЭ. Тихонечко сползаю по стенке в наушниках на всю, каждая клеточка заходится оглушительно чувственным стоном. Мои бедные соседи, страшно подумать, что они там думают. Когда любовь – становишься рассеянным, невнимательным, покупаешь туфли, которые тебе жмут, пропускаешь слова, теряешь нити смысла, просто мысли твои постоянно с ним, что может быть важнее?

Когда любовь – писательский зуд не остановить, отныне у тебя одно дело – что может быть важнее, чем поцеловать его фото хотя бы раз, увидеть его хотя бы на десять минут. Вчера этот сумасшедший приехал на квадроцикле в мою деревню с букетом золотых тюльпанов, чтобы смутить меня до смерти, мои счастливые до слез глаза, мои румяные докрасна щеки, мои клубничные губы. И уехал по делам, чтобы вернуться через три часа, потому что без меня «совершенно нельзя», и болтать ногами на каштане, воркуя по-голубиному. Как глупо, как мило, как романтично. Когда любовь, расстояния – это запросто. Сегодня мне совершенно невыносимо. Не могу подобрать музыку, не могу найти себе места, не могу сидеть спокойно, не могу читать книгу, не могу смотреть фильмы, немогунемогунемогу.

Пыталась убираться. И взгляд вдруг остановился на вазе с сухими цветами в углу. Какое все-таки жалкое зрелище – сухие цветы, грустные, старые, сморщенные, пыльные. Они терпеливо ждут своего часа, ждут, когда станут хоть немного нужными. Я правда ходила на гимнастику. И все это было странно, и до сих пор странно. Потому что все-таки измененные состояния сознания. И то, что это состояние правда стало измененным просто потому, что я глубоко дышала, – это странно. Но факт. И потом, я не верила, что у меня получится. Сидела на лекции по живописи, все поняла, замерзла, взяла одеяло. Смотрю, там столько тех, кто пришел во второй, в третий, пятый раз. Такие вдохновленные. И, в общем, Надежда сказала, что рисовать можно как угодно, лишь бы больше набросков, чем обычно.

А там все делятся на пары, и сначала рисует один, другой наблюдает. Следит, помогает, если что. И во, лекция кончилась, все быстро постелили коврики, легли, музыка полилась хорошая. Очень хорошая музыка. И надо было нарисовать эту музыку. Новичкам в том числе. И как стали впадать в разные измененные состояния сознания. Кто руками махал, кто приподнимался, кто бился, кто танцевал. Явно не притворяются. Я стала с бубном красивым ходить и бить в него так здорово. Но все это внешне, а что там с людьми происходило… Короче, я подумала, что это, наверное, не для меня. Но меня остановили слова Надежды, что не надо ничего ожидать. Что главный принцип: что будет, то будет. И получилось здорово.

Музыку можно смотреть и пожирать глазами. Не совсем то, что слышал, но все же ожившая в живописи музыка. Живописная музыка Чюрлениса. Музыкальный живописный этюд. Музыка в живописи. Боже, как много я не знаю. Какая еще не образованная кисейная барышня, которой надо учиться и учиться. Понимать, что музыку можно нарисовать красками. И не опускаться до гротеска. Не стать скоморохом от искусства Зельфирой Трегуловой, утверждающей, что «Черный квадрат» – это мировой шедевр. Бескомпромиссное искусство. Красноречивость пальцев, язык глухих и немых, тайнопись тела, жаждущего другого тела. Кто обучил тебя писать кровью по моей спине? Кто научил тебя ставить на мне тавро ногтями? Ты выцарапал свое имя у меня на плечах, отметил меня своим знаком. Подушечки твоих пальцев обратились в литеры горячего набора, ты вбиваешь послание в мою кожу, смысл – в мое тело.

