Игра воображения

В тот день я очень спешил домой, глупо улыбаясь и представляя, как обрадуются моему возвращению родители: мама, как всегда, начнёт суетиться и причитать, что у неё нечем накормить бедного ребёнка. Папа крепко обнимет, пряча счастливые глаза, и будет неловко шутить, смеша нас старыми как мир анекдотами, а потом, усадив за стол, достанет бутылку хорошего вина… Как, толкаясь и крича, затормошат меня неугомонные младшие братья, а сестрёнка Анечка, запрыгает, хлопая в ладоши, прося покатать её верхом…
Сердце замирало в радостном предвкушении, на этот раз мне было что им рассказать и чем похвастаться ― я наконец-то поступил в тот самый университет, о котором давно мечтал. Пусть и не с первой попытки, но какое теперь это имело значение? Главное ― у меня всё получилось…
Когда до дома оставалось совсем немного, грудь сдавило в плохом предчувствии ― взбудораженная толпа заполняла подход к нашей улице. Не в силах глубоко вздохнуть, я резко остановил папину старую машину и кое-как выбрался из неё. Торопливо пробираясь между людьми, растерянно прислушивался к разговорам, но паникующий мозг отказывался понимать обрушившиеся на него страшные слова: взрыв газа, снесло весь первый подъезд, много жертв…
― Как это первый подъезд, мы же там живём?
Меня словно закружило в горячем водовороте ― задыхаясь, я оторвал пуговицу от душившего воротника рубашки, и, посмотрев на груду искорёженных бетонных плит, еле прошептал:
― Жили…
В тот момент ещё не осознал, что остался совсем один, не мог поверить в то, что чуда не произошло, и они утром не ушли в кино или на прогулку. В худшем случае ― лежат сейчас на больничных койках… Пусть будет что угодно, только не это…
Оглушённый бедой, не мог оторвать растерянного взгляда от того, что осталось от нашего дома, когда подошла заплаканная тётя Люба из соседнего подъезда и обняла меня. Мы с её сыном Петькой выросли вместе и долго дружили, пока он не переехал с отцом в другой город.
― Митя, не смотри туда, не надо, деточка… Я видела, как их выносили, всех твоих. Взрыв случился утром, до сих пор достают погибших. Прости, дорогой, мне пришлось их опознавать и давать показания в полиции. Их больше нет ― даже маленькой Анечки, никого злая судьба не пощадила. Пойдём к нам, посидим, налью тебе чего-нибудь и всё расскажу, а потом вместе сходим в больницу, убедишься… ― она зарыдала, вытирая слёзы дрожащей ладонью.
― Нет, ― я не узнал свой непривычно глухой голос.
― Что, нет, Митя?
― Сразу пойдём ― сам должен увидеть…
Сон прервался неожиданно: сердце бешено колотилось, кипятком разливая боль в груди. Нащупав под подушкой таблетку, положил под язык, покорно ожидая, когда «отпустит». Сейчас бы встать и открыть окно ― здесь так невыносимо душно, но надо перетерпеть приступ…
Я осмотрелся: за прошедшие годы комната совсем не изменилась, лишь немного поблекла и выцвела. В детстве мы с братьями часто приезжали сюда, к морю, и тётя с радостью принимала нас в своём доме. Неудивительно, что три года назад именно к ней я поехал после ужасной потери ― она поддержала меня, помогая пережить тот кошмар…
Мы так давно с ней не виделись ― я всё откладывал поездку, и вот, наконец, снова здесь. Навстречу вышла соседка, с порога огорошив новостью, что тётя внезапно умерла, и вчера её похоронили. Какая страшная гримаса судьбы ― мой номер телефона так и не нашли, чтобы сообщить о случившемся и поторопить с приездом, вот и получилось, что даже на похороны я опоздал…
Старенькая баба Вера, смущаясь, сунула в руку запасные ключи:
― Катина квартира завещана тебе, можешь переночевать…
Конечно, надо было отказаться и поискать гостиницу, но шёл уже второй час ночи, а я был в шоке, безумно устав с дороги. Расстроенный случившимся и плохо соображая, что делаю, покорно взял ключи, открыв дверь. Время было позднее, глаза слипались, поэтому машинально поднявшись на второй этаж, лёг в любимой с детства комнате. И, несмотря на потрясение, уснул, чтобы снова увидеть привычный кошмар: возвращаюсь, а дома больше нет…
Я лежал, глядя в потолок и пытаясь справиться с сердечной болью, когда внезапно шторы всколыхнулись, и порыв ветра распахнул окно, наполнив тёмную комнату светом и звуками ― яркими всполохами молний и раскатами грома. Гроза накрыла приморский город, замерший в ожидании неминуемого дождя.
