Книга Тьмы

Роман

Татьяне,
вдохновившей меня бросить стихи

Предисловие

У меня осталось немного времени, чтобы закончить рукопись. Его настолько мало, насколько может быть только у человека, распростертого между молотом и наковальней, и единственный выход из такого положения – это перевернуть Реальность. Когда-нибудь исчезнут те, кто сможет расшифровать эти уродливые письмена, именуемые русским языком в исполнении офисного редактора, настроенного на новоримский шрифт. Будет множество ложных трактовок и туманных смыслов. И единственный, кто поймет, что в действительности здесь написано, способен уничтожить то, что я пытаюсь создать. Такой вот парадокс.
Описываемые события охватывают пятилетний промежуток, но я постараюсь возродить в памяти все, что считаю нужным, в наиболее подробных красках. Повествование будет вестись от лица того человека, каким я был когда-то.
Я разбил рукопись на две части: в одной рассказывается о моей жизни в среде людей, в другой – среди Стражей. Первая часть несколько затянута, но я прошу вас набраться терпения, ее назначение – подготовить ваше сознание для понимания того, что будет происходить дальше и почему эта история закончится именно так.
В тексте присутствуют небольшие философские, научные и псевдонаучные вставки, а так же полемики персонажей, предназначенные осветить позицию автора и людей, повлиявших на его выбор. Эти вставки на первый взгляд могут показаться не к месту, но впоследствии их назначение будет понятным. Следует так же отметить, что все мысли, изложенные в данной рукописи, нельзя принимать за истину. Как говорил Михаэль, область разума – не самый достоверный источник информации. Обрывочные сведения могут быть такими же ложными, как и цитаты, вырванные из контекста. А чтобы записать Истину, вам потребуется флешка размером с саму Вселенную.

К.Т.

ЧАСТЬ I

Глава 1

Вика позвонила в обед с просьбой зайти к ней, когда освобожусь. Вечером после работы я сразу направился к ее дому. Не сказать, что я скучал по Вике и рвался увидеть ее изо всех сил, хоть мы не виделись уже несколько дней: то я на репетиции или на работе, то Вика в институте подолгу засиживалась – готовила диплом. Если честно, я бы с большим удовольствием отправился домой и поужинал. Но тон ее голоса и редкая для нее немногословность породили тревогу. В конце концов, я считал Вику своей любимой, и если произошло что-то важное, мой долг – это быть рядом с ней.
– Проходи, – тихо произнесла она, не поднимая на меня глаза.
Пока я стягивал куртку и ботинки в прихожей, Вика, облокотившись о стену, разглядывала скрещенные руки. На меня она старалась не смотреть.
За приоткрытой дверью в зал было видно родителей Вики – они сидели на диване, в полутьме, поглощенные просмотром какого-то фильма с шумными спецэффектами, и не обращали внимания на движение в коридоре.
Поведение Вики настораживало. Вроде все было в порядке; родители, сама Вика – живы-здоровы. Училась она хорошо, так что волноваться насчет успешного окончания ее образования не приходилось. Может быть, у нее появились проблемы? Что у нее стряслось? Институт? Диплом? Поругалась с предками? Куда-то вляпалась? Беременна?.. Или?.. все-таки решилась? Вопросы разрывали голову, и я даже с нетерпением ждал того момента, когда все прояснится.
Мы вошли в ее комнату. Вика усадила меня на диван, сама села рядом, немного помолчала, собираясь с мыслями, и неуверенно начала:
– Нам нужно серьезно поговорить… – Вика притихла, обдумывая и взвешивая каждое слово, готовое вот-вот сорваться с губ.
– Что-то не так?
– Да. В общем… я думаю, нам надо расстаться, – выпалила она.
Любая другая новость удивила бы меня больше. Я с самого начала ожидал этих слов. Не хотел, но ожидал. Поэтому заранее нацепил на себя тонкую противоэмоциональную маску, сквозь которую не только не могли просочиться никакие ослабляющие чувства, но и слова Вики звучали как-то издалека.
Последние пару недель наши отношения стали носить какой-то приятельский, дружеский характер, но отнюдь не любовный. Близость перевернулась в дальность. Я не заметил, когда же переломился ход событий и надеялся, что все вернется в прежнее русло. В прежнее русло события так и не вернулись – оказывается, они скатились по наклонной и врезались в землю. Точка. Знакомый старенький диван, знакомый письменный стол с ноутбуком, цветы на обоях, платяной шкаф, белые занавески, Вика – теперь все это чужое, как будто из другого мира, откуда-то из воспоминаний.
– Есть какое-то серьезное основание? – спросил я.
– Да. Я люблю другого.
– Давно?
