Ниночка

Ниночка стояла у окна и смотрела на улицу. На улице крупными хлопьями шёл снег, заботливо облепляя деревья, машины и прохожих. Маленькие бирюзовые часики на её худенькой правой руке сообщали: до занятия оставалось ещё двадцать минут. Она достала из рюкзака маленькую книжечку с задачами по линейной алгебре и начала решать непройденные ещё задачи и примеры. Числа с буквами согласно выстраивались в ряды, столбцы, перемножались лёгким движением руки, и с прозрачной ясностью возникал ответ. Нине казалось, будто она обладает особой магией символов, и оттого она чувствовала себя очень счастливой. Пять минут. Ну, вот и аудитория освободилась. Зашумели, зашоркали студенты, переходящие в другие аудитории, другие корпуса. Вот и преподаватель. Преподаватель математики Павел Петрович. Ниночке очень нравился Павел Петрович. Нравились его занятия: на них всегда можно было узнать столько нового, спросить, что угодно — что интересно, о том, что волнует; нравилось, что можно, не боясь, высказаться и даже поспорить с ним. Павел Петрович рассказывал вдохновенно, любил, когда ему задавали вопросы. Его глаза азартно загорались, и он увлечённо отвечал. Нине это в нём нравилось. Только остальной её группе Павел Петрович категорически не нравился, слыл придирой и старым брюзгой, помешанным на математике. Павел Петрович был не так уж и стар: ему было сорок лет. Одевался он всегда официально: в чёрном костюме-двойке и белоснежной, всегда идеально выглаженной рубашке, с блестящими серебряными запонками. Его движениям была присуща какая-то особая мягкость, подобная тому, как манжеты рубашки прилегали к его запястьям.
Белая манжета порхает над доской (пиджак он обычно снимал и вешал на спинку преподавательского кресла), и выплясывают символы не то громкий марш с литаврами, не то шутливую польку…
— Кто-нибудь знает ответ? — поверх своих овальных очков спрашивает Павел Петрович, сидя в кресле.
Непременно поднятая Ниночкина рука.
— Нина, подойдите ко мне, — и через некоторое время. — Верно. Кто-нибудь ещё?
Прозвенел звонок. Маленькая книжечка с волшебными символами алгебры покорно легла в коричневый кожаный рюкзачок, после застёгнутый быстрым движением руки в бирюзовых часах. Шорох и возня — Ниночкина группа словно очнулась ото сна.
— На следующем занятии контрольная!.. — успевает прокричать вслед Павел Петрович и сам, размеренно, без лишних движений и шума, выходит из аудитории прочь.
Ниночкины башмаки звонко отбивают восьмые по бетонной белой лестнице.
— Да он явно к тебе не ровно дышит! — нагнали Нину на лестнице Катя и Светка.
Нина промолчала.
— А я слышала, что у него есть жена, и она тоже работает здесь преподавателем, — продолжала Светка, поравнявшись с Ниной. — Ещё у него есть дочь нашего возраста, говорят, она в Англии учится.
— Хотела бы я быть его дочерью, — вставила Катя.
— Ладно, девочки, мне пора, до завтра, — сказала Нина, поспешно перейдя улицу и свернув за угол.
Она терпеть не могла сплетен о ком-либо.
Нина шла вдоль дороги по мягкому снегу. Деревья, будто принарядившись к Новому году, стояли в сверкающих снежных хлопьях, провожая Нину домой; в кисельном небе томно плыла луна.
На следующий день на улице потеплело, снег радостно переливался в лучах солнца. После занятия, как только прозвенел звонок, Павел Петрович подозвал Нину к себе. Катя и Светка многозначительно переглянулись.
— Нина, мне нужно с Вами поговорить, пройдёмте в мой кабинет.
Кабинет Павла Петровича был небольшим, однако очень уютным и красивым: стол и шкафы были новенькие, из крашенного, цвета ореха, дерева, стол был завален бумагами, а в шкафу, дожидаясь заботливых рук, аккуратно стояли книги.
Нина, не успев ничего сказать, оказалась прижата к стене со спущенными трусиками. Скользкие Нинины пальчики судорожно перебирали большие пальцы Павла Петровича, кольцом сомкнувшие её тонкую шейку.
— Тише, тише, — шептал Павел Петрович ей почти в ухо, мёртвой хваткой стискивая её шею, почти вплотную прижимаясь к её телу, расстёгивая брюки.
Ничего не понимая и отказываясь верить в происходящее, Нина ощущала мягкое тело Павла Петровича, его быстрое дыхание, обдающее жаром её лицо. Острая боль в голове расширилась в пространстве. Ватный шум в ушах превращался в колкий визжащий писк, острые стеклянные осколки. Твёрдость стены, шероховатость настенной краски, ослепительная белизна потолка.
В небольшом кабинете, обставленном мебелью орехового цвета, недалеко от входа, напротив шкафа с книгами, возвышающегося до потолка, мужчина занимался сексом с девушкой, прижимая её к стене и крепко держа за горло; девушка закрыла глаза и вцепилась руками в стену.
Закончив, Павел Петрович взглянул на Нину: голова послушно повисла, как только он разжал пальцы, обмякшее тело упало на него, соскальзывая. Подхватив её, он быстро, скинув на пол бумаги, положил её на стол.
Сине-багровое немного раздутое лицо вызвало у Павла Петровича тошноту. Он быстро вышел из кабинета, заперев его.
Мёрзлая земля, покрытая снегом. Снег всё шёл и шёл, лез в уши, мозолил глаза, залеплял очки. Выкурив сигарету, Павел Петрович сделал звонок.
— Да? Не волнуйся, Пашка, всё путём будет. Ну, давай её сюда.
Слушай, ну, ты это… Красивая…
Белый цвет лица делал Нину похожей на миниатюрную фарфоровую куколку, если бы не синяя шея и синие пятна на руках.
— Н-дааа… Как-то случайно вышло, говоришь?.. Да… Ну, что сделано, то сделано. Не волнуйся, всё путём будет.
В просторном светлом кабинете с видом на Одер в мягких кожаных креслах напротив друг друга сидело двое уже немолодых мужчин.
— Ну что, Павел Петрович, мы с Вами договорились, — один из них собирал бумаги в свой дипломат, собираясь уходить. — А это — Ваша дочь? — вдруг спросил он, указав на портрет девушки с тонкими чертами лица и длинными волосами, собранными в косы, в рамке на столе.
— А, это моя лучшая ученица, Ниночка Вострикова.
И, немного помолчав, сочувственно добавил:
— Жаль, погибла.
— Даа… красивая.