Ящик пандоры (Глава 1)

Кража
— Поздравляю, господа! Нас обокрали!
Родственники дружно схватились за сердце.
— Что пропало?
Первой, как всегда, опомнилась Верка.
— Да в том-то и дело, что ничего, кроме бабушкиного ящика!
— Как бабушкиного ящика? – переспросила сестрица, а Маргошка решила уточнить:
— Это тот самый пресловутый «ящик Пандоры», который бабуля ото всех прятала?
— Он самый. – признала я.
— Песец. – сказал Стас, — Бабуля этого не переживёт. Тётя Слава, а ты полицаев вызвала?
— Полицаи были во время войны! – поправила я, — Естественно!
— А что за ящик? – спросил Феликс, — Что в нём лежало? И точно больше ничего не пропало? Ты внимательно всё осмотрела?
— Я старалась лишний раз ничего не трогать до приезда оперов. Но как будто ничего. Смотри, это – настоящий Караваджо! Стоит немеряных денег! Но его не взяли! Бабулины награды и вовсе лежат на виду – и тоже их не взяли. А вы знаете, сколько сейчас стоят советские награды? Вы новости смотрели, как Героя Советского Союза зарезали из-за наград?
— Нет, не смотрели. – ответил за всех Феликс, — Я телевизор вообще не смотрю!
— Да! Кроме дебильных «Симпсонов» и ещё более дебильных «Уральских пельменей»! – не удержалась я. Фелька на мои слова ноль внимания.
— Тётя Слава, ты сама поменьше телевизор смотри. – добавил Стас.

Тут приехала опергруппа, и нам всем стало не до выяснения отношений. Как я и предполагала – ничего, кроме таинственного ящика, хранившегося в бабулиной комнате, больше не пропало. Значит – приходили специально за ним? Но кто ещё мог знать о ящике? И, главное, что там лежало такое, что воры не взяли больше ничего? А взять у нас было что. Оперов ящик тоже заинтересовал, но ответить на их вопросы мы, увы, не могли.
— Ящик бабушка держала в своей комнате, в шкафу. И при нас никогда не открывала. Он был всегда заперт. Ключ бабуля всегда держит при себе.
— Ваша бабушка жива? – спросил опер, писавший протокол.
— Да. Ей 95 лет, но она до сих пор в здравом уме и твёрдой памяти.
— Понятно. А где она сейчас?
— Она уехала на неделю погостить в Гатчинский район, там живёт одна наша родственница, у неё свой дом и бабушка иногда гостит у неё.
— А кто ещё знает, что ваша бабушка уехала?
Мы с Веркой дружно пожали плечами.
— Да мы не делали из этого особого секрета. Соседи по парадной могли знать, да мы с Верой проговориться могли… Да мало ли кто!
Оперативник вздохнул.
— Значит, о содержимом ящика вы не знали? – ещё раз спросил он.
— Конечно, нет! Бабушка никогда не говорила нам об этом. Когда я была маленькая – иногда спрашивала её, но бабушка всегда говорила, что мне рано об этом знать.
Вера кивнула в подтверждение:
— Мне она тоже так говорила.
— Когда мы подросли, бабушка говорила, что когда-нибудь мы всё узнаем, когда вырастем. А потом я выросла, у меня появились другие интересы, потом я вышла замуж и мы с мужем уехали из Петербурга, вернее, тогда ещё из Ленинграда.
— А Ваш муж? – спросил на всякий случай опер.
— Я вдова. Мой муж погиб. Во время грузино-осетинской войны. Ну, вы помните – 08.08.08. Он был командир роты спецназа и они нарвались на засаду, уже когда возвращались. Тогда погибли и наши военные, не только осетинские.
— Простите. – пробормотал опер.
— В детстве, иногда, когда у неё было хорошее настроение, бабушка разрешала нам потрогать крышку ящика.
— А как он выглядел? – в очередной раз спросил опер.
— Большой. Примерно полметра на тридцать сантиметров. Высотой сантиметров десять, на ножках. Ножки тоже сантиметра три в высоту. Бабуля говорила, что он сделан из сандалового дерева.
Я взяла листок бумаги и по памяти попыталась изобразить ящик. Получилось не очень – художник из меня всегда был от слова «худо».