– Мы встречаемся почти месяц. Я хотела сказать об этом раньше, но не находила момента. Вернее, попросту не успела. Это было так… неожиданно. Просто какой-то ураган! Мы проводили вмести дни напролет, я совершенно про тебя забыла… Прости, неудобно признавать, что все это происходило за твоей спиной. Но ты и сам виноват – мог бы хоть изредка звонить…
– Значит, ты решила окончательно? – перебил я Вику. Кажется, большую часть ее слов я пропустил мимо ушей. О чем она там говорила? В кого-то влюбилась? Что-то было неудобно признавать? Да ради бога! Я устал и мне неинтересны твои переживания. Избавь меня, пожалуйста, от своих интрижек. Давай уже закончим с этим.
А ведь неделю назад у нас был секс. Получается: она и с ним, и со мной… Меня аж брезгливо передернуло внутри – как будто я спал не с ней, а с каким-то волосатым осетином. Я простил бы многое, но не измену.
Вика кивнула, посмотрела исподлобья. А мысли уже трансформировались и потекли совсем иначе. Уговорить ее не делать этого, сказать, что совершает ошибку? Рассказать о том, как она мне нужна? Вика уже все решила и теперь просто ставила перед фактом. Официальная точка наших отношений. Что ж, по крайней мере, это справедливо. Куда лучше, чем узнавать все самому и понимать, сколько лжи было вылито на тебя в последнее время. Или в один прекрасный момент наткнуться на стену из проигнорированных звонков и SMS, а дальше – думай что хочешь.
Сущность каждого человека поделена на два противопоставленных полушария: кто-то называет их левым и правым, кто-то – ангелом и чертом. Я же, вдохновленный одной индейской легендой, звал своих черным и белым волками. Этот миф рассказывал о борьбе людей со стаей черных волков, в которой племя индейцев углядело свои негативные черты и нарекало «злом», но чем дольше продолжалось противостояние, тем больше и опытней становилась волчья стая. Однако и сами индейцы преображались в борьбе, закаляясь и телом, и духом. Племя желало победы, но война грозилась продолжаться вечно. Тогда старый шаман посоветовал людям прекратить эту борьбу и обратить внимание на белых волков – и черная стая, действительно, была побеждена.
Я не разделял мнения индейского шамана и кормил, давал волю обоим волкам. Они грызлись между собой, крепли, и в этом противоборстве закалялся и я. Но предполагал, что однажды тонкая граница между двумя возросшими силами – то есть я – когда-нибудь рухнет под натиском моих волков и тогда начнется последняя, грандиозная битва двух зверей за право именоваться истинным мной.
Два разных мнения, два противоположных волка столкнулись во мне, начав своеобразную битву, и я не знал, как стоит поступить.
– Мы могли бы поговорить об этом и в подъезде, – нарушил я молчание безразличным тоном. На секунду на лице Вики появился виноватый оттенок. – Совсем не обязательно было меня сюда тащить ради одной этой фразы…
– Чуть не забыла! – вдруг воскликнула она. Затем встала, подошла к платяному шкафу и вытащила из-за него гитару в черном демисезонном чехле. – Спасибо, что дал поиграть, но с музыкой у меня все-таки проблемы…
– Я же говорил, что с таким маникюром за гитару можно и не браться, – сказал я, взяв гитару за гриф.
Но Вика не отпускала чехла. Ее лицо внезапно изменилось: холодная гримаса приобрела нежные черты, острый как ледяная бритва взгляд стал печальным, но на губах ее возникла едва заметная улыбка.
Вика, моя улетающая птичка, протянула ко мне свободную руку, положила на плечо и подалась вперед. Оцепенение спало, когда кончики наших носов уже готовы были встретиться. Я отпрянул от Вики, а к ней вновь вернулось это суровое выражение лица. Вика отпустила гитару.
– Если разрывать, то сразу, – выговорил я, отводя взгляд. − Сжигая мосты и прочее в том же духе.
– Иди, – сухо рубанула Вика. В ее взгляде читалось не столько озлобление, сколько обида – казалось, она ожидала от меня совершенно другой реакции.
Входная дверь – дверь в прошлое – хлопнула за мной, и я остался один на лестничной площадке. Хватка черного волка ослабла, я будто вынырнул из омута. Там, за декоративной металлической дверью, еще слышны были глухой шум спецэффектов из телевизора и голос Вики, отвечающей что-то родителям. Прошлый мир, старый мир, мир с Викой, куда отныне вход для меня закрыт, и понимание этого пробуждало то ли чувство одиночества, то ли свободы.
Последние зимние объятия еще держали в холоде городские улицы. Белые проплешины грязного снега робко напоминали о той пышной поре ослепительных дней и морозов, но теперь вызывали только чувство раздражения. Серое небо не обещало ничего хорошего. А я – наоборот: был свободен и полон радостных перспектив. В конце концов, теперь не придется тратить на Вику деньги и у меня появится больше времени для творчества.
Музыка – вот чем я занимал свободное от рабства в магазине время. Три месяца назад в недрах славного города Невинки начала свою деятельность команда музыкантов, взявшая себе неприметное имя «Скальд». Так же как и наши польские тезки «Skaldowie», группа «Скальд» специализировалась на балладах, исковерканных ритмом тяжелого фолка или folk-metal. Так что жизнь моя сплошь состояла из музыки: днем я торговал музыкальными компакт-дисками, вечера проводил на репетициях во «Дворце культуры имени Горького».
