Тварь должна была умереть

Говорят, в ту зиму российские морозы свирепствовали еще сильнее, чем обычно. Впрочем, может быть, эти люди ошибаются. В этой местности почти каждый декабрь кажется самым суровым и беспощадным в истории. Да, определенно – это был декабрь.

Где-то в России, а если точнее, то где-то в радиусе суток пути от Москвы, ехал поезд. В поезде было темно, грязно и жарко. А еще довольно пусто – мало выдалось желающих уезжать в такую погоду из теплых квартир. За его окнами царил ледяной ад – выл ветер, сыпал колючий снег, градусов было никак не больше, чем минус двадцать пять.

В купе номер шесть сидел мужчина. Черные, давно не стриженые волосы в беспорядке спадали на лоб и уши. Сильные на вид и необычно длинные руки с пропорционально длинными пальцами были скрещены на груди. Вены на этих руках проступали так четко, что казались нарисованными на мягкой бледной коже, выдававшей в нем городского жителя. На небритом лице его, которому можно было дать лет тридцать, проступала блаженная улыбка. Мужчина спал, и сон его был приятным.

Возможно, последний приятный сон в его жизни.

* * *

Максим стоял на берегу лесного ручья и разглядывал свое отражение. Те же непослушные волосы, те же зеленые глаза, то же в меру упитанное лицо с чересчур волевым для его характера подбородком, но разбитые на многие сотни искрящихся плоскостей, пересыпающихся, словно мелкая стеклянная крошка. С неба грело солнце, где-то далеко уютно стучал колесами поезд.

— …должна была… — проклюнулось вдруг через журчание воды тихое бормотание откуда-то сбоку.

Максим повернулся на звук. В нескольких шагах от него на траве сидел мальчик в растянутой, выцветшей тельняшке. Двенадцать лет? Четырнадцать? В детях Максим всегда разбирался плохо. Но здесь даже он видел: с мальчиком что-то не так. Тот сидел спиной к Максиму, скрестив ноги и обхватив себя руками, яростно раскачивался из стороны в сторону и повторял раз за разом, не делая пауз даже для вдоха:

— Тварь должна была умереть, тварь должна была умереть, тварь должна была…

— Эй, — неуверенно окликнул его Максим. – С тобой все в поря…

Он запнулся на полуслове, непонимающе уставившись на траву у себя под ногами. Вокруг мальчика она заметно пожухла, и этот эффект медленно распространялся вокруг, как едва тлеющее невидимое пламя. Но уже в следующую секунду вниманием Максима снова завладел сам мальчик.

Он одновременно прекратил бормотать и раскачиваться. Его руки упали вдоль туловища как плети, оставив на голых плечах темно-красные отпечатки, но тут же сжались в мелко дрожащие от напряжения кулаки. Он медленно повернулся к Максиму вполоборота и оскалил мелкие желтоватые зубы. В его взгляде читалось ледяное, кристальное бешенство.

— Тварь должна была умереть, — повторил мальчик чуть громче, словно ожидая получить какой-то ответ.

— Что? – Максим хотел бы попятиться, но его ноги будто налились холодным свинцом. – Я…я не понимаю…

Мальчик снова оскалился, опустив глаза. С медлительностью готовящейся к броску змеи он поднялся на ноги и шагнул к Максиму. Его кулаки дрожали все сильнее, и из них просачивались, капали на мертвую траву темно-красные капли. Максим титаническим усилием воли заставил свою левую ногу переместиться на несколько сантиметров назад, но этой смехотворной попытки отступления, конечно же, было недостаточно. Мальчик вдруг оказался прямо у него под носом, вскинул голову и выкрикнул женским голосом:

— Мужчина, да проснитесь же наконец!

Максим подскочил, едва не сбив с ног раздраженную крепостью его сна проводницу. Купе. Поезд. Дело. Точно.

Он заморгал, стряхивая с глаз остатки странного сна и вполуха слушая удаляющееся ворчание проводницы. Да, пока есть время, обязательно нужно освежить в памяти дело. Само собой, в эту глушь из уютной московской квартиры его погнал отнюдь не праздный интерес.

Максиму предстояло провести обряд экзорцизма.

***

Всю сознательную жизнь Максим был убежденным материалистом. Его не особенно интересовала ни высокая наука, ни, тем более, эзотерика. Он не верил в призраков, демонов и магию. Даже к медитации относился скептически. Очень важные качества для того, кто зарабатывает на жизнь услугами мистического характера.

Где-то в глубине души он, разумеется, стыдился этого обмана. Это чувство ощутимо кололо его каждый раз, когда он представлялся очередному клиенту магом или экстрасенсом. Заглушить его помогало лишь то обстоятельство, что Максим всегда честно пытался принести наивному клиенту пользу, и пользу самую, что ни на есть, прагматическую.

К услугам, подобным тем, что предоставлял людям он, прибегает весьма разношерстная публика, но большую ее часть можно поделить на три категории.

