Расплата

Природа бунтовала. Мертвые капли ее пота вуалью окутывали землю, заставляя все вокруг съеживаться и цепенеть в ожидании своей участи. В этой звенящей тишине таинственная молочная влага оседала на ветках деревьев, лизала крыши домов, обнимала скамейки в парках и накрывала забытые детские игрушки на площадке для ребятни.
Хищные лапы тумана тянулись к горизонту. Туда, где листва стройных олив уже начала тревожное дрожание, а мелкая живность пряталась в норах, спасаясь от силы зла, скрытой меж атомов воды. Его разум просачивался внутрь и разносил по клеточкам каждого тела, попавшегося на пути, отчаяние и боль давно исчезнувших времен. Он выпивал соки, забирал силы и смаковал косточки деревьев и травы, до того мирно спящих у кромки моря.
Кружево липкой пенки еле уловимо заставляло вибрировать в такт только ей известного танца стебельки роз и лилий. Они, будто грациозные балерины, слившись с музыкой души, уносились в грезы о солнечном дне и голубом небе. Стволы деревьев, полускрытые туманом и оборванные на середине, разбросав для объятий длинные руки, тянулись друг другу. Замирая в нежности и трепетании сердец, они пытались уберечь своих возлюбленных от опасности полного исчезновения.
«А если так будет всегда», — вспорхнула мысль в голове. Я пыталась вглядеться в эту движущуюся муть. А тело погружалось в страх, от которого морозило кожу. Мягкий, теплый свитер не помогал согреться, а кроссовки, обутые на голые ноги, впитывали влагу, тяжелея с каждым шагом и натирая мозоли.
Туман, оседающий в низине, словно намеренно возвращал меня из жаркого солнечного дня в ночь души, где я искала место утешения от боли расставаний. Несколько месяцев прошло, как я потеряла Артема и Николку. Все это время, пересчитывая седые волоски, я вместо длинноволосой брюнетки видела в зеркале призрак потускневшей женщины тридцати пяти лет, навсегда застывшей в Дне Святого Валентина. В тот день, всей семьей мы планировали посетить зоопарк и показать Николке медведей. А вместо этого, большой, мигающий фарами грузовик со зверским ревом ворвался в мою жизнь, отбросив тела мужа и сына с пешеходного перехода, на котором я так и стою. Одна, в пустом мире, без родных голосов и плюшевых игрушек. «За что мне такое наказание? В чем моя вина? Почему я осталась?», — эти вопросы неустанно крутились в голове и заполняли глаза морем слез.
Выйдя в сад перед сном, я надеялась, что красота здешних мест успокоит метущийся ум, но туман плотный, липкий, зябкий еще больше погружал в прошлое. Он шел за мной по пятам, на каждом шагу отзываясь хрустом осколков разбитых фотографий и эхом смеха мальчика в пижаме с жёлтым динозавром. Запах тлена морга, где я в последний раз видела свою семью, теперь расползался над землей. Капли воды, щекоча нос и уши, забирались внутрь и по извилистым руслам внутренних рек стекали в живот. Я чувствовала, как превращаются в ржавые хлопья мои почки, сердце и легкие; как все труднее дышалось и как мерзко становилось на душе от подступающей тошноты и головной боли.
Удерживая нитки реальности, я провела руками вокруг себя, кончиками пальцев поймав флюиды опасности. Несколько секунд тело еще боролось с беспамятством, но мир тьмы и забвения затягивал все сильнее. Внутренние бастионы мой крепости рухнули и я, оттолкнувшись от берегов сознания, мягко поплыла по тайным закоулкам разума.
Яркий свет и, как чемодан на ленте выдачи багажа, ко мне начал приближаться квадратный предмет, светящийся лунным светом. Его плоское тело казалось абсолютно стеклянным; внутри хорошо виднелись синие и красные провода, переплетенные друг с другом; электрическая сеть возбуждалась, искрила и дрожала при каждом движении. Все внутренности напоминали агрегат, без остановки качающем воздух. Поршни работали слаженно, и каждый толчок отражался в груди давлением и болью.