Еще год назад я был студентом «Политехнического института», готовился к карьере технаря на каком-нибудь предприятии города, и думать не думал перенести сферу своей деятельности в область искусства. А затем какая-то невидимая рука толкнула меня в правое полушарие человеческого сознания, где я утонул глубоко и прочно.

В довольно просторном помещении, размером в школьную аудиторию, царил загадочный полумрак – лишь несколько лампочек освещали комнату. Вдоль стен громоздилась пыльная аппаратура: колонки, усилители, бобинный проигрыватель, синтезатор «Yamaha», барабанная установка неизвестного производства, коробки с кассетами и грампластинками «Мелодии», микрофонные стойки и пюпитры и еще куча всякого хлама. Бетонные полы устланы проводами, покрытые вековой пылью жалюзи плотно, а может и намертво, сомкнуты, отгораживая обитель искусства от мирской суеты.
Этот предназначенный для старой аппаратуры закуток был арендован у администрации «Дворца культуры имени Горького» с тем уговором, что репетиции будут проходить либо вечером, либо рано утром, когда грохот нашей музыки не будет отвлекать местный персонал от своих непосредственных театрально-художественных обязанностей. Конечно, такое соседство предусматривало не только временные, но и децибельные рамки: пошуметь как следует нам бы не позволили.
Когда я пришел на репетицию, почти вся команда была уже в сборе, настраивалась, проигрывая разные мелодии, большей частью придуманные на ходу. С каким-то нездоровым энтузиазмом регулировали эквалайзер, отчего стало понятно: Алекса еще нет – он такого варварства не допустит.
– Привет всем, – перекрикивая общий шум, возвестил о своем присутствии я.
Тут же раздалась приветственная барабанная дробь за установкой, венчавшаяся коротким звоном тарелки, – это Игорь. Человек он немногословный, часто угрюмый, но от барабанов не оторвать, даже когда нет поблизости установки, обязательно найдет что-нибудь гулкое и звонкое. Или просто отбивал ритм на коленях или столешнице, когда руки больше ничем не заняты. Вообще Игорь для нашей группы был настоящим подарком: не так-то легко найти барабанщика, тем более толкового, – никто не хочет быть тем парнем, который постоянно сидит на стуле за установкой, откуда его красивого нифига не видно. А Игорь – он был прирожденным «тарабанщиком». Это был низкий, коренастый паренек с темно-рыжими волосами, накрывающими уши. Иногда Игоря можно было спутать с гномом.
Ребятам нравилось, чем все мы здесь занимались. И если бы не Алекс, мы бы так и не нашли друг друга. Шатались бы где-нибудь по улицам со своей подъездной романтикой, а затем и вовсе забросили инструменты в чуланы накапливать пыль.
Сам же Алекс – сокращенно от Алексей – был довольно грамотным музыкантом да и человеком в общем. Окончил музыкальную школу, затем «Ставропольский колледж искусств», чем остальная группа похвастаться не могла – музыке обучались сами, практически с полпинка от доморощенных учителей: даже обычный нотный стан казался нам таинственной и запутанной эльфийской вязью. Алекс собрал группу три месяца назад, кого добровольно, кого силой или даже хитростью, потому как некоторым товарищам такая затея показалась заведомо неудачной. Алекс выискивал по друзьям, знакомым, а кто попался и случайно – Сергей когда-то промышлял игрой в подземном переходе, где его и «взяли».
– О, торгаш явился! – откуда-то из-за колонок прокричал Дима – бас-гитарист.
Это единственный человек, которого я знал дольше всех. Когда-то в детстве по двору вместе гоняли, скучали за одной школьной партой. Но вскоре как-то перестали видеться, разошлись по разным ВУЗам, и только теперь, попав в общую сборную, возобновили нашу дружбу. Хотя дружба – сильно сказано, мы были слишком разные в представлениях о мире: мне он представлялся в менее приземистых и пошлых тонах. Однако товарищеская симпатия все же имелась. Дима отличался разнообразием причесок, которыми раз в месяц одаривал свою голову, и неизменным наличием фенек на шее, запястьях, пальцах и ушах, стараясь изобразить сходство с Джеком Воробьем. Извините, капитаном Джеком Воробьем.
– Купец, – огрызнулся я в шутку. – Что-то начальство опять запаздывает, – заметил я после рукопожатия с музыкантами. Заниматься пустой болтовней, обычно сопровождавшей наши посиделки, в этот день категорически не хотелось. У меня все зудело от жажды действовать.
– Насяльника не запассывает, насяльника задеззивается, – копируя знаменитого персонажа Михаила Галустяна, отшутился Сергей.
