Подруги

– Тянись! Теперь тужься! Тужься! Еще! Давай-давай, милая, знаю, что больно! Такова уж наша женская доля, все через это проходили. Вот… головка показалась! Еще немного! Выходит! Весь выходит! Еще немножечко, тужься!

Молодая мама – женщина лет двадцати пяти – едва могла сдержать крик боли, то и дело комом подкатывающий к пересохшему горлу и отчаянно, подобно накатывающей на берег морской волне, стремящийся раз за разом вырваться на свободу. Ей помогали принимать роды две женщины. Одна была акушеркой, сейчас встревоженно суетившейся рядом с роженицей – и на вид впервые встретивший ее человек дал бы ей лет сорок, едва бросив свой мимолетный взгляд на осунувшееся от постоянного недосыпания лицо и впалые карие глаза, хотя ей едва миновал третий десяток. А вторая… отливающие золотистым цветом солнца и будто слегка прозрачные волосы второй женщины точно развевались в эти мгновения на невидимом обычным людям ветру, повинуясь воле протекающих через нее энергий, а небесно-голубые глаза излучали терпение и доброту; белоснежное платье, напоминающее сказочно-пышный свадебный наряд, лишь дополняло и подчеркивало ее красоту. Руки этой второй женщины, столь напоминающей своим обликом юную царственную невесту, были в эти мгновения устремлены к роженице – и ярко вспыхивающие искорки света то и дело слетали с них и плавно, точно падающие с неба зимние снежинки, садились на ее животик, из которого вот уже совсем скоро должен был полностью показаться новорожденный младенец. Ни роженица, ни акушерка не видели в эти минуты этой таинственной незнакомки, ибо глаза человеческие слишком незрячи, чтобы замечать то, что подвластно только лишь духу. Но это нисколько не смущало невидимую гостью – ведь природа ее миссии была настолько благородна, что жизнь ради ее исполнения уже была наивысшей наградой. Свет, лившийся сейчас с ее рук по невидимым тонким нитям к матери и ребенку, ткал незримую обычному смертному существу пурпурную сферу, которая будто щит закрывала собой мать и дитя. На лице голубоглазой блондинки играла улыбка, а щеки за время работы уже успели покрыться румянцем.

Жизнь вступала в свои права. Младенец вот-вот готов был родиться.

***

Женщина в черном балахоне и платье, напоминающем собой траурный наряд недавно простившейся с мужем вдовы, аккуратно перешагнула через порог, едва не зацепившись за ручку двери висящей на спине и закрепленной за поясом косой. Шикнув на бросившуюся под ноги кошку, которая уже вот-вот собиралась замяукать и нарушить тем самым столь любимую этой женщиной тишину, гостья огляделась по сторонам и неспешно достала из кармана своего черного будто сама ночь наряда внушительной толщины книгу.

Эта, как в жизни обычно и водится, совершенно нежданная обитателями сего заведения гостья нисколько не боялась быть обнаруженной. Собственно говоря, обнаружить ее присутствие и могли как раз разве что кошки и иные подобные им живые существа, еще не утратившие связь с тем, что многие смертные люди называли до момента своего возвращения в него «иным миром». Еще раз перечитав одну из страниц обернутой в черную-коричневую кожу книги, эта зеленоглазая брюнетка медленно кивнула, будто удостоверившись в правильности выбора времени и места, взглянула на висящие на ее руке костяные часы, и не спеша зашагала вглубь по коридору.

Живущие в этом доме престарелых – знай они заранее, что за гостья наведалась сегодня в их дом, – помчались бы как угорелые прочь из этого ставшим траурным места, попутно осеняя себя всевозможными крестными знамениями в странной надежде на то, что они, эти самые знамения, могут изменить ими же самими сложенные за много лет своей жизни судьбы. Гостья в черном знала об этом – и сей факт уже долгое время не вызывал в ней ничего иного, кроме как грустной усмешки. За бесчисленные эоны несения своей суверенной службы она уже успела привыкнуть к подобному отношению со стороны людей – и оно перестало тревожить нашу гостью. В конце концов, для нее это была самая обычная – и единственная возможная – работа, и гостья старалась исполнять ее как можно более щепетильно и тщательно.