Первая, самая простая в обращении — люди, которым нужен психолог. Страдающие от тревог, комплексов, травм — они готовы отдать любые деньги, лишь бы кто-то почесал им зудящее место психики. Тут Максиму помогало с одной стороны профильное образование, а с другой — сокрытие оного от клиента. Всего несколько терапевтических сеансов, кое-как замаскированных под гадания и колдовство — и человек снова готов жить с собой в мире. Какое-то время.

Вторая, куда более сложная категория — люди, которым нужен психиатр. За годы практики Максим насобирал опыт взаимодействия с носителями всевозможных маний, фобий и прочих расстройств. Много раз ему доводилось жалеть, что экстрасенс не может выписать рецепт на антипсихотик. Увы, помочь такому клиенту он мог лишь косвенно — успокоив и осторожно внушив мысль о необходимости всестороннего медицинского обследования.

Но самая сложная категория — люди, которым просто нужен друг. Каждый раз, когда такой человек робко заглядывал Максиму в глаза, ища поддержки, ища опоры, того буквально разрывало надвое. Он очень хотел помочь им, но строго-настрого себе это запрещал. Уходили они, как правило, еще более несчастными, чем приходили. А сам великий маг и волшебник закрывал свою каморку раньше положенного и отправлялся через дорогу — в ближайший бар. Он трижды заказывал дешевый виски безо льда, после чего сидел у стойки в молчании около получаса, сжав кулаки и сосредоточенно считая пульсации набухшей жилки у правого виска.

Впрочем, несмотря ни на что, бросать свою «работу» он не планировал. Ведь подобные услуги среди некоторых групп населения куда популярнее более прозаичных услуг настоящих мозгоправов. Уйти — значило бы вовсе оставить этих людей без помощи. Бросить на растерзание мошенникам различной степени цинизма, наводнившим непыльную и крайне прибыльную нишу. Нет, этого Максим себе позволить не мог. Да и, будем честны, ему нужно было на что-то оплачивать свои счета. Так он и подумал, покупая рекламное место в желтенькой газете из тех, что бесплатно раздают у метро.

Не сказать, что звонков после этого стало значительно больше, но охват клиентуры определенно вырос. Это стало понятно, когда в один промозглый и темный декабрьский день скрипучий, постоянно прерывающийся из-за помех голос говорил в трубке: «Ты прости, сынок, что беспокою. Не к кому мне пойти, одни старики в деревне остались. Пропадает из погреба то картопля, то закрутки старые. Скоро все, сынок, вынесут. В милиции смеются только — а мне хоть ложись да помирай. Еще дом этот, где Арсенич раньше жил… Ох, не знаю, что там творится, а только точно что-то нечистое. Ты уж не сердись, сынок, пожалей дуру старую. Съезди ко мне, не побрезгуй...»

Когда старушка закончила вспоминать молодые годы, перечислила поименно всех ушедших на последний покой друзей и в четвертый раз пообещала озолотить его, благодетеля, Максим согласился на эту работу, не раздумывая, хоть и испытал ощутимый укол вины от предстоящего обмана. Месяц выдался не слишком прибыльным, а ему нужно было платить за квартиру. Правильно ли было позволять пожилому человеку «озолотить» его, шарлатана? «И да, и нет, — решил про себя Максим. – Но, по крайней мере, она эти деньги не в церковь отнесет. Уже хорошо».

* * *

Поезд остановился у ничем не примечательной деревенской станции, каких проехал уже больше десятка, и снова тронулся, едва Максим успел ступить на перрон. Мороз тут же вцепился в него как бультерьер, а ветер с издевательским свистом поприветствовал горстью колючего снега в лицо.

Экстрасенс поспешно поднял воротник слишком тонкого для такой погоды пальто и ответил ветру трехэтажным матом сквозь зубы. Он успел высказать примерно половину того, что думает о самом ветре и о его родителях, атмосферных колебаниях, когда заметил спешащую к нему сквозь метель низенькую, почти шарообразную фигуру.

— Максимушка, ты? — прокричала она ему снизу вверх, подслеповато, с отчаянной надеждой вглядываясь в лицо своего будущего спасителя.

— Я, бабуль, — отозвался спаситель, но тут же спохватился. — Простите, как вас по имени-отчеству?

— Никитишна я, сынок, — ответила бабушка. — Ты уж так и зови — Никитишна. Ну, пойдем скорее к дому, чего на морозе-то торчать.

— Да, пойдемте, — с облегчением отозвался экстрасенс.

Он был готов идти хоть к черту на рога при условии, что между ними не будет этого ужасного ветра, пробирающего до самого костного мозга. Идея о простом деревенском доме казалась ему самой желанной за всю его жизнь. А уж если в доме натоплена печь…

С такими мыслями он поспешил за заказчицей, бодро семенящей по тропинке из собственных следов. Благо двигалась она на удивление быстро для своих почтенных лет.

***

Печка в доме действительно была — старинная, кирпичная. От нее веяло теплом, и не только физическим. Впрочем, последнее относилось к каждому предмету, наполнявшему внутреннее помещение дома. Неокрашенный, явно кустарного изготовления стол покрывала ситцевая скатерть с узором, напоминающим гжель. По бокам от него стояли две деревянные скамьи. На окнах — белые кружевные занавески. В одном углу — высокая кровать из ржавеющих металлических прутьев с мягкой на вид периной. В другом — низенькая полочка с иконами. Словом, сущая прелесть для горожанина, привыкшего к безликим бетонным коробкам.

