Месть Мари

Майк бежал по улице, не обращая внимания на развязавшийся красный шарф, трепетавший на ветру и так и норовивший сорваться и улететь прямо в тёмную воду канала. Щёки пылали не меньше этого ужасного шарфа, подаренного ему Мари на День рождения две недели назад. Сердце выскакивало из груди, а дыхание сбилось и вырывалось с шумными хрипами, как у старика. И это в его-то двадцать восемь лет, а ведь он пробежал всего полквартала.
Перед самым домом Майк, наконец, остановился, стараясь отдышаться. Но усталость и потрясение сделали своё дело, заставив его сесть на ступеньки крыльца, схватившись за голову. Прохожие посматривали на него с интересом, но никто не остановился, чтобы спросить: «Что с Вами, месье? Может, Вам нужна медицинская помощь?» Все спешили по своим делам.
Из подъезда вышла консьержка, мадам Ри, милая благообразная старушка, которая плохо видела, но бегала лучше Майка. Увидев жильца с пятого этажа, она охнула и тут же подошла к нему.
―Мишель, дорогой, что случилось? Опять сердце прихватило? Я сейчас позвоню Вашему доктору, а Вы пока тихонечко посидите здесь. Ну, что за молодёжь пошла, слабая и ни на что негодная. Мы в Ваши годы…
―Прошу Вас, мадам Ри, не беспокойтесь, я в полном порядке, ― обаятельно улыбаясь, прошептал Майк, за год уже привыкший к её фамильярному «Мишель», «голубчик» и «дорогуша», которыми старая консьержка постоянно его называла. Впрочем, она обращалась, как к собственным внукам, и к другим жильцам старого дома, в котором проработала почти сорок лет.
―Вы уверены, «голубчик», что Вам не нужна помощь? Выглядите Вы, прямо скажу, как загнанная лошадь моего дедушки.
Майк быстро взял сморщенную ладошку старушки и прижал к своей щеке.
―Вы просто мой ангел, мадам Ри, я так тронут Вашей заботой, но, в самом деле, ничего страшного не случилось, просто устал и через пару минут буду в полном порядке.
Смущённая таким вниманием консьержка улыбнулась.
―Что ж, Мишель, раз Вы так говорите, не буду приставать. Только поднимайтесь по лестнице осторожно и не спеша, лифт так и не починили. Но мастер обещал прийти минут через двадцать, ― она похлопала его по плечу, думая про себя: «Какой милый юноша!» ― и быстро вернулась в дом.
Майк облегчённо выдохнул, вытер рукавом куртки пот со лба, встал и потихоньку последовал за ней. Подъём на пятый этаж занял у него много времени, но сейчас он уже не спешил, перед глазами всё ещё стояла страшная картина: комната Мари, в беспорядке разбросанные вещи, и тело девушки, распростёртое на полу в луже собственной крови.
Он зашел к ней, как они и договаривались, чтобы взять отложенные Мари книги для доклада. Свидание не планировалось, весь день был загружен до предела: совещание на кафедре, лекции, семинары. Он выкроил немного времени, чтобы забежать к своей студентке, а заодно и возлюбленной, с букетиком фиалок за пазухой.
То, что ждало его там, невозможно было забыть. Особенно её глаза: удивительно спокойные, ярко-синие на бледном худом, не тронутом страхом лице. Как будто она знала, что это должно было с ней случиться, и была готова принять смерть. Но такого просто не могло быть! Почему Мари выглядела так, словно не боролась за свою жизнь и была довольна случившимся. Бред какой-то!
Он сам вызвал полицию и четыре часа просидел в полицейском участке, убитый горем, а потом, когда его отпустили, помчался из последних сил домой. Неудивительно, что сердце не выдерживало стресса…
Майк тряхнул головой, стараясь прогнать навязчивые воспоминания, но это не помогало. Он с большим трудом открыл дверь в свою маленькую квартиру, в которую въехал год назад, получив долгожданное предложение преподавать в одном из самых престижных университетов Франции. Молодой профессор не собирался заводить интрижку, да ещё со студенткой; думал спокойно отработать этот год и вернуться на Родину, где его ждали жена и двое близнецов, в которых он души не чаял.
Но жизнь преподнесла ему сюрприз в виде Мари ― длинноволосой и синеглазой француженки, загадочной, харизматичной девушки, от которой он просто сошёл с ума, забыв всех, кто был ему так дорог. И вот оно ― наказание за год безоблачного счастья, легкомыслие и неверность. Так он думал, и сердце снова кольнуло, подтверждая его мысли. Внезапно ему стало душно и жарко.
Майк сбросил куртку в прихожей, еле распутав шарф, снова каким-то чудом туго намотавшийся вокруг шеи и душивший его, и прошёл на кухню. Достал и выпил воды из холодильника, но легче не стало: жар не думал спадать, не помогло и умывание водой из-под крана. Оставалось только принять холодный душ, чтобы привести свои чувства и мысли в порядок.