Сергей вырос в довольно зажиточной семье владельца небольшой сети гастрономов, этакий буржуа в нашем кругу, хотя занятие отца его мало интересовало. Месту в университетской аудитории Сергей предпочел воняющий мочой подземный переход, где исполнял на гитаре на радость прохожим, что еще больше отдалило его от перспективы «стать нормальным человеком». Сергей был среди нас настоящим красавцем, мечтой любой первокурсницы: ни худой, ни толстый, ни высокий, ни низкий, ни лысый, ни заросший, ни качок, ни задохлик. И благодаря своему причастию к «олигархическим» кругам города, но старательно открещивающийся от них, – ни богатый, ни бедный. Этакая блеклая середина женских вкусовых рецепторов. Если Алекс был грамотным музыкантом, то Сергей являлся грамотным творцом – именно на его счету было подавляющее количество мелодий и рифов. Можно сказать, Сергей занимался музыкой, Алекс – аранжировкой, я – текстами.
– Негоциант, – запоздало прибавил Дима, и, не найдя в моем лице поддержки для дальнейшего словесного поноса, потупился и вернулся к своему занятию.
Все мы здесь чем-то жертвовали ради музыки. Уделяли ей больше внимания, чем своим личным делам. Даже работали в последнее время только для того, чтобы закупить хорошие инструменты, улучшить звучание, оплатить аренду. В этой комнате мы утоляли свой голод, получали дозу наркотика, спасали свои души от рутины. Мир заканчивался по ту сторону жалюзи и плотно захлопнутой двери.
Пока Дима и Сергей возились с примочками, вытягивая из гитар самые разнообразные звуки, я расположился на подоконнике и стал ждать. Занятие гитаристов меня мало интересовало, я отвечал за вокал и большую часть текстов. Без Алекса обычно не начинали, ожидание несколько остудило мой пыл и в придачу наградило мрачными мыслями.
Вике не нравилось, когда я уходил на репетиции. Она побывала здесь всего один раз, поначалу с любопытством глядела на наше занятие, а через некоторое время на лице ее проявилась недовольная гримаса. Уже потом, когда я провожал ее домой, Вика назвала нас прожигателями времени, дилетантами и прочим в том же духе. Поначалу я думал, что она попросту ревнует, что я провожу вечера не с ней, а в компании «отмороженных неформалов». Вика была категорически против моего нового увлечения, ей до тошноты не нравилась наша музыка, но свою убедительную точку зрения она не могла составить, пока в одном журнале ей не попалась статья о рок-музыке. Вкратце выглядела она так:

«Когда-то рок в России был инструментом культурно-политической оппозиции, нишей отчаянных и свободных. Затем, когда рокерам объявили о свободе самовыражения, оппозиция на время умерла. В котле идеологического хаоса перестройки было непонятно, против чего стоит бунтовать.
Но выход скоро нашелся: сражаться стоит против попсы – не просто как направления в музыке, а вообще с любой популярностью, стандартностью. Появилась прослойка неформалов, своим пестрым видом сигнализирующим нечто вроде: «Смотрите на меня! Я не такой, как вы! Я не хочу быть в стаде! Я могу плевать на мораль, традиции и ваше мнение! Смерть попсе!». Таким образом, несогласные со стадом объединились в свое отдельное стадо.
Естественно, стадо это вскоре подросло, сломалось под тяжестью мнений, стыдливо открестилось от своих прежних увлечений, и на свет появилось нечто новое, еще хранившее отпечатки предшествующих стадий эволюции рока. Это новое синхронизировалось с социально-культурной жизнью общества, все еще плюется в сторону гламура и гомосексуалистов, однако не так ядовито, как прежде. «Тьфу на вас! Живите как хотите!» – вот лозунг современного пушистого рока.
И пока непонятно, кому и чему, собственно, следует создавать оппозицию, рок все больше перекантовывается в область фольклора и фэнтези. Там он сражается с воображаемыми друзьями против воображаемых врагов.
Бурная молодость рока прошла, он вышел на пенсию и меркантильно подсчитывает каждую копеечку. Симпатичные напевы команд вроде «Lumen» и «Louna» с их расплывчатой антисистемной философией не могут утолить голода борьбы, они движутся скорее по инерции из лона старого рока, чем создают что-то сознательно. Потому что, во-первых, до конца не понимают, что такое система, во-вторых, как найти выход из этой системы, и, в-третьих, куда выходить из этой системы. Из системы можно выйти только в систему, а не в пустоту. А чтобы выйти в систему, нужно ее сначала построить.
Рок всегда был тесно связан с политикой и обществом. Феодализм и монархия ушли в прошлое, социализм пережили, демократия не может удовлетворить требованиям народа. Что дальше?.. Переливать из пустого в порожнее, громко горланить со сцены научились многие. Создать что-то новое по примеру первопроходцев рока, поразить этим весь мир – пока этого сделать не может никто».

Мнение Вики заключалось в следующем: если ты пишешь стихи, то обязан быть Пушкиным, если играешь на гитаре – Джо Сатриани. Если ты хоть на ступеньку ниже – то и браться не стоит. Но меня больше задели не сами ее слова, а то, что Вика так категорично препятствовала моему увлечению. Чтобы лучше понять мое поведение во время расставания с Викой, я сообщу, что когда-то дышал только ей и музыкой, а попытка отнять у меня музыку была равносильно ампутации одного легкого, причем самого жизненно необходимого.