Оказавшись внутри и избавившись с помощью гостя от верхней одежды, Никитишна первым делом схватилась за рогач. На глазах немного сконфуженного Максима, из печи на стол переместился простой глиняный горшок, испускавший непередаваемо аппетитный пар с запахом картошки, чеснока и укропа, а из-под кровати — банка с солеными огурцами.

— Ну что вы, — протянул экстрасенс, отчаянно стараясь потише урчать животом. — Не стоило…

— Ничего не знаю, — Никитишна замахала руками и даже зажмурилась, чтобы точно не видеть возражений. — На голодный желудок дела не делаются. Я в журнале «Здоровье» читала. Садись, сынок, садись, где удобно. Только вот сейчас…

Бабушка снова бросилась к печке и, встав на цыпочки, сдернула с нее слегка побитый молью коврик.

— Нет-нет, — Максим поспешно уселся на голую лавку. — Мне бы на деревянном посидеть — давно забытые, понимаете, ощущения. Вы себе лучше подложите, раз уж нагрели.

— Ох, молодежь, — добродушно проворчала Никитишна, неохотно последовав совету. — Совсем старших не слушаете. Да и правильно — уж поумнее нас будете. Не спорь, сынок, не спорь. Все потом, а сейчас — кушай. Кушай.

***

Вдвоем экстрасенс с клиенткой быстро опустошили и горшок, и добрую половину банки. Работать после столь капитального ужина не хотелось совершенно, но не заставлять же пожилого человека ждать.

— Так вы говорите, — нарушил сытое молчание Максим. — Продукты пропадают?

— С погребу, — с готовностью кивнула Никитишна. — Ну да чего меня, старую, слушать. Пойдем, сынок, покажу.

Выходить на бушующую снаружи метель не хотелось вдвойне, но Максиму и в голову не пришло отказаться. И дело было не только и не столько в деньгах.

Погреб обнаружился с обратной стороны дома. Тяжелая, кое-как обшитая жестью дверь протяжно скрипнула петлями, впуская внутрь хозяйку и экстрасенса.

— Вот, сынок, погляди, — Никитишна посторонилась, вжимаясь в грубую деревянную стену. — Третьего дня в последний раз спускалась — энто вот ведро с картоплей еще полное было. То ли я из ума выжила, то ли…

— Нет, — задумчиво проговорил Максим и присел на корточки. — Не выжили.

В сантиметре от его ног на грязном полу виднелся смазанный, но вполне различимый отпечаток ноги.

Ноги маленькой и явно босой.

— А скажите… Никитишна, — уже на выходе обратился к хозяйке Максим, прикусив себе язык за неловкость. — Тот дом, о котором вы говорили, который вас беспокоит — он там, верно?

— Верно, сынок, — с благоговением откликнулась Никитишна, проследив взглядом направление, указанное пальцем экстрасенса. — Все верно, недаром я тебя вызвала, ох, недаром…

Снова укол вины за обман.

Максим наклонился к уху своей нанимательницы и спокойным, внушительным тоном произнес:

— Идите, бабушка, домой и ни о чем не беспокойтесь. Я разберусь.

Подождав, пока успешно успокоенная пенсионерка скроется за углом дома, вышагивая по еще не заметенной цепочке собственных следов, он развернулся и уверенно зашагал прочь.

Туда, куда вела едва заметная цепочка следов поменьше.

***

Однако, на подходе к хлипкому заборчику соседнего участка его уверенность в собственных силах, как и в понимании мироустройства в целом, сильно пошатнулась.

Зима словно вовсе не касалась этого двора. Ветер обносил его снегом аккуратно по периметру, а над ним, из колодца, пробитого неведомой силой в тяжелых зимних облаках, вовсю сияло солнце. Более того, в обход всех законов природы, земля, кусты смородины и даже одинокая яблоня были покрыты зеленью. Портили картину лишь торчащие, как гнилые грибы-переростки, строения — покосившийся дом, когда-то очень давно, похоже, выкрашенный в желтый, и мрачная пристройка, не то сарай, не то амбар. Но что добило Максима окончательно – на траве недалеко от калитки сидела босая девочка лет тринадцати в грязном сарафане в голубой цветочек. Она тихонько напевала без слов смутно знакомую навязчивую мелодию и, кажется, следила за перемещениями в густом травяном лесу какой-то букашки.

«Ну, конечно же, — щелкнуло в рационализаторской части сознания Максима. — Я снова сплю». Он бешено затряс головой. Обычно это помогало проснуться лучше, чем классический щипок, но на сей раз почему-то не подействовало. На этом разумные идеи в его голове закончились, так что он просто несмело приблизился к калитке и постучал, привлекая внимание девочки. Та подняла взгляд на неожиданного гостя и на ее лице проступила улыбка, которую просто преступно было бы назвать как-то иначе, чем лучезарной.