Твоя азбука Морзе мешает биению моего сердца. У меня было верное сердце, пока мы не встретились с тобой. На него можно было положиться, оно не подводило меня, служило преданно и крепчало. Но теперь ты изменил темп, ты вплел свой ритм, ты играешь на мне, как на тугом барабане. Тайнопись плоти – секретный код, видимый только в особом свете: в нем содержится весь опыт прежней жизни. У меня не случайно были просьбы простить меня в Прощеное воскресенье, не случайно я решила поститься в этом году, у меня какое-то непонятное состояние апатии, разбитости, никчемности и нежелания что-либо делать. Авитаминоз, конец зимы для меня выглядят обычно иначе.

Объективно, все лучше, чем всегда, субъективно, я как будто провалилась в какую-то яму и не могу выбраться. В этом году у меня существенно расширился круг общения, как в реале, так и виртуале, я рада этому факту, общение для меня новое, эмоционально окрашенное, интересное. При этом я стала замечать, что далеко не у всех людей я вызываю положительные эмоции, что вполне естественно, все люди разные, а у меня масса раздражающих недостатков, но что удивительно, прямо мне об этом никто не говорит. А узнаю я об этом от других по ухудшающемуся самочувствию. Они, как будто вампиры, высасывают из меня энергию.

Всегда была по возможности откровенна с другими, либо выясняла по факту нашу общую проблему, либо просто устранялась из жизни данного человека. В виртуальной дружбе это сделать затруднительно, невозможно посмотреть глаза в глаза, невозможно поговорить по душам за чашечкой чая, но, тем не мене, хочется такой же искренности и открытости. Мне неоднократно подчеркивали, что у меня чрезмерно откровенные посты, возможно, у меня есть элементы самоистязания, возможно, меня так воспитали, но приукрашивать жизнь, запирать что-то в себе не могу и не умею, а главное, и учиться не хочу, поэтому если я кого-то раздражаю, кто-то не разделяет моих взглядов на жизнь, я неинтересна, навязчива, утомительна, держать меня во френдах из вежливости и про запас, замусоривая френд-ленту, я думаю, не стоит, я не обижусь. Я ищу гармонию, в этом году особенно сильно, я чувствую, что на правильном пути, поэтому от души хочется, чтобы рядышком были союзники, близкие люди. Так что здесь у меня немного другая политика душевная. Поэтому если не мила кому, уходите не прощаясь, тихо и по-английски, кто со мной, просто подержите за меня кулачки.

МУЗА НЮТА

Вот идет она со знаменами.
Воительница.
Венценосная.
Падает ниц Вселенная.
К ногам ее кладут президентов и авторитеты.
Нобелевские лауреаты меркнут, гаснут суперзвезды.
Классики в смятении.
Тянутся руки к ней, все ловят ее взгляд.
Улыбки, заискивание, блеск глаз, надежда…
Топот, овации, гул, приветственные возгласы.
Идет царица.
Покорительница Вселенной.
Совершенство.
Но она проходит мимо всех и идет ко мне.
Она выбрала меня.
Подошла.
Улыбнулась…
За что ты выбрала меня?
Разве мало в мире талантов?
Разве душа моя достаточно тонка? И ум достаточно остр, чтоб выбрать меня.
Не пролью я слез благодарности, но отдамся тебе.
Повелевай мной, веди меня.
Брось меня в преисподнюю.
Сожги на костре, предай публичному унижению.
Лиши меня семьи, Родины, любимого.
Лиши невинности, лиши меня рассудка,
Пей мою кровь, обезобразь мое лицо, растерзай плоть.
Только побудь со мной до рассвета.
Поговори со мной. Дай совет и подкрепи.
Я так одинока.
Только ты и я.
Одно мгновение.
Только в тебе смысл моего прихода на землю.
Ты вызвала меня из чрева матери моей.
Муза моя!
Будь со мной до рассвета.
А потом?
А потом я опять буду искать тебя в Раздолье, в Мельбурне.
В Карпатах.
В своем любимом, в своем отражении.
В его глазах, в его лоне и в его ладонях.
В каюте под камбузом, в холостяцкой квартире с голландским камином.
Опущусь на дно Татарского пролива, где лежат 280 убиенных.
Пойду в склеп искать тебя.
Загляну смерти в глаза.
Стану на край пропасти.
Без тебя жизни мне нет.
Муза моя!
Мука.
Горе и проклятье мое.
Блаженство мое.
Я его муза, так он мне сказал.

