Ящик пандоры (Глава 4)

Неправильный немец и Дети Единорога

Разбудил нас всех звонок в дверь. Кнопку как нажали, так и не отпускали, а вскоре к звонку прибавились и ритмичные удары в дверь чем-то тупым и тяжёлым.
— Кого это черти несут? – спросила старшая дочь. Часы показывали 3-30. Не то очень поздняя ночь, не то очень раннее утро. Когда мы с дочерьми выбрались в кухню-прихожую, там уже собрались все остальные – Вера, ночевавшая в ту ночь у нас и Стас с Марго.
— Кто там? Поинтересовался Стас, хотя я лично не была уверена, что из-за двери его расслышат. Однако, расслышали.
-*** в пальто! – ответил до боли знакомый голос. Стас вдохнул-выдохнул и повернул ключ. Дверь рванули с такой силой, что племянничек вылетел на лестничную клетку. А в квартиру вторгся Феликс. Пьяный в лоскуты и с какой-то девкой.
— Где это он так? – риторически спросила Марго.
— Там, где наливают! – покачиваясь ответствовал Феля. Его спутница бросила на нас извиняющийся взгляд и попыталась просочиться в дверь. Фелькина реакция, однако, была молниеносной. С неожиданной для пьяного прытью он ухватил девицу за рукав куртки.
— Куда?!
— Феликс, ты уже дома, я пойду. – она попыталась высвободиться, но Фелька держал её крепко.
— Я буду руки твои целовать! – немелодично завопил Фелька.
— Феликс, я пойду. – вновь безуспешно попыталась воззвать к нему девица.
— Куда?
— Домой. Феликс, пусти меня.
— Ты. Вот ты скажи мне! В чём ты видишь… — вцепился в неё Феликс.
— Феликс, пусти меня!
— Нет, ты скажи мне! В чём ты видишь своё место в жизни? Ты! Женщина!
— Феликс, пусти меня.
Тут Стас решил, наконец, вмешаться. После непродолжительной борьбы, они с моей старшенькой утащили Феликса в его комнату. А я решила заняться судьбой девицы. Выяснилось, что живёт она далековато – где-то на Гражданке. Я вызвала ей такси.
— Мы работаем вместе. – виновато оправдывалась она.
— Вас как зовут? – спросила я девицу.
— Оксана.

На Феликса периодически накатывало, и раз в месяц он напивался до поросячьего визга. В чём крылась причина его поступков – было тайной для всех. Во хмелю Фелька бывал буен и агрессивен, а проспавшись, как правило, ничего не помнил, или делал вид, что не помнил.

Оксана появилась через несколько дней. Её опять привёл Феликс. На сей раз он был трезвый. И причину её визита он объяснил просто:
— Она немецкий хорошо знает.
— И что? – не поняла я.
— У бабули там какая-то тетрадка на немецком есть. Оксана сможет перевести.
— А удобно? – вдруг засомневалась я. Мне не очень хотелось посвящать в наши дела посторонних.
— Неудобно штаны надевать через голову. И спать на потолке. – ответил родственник, — По-любому записи надо было бы перевести.
— Бабуля частично перевела.
— Частично. Вот именно.
— Ладно, уговорил.

Накануне я снова наведалась в бабушкину комнату и немного разобрала бумаги. Бабуля действительно частично начала переводить немецкие записи. Но даже беглого взгляда на записи в тетрадях было достаточно, что писали их разные люди. Почерк в тетрадках был разный. Я выбрала наугад одну из них и пролистала. Тетрадь была потрепана, а в некоторых местах прожжена. Записи в этой тетради были написаны явно не в кабинетных условиях. Тетрадь я отдала Оксане не без внутреннего колебания. Но девушка оказалась порядочной и добросовестной. Она не просто перевела записи, но и распечатала их на принтере. Я не знала, кто был автором этих записей – Гюберт, или кто-то другой. Про себя я назвала их:
«Записки неправильного немца»
«Эта тетрадь начата 17 января 1934 года. В настоящий момент я офицер германской армии. Нахожусь в округе Рутог, Тибет, в 900 км от столицы Лхаса.

Записи я буду делать исключительно для личного пользования. Слишком много событий. Пройденный досюда путь иногда мне кажется фантастическим. Впереди горы. Зима не очень удачное время для походов по необжитым местам. Но время поджимает. Боюсь всё забыть, или перепутать. Пока у меня есть пара дней, ожидания прихода нового проводника, которых тут зовут шерпами, постараюсь восстановить эти удивительные события…»
Интересно-интересно. А кто бы это мог писать? Гюберт? Или другой? Но кому тогда принадлежала вторая тетрадь? Или тетради? И каким путём они попали к бабушке? Я снова углубилась в чтение.