Несмотря на круглые детские щеки, тупой подбородок, глаза плохо определимого цвета, жиденькие рыжие волосы, собранные в хвост простой резинкой, и слегка торчащие передние зубы (левый – с щербинкой), слово «некрасивая» не вязалось к ней совершенно. Нет, такие люди стоят вне этой грубой селекции.

— Приве-ет, — видимо, уже не в первый раз протянула она, кажется, даже не удивляясь, что гость не отвечает.

— Привет, — сипло ответил Максим и прокашлялся. — Можно войти?

— Заходи, — сказала девочка без раздумий и открыла калитку.

Экстрасенс мимоходом подумал, что ее не доведет до добра такая доверчивость, но вслух спросил:

— Как тебя зовут?

— Лето, – отозвалась девочка невпопад и обвела двор рукой.

— Да, я вижу, — осторожно согласился Максим. – А зовут-то тебя как?

— Лето! – повторила странная девочка и хихикнула в ладонь над непонятливым гостем.

В голову Максима закралось подозрение, что другого ответа на этот вопрос он не получит.

— Тут есть кто-то постарше? – сменил тактику он.

Девочка немного померкла, закусила губу и не ответила. Максим на автомате сделал в уме пометку.

— Ты одна здесь живешь?

— Нет,- к ней снова вернулась беззаботность.- Со мной Гордей. Это хорошо, правда?

— Гордей? Кто это?

Она снова не ответила и повернулась к гостю спиной.

— Что там? – Максим начал чувствовать себя глупо, задавая такое количество вопросов без внятного ответа.

Девочка же внезапно сорвалась с места и стремглав метнулась к сараю. Прежде чем Максим успел что-то сообразить, рассохшаяся, скребущая нижним краем по земле дверь захлопнулась и звонко щелкнула изнутри задвижкой, отделив его от – он почти не сомневался в этом – беспризорницы.

Тем не менее, следовало на всякий случай проверить дом. Ноги сами поднесли экстрасенса к гнилому, покосившемуся крыльцу, а кулак дважды с силой врезался в аналогичного качества дверь. Неожиданно, с той стороны послышался шаркающий звук и дверь открылась. На пороге стоял мужик, на вид вполне соответствующий своему жилищу.

Существует множество слов для обозначения лиц мужского пола: мальчик, пацан, парень, юноша, молодой человек, мужчина, мужик, мужичок, дедушка, старик…И уместность их использования определяется совсем не возрастом – бывают и пятнадцатилетние мужчины, и семидесятилетние юноши.

Представшее перед экстрасенсом лицо (если его можно так назвать) было, хоть и совсем не представительным, последней, так сказать, стадии угасания, но все же мужиком. Он ужасно оброс, черт знает, сколько времени не мылся, питался, судя по виду, исключительно солеными огурцами, да и то, скорее всего, в последнее время стал заменять занюхиванием рукава, а на плаву держался только благодаря водке. Гости у него, видимо, бывали нечасто – он открыл дверь в желтовато-коричневых семейниках с оригинальным узором из разводов и большой зеленой наклейкой, на которой было написано «тр муж бел». К величайшему радостному удивлению Максима, ничем, кроме перегара, он не вонял.

Вид у него был ошеломленный, но он быстро взял себя в руки и спросил…нет, не «чего надо?» и даже не «ты кто?» Первый вопрос его был:

— Водку будешь?

Фантасмагоричность ситуации окончательно отключила рациональную часть мозга экстрасенса. Оставшиеся части тянули его одновременно расхохотаться в лицо хозяину дома и бежать со странного участка куда глаза глядят, но вместо этого он зачем-то, не моргнув и глазом, ответил:

— Буду.

* * *

Уже к середине первой бутылки выяснилось, что хозяина зовут Григорий Арсенич. Взявшись за вторую, собутыльники твердо решили сейчас же вместе идти в разведку. От попадания в плен к местным сотрудникам правоохранительных органов их удержала только третья бутылка — они не могли до нее дотянуться. Она стояла на столе, где-то высоко над ними, так гордо, словно знала, что до нее не доберутся, и все, что могли сделать Гриша с Максимом – это вцепиться в ножки стола в попытке подняться, тем более героической, что обреченной на провал.

* * *

Она любила лето. Любила солнце, любила танцевать. Любила читать страшные истории при свете свечи. Она любила людей. Она нас всех любила. И была растоптана за это. Как цветок среди асфальта.

А тварь…

Тварь должна была умереть.

* * *

Проснулся Максим почему-то на кровати. Голова гудела, как чертов царь-колокол, да еще жутко хотелось пить, поэтому он предпринял дерзкую попытку встать, но дом вдруг сильно покачнулся и герой упал, больно ударившись локтем. Когда ему, наконец, удалось найти общую с окружающим миром вертикаль, откуда-то из соседней комнаты послышался грохот и безудержный мат.

И он все вспомнил. Гнилой дом, кусочек лета посреди зимы, девочка, водка… так это не сон! Мозг со скрипом, но заработал в привычном рациональном ключе. За объяснениями экстрасенс закономерно решил обратиться к хозяину дома, а потому, шатко опираясь на стену, пошел на голос.