Включили проектор. На возникшем экране замелькали кадры: колонны беженцев, поезда с ранеными, полыхающие города, танки, поднимающие пыль. Полилась знакомая музыка, ненавистная и отвращающая. Звуки нарастали. Следующий кадр: паника, страх и неистовство смертельного боя. Стрекотание и дребезжание военной техники, скрип гусениц, пулеметная очередь, ружейные выстрелы, орудийная канонада ухала со всех сторон, звенела в ушах и превращалась в сплошной гул самолетных виражей. Мечущиеся тени, обезумевшие животные и люди, возносящие руки к небесам с прямым укором создателю, сплетались воедино. Их крики и стоны разрывали сердца. Красные ручьи пробивали дорогу сквозь мертвые тела и раскуроченный металл.
Объяснений всему случившемуся я не находила. Я видела все будто своими глазами, а ужасом и болью жило мое тело. Оно откликалось на каждый звук и новый кадр, словно все что происходило, происходило с моим непосредственным участием.
Вскоре самолетный гул стих и на его смену пришла гробовая тишина, опустившаяся раньше, чем осела гарь от полыхающих домов. Очень медленно, с каждой минутой все четче и четче, из клубов черного дыма показались обуглившиеся печи и обгоревшие столбы деревни. Боль отступила. Я, замерев, как борзая на охоте, не отрывая глаз и навострив уши, всматривалась в контуры уцелевших домов у леса. Казалось, прошла вечность. Боясь спугнуть сознание и увести его в сторону от этих мест, не получив никакого ответа, я ждала.
Наступила ночь. Скрип двери кладбищенского склепа за деревней рассек тишину. Ветер донес шепот еле видимых людей, языка которых я не знала, но понимала. Теряясь в догадках, из закромов памяти, по крупицам, я доставала наречия, диалекты, все, что могла слышать и знать раньше. И тут меня осенило. Польша!
— Отступили, ироды, — оборванная старуха погрозила кулаком небу.
— Надолго ли!?
— Чтоб вы сдохли, — затем последовали проклятия всем извергам до седьмого колена.
Стараясь не издавать лишних звуков, группа выживших людей двинулись к сараю и дому, мало пригодным для жилья. Света в окнах они не зажгли. И только тихий шепоток наполнял воздух смыслом.
Светало. Зябкость утренней росы холодила ноги, а запах гари, привкус крови и фрагменты разбросанной человеческой плоти покрывали тонкой коркой льда мою душу. Захрипел откуда-то взявшийся петух. Звуки войны загремели за оврагами, и, казалось, сюда, на окраину леса им уже не долететь. Люди украдкой высовывались на улицу, оглядывались, водили носами по ветру, в надежде заранее распознать надвигающуюся беду; прислушивались к грохоту орудий. Одна из женщин, зашедших в перекошенный сарай, остановилась у двери и резко обернулась. Ее тело вросло в землю, глаза остекленели и в них, как в зеркальной глади кристального озера, сверкнули черные гусеницы танка, выбирающегося из леса с пьяными, орущими во всю глотку немецкие песни солдатами. «Ах, мой милый Августин…»
От диких песен и звука выстрела все закружилось и со свистом меня втянуло в огромную трубу. Бесконечную и черную. Я неслась в бездну. Кувыркаясь в пустоте, пожираемая огнем зла, алкоголя и распутства, я окунулась в омут безумия и вынырнула внутри немецкого танка в теле одного из солдат.