Он вошел в спальню, ещё пахнувшую её духами, и прижал к лицу подушку, на которой она обычно спала, вдыхая её аромат. А потом в сердцах отбросил подушку на пол, а сам, всё ещё тяжело дыша, прислонился к стене, скрестив руки на груди и рассматривая большую фотографию, стоявшую на столике у окна.
На ней они были вместе в парке: на траве расстелена скатерть для пикника, влюблённые сидят, обнявшись. Майк счастливо смеётся, а Мари… снова даже не улыбается, только глаза смотрят насмешливо. И так на всех фото, где они были вдвоём. Сколько раз он спрашивал её об этом, ведь в жизни Мари была та ещё хохотушка, почему же на снимках выглядела иначе ― ироничной и немного грустной.
Мари не отвечала, а только загадочно пожимала плечами. Или целовала его, приговаривая со смехом: «Значит, ещё не время мне там улыбаться». Его бесила эта её странность, но он молчал, потому что был от неё без ума. Ещё вчера, после скандала, произошедшего между ними, он сжег все её фотографии, но эту тронуть не посмел.
И теперь почему-то не решался. Он посмотрел на Мари, такую живую на этом фото, и заговорил с ней, срывая голос.
― Ну, и чего ты добилась своим упрямством? Неужели трудно было потерпеть пару недель, пока Эллен с ребятами погостили бы у меня? Не понимаю, зачем было настаивать на своём? Могли бы всё уладить ― она бы вскоре уехала, а мы остались вдвоём, как раньше. Я же с самого начала сказал тебе, что никогда не оставлю жену и детей, и ты тогда промолчала, а вчера вдруг взорвалась, словно фурия…
Он снова взглянул на фото и испуганно сполз по стене на корточки. Одна бровь Мари вопросительно поднялась вверх. Майк не поверил своим глазам. Встал, подошел к столу и взял фото в руки: ошибки не было ― лицо Мари изменилось: бровь действительно слегка приподнялась, так же, как и уголок рта. Теперь сомнений не было ― его подруга усмехалась.
Он часто задышал и продолжил разговор с фотографией, не отрывая от неё глаз.
―Ладно, это была ложь: я не сказал тебе, что женат, но собирался, правда, собирался! Ты даже слушать меня не захотела. Всё упрямо твердила, что хочешь встретиться с Эллен. А ведь это всё бы разрушило ― и мой брак, и карьеру, и нашу с тобой любовь!
При этих словах Мари на фото закатила глаза к небу. Это взбесило Майка.
― Издеваешься надо мной: даже мёртвая споришь! Это ты виновата, что мне всю ночь пришлось придумывать план, как… убить тебя. Очень хороший план, между прочим. Я профессор литературы, и детективы ― моя сильная сторона. Ты проиграла, Мари. Всё просчитано до мелочей, нет ни одной улики, указывающей на меня, им ни за что не вычислить убийцу, ― злорадно выпалил он и тут же подавился своей ухмылкой.
Замолчав, Майк в ужасе смотрел на фото: Мари улыбалась, а её глаза были насмешливо прищурены.
―Почему ты смеёшься, ведьма? Я всё сделал правильно, ничего не забыл… ― теперь его голос звучал уже не так уверенно.
Майк замолчал, а потом с размаху бросил фотографию на пол и с тоской слушал, как, рассыпаясь по полу, звенели осколки стекла. Он наклонился и поднял фото, выпавшее из сломанной рамки. Его голос дрожал.
―Я что-то забыл? Не может быть, мой план безупречен…
Рука Мари, до этого обнимавшая Майка за талию, теперь указывала на коробочку, стоявшую на скатерти, рядом с корзинкой для продуктов. Фотография упала из ослабевших рук мужчины. Он знал, что было в этом красиво упакованном свертке. Там, на пикнике, Мари подарила ему чудесные кожаные перчатки, сказав, что они «ему пригодятся, возможно, очень скоро», и хитро рассмеялась…
Он напряжённо вспоминал, положил ли эти перчатки, использованные для убийства, в пакет, сожжённый им на пустыре. Словно безумный, Майк ходил из угла в угол, пытаясь шаг за шагом восстановить последовательность своих действий и найти момент, когда избавился от них. И не мог его вспомнить. Зато в памяти всплыла пара окровавленных перчаток, словно нарочно брошенная им в бельевую тумбочку Мари.
― Невероятно, я не мог оставить их там, не полный же кретин… ― Майк закрыл лицо руками и застонал, не замечая, как тоскливые звуки сменились истерическим хохотом. Он сел на пол, игнорируя нарастающую боль в груди и не спуская покрасневших глаз с единственного фото, на котором они с Мари улыбались вместе.
― Настоящая ведьма, ты провела меня… ― смеялся он, грозя пальцем мёртвой возлюбленной, не в силах остановиться.
В дверь настойчиво позвонили. Стоявшие за ней полицейские прислушивались к странному смеху, доносившемуся из квартиры. Пожилой сержант поправил кепи и обратился к капитану: «Месье, считайте мы раскрыли это дело. Парень явно не в себе. Совсем слетел с катушек ― такую улику оставил».
Он повернулся и крикнул: «Эй, кто-нибудь, приведите консьержку с ключами. Не хочется ломать дверь …»