Глава 6 том 1 (Глава 6)

СДВГ И БАР.

Мне было… м-м-м… дай Бог памяти, тринадцать? Нет, с половиной. Лето не удалось. В августе мать насильственным образом забрала меня в Москву с Волги по одной простой причине – у меня случилась любовь. Да, случилась. Избранника звали Дени, как сейчас помню, он был старше меня на один год (ерунда), но он был с паспортом, а я нет. Маман беспокоилась, и не зря, надо сказать. Дени приехал из ниоткуда. Я считала, что больше любить не буду никого и никогда, потому что он смотрел на меня своими синими глазами из-под черного чуба. У меня, кстати, комплекс по поводу брюнетов: если глянет какой–нибудь брюнет на меня нежно так из-под челки, бежать мне надо прочь «отседова», пока не задело, так что мурашки по всему телу бежали. Ну, в общем, крепко разозлилась я тогда на маман и поклялась, что вернусь во что бы то ни стало. Но не тут-то было.

Маман была непреклонна. И я была доставлена насильно папой в его машине домой в заточенье и в полное одиночество. Отобрали мобильник, поменяли пароли на компьютере, я была сама не своя, на себя не похожа. Маман рассказывает, потому что я не помню, – я рыдала, и рожа была красная от слез. У меня случился припадок. И это я хорошо помню. Вызвали скорую. А скорая недолго думая спрятала меня в детскую Кащенко на лечение.

Диагноз дурацкий – синдром дефицита внимания и гиперреактивности СДВГ, язык сломаешь. А нельзя попроще? Больна головой. Или больна мозгом. Или несчастная любовь. Что-нибудь такое, чтоб я ему могла сказать, у меня с головой не все в порядке. Я же перфекционист и у меня должен быть идеальный порядок в мозгу. А там каша-малаша и гуано. Откуда в моей голове столько гуано?

Нередко, когда в жизни человека случается какое-либо неприятное событие, он сетует на то, что в преддверии его терзало дурное предчувствие. А случалось ли вам испытывать необъяснимое, безудержное чувство счастья, которое накатывает, словно волна, без всяких явных причин, а через несколько дней случается нечто необыкновенное, о чем вы даже не могли подумать? Меня такое чувство охватывало лишь однажды. Было это много лет назад, но я помню это момент кристально четко. Был промозглый ноябрь, жуткая слякоть и противный мокрый снег.

Обычно подобная погода моментально вызывает у меня если не депрессию, то как минимум приступ ярко выраженного плохого настроения. И вот я шла по улице, мимо хмурых прохожих, в модной маминой аляске с огромным капюшоном под которым прятала длинные черные волосы, собранные в высокий хвост. И вдыхая этот запах, посреди слякоти и серой безликой толпы меня вдруг охватило необъяснимое, всепоглощающее чувство счастья безудержного, безумного. Я шла и не понимала, что со мной происходит, но мне было невероятно хорошо. И со мной навсегда остался этот армат счастья. Я давно не пользуюсь, но у меня в шкафу стоит флакон, и когда мне хочется почувствовать себя счастливой, я просто вдыхаю этот запах.

Шли дни и месяцы. В воображении моем было много головокружительного успеха и горьких разочарований. Победы и поражения, нет, поражений было не так уж много, скорее неудачные периоды, как и у всех. Взрослея, я понимала, что каждая новая любовь по своей эмоциональной окраске сильно отличается от предыдущей. Это не значит, что ты любишь более или менее сильно. Просто ты любишь по-разному. Я знаю, что скоро случится то, чего я так ждала. Я чувствую это каждой клеточкой кожи. И когда это случится, клянусь, я нарисую свой самый лучший шедевр, потому что он меня вдохновит. Наверное, то, что я написала, кажется сумбурным бредом. И прошу, не спрашивайте меня о конкретике. Это слишком тонкие материи.

***
Я люблю книги о любви. Не те, что принято называть дамскими романами, а те, после прочтения которых хочется плакать и смеяться, радоваться жизни и лететь навстречу своей любви. Я люблю тонкое описание чувств. Я люблю острые отношения между влюбленными героями. Люблю читать про любовь неоднозначную, противоречивую, назло другим, любовь, которая проходит через тысячи препятствий, сомнений и океан боли, чтобы в конце концов победить. Я люблю книжки о любви, равной которой, возможно, и в жизни не бывает. Пусть иногда она неправдоподобно идеализирована. Но после их прочтения хочется именно такой любви. Эти книги учат нас любить, как в первый и последний раз, на все сто, не размениваясь на эмоциональные подделки. Способна ли я на любовь? Вот вопрос. Не знаю. Если бы я написала роман о любви, то это была правдивая история из моей жизни. Предположим, такой сюжет.