Может быть, именно в связи с этим ее отношением к своим прямым должностным обязанностям, она сейчас решила лично проститься с каждым из пожилых пенсионеров, мирно спящих в эту полночь в своих запертых от посторонних глаз комнатах. Она тихонько поднялась по холодной каменной лестнице на второй этаж в спальные покои, стараясь не наделать лишнего шума своими коваными черными блестящими сапожками или не задеть очередной предмет местной бытовой утвари покачивающейся за спиной и отливающей матовым светом косой, и начала обход комнат. Она тихонько обнимала спящих людей, силясь запечатлеть в своей памяти их лица и услышать биение их еще пока живых сердец.

Двоих из нескольких десятков – очень достойно проживших свои земные жизни – она обняла так крепко и так долго держала в своих объятиях, что эти их бьющиеся сердца остановились еще во сне, увлекая за собой души своих носителей в странствия по лабиринтам иных миров. Этим двоим, можно сказать, повезло – они ушли раньше тех, кому через несколько десятков минут жизнь на краткое время покажется адом. Это были самые достойные люди из числа всех обитающих здесь – и потому согласно отданному для черной гостьи на сегодняшний день распоряжению их уход должен был быть максимально безболезненным.

Поцеловав этих двух, гостья взяла в руки вечно носимую с собой толстую книгу и ловко открыла ее на последней странице, которая в это самое мгновение материализовалась и сама собой добавилась в книгу будто бы из ниоткуда. На этой новой странице уже были записаны золотыми буквами два имени ее недавних возлюбленных – в отличие от множества серых и почти черных по цвету имен, мелко испещрявших несколько предыдущих страниц этой хроники.

Удовлетворенно покачивая головой, гостья в покрывающем ее голову черном балахоне продолжала свой ночной обход до тех пор, пока на носимых ею костяных часах не высветилось время «полночь». Тогда, будто спохватившись, она сняла со своей спины вечно носимое с собой оружие, подошла к электрическому распределительному щитку и что есть силы пару раз чиркнула по нему лезвием косы. Внутри щитка что-то вспыхнуло, заискрилось, искры побежали по проводам, возникшее пламя перекинулось на обои стен, затем на предметы утвари, жадно насыщаясь кислородом. Спустя несколько минут заполыхал весь этаж.

Смерть вступала в свои права. И никто не мог избежать ее крепких объятий.

***

– По данному мне праву да будет тебе дарована жизнь! – нежно шепнула голубоглазая женщина в белом, целуя новорожденного младенца в лоб.

– По данному мне праву тебе суждено уйти со мной через несколько земных минут, – холодно-отчужденным голосом произнесла нежданно откуда возникшая зеленоглазая гостья в черном, встав рядом с младенцем и опершись двумя руками на косу – будто страж, верно берегущий вверенное ему сокровище.

Взгляды двух женщин пересеклись.

– Вот это встреча! Что за нелегкая тебя принесла? – удивленно глядя на черную гостью, произнесла гостья в белом. – В моей книге записано, что этот милый ребенок должен родиться ровно через две минуты и тридцать три секунды.

– А в моей указано, что он должен умереть через четыре минуты и сорок шесть секунд. Так что ты уж меня извини, но… боюсь, что тебе вместе с его родителями придется созерцать, как он медленно умирает от кровоизлияния в мозг, возникшего вследствие тяжелых родов и родовой травмы матери.

– Вот странно… – печально посмотрела на малыша белая гостья. – В чем же тут смысл? Ты можешь повременить минутку, я попробую уточнить этот вопрос?

– Повременить не получится – у меня инструкции, сама знаешь. Допускается только в исключительных случаях – а это, к сожалению, не таковой.

Белокрылая женщина в свадебном наряде закрыла глаза и подняла голову вверх, как будто вслушиваясь в неведомую потаенную музыку, наполнявшую с начала творения все мироздание и доступную лишь посвященным.