Отдышавшись, потихоньку встал, и, закрыв хлопающие на ветру ставни, спустился на первый этаж в гостиную. Немного постоял, озираясь и не зная, что делать, и, подойдя к большому окну, сдвинул в стороны золотистые шторы ― меня всегда привлекала гроза, пугая и завораживая одновременно. Но сегодня особенно: я чувствовал ― должно случиться что-то важное, то, чего так долго ждал и боялся…
Наконец, пошёл не просто летний дождь ― настоящий ливень. Там, высоко в небе, беспрерывно сверкали молнии, серебряными клинками разрезая тучи на неровные клочья. Феерические вспышки чередовались с яростными ударами грома, от, казалось, бесконечных потоков воды по земле быстро заскользили проворные ручейки.
Я стоял у окна, пальцем правой руки повторяя движения капель по стеклу, губы тихо шевелились, что-то бессвязно шепча. Мне было нестерпимо жарко. Прислонив горячий лоб к оконному стеклу, закрыл глаза, но это не помогло ― свет проникал через веки, причиняя боль, а яростное биение сердца, казалось, заглушало безумие грома…
Все чувства были обострены до предела. Сейчас малейший шорох или скрип за спиной вызвал бы панический ужас, и не было сил ни сопротивляться, ни прятаться. Я боялся обернуться и снова увидеть её.
В тот день тоже была гроза…
Ужасные воспоминания хлынули против воли и, как этот ливень, затопили сознание, сметая барьеры, которые я тщательно и долго выстраивал…
Три года назад, так же в июле я приехал по приглашению маминой сестры, чтобы после пережитого кошмара побыть с последним близким мне человеком ― тётей Катей.
В ту ночь после душного дня разразилась сильнейшая гроза, и каким бы усталым я ни был, звон разбивающегося от порыва ветра оконного стекла меня разбудил. Вскочив с кровати, спросонья долго не мог сообразить, где нахожусь. Пустая оконная рама продолжала без устали хлопать, пол был усыпан осколками стекла, и, наступив на один из них, я застонал от боли.
Кое-как добравшись до выключателя, при свете лампы осмотрел пострадавшую ногу. К счастью, осколок вошёл в стопу неглубоко, и вытащить его не составило труда. На полу образовалась небольшая кровавая лужица; недолго думая, схватил первое, что попало под руку ― одну из многочисленных кружевных вязаных салфеток ― и перевязал пульсирующую огнём рану.
Тётя вбежала в комнату, вероятно, разбуженная грозой:
― Митя, что случилось?
― Кажется, порывом выбило стекло… Не волнуйся, завтра вызову мастера, и всё починим.
― Да бог с ним, со стеклом, ты–то как?
― Немного оцарапался, но всё уже в порядке. Тётя, где у тебя йод и бинт, надо обработать рану, что ты молчишь?
Тётя Катя повела себя как-то странно ― она, не отрываясь, смотрела на мою забинтованную ногу.
― Как ты мог, Митя? Это же ручная работа, знаешь, как мне дорого это кружево, сколько сил я на него потратила? Боже, загубить такую вещь…
― Прости, пожалуйста… Я плохо соображал, схватил первое, что увидел, ― лицо горело от стыда, ― уверен, в хорошей химчистке с этим справятся…
― Да ты с ума сошёл! Ни за что на свете не отдам ценную вещь этим бездарям ― сама справлюсь. Давай, снимай быстрее…
― Но, Катя, может, сначала йод…
― Снимай, кому говорю, ― она не на шутку рассердилась, и, честно говоря, раньше я никогда не видел такого выражения на её прекрасном и добром лице. Она была лишь на три года старше, и я относился к ней, скорее, как к кузине ― тётей называл в шутку, обычно обращаясь попросту ― Катя. Расстроенный, начал осторожно разбинтовывать ногу.