Он из очень богатой семьи, много путешествовал, знает три языка, спортсмен и еще изобретатель. Вечно что-то изобретает. Брюнет. Голубые глаза. Спортсмен. Есть маленький недостаток. Он невысок и коренаст. Чуть ниже меня ростом, на два сантиметра. Ой. Еще накаркаю. Как ни странно, все, что я себе ни напридумываю, потом сбывается. Так было с Надеждой, она сначала мне приснилась, а потом я с ней встретилась. Эту кофту, которую дед мне подарил, я видела несколько раз в витрине магазине, но не решалась ее купить. А виртуальные очки – подарок от папы в ДЭРЭ – я осязала реально за год до подарка в виртуальной студии. Так что мои мысли надо контролировать, а то и вправду придет брюнет коренастый. С голубыми глазами.

ВЕЧЕР и ПУСТОТА

Опыт – жизненный опыт, – увы, не облегчает дальнейшего существования и отношений. С каждым разочарованием становишься все более беспринципной, эгоистичной, циничной стервой и сукой. И вот уже стерлась граница «что такое хорошо, а что такое плохо». И нет каких–то рамок, морально этических барьеров.
Кто думал обо мне? Когда я была еще совсем чиста и верила всему и всем, когда надеялась и хотела любить, когда «взлетала» при каждой влюбленности куда-то очень высоко и парила, видя все в розовом цвете, меня никто не жалел, обо мне никто не думал. Никогда. Но все же веришь, что в принципе где-то, пусть не здесь и не с тобой, бывает что-то чистое и красивое, сильное и бесконечно прекрасное.

Ты уже перестаешь ждать и принимаешь все как есть. И становится как-то легче. Вроде как и не смиряешься с одиночеством, а просто впускаешь его в себя. И оно пронизывает насквозь. И так проходят дни, недели, месяцы, годы. И ничего не ждешь. Когда все начиналось, мои теперешние отношения, мне запомнилась одна фраза, комментирующая все происходящее: «Дорогуша, ты попадаешь в болото». Я не понимала почему. А потом постоянное состояние загона и самокопание. Мне не давали расслабиться то ли прошлое, то ли опыт, то ли интуиция, то ли все вместе. Но я даже готова была поверить, что это проблемы в голове, что это рои тараканов, паранойя или что-то в этом духе. Что я ошибаюсь, и все это лишь мои загоны и бурная фантазия, с наложенным на нее перманентным неверием в людей. А я не хочу бороться.

Я слишком устала. Собственно, вот, не знаю, правильно я поступаю или нет, думаю, что да, я хочу, чтобы у нас все хорошо было, пусть даже по отдельности. Не хочу порвать с тобой, так нельзя, нужно расстаться, нельзя выкинуть кусок жизни. Этот пост для тебя, это дневник мой. Я понимаю, что моя потеря только кажется большой, я же теряю не тебя, а свои привычки, иллюзии, образ жизни. Тебя я, наверное, давным-давно потеряла, просто не хотела замечать, вообще это должно было случиться, я знаю, мне было замечательно с тобой, но ниточка порвалась, и мы жили воспоминаниями или же надеждами. Грустно, конечно, но я знаю, что когда смогу отпустить свои иллюзии, будет легче, да и ты сможешь не волноваться за меня. Сомневаюсь, что ты перестал чувствовать на себе ответственность за мои чувства. Ты разрушил мою мечту о новом доме с красной крышей.

Бабушка в Туле. Сестренка на продленке. Мама на работе. Папа на даче – уехал воевать за наш дом. Сказал, не скучай, дочь. Ткнулся в мою макушку холодной щекой и уехал. Никому я не нужна. Выползла в магазин – во дворике смутные личности в оранжевой униформе красят бордюры. Воняет краской. На солнце печет настолько, что цветки сирени повяли, запах разлагающейся сирени, и пахнет смесью краски и керосина. Когда я была совсем маленькая, на Волге в деревне Загорье жила какая-то четвероюродная тетка нашей хозяйки Тамары, мы в гости ходили. Там в сарайчике стояла керосинка, и на ней варили варенье в саду.