Нас было трое: Генри, Курт и я — Монс. В танковую дивизию нас привела судьба из разных уголков Германии. Генри, толстый, больной диабетом баварец еще с довоенных времен попал в армию по зову души, воевать за великую Германию. Курт, хулиган и дебошир, злился на весь мир и жестоко расправлялся со всеми неугодными. Монс, потомок древнего немецкого рода, разгневал отца и был послан на верную смерть ради идеи создания совершенного мира. И сейчас мы, хмельные и отчаянные, в жажде мести уничтожали все на своем пути.
В теле Монса, с отвратительной жирной отрыжкой и сальным ртом, я вылезла из люка на башне. Демонически смеясь, я отхлебнула из горла шнапс, отбросила пустую бутылку и, передернув затвор автомата, начала хаотичную стрельбу по округе. Подстрелив хромую собаку, изрыгая брань во все горло, я наставила дуло на женщину и выплюнула зверскую очередь пуль ей в грудь. Женщина рухнула. Из сарая донеслись детские крики и, сверкая грязными пятками, выскочила девочка лет шести. Я чувствовала, что омут сумасшествия затягивает меня все глубже, а невидимая стальная рука сжимает мозг, превращая его в безвольный грецкий орех. Но остановиться уже не могла. Продолжая захлебываться злобой, я выхватила из рук своего приятеля огнемет, повернулась в сторону сарая и с диким визгом включила воспламенитель. Струя огня слизала постройку с лица земли, заглушив собой крики и стоны.
Все померкло.
Очнувшись, лежа в траве насквозь промокшая, пытаясь унять дрожь, я искала объяснение увиденному. Мозг отказывался что-либо понимать о том ужасе мрака и тьмы давно минувших времен, в которых, по причудливой иронии судьбы, я оказалось. «Сон, страшный сон и только», — сигналил разум, не желающий впускать в настоящую жизнь обрывки воспоминаний.
Сквозь деревья пробивались лучи восходящего солнца. Сердце неистово билось птицей о стекло, ломая крылья и сбрасывая перышки. Все тело ломило, голова раскалывалась от видений, судорога сводила руки. Глазами устремляясь ввысь, чувствуя как душа хочет очиститься и вырваться из грудной клетке, я несколько раз прочитала единственную пришедшую на ум молитву: «Ангел божий, хранителю мой святый…». Тревога отступила, убаюканная кофейными нотками и порхающими ранними пташками. «Значит, все это время минуты шли как обычно. Это был сон! Я попала в польскую деревню, а теперь опять здесь», — успокоила я себя.
Здесь – это глубинка Сицилии, вечный рай закатов и рассветов Средиземного моря, куда я и моя подруга Маша были приглашены ее коллегой по работе. Милый домик с террасой обвивал перезрелый виноград, влажные бока которого источали медовые ароматы, склеивали негу пространства, задерживая запахи цветов и морского прибоя.
Знакомство с Сильвий обескуражило меня с первых мгновений. Если свою любимую Машу я знала давно, и наш громкий смех частенько будоражил улицы городов мира, то Сильвия показалась мне знакомой с каких-то доисторических времен. Ее полное тело и невысокий рост поднимало во мне бурю эмоций, распознать которые я пока не могла. Порой, при ее взгляде у меня шевелились волосы, набухали ноги и вся энергия в лодыжках готова была прыснуть наружу, унося за десятки километров. А когда она мурлыкала песенки, я лишалась воли и готовилась идти за ней хоть на край света, подчиняясь и слушаясь.
-Таня, ты где? Мы сегодня едем по местным достопримечательностям, — голос Сильвии журчал прозрачным ручейком, пробивающим себе дорогу через травинки и камешки. -Иди скорее сюда. Сегодня я покажу вам самые удивительные места, вы запомните наш отдых на всю жизнь. Я вошла на кухню, разлила вино по бокалам и задумчиво ответила: -Надеюсь, это будет хороший день.