Пол был ужасно захламлен, но изнутри дом все же выглядел заметно лучше, чем снаружи: не было гнили, да и перекос чувствовался не так явно. Он состоял из двух комнат квадратной формы, стены были оклеены грязно-желтыми обоями в ужасного, помойного цвета цветочек, пол представлял собой кое-как отшлифованные доски, густо заваленные тряпьем и разномастными ящиками, а воздух в нем был пропитан запахами уксуса и спирта.

Хозяин обнаружился на полу, возле дивана, судя по виду, пострадавшего от нападения стаи бешеных бобров. Он уже успел снова уснуть сном невинного младенца и на вялые попытки растолкать никак не отреагировал. Обидно. Воды, пригодной для питья, или хотя бы для выливания на пьяную вусмерть рожу, в пределах видимости не нашлось, так что Максим решил последовать другому, не менее важному зову природы и пойти освежиться за углом.

За этим занятием его и застала вчерашняя девочка. Делая вид, что не замечает (или правда не замечая?) пикантности ситуации, она спросила… нет, не «что ты делаешь», не „почему ты еще здесь“ и даже не „как тебя зовут“. Она спросила:

— Хочешь потанцевать?

И не дожидаясь, ни пока гость ответит, ни пока справится с заевшей ширинкой, за локоть потащила на свободное пространство.

— Я не умею…- робко попытался возразить снова начавший терять связь с реальностью экстрасенс.

— Я тоже, — засмеялась она, взяла его за руки повыше локтя и с неожиданной силой закружила на месте.

Ее смех звучал так заразительно, что Максим и не заметил, как начал смеяться с нею вместе, сам не зная, над чем. Он не видел ничего, кроме закатного солнца, играющего в ее огненных волосах, кроме ее голубых глаз с веселыми рыжими искрами. В них было лето, то самое лето, что царило на этом островке счастья, то самое лето, которого, теперь он понял, ему не хватало всю жизнь. Чувство стеснения, имевшее место быть поначалу, а с ним и остатки похмелья, не выдержав скорости кружения, оторвались и остались далеко позади.

Внезапно она подпрыгнула и звонко чмокнула незнакомого ей мужчину в подбородок. Невинный поцелуй все того же первозданного тепла и восторга жизнью, что переполняли все ее существо, и которыми она не могла не поделиться. От неожиданности Максим отшатнулся и выскользнул из ее рук, но она, не замечая этого, продолжала смеяться и кружиться, подставив солнцу счастливое лицо.

С крыльца послышался деревянный стук. Максим повернулся на звук, пошатнувшись от легкого головокружения. Гриша выползал из дома, наверное, с той же целью, что и его гость чуть ранее. Наполовину ему уже это удалось, другая же половина оставалась за порогом, в темноте. Увидев Максима, он прохрипел:

— Помоги мне…

Гость, как истинный джентльмен, поспешил было на помощь другу, но остановился на полпути. Над Григорием, скрытый полумраком неосвещенного дома, кто-то стоял. Максим не видел, но спинным мозгом почувствовал его взгляд, и по спине его побежали мурашки.

— Не стоило тебе приезжать, — проговорила тень с тем ледяным спокойствием, какое бывает только у взбешенных до предела людей. – Но раз уж ты здесь…может быть, ты разрешишь наш спор?

Максим хотел было переспросить, но тут Григорий сделал усилие и вывалился на крыльцо целиком… Хотя, “целиком” здесь – неправильное слово. Ниже пояса за ним волочились только кишки, распространяя отвратительный запах и оставляя кровавый след на деревянном полу.

Максим отпрыгнул, поскользнулся и упал на траву. Его резко и обильно вырвало. В голове все смешалось, он хотел закричать, но голосовые связки не размыкались, хотел бежать, но не мог сдвинуться с места.

«В доме убийца? Или это несчастный случай? А вдруг спишут на меня?.. Черт, не время сейчас об этом думать, нужно свою шкуру спасать, бежать, бежать, бежать...»

— Э-э…- раздался стон с крыльца. — Да ты сам на ногах не стоишь…

С ужасом в подергивающихся глазах Максим пронаблюдал как Гриша с трудом поднимается на подкашивающиеся, но явно наличествующие ноги, и, покачиваясь, бредет за угол. Экстрасенс оглянулся, ища поддержки у девочки, но она будто провалилась сквозь землю. Вопрос «какого хрена, вашу мать, здесь происходит» принимал все более безотлагательный характер.

* * *

— Какого хрена, вашу мать, здесь происходит?!

— Ты о чем это? – Григорий выглядел искренне удивленным.

— Что за девочка бегает по двору? Дочка твоя? Это она еду ворует? — наседал Максим, закипая с удвоенной скоростью из-за головной боли.

— Какая еще девочка? – Арсенич развел руками. – Нет тут никого. У меня вообще детей нету. Ты, Максим, иди проспись сначала, а потом уж к людям приставай.