Я не давала повода влюбляться в меня. Я не хочу. Не буду. Какое место найти для тебя? В доме, в храме все места заняты. Здесь школа, здесь семья, на самом почетном месте любовь. И выше всех муза. Ну и дура ты теперь. Поверила. А он разрушил твой дом. Дом мечты с красной крышей.

Читаю письмо от него.

Ты сказала мне, что я никогда не любил и не знаю, как любят. Мне сначала было больно слышать от тебя твою правду. Но потом я понял, что ты права. То, что у нас с тобой происходит, – никакая это нелюбовь. Это игра в любовь. Попытаюсь объяснить тебе. Между тобой и мной стоят два человека, которые мешают тебе меня понять и полюбить. И хотя они призраки, они живут в тебе и не дают приблизиться ко мне. Твои кумиры сделали из тебя пепелище, а ты все равно их боготворишь. Я где-то там болтаюсь в твоих ощущениях и ценностях, как хорошая наживка, которая может украсить твой серый быт и внести разнообразие в унылую и беспросветную действительность. Пока между нами стоят Пушкин и Дали – эта игра в любовь приносит мне одну горечь. С Пушкиным я пока еще не сравнялся, а если сравняюсь когда-нибудь, ты все равно скажешь: «А Пушкин – лучше». С Дали я не конкурент. Он дал тебе то, что я не смогу тебе дать никогда. Тогда зачем все это? Ради чего мы затеяли эту игру? Если это нелюбовь. Я жесток и прямолинеен, как две рельсы железные, которые никогда сольются на горизонте в одну линию. Твою и мою. Они будут рядом. Параллельно. Я жесток в самом начале, зародыше нашей любви, чтобы не прибавилось на земле горя и не увеличилось число сирот. Лучше будет, если ты и я станем сиротами. Я залезу на верхнюю полку и выплачу свое горе, свою потерю. А ты, в очередной раз упустишь свое счастье. И превратишься окончательно в пепелище, которое будет устрашением для тебя и для родных. Теплота чувств, живущая во мне, и ты, дающая эту теплоту, – останешься во мне. Но без тебя. Без встреч, без звонков, без писем. Того, что ты дала мне, хватит на многие годы. И воспоминаний, и блаженства. И горя. Я оставляю себе только надежду на чудо. Но чудес не бывает. Я тебе сказал такую правду: нашего ничего пока нет. Есть твое и есть мое. И общего у нас нет: ни будущего, ни любви. Легче сейчас расстаться. Потом будет тяжелее.
Прости меня, я варвар. Каннибал. Людоед. Который любит свою жертву.

Или мой вариант:
ты изверг, патологический убийца, маньяк. По тебе плачет автозак и наручники. Чикатило, людоед. Разрушитель моего дома с красной крышей. Лучше бы ты утонул в скважине в Африке вместе со своим папашей.
Что происходило раньше? Мы, маленькие человечки, забирались на чердак в моем доме с красной крышей, на чердаке темно и пыльно, мы открывал окно, и это окно было в новый мир. И теперь мы не будем открывать окно в новый мир. Ты забрал у нас новый мир. Что происходит? Светит солнце и дует свежий ветер, четыре человека вдыхают аромат сада за окном дома с красной крышей. Сказывается ностальгия. Скучаю я по дому с красной крышей. Ты его у меня забрал.

