Декады День 9 Мистерия 37 Назидающая о победе Добра над Злом (Глава 39)

Председательствовал Хватанюк. Его душа раздиралась на части от противоречивых чувств. В одной из ее частей на разные приятные голоса пели различные мелодии радости, что он наконец-то дорвался до власти, какую мечтал заполучить уже давно. Ну, если не в самый Первый День Декады, то хотя бы во Второй. Но почему-то никому из председательствующих доселе Реципиентов и в голову не приходило передавать ему бразды правления. Не воспринимался он ими как Голова – да и все тут! И это вызывало в его душе чувство глухого возмущения и протеста. «Ну що це таке! – возмущался он, переживая внутри себя. – Ну що це за порядки такі! Хіба ж Україна не для українців? Мабуть, що ні, коли до керма лізе казна-хто. Всілякі там москалі, жиди та жидівки, запроданці ріжні, най би їх ясний шляк трафив! І в Уряді, і тут. Мабуть і в тюрмі те саме. Недарма ще Винниченко колись писав: «Геть, клята кацапня, з наших українських тюром!»*. Так от пройшло вже сто років, а віз, як то кажуть, і донині там!».

* Ну что это такое! Ну что это за порядки такие! Разве ж Украина не для украинцев? Наверно, что нет, раз к рулю лезет черт знает кто. Всякие там москали, жиды и жидовки, запроданцы разные, чтоб их ясный шляк трафил! И в Уряде и тут. Наверное и в тюрьме то же самое. Недаром еще Винниченко когда-то писал: «Вон, клятая кацапня, из наших украинских тюрем!». Так вот прошло уже сто лет, а воз, как говорят, и ныне там! (М.Р.Хватанюк приводит цитату из рассказа В.В.Винниченко. «Поміркований та щирий»).(Сост.)

И вот, в Девятый, предпоследний День Декады он, наконец, и сам стал Головою. «Тепер то вже я їм покажу, як треба головувати, як треба ладу давати! – пело у него в душе. – Тепер то вже вони в мене потанцюють на дроті, трясця їхній матері! Тепер вони в мене відчують, що таке зондеркоманда! Хай тепер си начувають!»*.

* Теперь-то уж я им покажу, как нужно голововать, как нужно лад давать!» – пело у него в душе. – «Тепер-то уж они у меня потанцуют на проволке, трясця их матери! Теперь они у меня почувствуют, что такое зондеркоманда! Пусть теперь поберегутся! (Зап. укр.)

Но другое, в высшей степени неприятное обстоятельство терзало его внутренности и швыряло его душу вниз, чуть ли не в самые пятки. И это, конечно же, был вызов в Личную Тайную Канцелярию № шесть с половиной дробь шесть с половиной в Пятый День Декады. Ему пришлось-таки натерпеться пребольшого страху тогда, во время пытки под наркозом, и Хватанюк постоянно вспоминал о том вызове с очень неприятным чувством. И еще его колбасило от того, что, вернувшись в круг Реципиентов, он поведал об этом своем визите Вольдемару, несмотря на то, что в Тайной Канцелярии ему было строго-настрого приказано держать язык за зубами и помалкивать в тряпочку. А он не удержался. И как теперь объяснить (переживал он про себя), что сделал это он из самых лучших чувств – чувств преданности к родному Руководству! Ведь когда пан Канцлер сообщил ему, что кто-то из Реципиентов тайно изобрел способ преодоления Феномена, у Хватанюка ни капли сомнения не было, что это мог быть Вольдемар и только Вольдемар! Но почему же он сразу не сказал об этом пану Канцлеру, а начал перечислять Буряка, Феню и Сократа? – Хватанюк и сам не мог объяснить себе этого. Здесь была какая-то психологическая загадка, какой-то парадокс. Ведь он совершенно прекрасно помнил, что в самую первую секунду хотел подставить Вольдемара – но вот надо же! – не подставил. Хватанюк уже потом пытался проанализровать, как такое могло случиться, что, получив инъекцию искренности, которая, по идее, сама должна была заставить его выдать Вольдемара (но почему-то не заставила), и он объявлял пану Канцлеру одного за другим в качестве подозреваемых кого угодно, только не того, кого подозревал сам.Поэтому после того, как Испытание закончилось и его препроводили к остальным Реципиентам, он решил уже самостоятельно вывести Вольдемара на чистую воду и таким образом выслужиться перед Руководством. Он уже предвкушал ту сцену, когда «цэй дурнуватый Вольдемар» купится на Хватанюкову лесть и начнет хвастать перед ним своею гениальностью. Нужно сказать, что Маркиян Рахваилович с самого начала Эксперимента относился к Вольдемару с вполне отчетливым презрением – ну, во-первых, за то, что тот был москаль, а во-вторых, считая его интеллигентом, а, значит, и болтуном, да и бабником тоже. Он не очень-то поверил Вольдемаровым сказкам о том, как тот был олигархом-бомжом и наблюдал лохов. Хватанюку казалось, что лохом есть никто иной, как сам Вольдемар. Поэтому он ни на йоту не сомневался, что ему легко удастся «расколоть» Вольдемара и тут-то его и сцапают! И – прошу пана в Тайную Канцелярию № шесть с половиной дробь шесть с половиной – вас там ожидает устройство «ДВЕРЬ», а также и все остальные прелести пытки под наркозом, а еще лучше – без оного!