— Что значит “какая”?! – сдавленно прорычал экстрасенс, нависая над сидящим за столом напротив мужиком. – Рыжие волосы, сарафан в цветочек, лет тринадцать на вид. Такая вся…не от мира сего. Кончай этот цирк, ты не мог ее не видеть!

— Она?.. – Гриша запустил пятерню в редкие волосы, уставясь округлившимися глазами прямо перед собой. – Нет… Не может быть. Ее не должно быть здесь. Так не бывает, слышишь? Она не могла… не могла…еще будешь?- спросил он безо всякого перехода.

— Ага. Буду, — процедил Максим и резко поднялся, опрокинув свой стул. – Знаешь, что я сейчас “буду” делать? Я найду эту девчонку, приведу сюда и получу все ответы. И почему-то мне кажется, что ответы эти заинтересуют полицию и социальные службы.

Вероятно, Гриша пытался возразить, но Максим уже вышел и захлопнул за собой дверь. На двор тем временем опустилась ночь. Девочки снаружи не наблюдалось, но у экстрасенса было предположение насчет того, где она была вынуждена проводить ночи. Уже почти не шатаясь, он решительно зашагал к сараю с твердым намерением поставить точку в этой мутной истории.

***

Заперто. Ну конечно.

— Эй, ты здесь? – крикнул Максим, стараясь звучать как можно менее угрожающе. – Открой, пожалуйста, это срочно!

Он приложил к двери ухо. На секунду ему показалось, что с той стороны доносится приглушенный голос, но разобрать не получилось ни слова. Экстрасенс громко постучался и снова прильнул к двери. Никакой реакции. Молчание.

Прямо-таки мертвое молчание.

Терпение Максима лопнуло вместе со струнами его нервов. Нога в тяжелом ботинке с грохотом врезалась в дверь. И еще раз. И…

Третий удар сломил сопротивление хлипкого косяка – с громким треском он вместе с дверью провалился внутрь, открывая проход.

В дальнем от двери углу горела одинокая свеча, выхватывая из кромешного мрака две сидящие на полу фигуры. Максим сразу опознал обе. Одну – держащую в руках книгу – по детскому лицу и сарафану в цветочек. Другую – по тяжелому и холодному взгляду, за которым бушевало инфернальное пламя.

— Вы что здесь делаете? – сорвался с губ экстрасенса глупый вопрос.

Ответ девочки был довольно предсказуем:

— Читаем.

— Уходи, — процедил мальчик, слишком тяжело для своих лет поднимаясь на ноги. — Не сейчас.

— А ты еще кто такой? – Максим заставил себя приблизиться к кругу света, но голос его предательски дрогнул.

— Гордей, не надо, — испуганно прошептала девочка.

Неверный свет свечи дрогнул, на мгновение будто мигнув, и мальчик, внезапно оказавшись ростом почти с Максима, очутился прямо перед ним. Его кулак врезался экстрасенсу под дых, отбросив его на колени.

— Больно же…- просипел пострадавший.

Девочка вскрикнула. Мальчик расхохотался. Эхо еще повторяло звуки этого смеха, но мальчик снова был абсолютно серьезен и смотрел на свою жертву в упор сверху вниз. Тяжелый, прямой и острый взгляд, похожий на кусок стекла. Максим вдруг обратил внимание на его ладони — поперек них были глубокие свежие порезы с идеально ровными краями.

— Больно? — переспросил мальчик. — Нет…ты не знаешь, что такое боль.

Он начал сжимать кулаки. Экстрасенс слышал, почти сам чувствовал, как кончики его пальцев врезаются в обнаженное мясо, выдавливая ручейки крови, как скребут по кости его ногти. Не спеша, словно зная, что у Максима не хватит воли сопротивляться, он замахнулся, метя в лицо. Глаза его сверкнули, а затем погасли — из них исчезла иллюзия жизни. Свеча тоже вспыхнула неестественно ярким светом, из последних сил осветив испуганное лицо девочки, должно быть, из-за игры теней словно перекошенное нечеловеческой гримасой, и угасла. Все погрузилось во тьму.

Удара не последовало.

* * *

Утром Максима разбудил Гриша. Окатив водой из ковшика и силой влив рюмку водки, он наконец добился от гостя способности реагировать на внешние раздражители.

— Т-ты чт-то развел в са-сарае? — спросил тот более-менее внятно с пятой попытки.

— Сарай? — удивлено переспросил Гриша и задумался. — Сарай…сарай…ты не ходи больше в сарай. Мы там играли раньше с той…как там про них раньше говорили…с юродивой что ли…болтали про нее еще всякое, то грыжу, мол, кому заговорит, то чуть не с того света вытянет…но ты туда не ходи. Выпьем лучше еще, а?

— Нет, — отрезал Максим. — С меня хватит. Что здесь происходит вообще?! Почему нет снега?

— Да ты головой ударился что ли? — недоуменно спросил Арсенич. — Лето ж на дворе.

— Лето, да? – Максим истерично хихикнул. — Так. Ладно. Допустим. Хорошо, пусть будет лето. Что за дети у тебя в сарае живут?!