Запах керосина и опавшей сирени в мозг въелся. Запах был такой же. Да, сирень почти отцвела. Эта загадочная тетя Тамара, бывшая хозяйка нашего дома, мне почему-то кажется худой, хотя кроме папы ее никто не видел. А мы все еще на старой даче с продуваемой крышей. Ловлю себя на воспоминаниях о «новом, старом, достроенном, перестроенном и отстроенном доме». Это нагромождение каких-то картин стройки, шифера, досок, кирпичей и комнат.
Вот комната наша общая, но какая-то гротескная, с кривыми стенами параллелепипедом, вот кухня из бревен, но бревна новые, пахнут стружкой. Эти сны, видения с новыми и старыми домами, дачами, полуразвалившимися печами, с кривыми ступенями иногда за ночь три раза приходят и исчезают. Своей мечте о своей личной комнате и личном пространстве я не дам улетучиться как призраку и не предам свою мечту, как предала детскую мечту – убежать. Не знаю, когда появилась эта назойливая мысль – бежать. Куда бежать – знаю. Но когда – не знаю. И зачем, не совсем понимаю.

В шестом классе мой рост был такой же, как и сейчас – сто семьдесят восемь сантиметров. Когда я узнала, не так давно, кстати, что все маленькие девочки завидовали девочкам длинным, была в глубоком шоке, честно. Я была самая длинная в классе. Длиннее всех, и мальчиков, и девочек. Если сложить данную информацию с тем, что я была круглой отличницей (даже в четвертях не было ни одной четверки), можно себе представить, какая веселая была у меня жизнь. Доска, Оглобля, Брак Фанерного Завода. Вот неполный список моих прозвищ. Пишу с большой буквы, ибо все прозвища – свои, родные.

Изгалялись мальчики, конечно, самый высокий из которых был ниже меня на полголовы. Помню, ходила по улицам и рыдала – Боже, я уже никогда не буду ростом сто семьдесят сантиметров. Какой ужас. Каждый новый сантиметр в плюс воспринимался, как национальная трагедия. «Щаз» расскажу страшную тайну, никто, кроме моей мамы, не знает. Мы даже ездили в Школу роста, где все себе рост вытягивают. Там была методика по уменьшению роста.

Какой бред, Господи. Голову надо было лечить, голову. Так вот, по методике надо было много времени проводить стоя на голове. Это, видимо, и помогло моим несчастным, затюканным одноклассниками мозгам. Стоять на голове мне быстро надоело, и я решила действовать кардинально. Подошла к главному и спросила, зачем они меня травят второй год? Он так растерялся, что ничего не ответил. В этот же день все и закончилось, как по волшебству. Да, вся мудрость оттуда. И вообще, я тогда всю дорогу думала, откуда берутся нормальные парни, если в школе с тобой учатся одни покемоны. Но я никого «шибздиком» не называю, помню о тяжелом детстве, однако.

Комплекс второй. У меня зрение минус один. Для тех, кто не в курсе, как это, предлагаю подойти к остановке из оргстекла и внимательно вглядеться через последнее в окружающую действительность. Примерно так я вижу без очков. Но. Вся беда в том, что в очках я похожа исключительно на учительницу младших классов. Ибо это все-таки старшие классы. А младшие, кроме как с мамой, никаких ассоциаций не вызывают. С учетом Доски и Оглобли, получить прозвище еще и очкастой змеи мне совсем не хотелось. И поэтому я героически ходила без очков. Естественно, никого узнать я была не в состоянии. Поэтому ходила по коридорам школы с улыбкой дебила – типа незнакомые не поймут, а знакомые решат, что им улыбаюсь. Позже выяснилось, что улыбалась я все-таки не очень удачно, потому как большинство считали меня высокомерной, смотрящей сквозь людей и заносчивой теткой. Вот такая жесть.

На каникулах после пятого класса я благополучно вставила себе линзы (мама настояла), и о том, что у меня плохое зрение, практически никто не знает. Так вот, на днях я рассталась со своим последним комплексом. В общем и целом, хочу сказать только то, что все люди прекрасны, и лечить надо голову в первую очередь. А когда с головой все в порядке, есть уверенность в себе, а там будь ты хоть кривоногая и косоглазая, при наличии харизмы, уверенности в собственной неотразимости и обаяния никто этого и не заметит.