Но когда Вольдемар исключительно убедительно продемонстрировал Хватанюку, что к антиФеноменальному Способу он не имеет никакого отношения (до Маркияна сразу дошло, что Вольдемар не играет – так сыграть было невозможно), его охватила паника: а что будет, если Руководство узнает об его дурной инициативе? Ведь рассказ (с соответствующим показом) о том, как зажимают яйца между дверями, произвел на него очень сильное и нехорошее впечатление. И Хватанюк, вспоминая это впечатление, теперь находился в состоянии перманентного стресса: «От ускочив у халепу! І на чорта мені, дурневі, треба було си зв’язувати із цим курвівим сином Вольдемаром! Правду-таки люди кажуть: де москаль, там і диявол!*».

* Вот попал в переплет! И на чорта мне, придурку, было связываться с этим курвиным сыном Вольдемаром! Правду-таки люди говорят: где москаль, там и дьявол!

Но вот, наконец, на Девятый День он стал Головою собрания! И хотя эта должность была неофициальная, она все-таки частично успокоила Хватанюка. Маркияну Рахваиловичу почему-то возомнилось, что пока он головует, его не возьмут «за зябры», а в процессе своего «Головування» он уж как-нибудь сумеет продемонстрировать Начальству (Хватанюк ни секунды не сомневался – и совершенно справедливо, – что за Реципиентами ведется постоянное наблюдение) свою искреннюю и беззаветную преданность. Вот почему пан Марки-ян казался с виду нарочито собранным, деловитым и преисполненным решимости показать свой патриотизм с самой выигрышной стороны.
Вчерашний День, однако, пробудил у него некоторые подозрения. Ему показалось, что среди Реципиентов наблюдается необычное движение, и источником этого движения есть, опять-таки, никто иной как Вольдемар. И у Хватанюка снова в душе возбудились смутные мысли относительно антиФеноменального Способа и возможной при¬част¬ности интеллигентного нахала к его изобретению. Потому он ре¬шил для начала показать всем, и в первую очередь Вольдемару, кто сейчас является Властью, а значит – и хозяином положения, и кто устанавливает порядок. Окинув критическим взглядом собрание несвидомых Реципиентов, Маркиян скорчил недовольную мину и значительным тоном произнес:
– Слава Україні, пані та панове!
Все промолчали лишь одна Феня отреагировала:
– В натуре, слава!
Хватанюк только зубами скрипнул на такое святотатство, но, на¬ученный предыдущим опытом дискуссий с пани Рюкк-Зак, не ответил на Фенину реплику, а упрямо продолжил свою руководящую линию:
– Щось мені си не подобає, як ви отут сидите. Ось ти, Вольдемаре, чого це ти тут мені човгаєш туди-сюди? А ну, либонь, швиденько сядь-но мені на отую он фотелю!*

* Слава Украине, дамы и господа! Что-то мне не нравится, как вы тут сидите. Вот ты, Вольдемар, чего ты тут мне вертишься туда-сюда? А ну-ка, любезный, быстренько пересядь-ка мне на вон то вон кресло! (Зап. укр.)

– Может тобі еще и дансе станцевать? – не глядя на Хватанюка, огрызнулся Вольдемар. Он только что произвел тихий опрос членов СССР (каждого индивидуально) об освоении ими Внутреннего Мониторинга и об их антиФеноменальных успехах. Замечание Хватанюка настигло его именно тогда, когда он, подсев к своей люби¬мой Аленушке, нашептывал ей на ушко информацию, полученную от других членов антиФеноменального Сопротивления. Близость к ней возбуждала Вольдемара. Да и Внутренний Мониторинг, как он только что выяснил, так или иначе получился у всех посвященных (в том числе и у него самого), и он был доволен. А сегодняшние Экспе¬риментальные Исследования должны были еще более закрепить его. Этими своими соображениями он как раз делился с Аленой, вдыхая свежий и ставший для него родным запах ее волос, за каковым заняти¬ем его застал начальственный энтузиазм Маркияна Рахваиловича.
– А я кажу, пересядь мені! – повысил голос Хватанюк.
– Ты знаешь, Маркиян, – с любопытством взглянул на него Вольдемар, – мені даже интересно: что ты будешь делать, если я тобі не пересяду? Хаживупу позовешь? Или «Ще не вмерла» заспиваешь?