― Да что ты там копаешься, болван? ― Катя села рядом на кровать и начала энергично стаскивать кружево, нисколько не волнуясь, что вновь открывшаяся рана причиняла мне боль. А дальше повела себя ещё более странно: прижав окровавленную салфетку к щеке, оставила на ней красную полосу, восхищённо прошептав:
― Спасибо, малыш!
Вот это меня насторожило. Катя никогда не употребляла подобных слов, считая, что обращаться так к взрослому человеку ― глупо. Я только сейчас начал понимать, что, кажется, она сегодня слегка не в себе. Может, выпила лишнего?
Всё, что произошло дальше, до сих пор оставалось выше моего понимания. Катя показала рукой на дверь, и пришлось сначала скакать на одной ноге, а потом, опираясь на пальцы, спускаться по лестнице на кухню. Там в аптечке я, наконец, нашёл всё необходимое. Закончив с перевязкой, взял веник, решив вернуться в комнату и подмести осколки.
Подниматься на второй этаж было тяжело, нога пульсировала, но я всё равно пошёл. Однако, открыв дверь, попятился от неожиданности: Катерина лежала на полу, как кошка, слизывая с паркета кровь…
― Не пропадать же добру? ― увидев меня, она засмеялась, продолжая делать это.
Меня чуть не вырвало, я шагнул назад, совсем забыв о лестнице, поскользнулся и… очнулся уже в больнице.
На счастье, упал я очень удачно ― отделался парой синяков и шишкой на голове ― ни переломов, ни каких-либо увечий. В палате было светло и чисто, у койки сидела тётя Катя и смотрела на меня с жалостью:
― Митька, очнулся, наконец, паршивец, я так переживала. И как тебя угораздило? Зачем решил спускаться по лестнице задом наперёд, да ещё с больной ногой, с ума, что ли, сошёл?
Чуть не поперхнулся от возмущения:
― А ты не догадываешься, да? После того, что я увидел?
― Серьёзно? Не понимаю, поделись с «тётушкой». Я проснулась из-за грозы, решив посмотреть на того, кто с детства её боится. И, знаешь, что увидела? Ты как рак пятишься назад и под мои вопли падаешь кубарем с лестницы. Перепугал до чёртиков… думала, после сестры и тебя хоронить придётся, придурок. Так что же ты увидел такого страшного, что решил меня до инфаркта довести, а?
Да, это уже точно было похоже на тётю, именно так она обычно разговаривала. Но что же тогда я видел? Проигнорировав её вопрос, спросил:
― Кать, а ты в мою комнату поднималась?
― Конечно, там по всему полу было рассыпано стекло, но я уже всё убрала и окошко починила ― стало лучше прежнего. Забыл окно на защёлку закрыть, да, дурень? Жарко ему, видите ли, вот чем всё кончилось…
― А лужа крови на полу была? ― продолжал я гнуть своё.
― Нет, пару капель на кровати, и всё.
― А, вот ещё что… С каких пор ты увлекаешься плетением кружева?
Катя задорно расхохоталась, тряхнув короткими светлыми волосами. Её проколотая бровь удивлённо приподнялась:
― Я и кружево? Вот насмешил… Ты где это байкершу с кружевами видел? Нет, ну и дурило. Наверно, здорово головой приложился, ― она продолжила смеяться, а я молчал, думая:
― Неужели это был просто кошмар?
Отсмеявшись, Катя меня обняла:
― Поправляйся, племянничек… Попрошу доктора выписать тебе успокоительное и побольше, это всё из-за переживаний, бедолага… Ну, держись, завтра зайду, принесу вкусненького, только не кисни, ладно? Главное, что остался жив, у меня ведь кроме тебя тоже никого нет…
И она ушла.