Этот эпизод со статьей всплыл в моей памяти, будто последняя насмешка Вики. И что самое противное – на меня эта насмешка подействовала.
Рок мертв. Попытка встряхнуть его равносильна эксгумации.
Неужели я не там, где должен находиться?
В ответ тишина.
Куда мне следует идти?
Опять тишина. Ответы не всегда приходили вовремя. И до некоторых ответов нужно было просто дорасти.
Когда же это произошло впервые? Годы назад. Что-то открыло мне глаза, и мир изменился. А может, я понял все это сам? И Она мне ответила. Не голосом, конечно, но я почувствовал ответ всем своим естеством. Это были определенные знаки, которые мне давало все вокруг, бессмысленные, казалось бы, но расшифровывались и складывались в одну логическую цепь они легко. Ее ответы меня никогда не подводили.
А теперь – тишина. Уже давно тишина.
Эта репетиция оказалась самой провальной из всех предыдущих. Воодушевление, желание вломить тяжелого металла, да так, чтоб треснули стены, куда-то пропало после моего осознания бессмысленности всей этой затеи. Музыка, которую транслировали старые колонки, была отвратительной, собственные стихи звучали как набор пустотелых слов. Кажется, мое настроение передалось остальным членам команды – и вся игра пошла наперекосяк.
Наверно, думал я, мы все-таки хорошая команда, раз чувствуем и понимаем друг друга. Однако это уже не имело никакого значения. Наша группа сто раз вторична и обречена на скорую смерть. Фальшь, внезапная слабость, отсутствие желания превратили репетицию в настоящую каторгу. Уже не людям – стенам ДК стала отвратительна подобная музыка: в девятом часу вечера вдруг погас свет, и нас окунуло в черную тишину. Подсвечивая путь телефонами, мы добрались до вахты, где нам сообщили о проблеме с трансформатором, и разошлись по домам.
Автобусы и маршрутки к тому времени уже не ходили, тратиться на такси я не стал, хотя дорога домой была не близкой и занимала около часа ходьбы. Наш город в девять часов вечера, за исключением летнего периода, уже начинал потихоньку засыпать. Я шел по безлюдной улице, освещенной фонарями и скупыми витринами в сторону городского парка, и что-то едкое бурлило в груди: я старался потопить в себе какое-то чувство, расходуя силы, укрываясь позитивом, но чувство это настойчиво старалось всплыть.
Как долго мы с тобой не разговаривали. Наверно, ты уже забыла про меня, Тьма?

Глава 2

Я рос довольно закрытым ребенком, несмотря на то, что охотно плавал в общественном социоёме: мне нравились командные игры на физкультуре, я любил принимать участие во всяческих школьных мероприятиях и целыми днями пропадал во дворе. Но никогда и ни перед кем не открывал своего внутреннего мира, считая это место священным и предназначенным лишь для меня одного.
Наверно, это был такой способ маскировки, чтобы никто не заподозрил во мне чего-то, не присущего человеческому роду. Я боялся, что родители откажутся от меня, посчитав странным ребенком, бросающим тень недоверия к их социальному месту. Я боялся потерять друзей и сделаться мишенью для насмешек. Меня пугала мысль об изгнании, хотя желание одиночества невыносимо ныло в груди, выманивая из кипучего города на простор сельскохозяйственных полей и узкую полосу леса вдоль реки Кубани.
Короче говоря, я с детства жил больше на небе, чем на земле. В прямом и переносном смысле. Но крепче всего манило звездное небо.
И однажды, лежа на крохотном плоту-Земле, дрейфующему посреди Океана Вселенной, вдали от фонарей, окруженный лишь несмело переговаривающейся темнотой летнего поля, я созерцал звездное небо и неожиданно сознанием провалился в его глубину. В тот момент я перестал быть на своей планете. Сила притяжения как будто иссякла, или почва подо мной вдруг провалилась, а я остался висеть в тех же вселенских координатах.
Я парил где-то в необъятном, черном, украшенном соцветиями звезд пространстве. И это пространство больше не было двухмерной картинкой романтичного фотографа или астронома. Это был Космос, с его глубинами, расстояниями, с его движением, силой и загадками, недоступными никогда человеческой расе, ибо чтобы добраться до этих тайн уйдет не один срок, предназначенный людской цивилизации…
Тогда я понял ее – Тьму. Я условно так назвал Ее, потому что видел только мрак с россыпью искр. Слово «космос» не подходило, так как обозначало лишь какое-то пространство, скорее Вселенная – это чуть ближе, но тоже не то. Даже свет, излучаемый звездами, электрическими лампами, кострами в глухом лесу – весь он был только ничтожной частью огроменной Тьмы. Кроме Тьмы больше ничего нет, Она – совокупность жизней, обитающих во вселенной, будь то муравей или целая галактика. Она – то, что мы называем природой, но в большем масштабе. Это целая система, громадная машина Жизни.