— Мы в шутку называли его «Ящик Пандоры». – сказала Вера.
— Понятно. – кивнул опер, — Ящиками Пандоры нам ещё заниматься не приходилось. А когда он у вас появился, вы не помните?
— О! – хором воскликнули мы с Веркой, — Давно! Ещё до нашего рождения – это точно! Наверное – сразу после войны. Или во время войны… Во всяком случае – для бабули эта вещица и то, что в ней лежало – имело большое значение.
Опер ещё раз огляделся.
— А ваша бабушка…
— Она ветеран войны, член всех мыслимых и немыслимых ветеранских организаций, до сих пор во всём участвует. – сказал Стас, — Вон, у неё наград немеряно! Вообще-то она мне прабабушка. Героическая старушка.
— Бабушка служила в НКВД и во время войны её часто забрасывали в тыл врага с заданиями в составе разных диверсионных групп. – сказала я, — Несколько лет назад она начала писать мемуары, но так как в них не было никаких гадостей про Сталина и руководство страной, никаких жареных фактов про ГУЛАГ и тому подобное – то ни одно издательство печатать это не взялось.
-Но в последнее время, когда про патриотизм опять вспомнили, бабушкиными мемуарами заинтересовалось одно издательство и к нам даже приходил какой-то человек, говорил, что он литературный агент. – добавила Вера.
— Когда это было? – спросил опер.
— Недели две-три назад. Вас не было дома, а я была выходная и приехала к ребятам. – ответила сестра.
— Ваша бабушка не могла рассказать ему про ящик?
— Не знаю. Я не слышала, о чём они разговаривали. Только самое начало разговора, когда этот парень сказал, что он агент и из издательства.
— Своих данных он не оставил?
— Не знаю. Может – в бабушкиных вещах.

Визитка с номером мобильного телефона обнаружилась на бабушкиной тумбочке под стаканом, куда бабуля на ночь клала свою вставную челюсть. Опера, наконец, ушли, а мы остались наедине со своими невесёлыми мыслями что теперь делать. И, главное – как сказать бабуле? А вдруг её это и вправду убьёт?! Да, в свои 95 лет бабуля была ещё вполне крепкая и бойкая, но вот сердце в последнее время пошаливало. И мы отправили её к тёте Марусе под Гатчину, чтобы она отдохнула немного. А ящик… да, действительно – ящик этот был ящиком Пандоры. Никто не знал, что там лежит, а бабушка никогда не говорила об этом. И на вопросы отвечать отказывалась, либо просто переводила разговор на другую тему. К ящику привыкли и уже не задавали вопросов. Вероятно, он действительно был как-то связан с бабулиным боевым прошлым, как и картина Караваджо. По семейному преданию её подарил бабушке в конце войны какой-то немецкий антифашист. Что это был за антифашист такой, раздаривавший русским диверсантам картины художников Возрождения – непонятно, но легенда была красивая. Особенно, если учесть, что бабуля всегда была человеком очень скромным и дорогих подарков не принимала в принципе. Помню, ещё во времена моего советского детства, когда всё мало-мальски приличное было дефицитом, бабушке от какой-то ветеранской организации подарили ковёр. Она его даже не развернула и велела передать в детский дом. В другой раз ей подарили цветной телевизор – бабуля отправила его в дом инвалидов. Больше ей таких подарков не дарили – все всё поняли. Единственное, чем она дорожила и над чем буквально тряслась, – был пресловутый ящик Пандоры. Первым делом, возвращаясь из поездок, бабуля кидалась к шкафу, где в самом низу он хранился, и извлекала ящик на свет. Проверяла, не пытался ли кто открыть его. Потом закрывала дверь своей комнаты изнутри на ключ и, очевидно, отпирала шкатулку, производя ревизию содержимого. Это превратилось уже в своеобразный ритуал, которому все мы, включая моего ныне покойного мужа, мужа Веры, наших детей, а теперь ещё и Феликса с Маргошкой – не смели мешать. Маргошка была женой Стаса – сына Верки и была в два раза старше его. Когда Стас сказал матери, что собирается жениться, то Вера с мужем ожидали увидеть девочку – ровесницу сына. Вместо этого сын привёл в дом сорокалетнюю старую деву, которую подцепил где-то на просторах интернета. Может ли быть что доброе из интернета? Риторический вопрос. Верка примчалась ко мне в истерике и полчаса повторяла только два извечных русских вопроса «Кто виноват?» и «Что делать?».