— Сарай… — Гриша крякнул и почесал затылок, словно стыдясь чего-то. – Не ходи в сарай, по-человечески ведь прошу…

— Хватит! — голос экстрасенса сорвался чуть ли не на визг. — Что ты скрываешь, мразь?!

Вместо ответа Гриша поспешно ретировался в другую комнату, оставив гостя лежать в одиночестве. Прошло несколько минут, прежде чем тот собрался с силами и поднялся. Неприятная, тяжелая легкость в голове заставила его опереться дрожащими руками на подоконник. Несколько минут он разглядывал темно-красные разводы на стекле – большое пятно снизу и вертикальные полосы по бокам.

Краска? Или…

Вдруг его кто-то схватил за волосы и с силой толкнул вперед, прижав лбом и носом к грязному стеклу. Даже не оборачиваясь, Максим понял, кто это.

— Ты видишь это?! — спросил монстр уже мало похожим на человеческий голосом и надавил сильнее. — Видишь эту гнилую кровь? Тварь должна была умереть, понимаешь? Тварь должна была умереть!

Он отбросил экстрасенса вбок, к стене, и стал ритмично бить об нее головой.

— Тварь. Должна. Была. Умереть! Тварь! Должна! Была! Умереть! ТВАРЬ! ДОЛЖНА! БЫЛА! УМЕРЕТЬ!

Максим слабо бился в руках своего мучителя. Стена быстро приближалась, издавала глухой стук и удалялась. В рычании больше нельзя было разобрать слов, но они звучали у него в голове: тварь должна была умереть, тварь должна была умереть…Он уже не чувствовал боли. Последним, что уловило его угасающее сознание было потекшее по стене красное пятнышко – а затем чем-то красным заволокло весь мир.

***

В себя Максим пришел, сидя на крыльце и подбирая языком стекающую по лицу кровь. Мысли сразу понеслись как вода из прорванной трубы.

«Демоны. Настоящие демоны! Что им нужно? Что за тварь должна была умереть? Почему здесь? Почему сейчас? Почему со мной? Неужели правда нужен обряд экзорцизма? Но я же шарлатан! Я – ничто! Это чудовище убьет меня, если я ему помешаю!»

Никогда в жизни ему еще не было так страшно. Максим, взрослый мужчина, плакал от страха как ребенок, запертый в темном чулане. Он хотел уйти. Просто уйти. С трудом поднявшись, он двинулся было в сторону калитки, но тут же замер в ледяном оцепенении.

На пути к калитке стояла девочка в грязном сарафане. Из-за залившей глаза крови, Максим толком не видел ее лица, но воображение по-медвежьи услужливо нарисовало ему увиденную ранее при свете свечи кошмарную гримасу.

— Что с тобой? — она протянула руку к разбитому лбу Максима, но он отшатнулся и упал на колени, не удержав равновесия.

— Что вам нужно?! — выкрикнул экстрасенс, не в силах побороть истеричную интонацию. — Почему он хочет убить меня?! Кто вы такие?! Что вам нужно?! Что вам нужно?!

Девочка что-то отвечала, но он кричал слишком громко:

— Просто скажите! Я сделаю все, клянусь! Только скажете, что вам нужно…

Максим повалился ей в ноги, больше не в силах говорить членораздельно. Паника владела им полностью. Воспаленный мозг выдал решение – кинуться к выходу напролом, но едва рванувшись вверх и вперед, он почувствовал, что его поднимают за плечи чьи-то сильные руки. «Снова он, — промелькнуло в голове экстрасенса. — Он не даст мне уйти, он убьет меня…» Максим закричал, беспорядочно пытаясь отбиться и вырваться, в его мозгу стучало лишь одно слово – калиткакалиткакалитка…

Но это оказался всего лишь Гриша.

— Да ты белочку схватил что ли? — задумчиво вопросил он, встряхнув гостя для верности еще пару раз.

Тот не ответил. За спиной Григория стоял ОН. Его кулаки были сжаты, а глаза закатились так далеко, что он, казалось, смотрел внутрь себя. Но вот они медленно повернулись, и чернота в его зрачках поглотила Максима, но тут же отрыгнула в другой мир — вязкий, черно-белый, рассыпающийся на границах радиуса обзора на беспрерывно пересыпающиеся осколки. Это был тот же двор. Тихая ясная ночь. Максим наблюдал из чужих глаз, как их владелец направляется к крыльцу. Вдруг со стороны сарая послышался девичий крик. Чужие ноги понесли экстрасенса на звук. Чужое тело ловко вскарабкалось на крышу, влезло в узкое окошко и заняло наблюдательную позицию на досках под потолком, рядом с составленными стопкой большими кусками стекла. Внизу можно было разглядеть перекошенное болью и отвращением лицо девочки и навалившийся на нее темный силуэт.