Летающие бабочки опахалом крыльев отгоняли от меня тоску, а Маша сыпала анекдотами. Задорно смеясь, после плотного завтрака и еще пары бокальчиков, мы плюхнулись на сиденье небольшой раритетной машины с открытым верхом. Лазурь пролила свое сияние над городом. Покачивающиеся на ветру бутоны пробужденных роз, путаясь в листве, цепляли колкими шипами обрывки паутинок. Щекоча брюшки пчел, словно кисточки в руках Ренуара, они рисовали ароматные штрихи в воздухе, тонкий шлейф которых устремился за машиной, со скрипом тормозов выезжающей на проселочную дорогу.
Стальной блеск пролетающих мимо крыш затмевал глаза и мы дружно, не сговариваясь, натянули очки на обожженные солнцем носы. Маша вспомнила, как сломала очки учительнице по математике, когда в седьмом классе лезла через окно воровать классный журнал с двойками, опасаясь, что родители узнают о них и о курении за трансформаторной будкой рядом со школой. Попытка была неудачной. Ее поймали, отвели к директору и вечером родители, хорошо подогретые жалобами учителей, запретили ей гулять целый месяц.
Быстро крутящаяся карусель пестрых картинок опьяняла головы: молекулы брожения перезрелого винограда разносились по округе, просачивались сквозь кожу, впитывались и доводили до исступления мозг, захлебывающийся экстазом и эйфорией. Свобода, грандиозная и мощная толкала нас в водоворот событий. Распевая песни на разный лад и язык, мы лихо обгоняли машины, махали водителям в след и неслись дальше к приключениям. Мы повстречали давнишних приятелей Сильвии; посмотрели мозаику дворца; заехали в кафедральный собор. Искупались в озере, на берегу которого смаковали коктейль сладкого ликера из радости, приправленного объятиями улыбающихся людей и оттененного яркими нотками мяты, купленной на средневековом базаре.
По дороге обратно свернули в деревню посмотреть на пещеру, руины и старую церковь. Девчонки ушли далеко вперед к углублению в скале, постоянно окрикивая меня и поторапливая. Но ноги явно не хотели бродить по деревне. С каждым шагом, все ближе подходя к остаткам каменной кладки, у меня все больше возникало ощущение, что мы не одни в этом заброшенном месте. Развалины практически скрылись под землей, но кое-где еще виднелись обломки и тоннели, в древности соединяющие башни крепости. Бродя среди них, я глотала подступающие слезы и касалась пальцами дрожащего подбородка. Все вокруг напоминало разбросанные куски моей жизни. Тревога звякнула внутри.
Пугающие тени щупальцами обвивали стволы деревьев, за которыми мерещились звери. Я вздрагивала от малейших звуков, а тонкие струны нервов натянулись, когда за спиной пронеслась птица, выслеживающая добычу. Ветер, гуляющий среди остатков стен, достал из глубины веков гул битв и крики воюющих. Череда шокирующих образов людей на лошадях и в доспехах возникла перед глазами. Легкий холодок пробежал по спине. Я обернулась. Пусто. Только чье-то дыхание покрывало мои следы, вымораживая все живое из-под вековых валунов. Краешком глаз я заметила, как, быстро перебирая лапками, скрылась в траве мышь и ожила трещина на земле, юркнув под дерево.
— Не к добру, — прошептала я сама себе и представила, что стоит нам пересечь границу пещеры, как мы встретимся с его неведомыми жителями.
— Давайте не пойдем, что-то мне жутко от этих мест.
— Ты боишься? Здесь никого нет. Тут только трава и песок. Камни есть камни, они не умеют говорить и не передвигаются сами. Нам надо подняться выше, вон туда, к входу, — Сильвия протянула руку и помогла мне переступить небольшую расщелину.
— Или ты даже здесь увидела мистику и сверхъестественное? — зная мою склонность верить в потусторонние силы, Маша потрепала меня по плечу. — Смотри, простой, круглый. Какой красивый, — с этими словами она толкнула булыжник размером с теннисный мяч. Тот покатился вниз. Сначала медленно, затем набирая обороты и ускоряясь, он на глазах становился все больше, как снежный ком. Он летел, шумел, скреб и тер камни, разнося треск в разные стороны. И вдруг подпрыгнул, завис в воздухе и через несколько секунд скрылся за бугорком, оставив за собой застывшую тишину. От неожиданности все замолчали и поежились.