После выписки из больницы я сразу уехал к другу, у которого жил, пока всем пострадавшим от взрыва подбирали новое жильё. Никакие уговоры Катерины не смогли заставить меня вернуться ― я так и не поверил ей до конца…
Последние три года мы время от времени созванивались, но не встречались. Она обижалась, ведь раньше я в ней души не чаял. И вот, наконец, пересилив себя, приехал, но опоздал ― её больше не было. И снова ночь, снова гроза…
Я решил не подниматься наверх и до утра провести время в гостиной: включил телевизор и, сев на диван, откинул голову назад. Сердце отпустило, но мне по-прежнему было не по себе. Попытался привести мысли в порядок: что же случилось с Катей? Она была такой молодой и здоровой, неделю назад я разговаривал с ней по телефону, пообещал приехать, и тётя так радовалась этому. Что за злой рок преследует нашу семью?
От переживаний пересохло в горле, и я потянулся к кувшину, чтобы выпить воды. Тут-то меня и перепугал стук падающего предмета. Растерянно посмотрел по сторонам ― всё вроде было на месте. Однако, странный звук снова повторился и не один раз. Казалось, что рядом кто-то решил сыграть в мяч, но ведь я здесь был один, или нет? Сердце снова заныло в плохом предчувствии. И как только, спрашивается, хватило ума остаться в этой чёртовой квартире ― чем я, идиот, думал?
Затем последовал звон бьющейся посуды и знакомый смех. Катя… только она умела так заразительно смеяться ― у неё был низкий, немного хриплый голос, ошибиться невозможно.
― Митя, наконец-то ты приехал, я так ждала. Ждала-ждала, да вот незадача, нечаянно умерла… Упс! Иди сюда скорее, надо тебе кое-что сказать. Ну же, трусишка, ты же знаешь, где моя комната…
Меня как будто придавило к полу, от ужаса почти не мог дышать.
―Это не может быть она, просто вернулись воспоминания, я ведь до сих пор так и не справился со своими страхами, ― крутилось в голове, и вдруг неожиданно для себя, услышал собственный голос словно со стороны:
―Эй, не знаю и не хочу знать, как тебя зовут, но ты ― не Катя, а мой кошмар, и я тебя не боюсь! ― не понимаю, что в тот момент на меня нашло. По идее, должен был прикусить язык от ужаса, а вместо этого понёс такое…
В ответ ― ни звука, ни шороха. Стоял, тяжело дыша, в ожидании сам не знаю чего. Прошла минута, другая, а в комнате по-прежнему было тихо, даже телевизор не работал ― на экране дрожали разноцветные полосы. Мозг очнулся, давая команду ― бежать, и я как был, в майке и шортах, бросился к входной двери. Никто или ничто меня не остановило, вот только дверь не желала открываться, и мелькнувшая было надежда на спасение растаяла без следа…
Подёргав несколько раз неподдающуюся дверь, обессиленно уткнулся в неё лбом. Ледяной ветерок легонько пробежался по шее, словно кто-то очень холодный подул сзади. Я замер в ужасе, рука застыла на дверной ручке.
― Уже уходишь? Как это некрасиво… Мы же три года не виделись, посиди со мной хоть немного, малыш, ― голос звучал насмешливо и грустно одновременно, ― клянусь, что не причиню тебе вреда. Я всего лишь пошутила, а ты опять испугался. Чудак-человек… И дверь не держу ― просто не в ту сторону открываешь… Бежишь, а ведь я всегда так тебя любила.
― Не слушай, не слушай, это всего лишь галлюцинация, ― повторял я себе, обливаясь холодным потом, ― просто игра воображения, и только.
И чтобы окончательно себя в этом убедить, сказал вслух:
― Никого здесь нет, на самом деле ты не существуешь ― обыкновенный плод моей фантазии…
― Да ладно, я ― плод фантазии? Да хотя бы и так! Но посмотри на меня, какой красивый, недоступный плод ― тот самый, о котором ты в тайне мечтал ночами. Не раз замечала, какими глазами кое-кто смотрел…
― Лгунья! – я повернулся и увидел Катю, стоявшую в холле. На ней был тот самый халатик с пятнами моей крови, в котором она три года назад прибежала в комнату, лицо по-прежнему украшала знакомая алая полоса от кружевной салфетки.
― Ну ладно, ладно… не кричи, может, я немного и сочинила. Нельзя, что ли, девушке пофантазировать? ― она усмехнулась, ― Митя, отпусти ручку, а то оторвёшь, пошли в комнату. Сказала же, что не трону, да и как бы, интересно, я это сделала, если мертва, а?