«…Всё началось 12 марта 1933 года. Весна была ранней. В Берлине уличные торговки уже продавали цветы. Возле штаба полка я повстречал своего старого друга, Филиппа фон Лигенброка. Слово за слово, на вечер была назначена встреча на бульваре Унтер-ден-Линден, возле Бранденбургских ворот. Естественно потом мы собирались заглянуть в небольшой ресторанчик напротив Цейхгауза выпить французского вина. Филипп был необычно загадочен и многословен. Во всех его словах и действиях проглядывало что-то загадочное. Я давно знаю Лигенброка, и это не свойственное для него поведение. Потомственный офицер раньше всегда был аккуратен и немногословен. Но сейчас его буквально распирало, он болтал без умолку обо всём. Я слушал его и терялся в догадках…»
От чтения меня оторвало появление Феликса. Я передала ему листки.
— Интересно. Сколько ему лет было? – спросил он, — Бабушка писала, что он выглядел её ровесником. Но здесь пишет человек явно старше.
— А может, это разные люди?
— Какие разные? – непонимающе воззрился на меня Фелька.
— Ну, понимаешь, я просмотрела тетради и подумала, что это два разных дневника, принадлежавших двум разным людям. Почерка разные.
— А я порылся в Интернете, пытался выяснить, что это за эмблема – единорог.
— И как успехи?
-Никак. Знаешь, сколько обществ, организаций и просто семейств использует единорога как эмблему, или герб?
— Чуть больше, чем до фига.
— Вот именно.
— Секретничаете? – в комнату вторглась Марго.
— Это не то, что ты подумала! – несколько наигранно произнёс Феликс.
— Да я вообще не про то подумала. – в тон ему ответствовала Марго, — Вы тут химичите что-то у всех за спиной. Пытаетесь играть в сыщиков, а за что взяться – не знаете. Поэтому хватаетесь за всё сразу.
Мы с Феликсом переглянулись. Маргошка оказалась умнее, чем выглядела.
— А ты сама-то знаешь?
— Для начала – что мы ищем? Бабушкин «Ящик Пандоры»? Или тех, кто мог его утащить?
— А какая разница? – спросила я.
— Большая. – резонно ответила Марго, — Вы тут про какую-то эмблему с единорогом говорили?
— Ну, было.
— Можно взглянуть?
Феликс подал ей конверт.
— Ты знаешь, что это? – спросил он.
— Нет, но можно попытаться найти. Идеальных преступлений, на самом деле, не бывает. Преступники вольно, или невольно, всегда оставляют массу следов и улик.
— Марго, а ты в уголовке, часом не работала? – не удержалась я от подначки.
— Нет. Но у меня было множество знакомых оперов. Так получилось в жизни. – кратко ответила Марго. Маргоша у нас вообще-то дама скрытная и в свою прошлую жизнь не посвящала никого, даже Стаса.
Она долго разглядывала печать сначала просто невооружённым глазом, подойдя к окну, потом взяла лупу.
— Феликс уже рылся в сети, пытался узнать, что это за герб.
— А что он делал? Набирал в поисковике «Единорог»? – спросила Марго.
— Ну да. – кивнул тот.
— Неправильно. Я же говорю – вы просто не знаете, за что хвататься, поэтому хватаетесь за всё подряд. Версии у вас есть?
— Это письмо может быть связано с похитителями ящика. – сказала я и поняла, что сморозила глупость. Так называемая «версия» не выдерживала никакой критики.
— Может быть, а может нет. – фыркнула Марго, — Как говаривал мой братец – «вроде, Володя, а похож на Игорька». Ладно. Сделаем вот что – сейчас я отсканирую эту печатку, потом попытаюсь увеличить изображение, мы загоним его в программу компьютера и попытаемся найти похожие изображения в сети.
Так мы и сделали.