Муза моя.
Оказывается, я муза у него.
Ты, который разрушил мой дом с красной крышей. Ты не моя муза. Мне все равно пусто, мне тебя хочется. Хотя бы кусочек маленький, немножечко, украдкой. Не даешь?
– Я тебя не отпущу, – прошептал, зарываясь лицом в мои волосы.
– Меня у тебя нет, – ответила я.
– Но ведь ты со мной?
– Это временно, ты же знаешь – я тебя не люблю, не могу. Ты забрал мой дом с красной крышей.
– Я буду любить за двоих.
– Так не бывает, так просто не может быть.

Звонок телефона прерывает мучительный диалог. Ты так хотел быть со мной, но я не смогла. Ты убил мою мечту о чердаке с красной крышей.
Милый, мое светлое, теплое солнце.
Прости, если мешаю тебе работать. Но уж очень хочется сказать тебе, как я счастлива. Еще я чувствую твой запах, и память тела хранит нежность твоих рук, еще звучат твои слова любви в моей душе, пройдет какое-то время, прежде чем я потеряю твое присутствие во мне. А сейчас я храню тебя и постараюсь не расплескать, не растратить эту память как можно дольше. И еще.

Я принимаю тебя таким, какой ты есть, цельным, со своими амбициями и связями, привычками и опытом. Я хочу быть с тобою на равных, чтобы позволять тебе жить той жизнью, какой ты привык жить. Надеюсь, ты понимаешь, о чем это я. Твои-мои прежние «связи». Мне будет легче проживать то время, когда ты «не со мной». Нам обоим надо сделать выбор. Идти вперед. Или оставаться в прошлом? Если построишь мне дом с красной крышей, то я приму подарок. Но жить в нем ты не будешь. Тебе нет там места. Нас свела жизнь. Жизнь начала играть в игры, мы начали играть в правила.
Вечер. Кухня. Мы сидим на диване и молчим. По одну руку прошлое, по другую руку настоящее. Прошлое хочет вернуться, настоящее – остаться. Судьба меня ставят перед выбором между ними двумя, перед тем, кому сделать больней помимо себя. И вроде не должно быть сомнений. И вроде не должно быть выбора, но слишком они дороги вдвоем, слишком. Нельзя выбирать между небом и землей, между воздухом и водой, между светом и тьмой. Такое не каждый поймет, такое не с каждым бывает. Когда надо говорить ответ – я просыпаюсь. А как выбрать между домом и ним. Дом у меня есть. Верней, был. Он его забрал. Теперь он просит: выбирай – или я, или дом. Я бы ушла от них двоих. Они слились в единое целое, и я отказываюсь сразу от двоих. Господи, ну почему нельзя двоих оставить. Дом и Дени.
Останьтесь оба у меня, со мной, во мне. Спасибо, что прошлое не возвращается в реальности, а настоящее спит на другом конце моего мозга и моей испепеленной души. А ведь он говорил. У меня не дом, у меня дворец. Знаю я его дом. Видела. Нет там красной крыши. Юрта временщика, цирк шапито, цыганский табор у тебя, а не дом.

МЕЧТА
Золушки – прийти домой в одной туфле.
Красной Шапочки – проснуться в кровати бабушки.
Спящей Красавицы – сто лет ничего не помнить.
Русалки – пахнешь утром рыбой.
Мики Мауса – уши распухли, на руках белые перчатки, но фрака нет.
Колумба – не знаешь, куда едешь, приехал – не знаешь, где ты, а поездку оплатило государство. Моя – проснуться, и чтоб все было, как до встречи с ним.

У вас когда-нибудь была очень высокая температура, но так, чтобы вы оставались в сознании? Поверьте мне, это удивительное ощущение. Мне тринадцать лет было, и я подхватила скарлатину. Проснулась, пошла в ванную, помню, еще утро такое было апрельское, солнечное, а коридор в квартире вдруг очень длинный стал, и меня от стенки к стенке ведет. А чувство во всем теле такое, будто я вишу над полом в полной невесомости, и так радостно, приятно, голова ясная, веселая. Дошла до ванной, взглянула в зеркало – а лицо белее бумаги, и именно белое, а не бледное. Мыться стала и чувствую, что, когда голову наклоняю, меня в обморок тянет. Догадалась, конечно, взяла градусник, смерила температуру, а там почти сорок один.