Мы не сразу рискнули подойти ближе к оврагу, куда упал камень, и вдоль которого шла дорожка к тоннелю. Сильвия пошла первой, за ней я, потом Маша. Держась одной рукой за отвесную стену, другой балансируя в воздухе, мы добрались до входа, вздохнули с облегчение и, подбадривая друг друга, шагнули в темноту.
Все изменилось в одночасье. Пещера проснулась. Ее рокот возвестил призрачных жильцов о нашем прибытии. Обрадовавшись новой пище, тени заглянули нам в лица, а могильный холод схватил за лодыжки и повесил на них пудовые гири. Ноги и голова потяжелели. Невероятный удушающий смрад плесени, сладковато-прелой травы и кислой земли витал в воздухе, заставляя дышать через раз, постоянно сглатывая тошноту. Бездна манила. Не в состоянии оторвать взгляд от завораживающей темноты, мы двинулись вперед.
— Зря мы сюда пришли. Таня, ты права, — шепот Маши громыхнул атомным взрывом. Мы кинулись врассыпную. Сухая и горячая рука сжала мою шею и остановила бег. Из глубины пещеры раздался детский плач. Все во мне оборвалось: я узнала голос Николки и разрыдалась в ответ. Быстрыми, беспокойными движениями я начала стряхивать с лица и волос наваждение, словно муравьев, пытаясь избавиться от чужой воли, прийти в себя и вырваться из цепких лап отчаяния. Мозг пылал огнем. Судорожно ища выход, я вскинула руки вверх и захлебнулась мольбой. Неотвратимость тяжкого суда шла по пятам.
Рядом вскрикнула Сильвия, упав на колени в вязкую жижу и запутавшись в юбке. Ее ноги подкашивались, руки дрожали и, несколько раз соскользнув с гнилостной кочки, она встала, покачиваясь, как во сне зашагала дальше. Теперь мы шли рядом. Маша тяжело переставляя ноги,  чертыхалась, что придавало ситуации еще больший трагизм. Мне захотелось одернуть ее: «Не каркай, не призывай дьявола, мы и так у него в плену», — но клейкая слюна заполнила рот. А силы все таяли. Теплая тягучая капля  попала на лоб. Вытереть ее не было сил.  Оглядевшись по сторонам, я в ужасе отпрянула от мокрой стены, закрыв ладонями рот: на ней темно-бурыми кляксами проявлялась липкая, блестящая ночным свечением жидкость и, вцепившись скрюченными лапками,  сидели летучие мыши.   В щербинах  стен медленной струйкой стекала кровь, превращаясь в ручьи под ногами;  миллион торчащих костей скалились улыбками. Громко завизжала Маша  и летучие мыши, как жадная и голодная стая, закружилась над нами, впиваясь в кожу, путаясь в волосах и разрывая одежду. Вопль привел нас в чувство. Встрепенувшись и сбросив  с себя гипнотический дурман, мы выскочили из пещеры и, спотыкаясь о корни деревьев и камни, побежали к шоссе, где оставили машину.
Не говоря ни слова, мы неслись, разрывая пелену жары мордой машины и разбивая о стекло бабочек, жуков  и давя ящериц. Обогнув скалу, Сильвия остановила машину у деревушки на берегу моря. Только сейчас, переводя дух, мы отважились посмотреть на себя.  Лица пунцовые, волосы прилипли ко лбу,  глаза вылезли из орбит, при этом в остальном, на удивление,  было все в порядке. Платья на месте, руки и ноги целы, а следов крови  нет. Но вот запах… Впитавшись в стенки сосудов,  он доводил до исступления. 