Сейчас принято считать, что ребенок, даже подросток – всегда априори не виноват, виноваты окружающие взрослые. Но это стереотип мышления. Встречаются дети порочные, лживые, злобные, безжалостные, лишенные эмпатии чуть ли не с пеленок. И они дадут фору любому потенциальному развратителю. Чучело похожее из меня выросло. Я деспотична и безжалостна к своим родителям. Я требовательна к своем двум Надеждам (учительница и «соседка этажом ниже»). Я искусный манипулятор для своих подруг, пользуюсь их слабостями и шалостями. Я искусней любого обманщика малолетних, потому что знаю кнопки и секретики, на которые надо давить пальцами и глазами. Никто еще не догадался и не увидел во мне потенциал колдуньи. Доброй колдуньи. Я же не со зла манипулирую сознанием подруг, а для развлечения, для дневника. И потом записываю. Тайком от родителей прочитала свой эпикриз из больницы. Ничего там такого нет. Просто я ребенок Индиго, и они меня пичкают антидепрессантами, чтоб я не так быстро соображала.

Где-то я прочитала, и мне понравилось. Вот наблюдения. Не мои. Чужие. Заглядывать в чужие глаза, заглядывать в чужую душу. Покопаться в сумерках и дебрях несостоявшейся любви, вожделения, страсти, стать невидимкой и наблюдать через окно чужую жизнь. Это мое любимое занятие – наблюдение. Я представляю себя ангелом-невидимкой, который летает от окошка к окошку и пристально в упор рассматривает голые торсы, лица, судьбы молодых и старых. Не только наблюдаю, но классифицирую, даю ярлыки и оценки.

С этим бы я пошла, с этой я бы обнялась, а этого бы убила. Нравится мне быть Богом. И вершить чужие судьбы. Мне за это ничего не будет, я же Бог. Или Ангел Божий. Ангелу все можно. У него нет страха летать, у него нет боязни быть разоблаченным и покаранным. Именно безнаказанность и скрытность дают мне энергию для манипуляций подружками. Они этого никогда не узнают. Я манипулирую мужчинами, парнями, мальчиками. Управляю их мужскими достоинствами силой мысли. Они прыгают, спят, смеются, вожделеют по взмаху моей дирижерской палочки. Вверх – они поднимаются на цыпочки. Взмах вниз – они опускаются на коленки.

Мои дирижерские способности оттачиваются – движение вправо, и очи их почти выскакивают из орбит, чтоб лицо прямо перед дирижером было, а глаза справа от них. Взмах влево – глаза из орбит влево, но лицо прямо. Послушные парни. Мне нравится быть дирижером мужского хора. Это меня заводит. Причем, я хорошо понимаю тайные помыслы хористов. Их Бог такими не создавал. Они сами стали такими грязными и порочными, с гнильцой в душе. Мы едим сначала крошки безвредные, пыльные, смрадные, вожделенные. Ну, прогрызть друг друга можем, каждого кавалера надкусить и бросить. Измочалить и послюнявить, покопаться в грязной чужой душонке.

В бутылку души с подсолнечным маслом можем залезть и там застрять, разглядывая гуано чужое, пахучее. А вот какую «пользу» они при этом приносят? Они бесполезны. Таких в утиль, из сердца вон. Я долго думала на эту тему и поняла, что не нахожу ни одного полезного аспекта в существовании бесполезных подруг. То есть если бы их можно было просто отменить, то ничего бы в экологической картине мира не изменилось бы. Как говорил наш учитель зоологии в школе: «В птицах есть еще и эстетическое значение». А в мышках полевых нет. Они, серые мышки, бесполезные, статисты.

Еще одно письмо от деда.

Здравствуй, моя дорогая Нюта.
Отгремели новогодние салюты и закончились рождественские праздники, начались будни, я снова в больнице на обследовании. Прошел курс лечения, и врачи хотят понимать динамику болезни. Это можно узнать только сбором анализов и обследований, которых у меня по десять штук в день. Чувствую я себя хорошо. Аппетит отменный, и врачи говорят, что у меня стабильно положительная динамика на выздоровление.