Единорог оказался весьма древним символом. Причём изображали его не обязательно в виде коня с рогом во лбу. Были известны изображения единорога в виде козла, оленя и даже рыбы. Родиной мифического существа считалась Индия, оттуда символ проник в Вавилон, Китай и античную Европу.
«На Западе апогей его известности приходится на Средние века. Единорог олицетворяет могущество, силу, которая противостоит силам тьмы, поддерживая равновесие во Вселенной. Он является символом солнечного луча, чистоты, поворота к единению, к центру. Спираль — напоминание о том, что пребывает неизменным во времени. Кроме того, единорог — символ трансмутации, свободы и познания, он указывает путь тем, кто ищет истину.
Многие традиции говорят о единороге, как о мифическом животном, олицетворяющем высшую власть Бытия. Он облечён тайной и воплощает изначальное единство, начало и конечную цель человеческого бытия, единство противоположностей и способность к преодолению внутренних противоречий, всеобщую любовь и сострадание» – прочли мы на одном из сайтов. Изображения и толкования символа тоже были различны. Кое-где его изображали крылатым, а в Китае единорог считался символом гармонии мужского и женского начал. И вообще – по всему выходило, что это символ творчества, духовной энергии и всяческих благ. Одна из библейских легенд, например, гласила, что когда Господь представил Адаму всех тварей земных и попросил наречь им имена, то Единорог был первым, кто пришёл к Адаму. А когда Господь прогневался на людей за их грех и изгнал Адама и Еву из Эдема, то Единорог последовал за ними и был навеки благословен на сострадание к людям. Так же в христианской традиции – единорог является символом Христа и дьявола одновременно. Он – символ единства и борьбы противоположностей… И, одновременно – единорог – символ чистоты и непорочности. Только целомудренная девственница могла приручить его. Поэтому Единорог – символ монашества. Что же до гербов и прочей геральдики – то тут мы сразу вспомнили английский герб, где изображены лев и единорог. У русских дворянских родов помещался на гербе у графа Шувалова. Каким боком здесь бабушкин «Ящик Пандоры» — яснее не становилось. Загадок только прибавилось.
— В русских азбуковниках XVI — XVII в. единорог изображается так: «зверь подобен есть коню, страшен и непобедим, промеж ушию имать рог велик, тело его медяно, в розе имать всю силу. И внегда гоним, возбегнет на высоту и ввержет себя долу, без накости пребывает. Подружия себе не имать, живёт 532 лета. И егда скидает свой рог вскрай моря и от него возрастает червь; а от того бывает зверь единорог. А старый зверь без рога бывает не силен, сиротеет и умирает». – прочла я на каком-то ещё сайте.
— Вот, вроде, похоже. – сказала Маргошка. На мониторе компьютера возникла картинка – в центре круглого щита – гарцующий единорог, а по краю шла какая-то надпись.
— Ну, явно не герб Шуваловых. – сказал Феликс.
— Нет, конечно. – согласилась Марго.
— А что там написано? – спросил Фелька.
— Инфантс уникорнус. Дети Единорога. – прочла Марго.
— А это ещё что такое?
— Понятия не имею. – ответила Маргошка.
— Дети Единорога. – повторил Феликс, — Похоже на какую-то тайную организацию, или секту.
— И причём тут наша бабушка? – спросила я. Вопрос был риторический.
— Я бы поставила вопрос по-другому. – ответила Марго, — Что связывает бабушку и этих «Детей Единорога»?
— И что это за организация? – добавил Феликс.
— А если какая-то «шарашкина контора»? – спросила я, у меня вдруг закрались подозрения.
— Вот и надо выяснить. – сказала Марго.
Поисковики, разумеется, ничего не дали. Может, у этой таинственной организации не было своего сайта, а может, они просто установили у себя режим «невидимки» и его адрес не показывался в поисковиках, как объяснила Марго.
— А такое возможно? – усомнился Феликс.
— Запросто. – ответила Марго.
Итак, нам было ясно, что ничего не ясно. После этого мне ничего не оставалось, как рассказать про тетрадки.