Дарить себя – не значит продавать. И рядом спать – не значит переспать. Не повторять – не значит не понять. Не говорить – не значит не узнать. И не смотреть – не значит не увидеть. И не кричать – не значит не гореть. И промолчать, и не найти ответа – две вещи разные. В них родственного нет. Стоять – совсем не значит не лететь. И замолчать – не значит умереть. И замереть, когда увидишь смерть, – не значит унижение стерпеть. Бежать во мрак – не значит уходить. И отпустить – не значит упустить. Не отомстить – не значит все простить. И порознь быть – не значит не любить. Сказать люблю – не значит полюбить. Сказать прощу –не значит все простить.

Сказать уйду – не значит навсегда. И не прощу – не значит никогда. Идти с другим – не значит быть чужой. И рядом быть – не значит, что родной. И без тебя – не значит не с тобой. Любить тебя – не значит, что ты мой. И ты с другой – не значит, что любим. И я с другим – не значит ты забыт. Не вместе мы – не значит не хотим. Ведь ты с другой, а значит, я с другим. И этот бред не значит ничего, и ты прочтешь – не значит не поймешь. Я не уйду, а значит никогда. Ведь я люблю, а значит навсегда.

Последние дни мои сны жгли. Этой ночью я рыбачила. Причем в непонятных лужах и без наживки. В придачу я вытаскивала из лужи какие-то элементы декораций. А в одной луже выловила последнюю большую рыбку, и там осталась одна мелочь. Что поразило? Подхожу к луже, она мутная, ничего не видно, а через какое-то время вода становится чистой и прозрачный. Каждый камушек на дне видно. И рыбе крючок можно под самый нос положить.

Все мы рано или поздно отправимся, как говорится, в мир иной. Меня ранее не пугал этот факт. Точнее сказать, я не заморачивалась по этому поводу. А сейчас много размышлений что-то стало возникать в моей головенке относительно смерти. Честно признаюсь, мне не страшно. Нет. Мне не страшен сам процесс умирания, смерть меня не пугает. Меня пугает и заставляет страдать мысль о том, как будут жить мои не родившиеся дети, кто им поможет в случае чего, кто пригреет и приласкает? Надо в гости к кому-нибудь сходить, развеяться, иначе самоедство меня до хорошего не доведет. Эх, до какой степени люди привыкли все решать с помощью криков, визгов и прочих громких проявлений собственного недовольства. Разве трудно понять, что вежливый и приветливый голос, раздающийся из трубки, способен намного быстрее с подвигнуть на решение чужих проблем, чем истерический крик, плавно переходящий в визгливый поток угроз. Я-то в любом случае только и сделаю, что вежливо. То ли люди ток-шоу пересмотрели, то ли просто посходили с ума.

Утро звонком будильника, вихрем ворвалось в подсознание. Но пока есть еще те спасательные десять минут, когда можно не открывать глаза и побыть самой собой, примеряя при этом очередную маску на грядущий день. И так продолжается изо дня в день вот уже несколько лет. Хамелеон, вот кто я в своей сущности. Мои маски меняются с быстротой света в зависимости от ситуации. Но маски всегда безупречны, так что никто не догадывается, что это всего лишь игра. Игра с окружающими, игра с собой. Маску выдает лишь пустой взгляд, но и это никто не видит.