Около часа мы  сидели отравленные ядом смерти, пытаясь выдохнуть мерзкий воздух тлена из  легких. Глотая свежий воздух и отплевываясь мокротой, Маша предложила пойти к людям. Ресторанчик  местной кухни источал ароматы жареной рыбы и свежеиспеченной чиабатты.    Надеясь унять внутреннюю трясучку алкоголям, хорошей едой и красивыми видами, мы заказали  бутылку вина и сели у окна.
Вечерело.  В  углу, мирно сбившись в круг, сидели любители пропустить по стаканчику перед ужином. А две довольно миловидные, хоть и в преклонном возрасте женщины, громко и горячо обсуждали какую-то тему. Официант, расторможенный летним зноем до состояния тягучего пластилина, умело обходил столики, легкой походкой, еле касаясь пола, скользил между стойкой бара и отдыхающими. Выражение его задумчивого лица отзывалось томлением у меня в груди, а красота потихоньку возвращала  к жизни. Когда нам принесли пиццу и бокалы были полны, мы с наигранным спокойствием принялись поглощать пищу. Не желая выдавать бушующие эмоции внутри,  мы все внимание перевели на тарелки, делая вид, что завихрения тонкой стружки лука куда более интересны, чем то, что на сердце.
Сильвия вяло ковыряла салат, когда  белое полотно опустилось на ее лицо. Она вся собралась в комок, нижняя челюсть немного отвисла, взгляд устремился в стену.  Прислушиваясь к голосам людей, она, тревожно перебирая салфетку в руках, оглянулась на женщин, щебечущих на итальянском.
— Что, что там, о чем они говорят?
— Тсс, сейчас переведу, — взмахом руки пресекая расспросы.  Ее лицо меняло выражение и краски, губы дрожали,  птицы бровей метались на небосводе лба. Временами, поглядывая на нас, Сильвия издавала,  нечленораздельные звуки, похожие на бормотания умалишенного.
— Э… это про нас, они все знают. Все, нам… при… при… пришёл…., мы теперь умрем…
Дальше, кивнув на одну из посетительниц, произнесла  уже более внятно:
— Она говорит: «Берегись, карма настигнет всех, расплата неминуема!».
Слово карма выбило мои электрические пробки. Сотни вспышек  хаотичными картинками разных времен пронеслись в голове. Это мистическое слово  вмещало в себя все знание о живых и мертвых, о добре и зле. Давно задаваясь вопросом  о  ее существовании, я многие годы провела в поиске доказательств того, что преступник, совершивший злодеяние в прошлой жизни будет расплачиваться за него, когда его душа решит перевоплотиться в следующей жизни. Мне нужны были факты, очевидные законы и логические привязки. Похоже, я их нашла.  
Вторя моим мыслям, тяжело вздыхая, Сильвия пересказала рассказ женщины о злоключениях людей, которых настигает кармическая расплата за поступки, которые они совершили  в своих прежних воплощениях. 
— Какое это имеет к нам отношение? — встрепенулась Маша. Она отказывалась  верить, что мы можем умереть в этом райском углу вселенной из-за того, что раньше были преступниками. 
  Признать смерть в цветущем возрасте как наказание, значит признать и само преступление. Но именно это и оставалось необъяснимым. Преступление, какое? Все это время  каждая из нас вела благопристойный образ жизни, ни в чем криминальном замешаны не были. Спасая котят, отдавая одежду и собирая еду нуждающимся, мы проводили акции благотворительности и  мимолетные акты благодушия. Но что мы знаем о нашем прошлом?
События сегодняшнего дня выстроились в ряд.  Я решила рассказать подругам о своих видениях. Сбиваясь в словах, пытаясь вспомнить все в мельчайших подробностях, я рассказала  о деревне,  об огненной струе, о пьянстве и …… Как только я собралась сказать о немецкой губной гармошке и командире танка, что на ней играл, Сильвия напела: «Ах, мой милый Августин» и, разрыдавшись, спрятала лицо в ладонях.