— Ничего. – ответила я. Мне, если честно, тогда было не до Верки с её проблемами. Мне только что принесли похоронку на мужа, и я осталась одна с двумя дочерьми.
— Как это ничего?! – заверещала сестрица.
— Так. Если ты попытаешься их разлучить – то всё будет только хуже. Сын тебе этого не простит. Ещё пить начнёт, не приведи Господи, или на наркоту сядет.
— Нет! Только не это! – простонала Верка, — Но и жениться на ней… Она же нам ровесница!
— Ну и что? Пусть женится. Потом разведётся. Пусть лучше разведётся и скажет «Мама, прости, ты была права!», чем потом, спившийся и сколовшийся, будет вас с отцом обвинять, что вы ему жизнь поломали и не дали жениться на женщине его мечты.
— Хреновые у него мечты. – сказал подошедший Феликс, который, оказывается, слышал весь наш разговор тогда.
— Не твоё дело! – взвилась Верка.

Стас, сделал тогда всё по-своему и женился-таки на Марго. Но жить с ними под одной крышей Веруня не позволила и «молодые» переехали к бабуле, где к тому времени обосновались мы с девчонками и невесть откуда свалившийся на наши головы Феликс. Феликс приходился нам каким-то очень дальним родственником, настолько дальним, что бабушка даже не сразу сообразила о какой ветви нашей многочисленной родни идёт речь. Когда-то давным-давно, то ли ещё до революции, то ли сразу после какой-то из наших общих родственников переселился в Туркестан, да так там и осел, обзаведясь семьёй и потомством. Последовавшие затем потрясения жизни – как-то революции, войны и репрессии оборвали родственные связи и Феля, приехавший в конце «лихих 90-х» в Питер из солнечного Чарджоу, отыскал бабушку каким-то чудом. С собой он привёз только чемодан, набитый дынями и старую спортивную сумку. Мы потеснились и стали жить в просторной четырёхкомнатной квартире на Петроградской стороне все вместе. Мы с мужем, который по долгу службы вечно пропадал в многочисленных «горячих» точках, которые множились на просторах бывшего Союза как грибы, наши дети, мои родители, бабуля и Феликс. Фелька вскоре после приезда устроился на работу официантом в какой-то кабак, но, где-то через полгода, его избили на улице, украли куртку, а вместе с ней – все деньги и паспорт. Паспорт у него, кстати, был туркменский. И стал наш Феля «человеком-никто». Ведь для того, чтобы получить новый документ, удостоверяющий личность, ему надо было выехать из России, а выехать без документа он не мог. С работы его выгнали, и теперь он перебивался какими-то случайными заработками. Уходил на работу ближе к вечеру, возвращался почти под утро, но деньги приносил исправно.
А теперь к нам присоединились ещё и Стасик с Марго. Со временем тихий компьютерный мальчик Стас помирился с родителями и те воленс-неволенс примирились с его выбором. Только Верка иногда стенала, что с Марго у сына вряд ли будут дети, а она «желает нянчить внуков»!
Из раздумий меня вывел вопрос Феликса:
— А что такое Караваджо?
— Не «что такое?», а «кто такой?» – поправила я, — Художник был такой.
— Ну откуда в их азиях-узкоглазиях Караваджо? – ехидно спросила Верка, — У них там кроме ишаков с верблюдами больше и нет ничего!
— Почему? – обиделся Феликс, которого Верка за что-то невзлюбила и не упускала случая «опустить» прилюдно, — У нас там Бактрианское царство было. Древнейшая цивилизация. И Парфянское тоже. Александр Македонский…
— Да потому, что чурками были, чурками и остались! Кормили вас, поили, людей из вас делали! – завела Веруня свою любимую песню под названием «Такую страну развалили!», словно виновным в развале Союза был лично Феликс.
— Мам, не начинай! – попросил Стас.
— Причём здесь это? – спросил Феля.
— Заткнитесь оба! – рявкнула я.