Она призывно махнула рукой. У меня не осталось сил сопротивляться и спорить, и я обречённо поплёлся за ней. Неужели смирился? Похоже, что так… В комнате Катя плюхнулась на диван, энергично постучав по нему и приглашая сесть рядом. Диван скрипнул, прогибаясь под её весом, значит, она ― не привидение? Кто же, вернее, что же она такое?
Я молча подошёл к окну, за которым по-прежнему шёл дождь, и посмотрел на задвижку ― одно прикосновение, и створка откроется. Мы на первом этаже ― лучше уж гроза и ливень, чем находиться рядом с ней…
Приняв решение, я осмелел:
― Кто же ты ― ведь не человек и не привидение?
― Какой догадливый юноша ― значит, немного успокоился. И правильно. Смотри-ка, встал рядом с окном, решил прыгнуть? Молодец, ― она засмеялась.
Я занервничал:
― Так и не ответила, кто ты, и что тебе от меня надо? Неужели, вампир?
В ответ она так громко расхохоталось, что у меня от страха подкосились ноги, и, чтобы не упасть, я схватился за штору. Но, видимо, сделал это слишком сильно, потому что карниз сорвался, ударив по голове. «Катя», или не знаю, как её звали на самом деле, согнулась от хохота, и этот смех был таким заразительным, что губы против воли расплылись в улыбке.
― Ушибся, Митя? Бедняжка, не вини себя, здесь всё такое старое и прогнившее, ― и она снова погрустнела. ― Ах, да, и я ― не вампир, их не существует. Сама узнала о кровопийцах из фильмов, которые смотрела по телевизору твоей тёти. Неужели ты до сих пор веришь в такую чепуху?
― Как же так? Сам видел, как ты пила кровь, прямо с пола, ― мой голос опустился до шёпота, словно я говорил что-то неприличное, и нас могли подслушать.
― Глупый, я же просто пошутила… Да, каюсь, жестокая шутка, но мне было скучно и одиноко, вот и решила немного поразвлечься. Совсем забыла, какой ты чувствительный и забавный. А, знаешь, ты был моим любимчиком среди других детей: я, как и Катя, обожала тебя. Хотя во многом другом наши с ней вкусы не совпадали: ну, скажи, что за увлечение для женщины ― мотоциклы? И эти её бородатые, вечно пахнувшие пивом друзья, фу! ― она скорчила смешную гримасу.
― Не вампир, говоришь, а халат до сих пор в моей крови и щека…
― О, чёрт… Прости, не для кого наряжаться и следить за собой, сейчас всё исправлю, ― и, намочив из кувшина край рукава, она начала оттирать лицо, ещё больше размазав кровь по щеке, ― так лучше, да?
Я уныло кивнул:
― Итак, ты не моя тётя Катя. Тогда кто ты такая и как здесь оказалась?
Она задумалась, тяжело вздыхая:
― Что бы ни сказала, ты всё равно, не поверишь. Я ― та, что долгие годы жила за очень особенным зеркалом. Однажды твоя тётя разозлилась, разбив зеркало, его выкинули, а вот я, почему-то, осталась в этой квартире, как в ловушке. Не спрашивай, сама не знаю, почему… И теперь не могу вернуться домой, не могу вообще куда-нибудь уйти, наверное, это судьба…
― Хочешь сказать, ты ― отражение Кати? За дурака принимаешь, что ли, или опять шутишь? Знаешь, ненормальные у тебя шуточки…
― Так и знала, что не поверишь. Конечно, я виновата ― из-за моей глупости ты попал в больницу. Не надо было притворяться вампиром и пугать ― уже тысячу раз пожалела, что поступила так опрометчиво. Но, к слову сказать, сделала всё, чтобы кое-кто не пострадал при падении с лестницы: ты и в обморок-то упал от страха, а не травмы.
Тут в голову пришла страшная мысль:
― Какое отношение ты имеешь к смерти Кати?
Лицо незнакомки стало серьёзным:
― Абсолютно никакого. Мы столько лет прожили с ней бок о бок в одной квартире. Она была моей единственной подругой, хотя и не подозревала об этом. И тут мне вдруг пришло в голову избавиться от человека, скрашивавшего одиночество ― так, что ли? Может, я и не совсем нормальная, но не до такой же степени…
― Тогда что с ней случилось?