Через пару дней Феликс притащил ещё несколько страниц с переводами:
«В ресторанчике было совсем мало посетителей. Филипп много смеялся, рассказывая о своих похождениях в полку и об изменениях в армии вообще. Перед самым уходом он вдруг стал серьёзен.
— У меня к тебе есть предложение.
— Выпить ещё вина? – улыбнулся я
— Нет. Ответь на один вопрос. Ты любишь свою Родину?
— Конечно, мог бы не спрашивать…
— Что ты готов сделать ради её процветания?
У меня сразу вылетел весь хмель из головы. Во-первых: никогда Филипп, этот молодой немногословный и уверенный в себе молодой человек, не был так серьёзен. Во-вторых: так начинались пропагандистские высказывания у недавно ставшей популярной национал-социалистической партии. Я был далёк от различных партийных течений и веяний, занимался казавшейся другим скучной научной работой и совершенно не хотел лезть в политику.
— В чём дело, Филипп? Ты вступил в какую-то партию и хочешь втянуть меня туда? Не выйдет…… я улыбнулся, тряся пальцем перед его носом, и попытался всё свести к шутке.
Филипп тяжело вздохнул.
— Я сейчас работаю в одном очень интересном ведомстве. И подбираю себе целый отдел умных и решительных сотрудников. Знаю тебя с юношеских лет. И думаю, что в этом отделе тебе самое место.
— Но я не солдат. И не собираюсь даже ради нашей дружбы рушить карьеру учёного! – возмутился я.
— Я имею полномочия подбирать себе любых подчинённых со всей Германии. Повторяю – любых. Бумаги о переводе подготовят в течение суток. Но к тебе у меня будет просьба. Завтра придёшь вот по этому адресу – он быстро написал на салфетке несколько строк – спросишь меня, и мы поговорим более подробно. Я познакомлю тебя с одним учёным, и он многое тебе расскажет и объяснит. Уверен, тебе понравится моё предложение.
Он встал и, не дав мне ответить, быстро ушёл, кинув деньги за вино на стол. Я долго сидел и смотрел на адрес, начертанный на салфетке. Идти, или не идти?
С одной стороны научная работа, карьера, признание коллег. С другой… с другой стороны что-то неизвестное, но, по словам моего друга, интересное. К сожалению, это интересное связано с армией.
В это время за окнами кафе прошла группа совсем молодых людей. Все они были одеты в одинаковые коричневые френчики военного покроя. Они громко что то кричали и размахивали палками. Берлин тогда переживал какой то невероятный подъём, эйфорию от новой идеи о Великой Германии и Великом народе. Постоянные митинги, шествия. Всё как-то шумно и волнительно…
Всё-таки в душе я немного авантюрист. Правда, тогда я ещё не понимал, что моё решение изменит всю мою жизнь кардинальным образом.
Выпив ещё чашку кофе, решил сходить и узнать, о чем намекал Филипп».

— А кто это писал? – спросила Марго.
— Понятия не имею. Но, думаю, что тут тетрадки, принадлежавшие как минимум двум разным людям. – ответила я и поделилась своими наблюдениями и соображениями.
— Интересное кино. – ухмыльнулась Маргошка.
— А вдруг кто-то из них, бабушка и эти «Дети Единорога» как-то связаны? – спросил Феликс.
— Для начала отработаем версию с письмом. Выясним, кто его послал и зачем. – решительно сказала Марго.
— Эх, с бабулей бы поговорить. – сказала я, — Но она в коме.
— Если говорить с бабулей – придётся рассказать ей о краже. – напомнила Марго.
— Или она сама догадается. – добавил Феликс.
Я взяла листки с расшифровкой и стала читать дальше. Оксана оказалась девушкой старательной, но даже для неё задача оказалась сложной. Расшифровать и перевести она смогла не всё:

«Встреча с с человеком, которого рекомендовал Филипп была организована довольно быстро. Я пришёл по адресу на салфетке. Там нас уже ожидал автомобиль у подъезда дома, потом была быстрая езда по улочкам, затенённые окна авто, пропуск, проверка личности, обыск на наличие оружия — всё было сделано быстро и по-армейски чётко. Правда, для меня это оказалось довольно непривычно. Не приходилось мне попадать на секретные объекты. Я даже не могу до сих пор вспомнить, где находится это место, куда мы приехали.
До кабинета, где была организована встреча, мы с Филиппом добирались длинными коридорами. Точно помню, что я входил в небольшое двухэтажное здание, а по коридорам пришлось пройти не меньше двух, а то и трёх километров, постоянно сворачивая и встречая вооружённую охрану, которым предъявляли пропуска.
Наконец мы вошли в кабинет. Интерьер потрясал своей эклектической загруженностью. Везде стояли какие-то реторты, предметы старины, какие то ящики, на стенах висели карты, схемы, рисунки.
За столом сидел человек в чёрной военной форме с волевым лицом, чуть навыкате глазами и шикарными усами. При нашем появлении он вскочил и радостно объявил:
— Наконец то вы почтили меня своим присутствием. Проходите, садитесь. Филипп, попрошу вас, налейте вина. Разрешите представится, называйте меня Вирт…
После того, как мы познакомились, выпили по бокалу вина и перешли к теме нашего визита я услышал о создании в Берлине отделения «Исследовательского института праистории духа». Отделение будет заниматься поиском различных артефактов и доказательств нордического происхождения человечества. Данная тема исследований отчасти пересекалась с моими работами о скандинавской письменности, поэтому мы довольно быстро нашли общий язык.
Скоро я заметил, что Филипп откровенно скучает от наших «учёных» разговоров. Поэтому решил задать главный вопрос:
— Уважаемый герр Вирт. Будьте так любезны, объясните мне причину нашей встречи.
Вирт вздохнул и, чуть помедлив, ответил:
— Кадры. Я испытываю кадровый голод. Нам, Германии нужны учёные, которые не побоятся участвовать в экспедициях по всему свету. Но не просто экспедициях. Это секретные поездки, тайный сбор артефактов. Очень мало учёных готовы куда-то ехать без поддержки своих коллег и не объявляя об этом всему учёному миру. Я знаю, что вы можете быть именно таким специалистом, я много собрал о вас информации. Если вы согласитесь на моё предложение — мы продолжим разговор более конкретно. Если же нет — то вынужден буду вас предупредить, что всё, что вы услышали от меня, является государственной тайной и за разглашение может последовать возмездие.
Услышав всё это, я внутренне похолодел. Видимо эмоции проступили на моём лице и Вирт сказал:
— У вас есть время подумать до завтра… при этих словах глаза его были жесткими и холодными…
Когда мы возвращались обратно по коридорам, Филипп неожиданно остановился и тихо произнёс:
— Похоже, я втравил тебя в историю. Прости меня, если сможешь… и совсем тихо прошептал — Не вздумай отказываться… После этого чётко, по-военному развернулся и быстро зашагал по коридору. Я с трудом смог догнать его уже на улице. Но Филипп козырнул мне и, посадив в автомобиль, остался стоять под весенним небом Берлина.

После встречи с Виртом и сделанного им предложения, а по сути ультиматума, я чувствовал себя опустошённым. Водитель спросил меня куда отвезти. Подумав, я попросил отвезти к дому отца и назвал адрес.
Как всегда, отец встретил меня радушно и пригласил в кабинет. По уже давно устоявшейся традиции мы сели за журнальный столик, где пару лет назад мы начали шахматную партию. В те редкие мои посещения мы иногда двигали фигуры, большую часть времени посвящая разговорам. Настроения играть у меня не было. Увидев моё состояние, отец налил в бокалы вина и сказал:
— Рассказывай.
Я в двух словах рассказал о предложении стать сотрудником института и заняться научной работой в командировках. Причём в командировках, о которых не рекомендовано извещать никого.
Отец задумался. Выпив бокал до дна он, наконец, сказал всего одно слово:
— Соглашайся.
Ещё немного помолчав он произнёс:
— Не волнуйся о нас с матерью. Мы с ней, скорее всего, переедем поближе к Альпам. Берлин, всё-таки, не для наших старческих костей.
Видимо, на моём лице опять проступило изумление. Отец пояснил:
— Меня тревожит то, что происходит в Германии. Очень тревожит. И если ты ближайшее время будешь подальше от Фатерлянда — мне будет спокойней…
И сколько я ни пытался заставить отца пояснить свои слова — он упорно молчал, или отговаривался незначительными фразами.

Шахматы так и не были переставлены на доске. Я засобирался домой.
Решение было принято...»

«Я дал согласие на предложение Германа Вирта. Позвольте представиться: тайный сотрудник Исследовательского института праистории духа. Поначалу такое моё состояние мне даже понравилось. После краткой беседы с офицером, который занимается кадрами, я получил красивое удостоверение, некоторую сумму денег, пропуск, табельное оружие и полувоенную форму, в которой обязан был появляться в Институте.
Началась учёба. Да, да. Именно учёба. Из меня стали готовить тайного специалиста по поиску артефактов. Моими преподавателями…

… неразборчиво…

… курсантов. Двадцать человек — вот и весь наш курс. Один из первых. И готовили нас очень и очень основательно. Хотя я и был не старым, но всё равно мне было тяжело. Тяжело и непривычно ощущать себя шпионом…

… неразборчиво…

… именно так меня и стали называть — falsche deutscher. Скоро так меня стали называть и преподаватели. А ещё через некоторое время моим позывным так и стало – Falsche.
Как давно это было! Всё происходящее со мной на тот момент вызывало улыбку. Кто же мог знать…

… неразборчиво...»
На этом записки обрывались. Негусто. И почти ничего не ясно.