— Эта песня меня преследует с детства, — немного успокоившись, сказала она. Мы с Машей переглянулись.
— А мне всю жизнь снятся сны, и  я пытаюсь спасти плачущего младенца из пожара. А еще у меня вот, — Маша подняла край рукава и показала свежий шрам от ожога от локтя до плеча.  — Я тебе не рассказала, — она жалобно посмотрела на меня, — это баня у нас загорелась по весне. Чуть не угорели с Кириллом.
Теперь уже ни у кого не было сомнений, что все, что происходило с нами сегодня – это не простая случайность, а тонкая цепочка событий, приведших нас троих в одно место с целью завершить какой-то урок. Весь день мы ходим по канату, держа в руках длинный шест, позволяющий балансировать на грани жизни и смерти. Этот сумасшедший искрометный юмор, граничащий с безумием; это напряжение всего тела, ожидающего удара  в любую минуту; эти опасные  маневры на шоссе и посещение развалин. Все это было дорогой, выстроенной по кирпичикам и вдавленной в землю настолько сильно, что изменить ее направление и переложить кирпичи было невозможно.
Необходимо возвращаться домой. Ночевать в этом месте нам не хотелось, впрочем, так же, как и не хотелось ехать в ночной путь. Но неведомая сила продолжала подталкивать нас. Дружелюбный официант посоветовал остаться и заночевать в отеле, ссылаясь на опасную, темную, абсолютно не освещенную дорогу. Вот бы прислушаться к словам доброжелателя. Но нет, под звонкий свист кнута судьбы мы вышли на улицу. Управляемые злобным кукловодом, покатили в непроглядную ночь. 
Максимально сбавив газ,  практически на ощупь во тьме, мы пробирались по серпантину дороги, обдуваемые прохладой ночи.  Ни одной встречной машины. Черная мгла окутала  покрывалам со всех сторон, и даже яркие звезды не могли разрушить ощущения, что в машине мы как в гробу.
     Приближалась полночь. В  полноправные права вступал царь загробного мира. Его властные звуки доносились уханьем, резким вскриком проснувшейся птицы и треском погибающего дерева. Свет фар выхватил одиноко стоящий домик на обочине. Еле пробивающийся свет из-под наглухо забитых окон бросал  блики на землю. Стоило машине поравняться с домиком, его двери распахнулись и под страшный гул и взрывы, в зареве адского пламени навстречу нам шагнули слабо различимые бестелесные призраки детей, женщин и стариков. Всплеск страха, растерянность, оцепенение нарастали посекундно,  захлестнув  мозг начинающейся истерикой. Хотелось биться как птице в клетке, ломать хрупкие крылья о прутья, лишь бы не видеть этого неистовства темных сил. Все внутри омертвело и пересохло во рту.
   Дернув руль на себя, Сильвия  больно  пихнула меня в бок и визг ужаса поросят, отправляемых под нож, разнесся над дорогой, обдавая холодом затылок и спину. Машину крутануло и выбросило на обочину. Я на мгновенье потеряла сознание. Медленно возвращаясь в реальность, я услышала голос подруги:
— Мы не умерли? — только и нашла, что спросить  Маша,  поправляя съехавшую косынку негнущимися пальцами.
Сильвия выбралась  из покореженной машины  и, переводя дух,  трясущимися руками  оттряхивала юбку. Ее глаза горели пламенем, лоб покрыла испарина. Я оглянулась вокруг: все, что можно было видеть в  озаренной фарами  метров на два темноте, прыгало, скакало, каждая веточка и камень  жили своей жизнь, перемещались  сами по себе.
Дома на обочине не было. Чуть дальше луна высветила купол церкви с небольшим крестом и часы пробили полночь.