― Аневризма, внезапная смерть, видимо, из-за старой травмы. Поверь, Митя, мне очень, очень жаль и её, и тебя, ну, и себя заодно…
― А с тобой-то что не так? Будешь теперь жить одна в большой квартире, я сюда ни за какие коврижки не вернусь, если, конечно, останусь жив после нашей встречи…
«Другая Катя» отвела взгляд:
― Вот именно, одна. Может, сдашь квартиру какой-нибудь хорошей семье? А я их беспокоить не буду, честное слово! Ведь даже Кате за десять лет ни разу не показалась на глаза.
― Ну, конечно… Только со скуки будешь с ними шутки шутить, так, чтобы они всю жизнь прожили в ужасе, как я последние три года.
«Катя» закрыла лицо руками и горько заплакала, по-настоящему, навзрыд. Такого поворота я не ожидал и растерялся. Только что передо мной было чудовище, из-за которого три года жил в страхе, а теперь ― просто несчастная одинокая женщина, по сути, заключённая в квартире, как в тюрьме…
― Митя, умоляю, не оставляй меня здесь одну медленно сходить с ума, ведь я даже умереть не могу ― пробовала от отчаяния, и не раз, ― она размазывала слёзы по щекам, всхлипывая, как ребёнок. Только сейчас заметил, что она моложе Кати. Ну да, верно, если верить её рассказу, зеркало разбилось десять лет назад, и она осталась такой же, как была тогда.
Теперь уже я схватился за голову: неужели готов поверить в эти бредни про существо из Зазеркалья? У неё и имени-то нет, впрочем, какая разница, надо просто встать и уйти, остальное ― не моя проблема. Легко, конечно, сказать… Но за последние годы я столько всего испытал, так настрадался, что… не мог смотреть на мучения других. Даже если это и не люди вовсе.
Задумчиво взглянул на притихшую… э, «Катю»:
― Имя у тебя есть? И хватит реветь, ладно уж, придумаю что-нибудь…
Она подскочила с дивана, размазывая слёзы по такому милому и когда-то действительно любимому лицу. И как только это странное создание догадалось, что тётя в юности была моей первой безответной любовью? «Катя из Зазеркалья» бросилась ко мне, наверное, чтобы обнять, но, увидев на лице невольную гримасу страха ― остановилась, снова погрустнев.
― Моё имя слишком сложно для произношения… Можно, я останусь Катей? Впрочем, если хочешь, придумай любое другое имя, ― покорно произнесла она.
― Ладно, пусть будет Катя, ― кажется, ситуация кардинально изменилась: теперь я диктовал условия, а она подчинялась. Не могу сказать, что совсем перестал её бояться, но на душе стало немного спокойнее, ― подумаю, кого можно поселить в квартиру, только без детей, конечно. И не раньше, чем через полгода, когда завещание вступит в силу. Но если ты хотя бы раз кого-нибудь побеспокоишь…
― Нет, клянусь своими родителями, ни за что на свете…
― У тебя и родители есть? ― это заявление меня потрясло.
― Конечно… Знаешь, я тогда была совсем девчонкой, твоей ровесницей, наверное. Не знаю, живы ли они сейчас и ждут ли меня до сих пор, ― незнакомка трогательно, совсем по-детски шмыгнула носом, снова смахивая слёзы с бледных щёк.
― Вот, значит, как, не шутишь опять?
Она не ответила, тихонько всхлипывая… Вдруг что-то изменилось в её красивом лице, словно неожиданная мысль пришла в голову. «Другая Катя» смотрела на меня с непонятной надеждой, теперь её тихий голос не просил, а умолял:
― Митя, и надеяться не смею, что ты согласишься. Наверное, не заслуживаю этого, но всё-таки спрошу: смог бы ты простить мне то зло, что я причинила? Только подумай, прежде чем отвечать. Речь идёт о настоящем, искреннем прощении. Для меня это очень важно, ты даже не представляешь ― насколько…
Ах, если бы она знала, как в тот момент мне хотелось крикнуть ей одно слово:
― Забудь!
Но я промолчал.