Мистерия тридцать седьмая.
Назидающая о победе Добра над Злом

Общество прыснуло в кулак при этих Вольдемаровых словах. Хватанюк бурно задышал от возмущения, не находя слов, нужных для того, чтобы дать Вольдемару достойную ведь и поставить его на место. Однако неожиданно для самого себя он вдруг с изумлением почувствовал к Вольдемару какую-то симпатию, совершенно немотивированную их предыдущими отношениями и неу-мест¬ную в данной ситуации, и вместо ожидаемого всеми присутству-ющими взрыва его эмоций вдруг довольно миролюбиво произнес:

– От, Вольдемаре, який ти задирикуватий! Мабуть си думаєш, шо як начальство, то воно одразу зло. А ти – то саме добро! Але знаєш, скільки усього на світі різного є, та ще й такого, що ти б і не подумав ніколи? Згадайте, яку казочку про оцюю квантову механіку вчора пані Валерія нам розповіли. То давайте, любі мої, і я вам зараз казочку розповім. Дитячу. Але й хвілософську – про Добро і Зло. Щоб ви трохи си замислили. А висновки – то вже самі робіть. Казочка, правда, трохи сороміцька. За те – вибачайте*.

* – Вот, Вольдемар, какой ты задирака! Наверно думаешь, что если начальство, то оно сразу зло. А ты – то лишь одно добро! Но знаешь, сколько всего на свете разного есть, да еще и такого, что ты бы и не подумал никогда? Вспомните, какую сказочку про этую квантовую механику вчера пани Валерия нам рассказали. Так давайте, дорогие мои, и я вам сейчас сказочку расскажу. Детскую. Но и хвилософскую – о Добре и Зле. Чтобы вы немного задумались. А выводы – уже сами делайте. Сказочка, правда, немного неприличная. За то – извините. (Укр.)

Реципиенты, несколько озадаченные неожиданными интона-ци¬ями Хванатюка (он и сам с удивлением прислушивался к своим новым речам), подтянулись поближе и Маркиян начал свою «казочку».
– Отже, «Казочка про Добро і Зло». Оце, значить, сидить дід Панько на березі – ловить рибку. Аж ген, бачить, пливе по річці – шо б ви думали?! – Гівно!!! Пливе, оце, собі Гівно по річці, пливе і ось – підплива воно до діда Панька. І говорить до нього чоловечіським голосом:
– Діду Паньку! Я тебе зараз з’їм! *

*, «Сказочка о Добре и Зле». Вот, значит, сидит дед Панько на береге – ловит рыбку. Вдруг видит – плывет по речке – что бы вы думали?! – Говно!!! Подплывает Говно до деда Панька и говорит ему человеческим голосом:
– Дед Панько! Я тебя сейчас съем!

– Фу, Хватанюк! Да когда же, наконец, вы заткнете фонтан своего красноречия, наконец! – прервала Маркиянов рассказ мадам Рюкк-Зак, с безобидной национальной склонностью провоцируя противостояние общества с неполюбившимся ей с детства Хватанюком. – Вы, шо не видите, шо вы у приличному обществу находитесь, или где? Или нам вже никак нельзя сегодня без этого вашего… национального колорита у выражениях обойтися? Наконец, если вам самому культуры-мультуры не хватает, то обратите ваше внимание, шо здесь, кроме вас, еще и дамы находятся, между прочим, наконец!
– Ти ба! Отакої! То як же його сказати тоді? Гівно воно і є гівно! Як ти його ще назвеш? – окрысился Хватанюк.

* Вот тебе раз! То как же его сказать тогда? Говно оно и есть говно! Как ты его еще назовешь? – окрысился Хватанюк

– Не, вы токо послушайте его, господа-товарищи-панове! Александровна, да скажите ж хоть вы ему! Я, лично, тут не собираюся здесь, в натуре, от всякого…. такого себе… – мадам Феня запнулась в поиске выхода из лексического тупика, в который ее завела вспышка неприязни к Хватанюку. После «всякого» и «такого себе» с когнитивной, логико-семантической точки зрения в лучшем случае просилось слово «козел», а в худшем, пожалуй, что-то вообще не допустимое в «культурной-мультурной» среде и до чего она, мадам Рюкк-Зак то есть, даже ради Хватанюка опускаться не хотела. Валерия Александровна выручила ее:
– В самом деле, Маркиян Рахваилович, ну давайте … назовем это… назовем это… ну, хотя бы – Кал! – вдруг энергично воскликнула она, радуясь своей находчивости. – Как вы смотрите на это, Сократ Панасович?
Общество снова прыснуло в кулак, а Сократ Панасович скривился и шмыгнул носом, как бы демонстрируя, что смотрит он на это хорошо. Хватанюк мрачно поглядел на Валерию Александровну, окинул таким же взглядом окружающих, размышляя, а не применить ли ему полномочия Головы в данной ситуации? Но не почувствовав, что ситуация для санкций созрела, и, главное, весьма туманно представляя себе, во что конкретное упомянутые санкции могут вылиться, он с досадой апеллировал к мужской составляющей аудитории:
– Послухайте, панове! То ж увесь смак зникне, якщо замість мого Гівна ваш Кал буде!*

* Послушайте, панове! То ж весь колорит исчезнет, если вместо моего Говна ваш Кал будет!