Надеюсь, скоро увидимся, так как и ты пошла на выздоровление. По-моему, сегодня обещали тебя выписать домой, по крайней мере, я слышал разговоры о выписке сразу после праздников. Вот праздники кончились, и скоро ты будешь дома. Ах. Милый дом. Когда долго отсутствуешь и уходишь из дома, потом возвращаешься, то даже запах квартиры сладкий и приятный, воздух щемяще знакомый. Все укромные уголки твоего родного гнездышка кажутся раем на земле. Хочется подойти к каждой вещи и погладить ее, хочется все обнять и поцеловать с нежностью. Когда мне было тринадцать или четырнадцать лет, я тоже вел дневник и записывал свои мысли. Они помогали мне формировать свои ориентиры и ценности. Если будет интересно, то дам тебе почитать дневники юношеские.
Мечты мальчишеские. Они немного отличаются от девичьих мечтаний. Например, в пятом и шестом классе все мальчишки грезили мореходкой. Одна мореходная школа, в которую брали сразу после восьмого класса, была в Одессе. Мы узнали адрес мореходки. Строили планы о кругосветном путешествии. Из всего класса только один стал моряком – мой друг Петька Андрейчук. Не совсем моряк, а кок – повар на рыболовецком траулере.
В седьмом классе у нас было увлечение собрать детекторный радиоприемник из проволоки, катушек, грифельного карандаша, лезвия, прищепки, изолятора, динамика. Все было дармовое, ничего не надо покупать. Динамик во вторсырье раскурочил и проволока там же. Нужно было намотать катушки две, так, чтоб одна катушка вставлялась в другую. Делали это с помощью карандашей и бумаги. Антенну протягивал от черешни к дому. Это оказалась самая тяжелая работа. Провод рвался, путался, падал. Провода соединяли скрутками без пайки. Сигнал не проходил, потому что контакты надо было зачищать. С зачищенными контактами вот это нагромождение проволок, карандашей, бумаги с динамиком сначала скрипело, потом гудело, потом завывало и – о чудо – заговорило. Радиостанция «Маяк».

Только одну станцию оно ловило, это чудо-изобретение радиотехники твоего дедушки в юношеские годы. У нас был свой дом с огородом и садом, а в саду времянка, где я летом спал один. Обиделся на всех и ушел в летнюю беседку. За что обиделся, даже и не припомню. А чаще всего от обиды залезал на черешню и там сидел и думал, как они все будут меня искать и плакать, и просить: «Коля, вернись. На́ тебе, покушай. На́ тебе это. Возьми то». Всегда любил один быть и не любил шумные компании, искал уединения, чтоб никто над душой не стоял. Не всегда получалось, потому что вокруг братья и сестры, родные и двоюродные. Но вспоминаю, что становление личности и характера было как раз где-то в тринадцать или четырнадцать лет. Может быть, пятнадцать. Тогда хотелось убежать из дома, наделать глупостей, стать знаменитым, совершить геройский поступок. Но надо было учиться, сдавать экзамены, помогать родителям воспитывать младших сестер Любу и Марию.
А еще у нас хозяйство было: две козочки (козла не было), пятнадцать кроликов, двадцать курочек и тридцать соток огорода, который надо культивировать для сбора урожая. Но самое яркое воспоминание – это черешни. У нас было пять черешен, и все разного сорта, разного цвета, разного размера и формы, разного созревания, начиная от самого раннего мая до позднего июня. Черешня – это сказка детства. Это целый мир. Со своими драмами, влюбленностями, шалостями, путешествиями и приключениями. Сколько эмоций осталось там на черешнях: угловая, средняя, маленькая, горькая, поздняя.

А еще в соседнем дворе рос роскошный столетний каштан. Он был, наверно, самый старый во всем городе Бориславе, где я родился. Какие там каштаны были – царские. Мы с друзьями делали всякие поделки из каштанов и даже продавали их на центральной площади. О каштане я написал в своем дневнике и о черешне написал. Как-нибудь, если захочешь, прочитаешь. А еще я учился музыке и брал частные уроки. В музыкальную школу я не ходил. Меня учил композитор и регент церковного хора Никифор Акимович. Он получил образование еще при царе до революции, у него борода как у Деда Мороза, и прожил он сто один год. Он учил меня музыке, пению, сольфеджио, на клавире и готовил из меня регента церковного хора. В шестнадцать лет он первый раз разрешил мне дирижировать во время службы церковным хором, исполнявшим хорал Бортнянского «Отче небесный. Боже Могучий».
У меня до сих пор дрожь волнения по всему телу, как я мог не испугаться и не испортить все. Просто он был хороший учитель, который всегда рядом и поддержит. Очень важно иметь рядом хороших учителей, которые тебя направляют и поддерживают. Я надеюсь, у тебя хорошие учители по живописи, в жизни, в школе, в семье. Последние дни я часто думаю о тебе, о твоем недомогании и твоем будущем. Мне нравится, что у тебя есть четкое представление о жизненных ориентирах. Ты можешь отличить главное и второстепенное. Ты отметаешь то, что сейчас тебе не актуально. А самое главное сейчас – это разобраться с собой и со своим здоровьем. То есть привести в порядок свои мысли, успокоить эмоции, вылечиться от неврологического недомогания, приобрести душевное спокойствие. Мне кажется, что если в душе будет спокойно и убежит всякая тревога – тогда и ты станешь здоровой. Береги свою душу от волнений и соблазнов. Береги свою голову от дурных мыслей. Ограждай себя от тлетворного влияния пустых и болтливых подружек. И ты увидишь, как твоя душа оживает, расцветает, мысли будут радоваться юности, светлому будущему. Я молюсь за тебя.
Да благословит тебя Господь.
Твой дедушка Коля.