Она была права ― не стоило вот так бросаться словами. Способен ли я простить или буду наслаждаться её муками, представляя, как ей больно? Вряд ли. Что может быть страшнее одиночества? Ничего. Она осталась одна в чужом мире, не по своей воле покинув родных, и столько лет, наверняка, скучала, как я теперь тоскую по в одночасье потерянной семье. Мне ли не знать ― каково это, быть одному в целом мире?
В моей беде она не виновата. Почему жизнь наказала нас обоих? Если подумать, мы с ней не враги, а товарищи по несчастью. Конечно, «другая Катя» поступила плохо, но вряд ли, глупо пошутив, она представляла все последствия своего розыгрыша или желала зла… Не хочу чувствовать себя виноватым, обрекая на муки живое существо…
Медленно перевёл взгляд на бушующую за окном грозу, слова давались с трудом:
― Я прощаю и не держу зла, говорю от чистого сердца, раз для тебя это так важно, и не только поэтому…
Сказал и замер, увидев, как она, не веря себе, закрыла лицо руками, а когда отвела ладони ― на меня смотрела другая девушка: молоденькая, совсем ребёнок со смуглой кожей и длинными чёрными волосами. Большие глаза янтарного цвета, полные слёз счастья, ямочки на нежных щеках и губы, прекраснее которых я никогда не видел. Она была полной противоположностью моей белокурой, сероглазой тёте, с её коротким ёжиком волос и замашками «своего парня».
Я был потрясён, и от удивления не мог вымолвить ни слова. Чего только со мной сегодня ни происходило, а теперь ещё и это потрясающее перевоплощение…
― Митя, получилось, не могу поверить, получилось! Я не была уверена, что это сработает, думала, сказки. Когда-то мама говорила, что только искреннее раскаяние и прощение могут изменить то, что не под силу сделать никаким заклинаниям. И вот я снова стала собой, ― её голос тоже изменился, словно хриплый северный Борей уступил место звонкому, парящему Зефиру, ― Митя, ты очень хороший человек, и в твоей жизни всё обязательно наладится, вот увидишь. Спасибо…
― Ч-ч-то происходит? Боже, какое чудо… Ты теперь сможешь вернуться домой к своим родным? ― я заикался, не отводя восхищённых глаз от хрупкого, прекрасного как ангел создания.
― Вряд ли. Зеркало потеряно навсегда, а другого пути домой нет, но теперь я свободна, и всё ― благодаря тебе.
― И что же будет дальше? ― прошептал в ожидании очередного чуда.
― Скорее всего, я исчезну ― мне больше не нужно находиться здесь. Согласись, это лучше, чем бесконечно жить в клетке. Пожалуйста, не делай такое испуганное лицо ― думаю, я не исчезну совсем. Ваш мир такой огромный, и мне очень хочется его посмотреть, а ты ― живи дальше и обязательно стань счастливым. И ещё… ― она смутилась, спрятав за густыми ресницами сияние янтарных глаз, ― я говорила, что всегда тебя обожала. Это правда, только не смейся, ладно? Митя, ты был моей первой любовью…
Я растерялся, как последний дурак, не зная, что сказать, а прекрасная незнакомка, улыбнувшись, начала таять в воздухе. Это было невероятно ― «другая Катя» исчезала на моих глазах, и единственное, что я успел спросить, было жалкое:
― Мы ещё увидимся? ― услышав в ответ невесомое:
― Возможно…
Мгновение, и я остался в комнате один. Почему же вдруг стало так тихо? Ах, вот оно что ― гроза прошла, и ночь на исходе. Неужели всё кончилось, и это был сон, просто игра воображения, потому что меня угораздило заночевать в квартире, с которой связано столько воспоминаний…
Я медленно подошёл к тому месту, где ещё совсем недавно стояла она. Наклонившись, поднял с пола кружевную салфетку, безнадёжно испорченную давно засохшими и почерневшими от времени каплями моей крови. Зажав её в руке, вернулся к окну и распахнул его, жадно вдыхая свежий, влажный после грозы воздух. Лёгкий ветерок ласково коснулся пылающих щёк, прохладным дыханьем успокаивая и остужая моё разгорячённое лицо ― я встречал рассвет нового дня, и, улыбаясь, повторял:
― Возможно… Всё возможно…
Жизнь продолжалась, моя удивительная жизнь…