— Это неправильно!.. — слабо защищалась она.- Так не должно быть…

— Брось, кто тебе это сказал… — Максима передернуло от искаженного похотью голоса. – Не бойся, тебе больно-то не будет… почти… хе-хе…

Если они говорили что-то еще, то Максим этого уже не слышал из-за оглушительного шума в ушах. Чужие ногти бессильно скребли по дереву. Потом сквозь помехи пробились крики девочки. Маленький силуэт был окончательно поглощен большим. В одном из стекол мелькнуло отражение. Знакомое лицо мальчика, в котором одновременно читались растерянность, злость и страх, доведенные до самой критической точки. Чужие руки нерешительно подхватили тяжелый кусок стекла. Он скользил, и по нему из-под ладоней стекала и капала на пол кровь. Большой силуэт с рычанием и сопением отвалился от раздавленного маленького. И в этот момент стекло выскользнуло.

Гриша не кричал, нет. Оказывается, люди, разрезанные надвое, не кричат. Только хрипят пару секунд, рефлекторно пытаясь отползти от источника боли. Стекло пошатнулось — большое кровавое пятно в нижней части, два узких по бокам – и разбилось, словно не выдержав ноши бытия орудием убийства.

Кровавый туман перед глазами. Вот мальчик уже внизу. Вот в его руке осколок. В нем снова мимолетное отражение – безумные горящие глаза, столь хорошо уже знакомые Максиму.

Жесткий, изо всей силы, удар с противным хрипящим звуком – себе в горло – несколько резких движений и…

— Тварь должна была умереть.

Мальчик окинул потухшим взглядом свои порезанные руки, и вновь обратил его к Максиму. Теперь в этом взгляде была лишь усталость.

— И я…я тоже должен был умереть.

— Не хочу… — бормотал Гриша, обхватив голову руками. – Не хочу…

— Нет, — вдруг поддержала его девочка. – Никто не должен умирать! Никто!

— Теперь ты видишь? – почти спокойно обратился мальчик к Максиму. – Она говорит «нет». Я говорю «да». Мы тянем в разные стороны, и поэтому не можем ни умереть, ни жить дальше. Разреши наш спор. Твое слово?..

Максим перевел взгляд на Григория. Жалкое, дрожащее существо. Обмочившееся, судя по запаху. Самому давить такое между пальцами было бы слишком мерзко.

— Да, — в дрожащем голосе экстрасенса слышалась небывалая прежде уверенность. – Тварь должна была умереть.

Гриша как-то странно охнул и повис на злополучном госте, вцепившись в его плечи руками. Его нижняя половина отвалилась и упала назад. С мерзким чавканьем вывалился кишечник. Его глаза…они больше не были похожи на глаза запойного алкоголика. За ними была необъятная, неописуемая пустота. Он захрипел, пытаясь что-то сказать, но выдавить смог только одно слово:

— Ни…ког…да…

Слово, сказанное с той стороны. Что оно означало? К чему относилось? От чего должно было предостеречь? Максим не знал. Он уже ничего не соображал. Только пытался отцепить от себя холодные руки мертвеца.

Призрак парня зашелся булькающим хохотом. Его голова откинулась назад, обнажив страшный разрез на горле, из которого тут же хлынула кровь, и он упал на колени, захлебываясь.

Верхняя половина Григория наконец рухнула на землю. Его глаза закатились, словно безнадежно умоляя о чем-то небеса.

Максим обернулся туда, где стояла девочка.

Как раз вовремя чтобы увидеть, как она падает без чувств.

Головой на едва торчащий из травы камень.

Расплылась из-под волос лужица крови. Недолгие конвульсии – и метель обрушилась на двор. Экстрасенс стоял, не замечая ярости ледяного ветра, и смотрел, как тают снежинки на губах мертвой девочки.

Через пару минут таять они перестали.

* * *

Где-то в России, а если точнее, то где-то в радиусе суток пути от Москвы, ехал поезд. В поезде было темно, грязно и жарко. А еще довольно пусто – мало желающих выдалось уезжать в такую погоду из теплых квартир. За его окнами царил ледяной ад – выл ветер, сыпал колючий снег, градусов было никак не больше, чем минус двадцать пять.

В купе номер шесть сидел мужчина. Несмотря на жару, он закутался во все четыре одеяла.

— Холодно…почему так холодно…

— Не глупи. В поезде жарко.

— Мне холодно…я хочу лето…

— Лето наступит через несколько месяцев.

— Она любила лето…Любила солнце, любила танцевать…Любила читать страшные истории при свете свечи…Она любила людей…Она нас всех любила…И была растоптана за это…Как цветок среди асфальта…

— О, теперь ты видишь.

— Тварь должна была умереть…он не хотел это признать…но ему пришлось…всем нам придется…

— Ты просто выполнил свою работу. Больше некому воровать у старушки еду.

— Бедная девочка…обезумевшая от боли и страха…годами жившая в своем худшем кошмаре …но почему…почему она умерла…

— Она уже давно не была частью этого мира. Ты просто прекратил ее страдания.

— Никогда…никогда…никогда…никогда…

У мужчины не было соседа. Мужчина разговаривал сам с собой. Время от времени по вагону разносились его крики и рыдающий хохот, прерывавшиеся на еле слышный шепот. Под одеялом он держал скомканные купюры различного достоинства. Периодически он доставал их по одной — и рвал. Одну за другой. Одну за другой.