Папа сказал мне вчера в кухонном вечернем разговоре что у меня в голове мыльные пузыри. Ха-ха, как легко почувствовать себя ничтожеством. Нужно просто поговорить с папой. Завтра выезжаю в Конаково, может, станет лучше. Если есть кто из Конаково – погуляйте меня немножко. Нет-нет, я не боюсь одиночества, просто интересно: куда нормальные парни подевались? Я получаю вопросы типа:
– У тебя бессонница? А в чем она проявляется?
Или:
– Я хотел бы у тебя спросить – например, если бы я был девушкой, ты бы со мною стала разговаривать?
Или:
– Почти закончили ремонт, наверно, скоро мебель перевезут.

Голову взрывает все происходящее. Нет, с девочками определенно лучше. Ты злишься, укоряешь меня, ты говоришь, что я злая и нехорошая. А я просто растерянная. И знать не знаю, что творится в твоей голове и что там сотворится в следующую секунду. Я боюсь тебя, боюсь твоей непредсказуемой реакции. Так что, если ты не понимаешь – я вряд ли смогу объяснить. Остаться друзьями? Развести маленький огородик на остывшей лаве угасших чувств? Нет, это не для нас. Так бывает после мелких интрижек, да и то получается пошловато. Любовь не пятнают дружбой. Конец есть конец. Ты отобрал мою мечту: дом с красной крышей. Я хочу жить. Не вздрагивая, не оглядываясь. Я хочу жить так, чтобы мое дыхание было глубоким, ровным. Я хочу жить так, чтобы каждая ночь была наполнена здоровым сном, а не вскрикиваниями из постели и замиранием сердца. Я хочу жить так, чтобы каждое утро начиналось с чистых и добрых мыслей, а не давило на черепную коробку стотонным грузом. Я просто хочу жить.

Чердак с красной крышей

В какой-то момент, даже не помню, когда точно это случилось, – помню только, что летом, лет десять мне было, мы с подругой обнаружили отличный чердак. Подруга жила на пятом этаже, и дверь ее квартиры была как раз рядом с заветной лестницей, ведущей на крышу. Так вот, над люком, в который упиралась лестница, был маленький домик, почти как у Карлсона. Там мы и обосновались. Долго и заботливо вычищали его от песка и голубиных перьев, сооружали какие-то малюсенькие лавочки из досок и кирпичей.

А вокруг была огромная плоская красная крыша. Даже воздух там был особый, и чувствовалось в нем небо острее. И мы ощущали себя обитателями огромного летающего корабля, плывущего над родным городом. А рядом были другие корабли, на которых порой мелькали свои матросы. Дух захватывало, и голова начинала кружиться – и мы жались сначала к стенкам нашего домика, потом к вентиляционным трубам, а там и до самого края добрались. А внизу были люди, знакомая улица, знакомые деревья. И ведь никто из них даже не подозревал, что мы смотрим на них, внимательно, пристально, особо. И от этого в груди рождалось непередаваемое ощущение счастья и трепета.

И вот там у меня родилась мечта о собственном доме с красной крышей. Я рассказала своей подруге. И мы начали мечтать о собственном доме с красной крышей.
Это был целый мир, куда мы потихоньку стали приглашать наших близких друзей. Как-то мы были там с моим братом Димой, гуляли по красной крыше, и я на ходу сочиняла ему самые разные истории. Некоторые герои этих историй были придуманы еще раньше, дома, некоторые возникали и оживали прямо здесь, именно в этом небесном мире. И мой брат (сколько ему было тогда? Двенадцать?) верил мне, когда я рассказывала ему, что вот сюда по вечерам приходит Спиноза, а прям тут и сейчас сидит невидимка Карлсон.