Однако не встретив и тут поддержки своему аргументу в пользу «гівна», сдался:
– Ну, то нехай буде… Кал, якщо ви всі так його хочете. Отже, значить, підплива оцей ваш Кал до нашого діда Панька і говорить до нього чоловечіським голосом:
– Діду Паньку! Я тебе зараз з’їм!
– Не їж мене, Кал!, – каже дід Панько. – Я, оце, зараз рибки наловлю, додому віднесу, онучкам своїм юшки наварю. Добра буде юшка!**

** Ну, то пусть будет… Кал, если вы все так его хотите. Тогда, значит, подплывает этот ваш Кал до деда Панька и говорит ему человеческим голосом:
– Дед Панько! Я тебя сейчас съем!
– Не ешь меня, Кал!, – говорит дед Панько. – Я, вот, сейчас рыбки наловлю, домой отнесу, внучкам своим ушицы наварю. Добрая будет ушица!

Произнеся эти слова, Маркиян остановился и сплюнул, фигурально, конечно: «Та той дід Панько і слова такого не знає – кал…».
– Ничего, ничего! Продолжайте Маркиян Рахваилович.
По-моему очень даже хорошо. Не правда ли, Сократ Панасович? Подтвердите как специалист: и звучит хорошо, и научно, и всем понятно, – приободрила его Валерия Александровна, адресовавшись по ходу дела к Фригодному, который в подтверждение ее слов согласительно покивал головою.
– А Гівно, тьху!, чи як там його… Кал… най він лусне!… а Кал на це – вперто своє:
– А я тебе все одно з’їм!
– Ні, Кал, не з’їси!
– А я кажу, діду Паньку, що з’їм!
– Ні, не з’їси!
– А от і з’їм!
– Тоді, – каже дід Панько, – я сам тебе, Кал, з’їм!
І – з’їв…

Отак от, любі мої, Добро перемагає Зло! – закончил свою «казочку» Маркиян Рахваилович и, несколько озлобленный цензурой, которую навязала ему Феня, добавил:
– І ще раз на вас тьху, збили ви мене, к чортовій матері, з панталику. Через вас я сам ніби як гівна, чи то пак, калу наївси!**

** Ну, то пусть будет… Кал, если вы все так его хотите. Тогда, значит, подплывает этот ваш Кал до деда Панька и говорит ему человеческим голосом:
– Дед Панько! Я тебя сейчас съем!
– Не ешь меня, Кал!, – говорит дед Панько. – Я, вот, сейчас рыбки наловлю, домой отнесу, внучкам своим ушицы наварю. Добрая будет ушица!
А Говно, тьфу ты, как там его… Кал… чтоб он лопнул!… а Кал на это – уперто своё:
– А я тебя все равно съем!
– Нет, Кал, не съешь!
– А я говорю, дед Панько, что съем!
– Нет, не съешь!
– А вот и съем!
– Тогда, – говорит дед Панько, – я сам тебя, Кал, съем!
И – съел…
Отак от, любі мої, Добро перемагає Зло! – закончил свою «казочку» Маркиян Рахваилович и, несколько озлобленный цензурой, которую навязала ему Феня, добавил:

– І ще раз на вас тьху, збили ви мене, к чортовій матері, з панталику. Через вас я сам ніби як гівна, чи то пак, калу наївси!**

Но, вопреки его последним словам, слушатели весьма благосклонно посмеялись над «хвилософской» сказочкой Хватанюка, а некоторые и призадумались. Все, однако, с удивлением и удовольствием, а кое-кто даже и с легкой симпатией, отметили про себя положительные сдвиги в его поведении, хотя и не понимали, чему припи-сать такую благодатную перемену. Утешенный доброжелательной реакцией аудитории Маркиян повернулся к Вольдемару и произнес:

– Ну шо, Вольдемаре, то тепер може й ти нам повідаєш щось цікавеньке? Нумо ж, давай, не вередуй вже, мені!**

**– Ну шо, Вольдемаре, то тепер може й ти нам повідаєш щось цікавеньке? Нумо ж, давай, не вередуй вже, мені!