         Решение  пойти туда было самым разумным: оставаться в машине под открытым небом, в кромешной темноте с витающими в воздухе призраками, никто не согласился. Стараясь производить меньше шума, пробравшись сквозь колючие кусты, мы вышли к церкви. Маша дернула ручку тяжелой деревянной  двери, перетянутой железными прутьями,  и живительный аромат ладана обдал нас горячей волной. Озираясь по сторонам, до конца еще  не веря, что это место может быть нашим убежищем, мы опустились на скамейку у алтаря.
        На наше усталое расплескивание слов появился священник. Его старое, испещренное морщинами лицо, не выражало ничего. Похоже, что до нашего прихода он проспал миллионы лет, и появление нас в обители  его не удивило, не насторожило, не обрадовало. Так выглядят ничего не  ищущие мудрецы, отрекшиеся от мирской жизни, ибо уже нашедшие. Мне нравилась его отстраненность, ее голос был прост и спокоен: «Господь  привел вас сюда. На все есть его воля. Его ладонь лежит на головах  страждущих, и только сила духа и вера в справедливость поможет обрести покой».
        Видя наше отчаяние, перемешивающееся с беспомощностью и подавленностью, он зажег еще несколько свечей и сел рядом. Медленно покачивая головой, убаюкивая нас тишиной, как  это делают любящие матери с встревоженными и плачущими детьми, он ждал.  Он не торопил. Время включило свои лекарские способности и над куполом церкви запели херувимы, пролился божественный свет, и  вселенская мельница сбросила горстку очищающей, мерцающей муки на наши головы. В теплом свете свечей стены зашуршали одеждами дневных прихожан, зазвенели  ангельские голоса, и вознеслась  молитва. Мягкие звуки расправляли складочки нашей скрюченной и испугавшейся плоти, а сердце  распускало бутоны любви и поднимало душу  вверх, заполняя каждую клеточку тела умиротворением.
        Слезы катились из глаз градом. Беспрестанно всхлипывая и смахивая с ресниц капли горечи и сожалений, каждая из нас отправляла мольбы о прощении к своим предкам, небесному светилу и великому судье мирозданья. Наконец, все стихло, слова вышли, слезы высохли,  сменив омут безумия и бурю страстей на покой и благодать.
  — Нет ничего более закономерного, как колесо возврата яда на свой круг, — задумчивый священник зажег по одной свече и дал нам в руки.  Его ломанный русский не удивил, будто в минуты душевных катастроф все люди мира становятся полиглотами и говорят на общем, всем понятном языке боли и страданий.
— Кровь, пролитая однажды, не впитывается в землю, не улетучивается с парами. Она остается на поверхности в виде разъедающей душу муки, забыть которую невозможно. Вы попали в колесо расплаты за содеянное. Такое случается всякий раз, когда вина за  совершенное преступление ведет к возмездию. Либо в этой жизни, либо в последующих.  Если людям удалось избежать наказания в одной жизни, все перенесется в последующие. И тогда  его влекут к себе те, кто однажды случился рядом, он опять попадает в туже дату лета или зимы, он опять совпадает возрастом. И все случается с точностью до наоборот. К погибели на этот раз его ведут те, над головами которых он занес свой меч когда-то.
 - Неужели тот сон был настоящим?
  — Это был не сон. Пришло время и из памяти твоих клеток восстали мертвые, свершить свой суд.
— Значит, мы все-таки должны умереть, эта встреча роковая?
— Теперь уже нет, вы прощены. Вы смирились и оплакали свою участь. Ваша печаль открыла сердца Господу и зло отступило. Урок усвоен. В  жизни бывают святые моменты, когда дорога становится ровной и больше уже не надо воевать и сражаться за право жить.  Сама смерть дает нам право жить.
        Я заметила, как сквозь высокие окна просачивалось солнце. И тот день, что настойчиво пытался попасть внутрь церкви, был истинным чудом.
      По крайней мере, для нас троих.