Трудно увидеть то, что лежит на открытом месте. Безупречность в движеньях, осанке, общении – к этому привыкнуть было сложно, но я сумела. Я смеялась, когда на душе скреблись кошки, я порхала бабочкой, когда хотелось просто упасть посреди дороги. Я шутила и радовалась, когда хотелось выть от тоски. Одиночество – вот мой вечный спутник. Душа закрыта от всех под надежностью маски. Мечтала ли я, что когда-то появится он, Дени, и мягким движеньем отбросит маску с лица. Наверно. Ведь внутри я всего лишь ребенок, жаждущий заботы, бескорыстной любви и ласки. Но то было внутри, куда вход всем запрещен. Играя со многими, причиняя боль и страдание, я не чувствовала ничего. Когда-то, открытая для всех, я наивно верила во что-то светлое и высшее. Разочарование жестоко резануло по сердцу в тот миг, когда дом стал разрушаться. В тот миг дверь в душу и сердце закрылась. В тот день появилась первая маска. Сейчас я давно перестала обращать внимания на его слова, они разбиваются о плотно закрытые двери.

Он увидел меня, не маску, а настоящую сущность. Он видит меня живую под маской. Но я отвернулась от него. Он разрушил мой дом.
Утро звонком будильника опять врывается в подсознание.
Но что-то случилось с маской, кто-то узнал, что скрыто под ней.

И еще одно письмо от дедушки.

Здравствуй, милая моя Нюта.
Вдогонку третьего письма спешу сообщить тебе, чтоб не забыть, очень важную мысль, о которой забыл в первом и втором письме. Это мысль о прошлом, настоящем и будущем. В душе и в голове каждого человека уживается одновременно целая вселенная воспоминаний из прошлого, настоящего, будущего. Самому себе хочется крикнуть: «Эй, ты там, в будущем, ты не там, ты здесь, очнись». И вправду. Зажмуришь глаза. Ты маленький. Тебе 6 лет. Открыл глаза. Тебе 60 лет. Удивительная способность левитации и инкарнации живет в каждом в меру его воображения и эмоционального развития. Некоторым очень нравится находится в прошлом, и они там застревают надолго, потому что тогда были счастливые дни. Некоторые, наоборот, испытывали страх и ужас в прошлом и хотят быстрее оказаться в счастливом будущем. Мое счастливое детство оставило неизгладимый след в моей душе и райские картины: луга, поля, леса, облака, смех, улыбки, счастье, подарки. И осмысленность бытия. Как ни странно, даже в маленьком человеке четырех, пяти лет живет смысл своего предназначения. Четко помню свои старания по пению в четыре года, чтоб меня похвалили и дали конфетку. В десять лет помню цель понравиться учительнице, чтоб она меня похвалила за уроки по сочинению. В семьдесят лет сейчас смысл и цель, чтоб ты была счастливая и здоровая. Переплетение прошлого, настоящего, будущего в одной голове иногда приводит к болезни. Здесь важна гармония. Не слишком увлекаться игрой воображения. Это как настольная игра – есть правила игры, есть логические ходы, фигуры, шаги, игроки, действующие лица. Все реальное и все можно подвинуть, договориться. Но в придуманном мире договориться совершенно невозможно. Придуманный мир – это жесть. Это мрак. Берегись надуманного и придуманного, того, чего нет. Оно тебя иссушает и разоряет изнутри. Можно себе «понапридумывать» таких чудищ, что покемоны покажутся ангелами на фоне придуманных мыслей, навязчивых идей.