– Да, все действительно так, – сказала она спустя секунд двадцать. – Такой быстрой смертью душа этого ребенка должна искупить существенную часть совершенных в прошлой жизни ошибок, а для родителей это горе станет по плану связующим узловым моментом, который поможет преодолеть прошлые взаимные обиды, чтобы впоследствии стать крепкой и дружной семьей, в которой душа этого ребенка сможет родиться вновь – и на этот раз уже жить счастливо.

– Ну вот, – удовлетворенно кивнула гостья в темном одеянии. – Как видишь, никаких ошибок нет и не предвидится. Неисповедимы пути, сама знаешь.

– Ну да… – улыбнулась белокрылая женщина. – Столько милых невинных малышей мне доверили сопровождать в этот мир.

– А мне сопровождать столько грешников прочь из него, – хмыкнула ее коллега. – Ну что, ты готова к очередному испытанию смертью? Встань рядом с родителями, обними, чтобы они твое присутствие хоть душой почувствовали, им правда же будет сейчас нелегко.

– Какая ты у меня сострадательная в последнее время стала, подруга, я прямо диву даюсь! – толи в шутку, а толи всерьез заметила Жизнь.

– Это все годы… – философски ответила Смерть. – Что они с нами, женщинами, делают!

***

Две женщины – в белом и черном одеянии – сидели на скамейке у городского пруда и смотрели на проплывающих по нему лебедей.

– А помнишь того юношу – физика, который еще все про третий закон кармы Ньютона шутил, и про смысл жизни, вселенной и всего такого, – и у него он неизменно равным сорока двум получался? Вот за что ты его забрала тогда в таком юном возрасте? Ему бы еще жить и жить.

– Не за что, подруга, а почему. Он бы из страны через несколько лет прочь уехал, в военный концерн вошел, на спецслужбы зарубежные работать начал – и такое бы оружие помог создать, что ты, моя коллега, вздрогнула бы. Вот и пришла мне разнарядка забрать его раньше времени, чтобы и ему помочь, и миру этому.

– Ну… допустим, – не унималась с расспросами Жизнь. – А вот девчушку ту, Полинку, которую два амбала изнасиловали, – почему ты позволила им ее потом убить? Ведь рядом же с ними тремя стояла и молчала. Я до сих пор забыть не могу, с каким трудом я помогла ей появиться на свет вне пределов роддома, когда залетевшая по пьяни мать ее рожать стала.

– А вот как раз потому, что семья у нее такая была, в которой ей бы дольше десяти лет не прожить было. Самоубийством бы все кончилось, понимаешь? А это такой грех, что коль на душу возьмешь – век отмываться будешь. А теперь она через страдания прошла, мученицей стала, ей в новом мире проще будет намного – это же не Земля, другая цивилизация для нее теперь предназначена. А с этими уродами двумя я, кстати говоря, хорошую шутку тоже сыграла – одному через год водки паленой подсунула такой, что печень не выдержала, а второй в люк канализационный упал, которой совершенно неслучайно в тот день открытым оказался. Мне потом по секрету сказали, что для этих двоих новых рождений больше не предусмотрено, так что их роды тебе больше принимать не придется, не переживай.

– Ну, знаешь… – не унималась любопытствовать Жизнь, – а вот войны ты зачем устраиваешь? Жатвы тебе хочется, страданий людских испить?

– Дак это ж не я, – улыбнулась Смерть. – Это люди сами. А мне что остается? Мне знаешь, какие длиннейшие списки в каждый из таких дней присылают? Я их прочитывать то едва успеваю, а тут уже идти и исполнять надо! – засмеялась она. – Я уж каких только смертей не повидала – и умных, и глупых, и отважных, и неважных, и самопожертвований даже… правда их все меньше в последнее время становится. Мельчают люди, и жизни их мельчают, и смерти их становятся малы, – философски заметила Смерть и подняла вверх косу точно в назидание.

– Да, – грустно согласилась с ней ее коллега. – Люди, к сожалению моему, смертны. А как ты думаешь, подруга, есть ли что-нибудь такое, что ты не сможешь забрать из этого мира?

– Идеи, наверное, – ответила Смерть после минутных раздумий.

– И мечты, – добавила Жизнь. – Те, что больше отдельно взятого человека.

– Да, – согласилась с ней Смерть. – Те, что большие.

26.07.2017