Спустя какое-то время я задал себе вопрос: неужели эта Жизнь, эта Тьма движется, трансформируется сама по себе? Что, какие силы ведут этот колоссальный механизм? Управляют им, следят за порядком. Многие ответили бы мне, что это Бог. Но что за Бог? Иисус, Будда, Тласольтеотль?.. Если Бог один, то почему у него столько разных имен? Нет, религия не может быть истиной. И эти персонажи не имеют никакого отношения к Богу, кроме того, что их так называют. Невозможно понять всю полноту Бога, находясь в ограниченном восприятии человека. Не эти боги сотворили человека по своему образу и подобию, а наоборот. Мы можем только очеловечить Его в знакомых нам формах, поставить идолы, иконы, мечети и разбивать лбы в молитвах, надеясь, что чудо свалится с небес само по себе, без нашего вмешательства.
Я уже имел тогда представление о религиях, как о некоторой национальной идее, как о человеческом вымысле, созданном для осмысления своей жизни, которое накатывалось снежным шаром и превращалось сначала в ниточки для управления государством, а затем в бизнес.
И тогда мне пришло в голову такое слово – «судьба». Конечно, эта движущая сила – Судьба! Но не в классическом диктаторском варианте. Судьба – огромный локомотив, тянущий за собой все остальное. Она движет всеми цепочками жизней, не только органических, но и неорганических, ведь, в сущности, Жизнь не ограничивается только биологической формой. Эти жизни сходятся вместе случайным образом в зависимости от вектора направления и угла, под которым они отскакивают друг от друга при встрече.
Такая модель Судьбы напоминает бильярдный стол, где шары – это не только физические субъекты вселенной, но и такие эфемерные, как мысли или желания. Кий в этой картине совершенно нельзя обнаружить, глупо даже допустить его существование, потому как нет ни одной силы, способной толкнуть сам локомотив. Гораздо логичней предположить, что локомотив движется изначально, вернее – всегда, так как нет и не может быть никакого Начала. Старт и финиш – это просто отрезок на закольцованной беговой дорожке.
Разумеется, эти умозаключения тринадцатилетнего подростка могут показаться несерьезными, только спустя много лет Тьма открыла для меня настоящий облик Действительности. Но и этого хватило, чтобы пробить крохотную брешь в яйце традиционного мировоззрения.
С тех пор я стал внимательней к окружающему миру и заметил, что он способен общаться: сначала я воспринимал это с помощью знаков, потом научился эти знаки перекодировать в слова. Тьмой я стал называть своего незримого собеседника, сохраняя верность недавнему открытию. (К тому же это загадочное слово было для меня жутко соблазнительным из-за неприязни подавляющего большинства ко всему, что не относится к продукции религиозной попсы.) Тьма стала моим гидом, я словно впервые изучал окружающий мир, получал новые знания и поражался их простотой и доступностью.
Вопросы мои носили очень обширный характер: от психологии до астрофизики, – и не все ответы были до конца ясны. Но вопреки ожиданиям я не стал всезнайкой, способным вот так вот запросто выложить всех джокеров истинного порядка вещей. Мой мозг был подобен маленькой флешке, время от времени подключавшейся к огромному харду вселенского знания, и это давало значительные ограничения в хранении информации. В памяти перемешивались данные из всевозможных источников, так что разделить истинные от ложных зачастую было довольно трудно. К тому же огромное количество знаний попросту забывалось ввиду невостребованности, точнее – путь к ним терялся в нагромождении миллиарда файлов.
Для того чтобы знать все обо всем необходимо было иметь постоянное подключение к Тьме, но поговорить с Ней получалось только в определенных условиях. Зачем в таком случае мне нужна была Тьма? Она была моим единственным другом, общение с Ней я расценивал как развлечение, недоступное остальным.
Случалось и такое, что ответа на какой-то вопрос я не мог понять из-за особенностей своего физического состояния, например, человеку невозможно стать деревом или облаком и оттого некоторая информация, касающаяся этих форм жизни, просто теряет свой смысл.
Существовали и другие ограничения. Тьма называла недоступность некоторой информации и вследствие этого возникающие ограничения в возможностях человека «социальной блокировкой».
Чтобы получить полное сверхзнание от сверхразума, необходимо обладать сверхпониманием. Тьма говорила, что каждый человек рождается с какими-то способностями, даром, и что эти способности идут вразрез с политикой общества, что вынуждает его приглушать индивидуальный импульс человека, а то и вовсе резать на корню, оставляя лишь однотипные болванки, способные обеспечить сохранность доминирующей формы социума. Единственный способ снять эту блокировку, говорила Тьма, это родиться заново.
Использовать такую необычную способность в коммерческих целях я не стал – мешали совесть и недостаток опыта. Чем больше я взрослел, тем слабее становилась моя связь с Тьмой. Сначала меня социализировал институт, а затем в моей жизни появилась Вика. Голос Тьмы становился все туманней, и со временем я почти перестал взывать к ней, делая это лишь автоматически в слабой надежде на ответ.