У меня, например, в юности был придуманный мир из глаз. Я в своем летнем домике был хозяин и сам его украшал. И обклеил стенку глазами. Глаза я вырезал из портретов. Портреты брал из журналов. Журналы брал во вторсырье. А теперь представь: ты живешь в комнате, и на тебя таращатся глаза изо всех щелей, потолка, портьер – выпученные, грустные, смеющиеся, глупые, никчемные, тюремщиков, политиков, актрис и даже животных и птиц. Через какое-то время я начал замечать что-то нехорошее со своей психикой. Я стал бояться темноты, хотя раньше не боялся. Стал раздражительным. Стал сбега́ть по ночам из дома (из летней комнаты) в поисках приключений. Пока меня старший брат не увидел в час ночи на танцплощадке в городском саду. Он заподозрил что-то неладное. Пришел в летнюю комнату, увидел вытаращенные и выпученные глаза и все рассказал маме. Не знаю, чем бы это все кончилось, но мама запретила мне иметь отдельную комнату, так как в моей юношеской голове были странные мании и фобии в виде бумажных глаз. И тогда я начал вести дневник. С тех пор я так и веду дневник.

У фобий есть исключения из правил. Так же, как и у маниакальных мыслей. У меня, например, была фобия начиная с 30 лет. Я хотел учиться в Оксфорде. Это было наваждение. Но английский язык я не учил. Денег на учебу не было. Но об Оксфорде мечтал каждый день. Что тут проще. Садись и учи язык. Готовься к экзаменам. Накопи деньги. Простой алгоритм поступления. Но нет. Английский я не учил. И деньги летели сквозь пальцы. Два раза подавал документы. Но мне даже не ответили. И тогда я начал учить английский язык в 65 лет. И когда начал готовится к поступлению в 69 лет меня взяли в Оксфорд на факультет богословия.

Это я привел два примера из своей жизни: одна как фобия, вторая как мания. Чтоб ты могла отличить фобию от мании. Потому что, если они неотличимы, тогда и запутаться легко. Это так же, как все мы играли в свой дом. Дети залезали под стол. Накрывались одеялами, накидками, делали домик из стульев, создавая свой маленький мир. Шалаши из соломы, штаб из досок, секрет свой зарыть в ямку. То есть мы создаем свой маленький мир и устанавливаем свои правила. А еще у нас было прямо увлечение по всей школе от первого до десятого класса. Надо было где-то купить молнию-застежку, она была тогда в дефиците. Взять из класса мел, написать на асфальте имя воздыхательницы, поднести застегнутую молнию к лицу и произнести слова, застегивая ее: «Завяжу, закрою тебя, Имя, и теперь ты связан со мной».

Или наоборот. Чтоб забыть: «Расстегну, развяжу, отпущу на все стороны – гуляй». И потянуть за молнию. Это невинные шалости. А были совсем запрещенные. Девчонки и мальчишки часто влюблялись скрытно и открыто. На чаще всего скрытая влюбленность становилась слишком открытой, и тогда самые отчаянные, чтоб доказать, что они «херои», поднимались по пожарной лестнице на парапет эркера школьного двора и шли по краю парапета, чтоб показать свою влюбленность. Никто не свалился и не упал, но потом завхоз вымазал солидолом все пути и подходы к парапету. И влюбленные перешли к старому способу: записки. Записки летали на всех уроках. Начиная с четвертого класса и до восьмого. Если собрать все записки за год из одного класса, то получится около ста килограммов макулатуры, а за макулатуру в то время можно было купить очень хорошие книжки, в хорошем переплете. Одна девочка в седьмом классе влюбилась в парня из девятого класса. Это была «всешкольная драма» у всех на виду, даже учители наблюдали этот сериал. То они расходились, то сходились, то не разговаривали, то «болели» подозрительно одновременно. Санта-Барбара на сто серий. Но после десятого класса его перевели в другую школу, а потом я узнал, что у них ничего не получилось, она так и осталась в девках. Хочу закончить, с чего начал. Прошлое. Настоящее, будущее. Наша память держит тончайшие ароматы из прошлого, и то, что сейчас, в сию секунду ты закладываешь в свою душу, в свой ум, аукнется тебе через много лет. Поэтому наслаждайся жизнью и будь счастливой сейчас, не потом. Потому что эмоция сейчас ценней, чем воспоминание о ней через много лет.
Меня уже зовут на процедуры. Потом еще напишу тебе.
Дед Коля.