Мы бывали там и в жару, и в дождь, а потом и зимой. Когда выпал снег и местами образовался лед, мы раскатали эти маленькие катки и целыми днями пропадали на крыше, скользя и веселясь среди белых искр. Иногда, правда, эти самые искры, легкие и пушистые, мы сбрасывали вниз, на телефонную будку – вполне безобидное хулиганство – и тут же прятались за красным карнизом. От этого тоже возникало особое ощущение баловства и какого-то лукавства, тайны какой-то, что ли. Особый, необычный, радостный, искренний и неподдельный то был мир. Мир, который мы сами придумывали, который рождался на наших глазах, из нас же самих. Мир детства, обостренный ощущением высоты и тайны, – взрослые поначалу даже не подозревали о том, что он существует, что он есть у нас.

Но то, что для нас было высотой, небом и восторгом, стало для них опасностью. И то, что для них было здравым смыслом и очередным запретом, для нас стало утратой особого мира, особого взгляда. Здесь я впервые ощутила себя крылатым ангелом, который может через открытую форточку наблюдать чужую жизнь. Изучать, задерживаться, помогать, корректировать, вершить судьбы через открытую форточку души. У меня это получалось неплохо, потому что у подружки дух захватывало, когда я ей рассказывала про каждое открытое окошко и про того, кто живет за окном. Она мне верила. Потому я была очень убедительная и рисовала картины в красках.

Дорога на красную крышу оборвалась, люк заколотили, а мы свыклись с «земной» жизнью. А когда однажды через пару лет снова довелось попасть на чердак, ощущение пустоты, холода и неуютности вымело нас оттуда насовсем.
Я не хочу тебя видеть. Более опустошенной уже быть невозможно. Не в плане стрессоустойчивости, а в плане эмоций и чувств. Я никакая, я просто никакая.
Я кончилась, и я опустошена. Ничего ни к кому не чувствую. Ни дружеского, ни тем более романтического. Я сама себя гуляю. Я сама себя танцую. Но сама себя не понимаю. И, наверное, даже знаю не до конца. Желаю снова танцевать до бессилия без тебя. Только я и музыка. И плевать на взгляды и прикосновения. Мне просто никак.

Я обязательно отсюда уеду.
Мне снился дождь. Теплый, чистый дождь. Я стояла под ним, или шла, или мокла, не помню. Помню, как чувствовала его. Но это под утро. Не спать полночи – это безумие. Мне кажется, так сходят с ума. Мысли мечутся в лабиринте непонимания, и каждое слово, кинутое в адрес друг друга, загоняет и наслаивает все больше проблем и дум. Это как расширяющаяся спираль бесконечная. А через два часа ты уже не можешь вспомнить ничего, и остается лишь смысл, и, как правило, совсем не тот, что хотели донести. Как воспринимаются слова? Они додумываются, искажаются, переосмысливаются, нагромождаются разными логическими цепочками – и все, на выхлопе осадок. Это непонимание, паранойя, страх, неуверенность в себе.

Все, что происходит, – усталость, ненависть и острое чувство, что там меня не ждут, в этой комнате, в этом длинном коридоре желтого цвета и с множеством синих дверей с номерными знаками.
Дома начинаю грустить, все такое родное и свое, что ты, приехав, понимаешь, что через какое-то количество часов ты уедешь опять. Скучаю по дому, по своей комнате, кровати, страусам, по папе с мамой, Асе, кошке, балкону, по любимому балкону. Все, что есть у меня там, этого нет у меня. Иллюзия того, что есть у меня. Всего этого нет. Я часто думаю о том чувстве, которое мы называем любовью. Можно любить природу, животных, весь мир, всю Вселенную. Любить и радоваться. Эта любовь доставляет удовольствие от соприкосновения с прекрасным. Наслаждение – от понимания, что ты – частичка этого мира. А значит, так же прекрасна. Эта любовь взаимна. Потому что все вокруг тебя вибрирует в унисон, наполняя, заменяя, гармонируя. Почему с людьми все не так? Мы не живем в гармонии постоянно. Только мгновениями мы ищем то, что не в нашем воображении существует, а в реальности.

Мы пытаемся любить другое мыслящее, чувствующее существо и надеемся, что оно думает так же, видит то же. Но реальность такова, что мы не должны думать одинаково, жить одинаково. Наверное, только понимать друг друга – необходимое условие любви. Понимать, принимать, доверять и уважать. Как зальет тоска половину груди, и прошепчешь смерти – «уйди, уйди», обещаешь – встану, говоришь – совью норку маленькому муравью. Вся большая жизнь за такой размах, потому что камень в груди размяк, потому что хочется ног в росе, потому что хочется жить как все. Убаюкать боль, отцепить балласт, у меня дефицит беспричинных ласк.