Следующую рабочую неделю я провел очень активно. Никогда раньше коллеги не видели во мне столько энтузиазма, такой четкости в действиях и ясности головы. Дело в том, что в это время моя голова впервые за несколько месяцев была свободна от творческих раздумий, от грез о блестящем будущем, и вообще я старательно выращивал желание больше никогда не заниматься музыкой. Я решил, что больше не явлюсь на репетицию. Это пустая затея и с ней надо кончать. Это хобби, которое уже не приносило удовольствия, а только пожирало уйму ценного времени и денег. Лучше посвятить это время реальным вещам: достигнуть успехов в работе или найти какую-нибудь подработку, чтобы откладывать на собственную квартиру. Или делать что-нибудь действительно полезное. К примеру, навести порядок на даче, сделать дома ремонт и прочее в том же духе. На телефонные звонки Алекса и других музыкантов я не отвечал.
Но пятницу я закончил утомленным и неудовлетворенным, что еще больше подпитывало ощущением пустоты происходящего. Оказалось, что и здесь никому нафиг не нужна моя энергия. Наградой за хорошую работу будет еще больше работы, это аксиома. Конечно, существуют рабы, готовые с радостью отдавать свою жизненную энергию хозяину с безразличным взором, но я в тот день понял, что такая жизнь не по мне.
Если раньше я полагал, что разрыв с Викой станет для меня настоящим подарком, то теперь мое мнение изменилось – в какую-то неопределенную сторону. Вектор пути надломился и указывал в неизвестность.
На улице цвел ласковый вечер, Солнце катилось в горизонт по рыжим облакам, теплый ветер умывал лицо. Новорожденная весна выманила горожан из затхлых квартир на все еще серые, с зелеными вкраплениями редкой травы, но уже прогретые Солнцем, улицы. Это время встреч, но не расставаний. Охладевшие за зиму сердца требовали романтики и приключений. Потому город как-то быстро налился детскими голосами, похожими на пение птиц, тинэйджеры и старики облепили скамейки у подъездов и под беседками, счастливые мамы катили коляски в сторону парка, а выпитые работой отцы брели домой к «танчикам».
Мы часто ходили с ней этой дорогой: я с магазина, Вика – из института. Благо, эти заведения находились на одной улице. Вика, как правило, заканчивала раньше, и тогда приходила ко мне на работу, ждала, пока я освобожусь. Иногда она одиноко пряталась в уголочке с учебниками, иногда наоборот – нарочито мешалась, развеивала, как могла, унылую рабочую рутину. Славные были времена.
А если я все-таки ее увижу и пойму, что между нами действительно все кончено, о чем мы будем с ней говорить? Многозначительно молчать? Или начнем выяснять отношения? Наверно, будет лучше вовсе не видеться с ней.
Волки, почуяв поле для споров, снова затеяли свою возню.
Плохо, когда сказка кончается, и мы осознаем, что вокруг еще полно людей, имеющих свои страсти, мысли, планы, стремления. И что не в силах одного человека прокатывать свою колею, не обращая ни на кого внимания, и думать, что это навсегда. Когда рождаются отношения между людьми, возникает единство. Это костер во мраке, зовущий к себе, к людям, которые уже сидят вокруг него, и с радостью принимают тебя погреться вместе. Жаль только, костров этих много, и неважно, сколько собралось вокруг каждого, десяток или только двое, и никто не может собрать этот костер воедино, дабы не кочевать от одного к другому. И когда распадается это единство по тем или иным причинам, расходятся по другим кострам, огонь гаснет, оставив последнего оставшегося в полной темноте одиночества…
Что мне сделать, чтобы все вернуть?
Я не ожидал услышать ответа. Но сейчас Тьма была единственным существом, с которым я бы стал разговаривать. Кажется, мелкий, раздавленный человечек Ей стал больше неинтересен. Я общался с Тьмой так же, как другие говорят со своим богом, и так же, как и у них, у меня не было стопроцентной уверенности в существовании своего покровителя. Если бы эта уверенность была стопроцентной, ее никогда не назвали бы «верой». Я говорил без надежды на ответ, но желая быть хотя бы услышанным.
Дай лишь взглянуть на нее. Одну минуту. Дай почувствовать, что этот день не прожит зря…
Я заметил Вику на автобусной остановке и замер, боясь спугнуть видение. Если оно упорхнет, растает в вечернем сумраке, это станет катастрофой. Но видение осталось на месте, даже наоборот – повернулось ко мне. Вика приветливо улыбнулась. Что-то теплое вдруг засветилось внутри. Отголосок надежды.
Это был первый признак того, что Тьма вышла на контакт.
– Привет, – сказала Вика, когда я подошел ближе.
– Привет, – едва сдерживая ликование, ответил я. Ликование – но не радость. Черный самовлюбленный зверь во мне сейчас праздновал свою победу, наслаждаясь Викиной улыбкой. Другой же волк в этот момент, проиграв свой раунд, закрался в темный угол и грустно скулил из него.
– Как твои дела? – развязал я неловкую паузу. Было совершенно непонятно, о чем нам сейчас стоит говорить.
