Шаги по следам Кафки

В каком-то другом мире живет человек. В его мире все серое, там нет других красок. Там есть только оттенки, множество оттенков серого цвета. Каждый из этих оттенков что-то значит, в каждом из них заключена информация.

Этот человек живет в большом сером городе. В этом городе часто идет дождь. Каждое утро он выходит из своего дома, чтобы идти на работу. Он смотрит серыми глазами на легкую дождливую пелену, поеживается, делает шаг и вливается в поток прохожих. Рядом с ним проплывают силуэты людей, там нет ничего четкого, осмысленного, все расплывчато и лишено логики. Там свой миропорядок, недоступный пониманию.

Шаг у этого человека размеренный, как будто он идет в такт с манометром. Тик-так, тик-так. Он идет по бледным серым улицам, не глядя по сторонам, а только вперед. Как в замедленной съемке, мимо плавно движется готика веков, шпили теряются в сером тумане нависающих туч.

На какой-то площади он останавливается. Серая каменная мостовая, впереди огромная ратуша, рядом памятник, высеченный из гранита. Огромный мрачный субъект, в несколько десятков метров, лица не разглядеть, внизу табличка: «Господин К». Человек какое-то время стоит рядом с ним, в той же позе, словно совершая таинство, ежедневный сакральный обряд, и становится видно, что это он и есть, этот каменный монумент, только в миниатюре.

Реальность колеблется в сером дожде, и ее приходится составлять из кусков, лепить как мозаику.

Пока этот человек стоит неподвижно, как изваяние, слившись воедино со своим прототипом, возникает ощущение тревоги, оно нарастает, подобно току в атмосфере, и кажется вот-вот разрядится в нервной конвульсии катаклизма. Все дома, весь этот древний город, весь мир вокруг пошатывается в нервном припадке, дрожит, искрится темно-серыми сполохами холодного огня. Низкие облака давят, стрельчатые окна целятся в них, первобытный страх и величие невидимых богов плывут по каменной мостовой.

В этом сером мире нет чувств, нет красок, есть только тайное-бесконечное-размеренное движение, как у старинного механизма, однажды заведенного чьей-то рукой. В этом мире нет мыслей, нет ничего, нет смысла, нет конца.

Этот мир кто-то бросил во Вселенную, в вакуум, и теперь он летит сам по себе, чуждый, холодный, как черный карлик, он притягивает к себе все, что встречается ему на пути, и уже никогда не отпускает.

Движение продолжается. Тик-так, тик-так. Серый человек идет к ратуше, мимо людей, проплывающих рядом, как рыбы в мутной воде. Он заходит в огромный холл с высоким потолком, где блеклыми красками, полупрозрачными, тусклыми, запечатлены навек застывшие люди с печатью страдания на лицах; он поднимается по широкой, бесконечно длинной лестнице, которая становится все уже и уже, так, что в конце ему уже едва хватает места, и лестница эта упирается в приземистую, низкую дверь. Он заходит в нее и попадает в просторный кабинет. Все стены этого кабинета заставлены полками до потолка, на полках папки с рукописями. В центре широкое серое бюро, также заваленное бумагами.

Серый человек садится на стул с высокой спинкой и берет первую папку, что попадается под руку. На папке написано: «Фрида». Какое-то время он думает, потом откладывает ее и берет другую. «Господин В». Открывает папку. В ней чистые листы бумаги, нет никаких записей. Он аккуратно кладет ее перед собой, берет ручку и пишет.

Тик-так, тик-так. Время идет, один час сменяет другой, и только этот Серый человек, кажется, застыл на острие одного мгновения, он недвижим, время течет сквозь него, обходит его стороной, как будто он призрел это время, совсем не считается с ним, оно для него не существует. Только рука его движется, монотонно, в размер невидимым тактам, она выводит рисунки слов, строчки, абзацы, страницы. Тайное свершается, мысли ложатся на бумагу, кто-то идет по незнакомому городу, это тоже мужчина, но в городе том есть свет, есть все краски мира, есть красивые женщины и дети, и там есть Фрида, у барной стойки она разливает всем вина, а этот человек, он землемер, он спешит к ней, его к ней влечет, и он еще сам не понимает почему, а скорее всего, он этого никогда и не поймет, потому что влечение это вещь эфемерная, никогда не поймешь, откуда и почему оно возникает, и в городе том совсем другие дома, там ездят машины и там есть компьютеры, там есть радость, любовь, есть искренность и теплота; там есть чувства…

Проходит много времени, прежде чем Серый человек заканчивает писать. Он поднимает глаза и оглядывается вокруг, словно только что был в другом мире и сейчас прибыл назад. Вокруг полумрак, все серое, в полутонах. Дыхание у него неровное, чуть сбито, и это не укладывается в привычный образ его жизни. Он встает и подходит к окну, завешенному плотными бархатными портьерами. Резким движением распахивает их по сторонам.

В глаза ему бьет янтарный солнечный свет. Внизу шумная улица, ездят машины, ходят люди в пестрых одеждах. Среди этих людей он тут же выделяет меня. Я иду по тротуару, за спиной у меня рюкзачок. Серый человек пристально смотрит на меня из своего окна, не может оторвать взгляда, в котором серая мгла мешается с яркими красками дня.

Я чувствую его острый взгляд, его почти физическое прикосновение, его напряжение, его мольбу, его немой призыв. Я поднимаю глаза навстречу ему.

Наши взгляды встречаются.

Солнечный свет ослепляет меня, в глазах режет, в них начинают бегать противные зайчики. Я задергиваю портьеры и какое-то время стою, чтобы привыкнуть к серой прохладе кабинета. Я чувствую, как вместе с этой прохладой серая пелена проникает в мою голову, в мои мысли; дыхание мое выравнивается.

Привычным, размеренным, монотонным шагом я подхожу к бюро и сажусь на стул. Беру ручку и склоняюсь над рукописью.

Тик-так, тик-так.

Я продолжаю писать.