Я женственна и нежна, одинока и печальна и, вместе с тем, цинична, эпатажна. Веду дневник, чтоб повысить серотонин. Мне нравится писать. А тут еще врачи рекомендуют – записывай, анализируй, изучай, сравнивай. А как сравнишь себя сегодняшнюю и позавчерашнюю? Записала и сравнила. Потому что не помню. Я не помню, что вчера заглядывала в чужие окна. Я же невидимка. Никто меня не осудит. Никто меня не видит. Я пристальный наблюдатель, вожделенный следопыт. Все мне интересно, кто это за окном. Внутри комнаты в доме с красной крышей. Вчера это другие окна, завтра третьи, и так каждую ночь. Интересно, это у всех такие видения, или только я одна такая во вселенной любопытная, похотливая и жадная шпионка чужих жизней и судеб. Уж я бы распорядилась по-своему с их судьбой.

Мне бы хотелось, чтобы у меня было такое место, где я могла бы сидеть и думать до бесконечности, чтобы меня не касались никакие внешние проблемы и даже радости. И это место у «соседки этажом ниже». Конечно, я не собираюсь там постоянно жить, но иногда хочется поселиться там навечно. Хотелось бы просто изменить что-то, поменять пластинку или еще что-то. Но не знаю, что. А иногда время хочется остановить, чтобы жизнь остановилась, не текла, не шумела так каждую минуту, даже секунду. Не хочется упустить чего-то важного.

А иногда хочется понять, что все можно и никуда не спешить. Все спокойно, ничто не произойдет, не изменится, но ведь так не бывает. Чего я хочу еще? Чтобы был человек, который всегда рядом, всегда тебя понял. Чтобы даже молчание было не лишним, понимающим. Я не знаю, как описать. Но чтобы чувствовать себя до безумия счастливой, свободной, мне кажется, даже на время. Мне все равно. Если бы был такой человек рядом.

Даже Надежда и Сиротка меня не понимают. Они все еще меня ревнуют к Дени и смотрят на меня как на провинившуюся двоечницу. Раньше мы так молчали уютно и хорошо. Сейчас какая-то напряженная тишина, звонкая, липучая. Не люблю я такую тишину гнетущую. И папа придумывает предлоги чтоб не отпускать меня к «соседке этажом ниже». А ведь так хорошо все начиналось, с понимания, с погружения, гармонии. Я верю, что вернутся гармония и тишина. Я буду сидеть у окна и смотреть на крыши, Сиротка будет мурлыкать, а Надежда будет молчать, и я буду молчать. Сердце устает замирать от ожидания, в котором проходит твоя жизнь неизвестности. А калейдоскоп медленно крутится дальше, и стеклышки складываются в портрет интернет-феи, растворенной в любви. Все дневники и стихи об этом.

Живешь себе, живешь.
Ешь, спишь.
Встречаешься с друзьями.
И так по циклу.
А потом вспышка.
Мозг взорван.
По позвоночнику ежечасно гуляет волна
И колет миллионами иголочек.
Дыхание сбивается с ритма.
Жар, головокружение.
Адреналин пульсирует
В каждой клеточке тела.
В низу живота «бабочки».
В голове теплый ветер.
Перед глазами его глаза,
И ты ныряешь в него, а он в тебя.
И так глубоко, что обратно не можешь выбраться.
Мне настолько уютно,
Настолько тепло и счастливо, что я хочу уснуть.
Я, наверное, навечно усну.
В тишине.
У соседки этажом ниже.
И никогда не проснусь.

Эпилог.

От княжны Мещерской Нюта получает некоторое наследство в виде фамильной драгоценности. А от любимой преподавательницы Надежды Александровны она получает удивительную способность чувствовать картины ладошками и транслировать увиденное. В фантазиях она придумала себе очередные новые фобии, которым посвящает свои записи в дневнике и свои удивительные картины воображаемого мира камней и метеоритов. Нюта на грани раздвоения личности. А Дени на службе армейской попадает на больничную койку. Нюта больная, повзрослевшая барышня восемнадцати лет, готовится к новой семейной жизни с Дени Миллером. Об этом второй том романа Нюта.