– Хорошо. – В глаза мы друг другу так и не смотрели, отягощенные своими мыслями. – С учебы вот возвращаюсь…
– Автобус ждешь? – задал я глупый вопрос.
Вика кивнула, но озадачено поглядела по сторонам, будто опасаясь, что нас увидят вместе.
– Мне на ту же маршрутку, что и тебе, – напомнил я. Мы действительно жили в одном районе.
– Я Антона жду, мы вместе поедем, – как бы извиняясь, сказала Вика. Только что ликовавший зверь приумолк, в его взгляде появилось недоумение – белый вынул нос из своего убежища и схватил противника за хвост, чтобы утащить подальше от меня.
– Хочешь розу? – неожиданно спросил я, остановив взгляд на цветочном магазине, расположенном недалеко от остановки.
– Хочу, – в момент отреагировала Вика.
– Я сейчас!
Чуть ли не бегом я нырнул в цветник, опасаясь, что Вика уедет, пока я буду медлить. О ее новом друге – Антоне – я в этот момент совершенно не думал, мне безудержно хотелось сделать Вике подарок. Вернее, это был даже не подарок, а послание о том, что Вика все еще нужна мне. Черный волк самодовольно облизнулся, ошибочно приняв мой поступок за свою победу.
– Спасибо, – сказала Вика, принимая красный цветок, который озадаченные моей спешкой продавщицы не стали украшать. И вдруг искорки в глазах Вики померкли. – Ой!..
Я проследил за ее взглядом и увидел паренька, с широкой улыбкой приближавшегося к остановке. И чем ближе он подходил, тем уже улыбался. Сначала Антон заметил меня, затем цветок в руках Вики, его лицо помрачнело, выступили черты решимости. Человек этот показался мне знакомым, кажется, он встречался мне в институте, где училась Вика.
– Привет, Антоша! – светло улыбаясь, но без особой радости, сказала Вика. На это Антон ничего не ответил, бросил на меня угрожающий взгляд и вопросительно указал на цветок:
– Откуда роза?
Вика посмотрела на меня, ища поддержки, затем перевела взгляд на Антона и, не моргая, приоткрыв рот, уставилась на него. Не нужно быть большим специалистом по психологии, чтобы понять – сейчас Вика начнет врать.
– Я подарил, – сказал я, чем поставил Вику в неловкое положение, но оградил ее от назревающей паутины лжи.
– Я думал, вы обо всем уже договорились. Ты мне сказала, что не хочешь больше видеть этого человека. – Хоть эти слова и были адресованы Вике, но смотрел Антон на меня. – Ну и? А это что значит? Что ты молчишь?
– Антош, успокойся… – лепетала в ответ Вика.
Но Антон ее не слушал. Он повернулся всем корпусом ко мне и встал почти вплотную. Будь Антон чуть старше, он вел бы себя немного сдержанней, но молодая кровь искала возможности проявить себя, не считаясь ни перед прохожими, ни перед Викой, ни перед самим Создателем. От него веяло угрозой, но я, не отличавшийся особенной храбростью, не воспринимал Антона как противника. Передо мной стоял вор, укравший мою Вику, следовало бы спустить на него всех своих волков, но они, в первую очередь черный, повели себя довольно странно.
– Я не собираюсь тебя делить с кем бы то ни было. Либо ты со мной, либо с ним. А если ты с ним, я ему рожу раскрошу и пойду по своим делам! Выбирай!
– Антон, не горячись, я тебе объясню…
– Ты смотри, какой ранимый, – смеялся я, подливая масла в огонь. Я смеялся не от страха или нервного напряжения, меня рассмешила сама сцена происходящего – я представил себе, как это выглядит со стороны, будто стоял в отдалении и наблюдал за драматичным спектаклем. А актерам, играющим для меня эту пьеску, происходящее казалось настолько значительным и реальным, что они забыли истинную свою сущность и целиком погрузились в представление.
Антона мое поведение совсем вывело из себя – он не мог позволить мне смеяться над собой. Кулаки его сжались, на лице нарисовалось странное агрессивное выражение. Он был готов вот-вот ударить. Вика была готова вот-вот повиснуть на Антоне.
Всякое представление имеет не только действующих лиц и зрителей, но и режиссера. Именно в его власти нарушить композицию спектакля, вывести актера из общей искусственной сферы бытия, дать ему задание или изменить характер поведения. Режиссером вправе стать любой, покинувший пределы представления. Именно режиссером я почувствовал себя в тот момент. Вика и Антон стояли на сцене, а вокруг нее на периферии зрения или мировосприятия проявилась новая картина: я увидел целую сеть из разноцветных нитей, паутиной опутавшей пространство. Некоторые нити тянулись к актерам на сцене, цеплялись за руки, голову, ноги, отчего те походили на марионеток. Можно было дернуть за нить – и актер послушно исполнит приказ. И я приказал Антону замереть.
– Антон? – спросила Вика. Роза выпала из ее руки, и Вика, не заметив, наступила на нее каблучком.
– Он тебя не слышит, – произнес я голосом, едва похожим на мой.
– Что… – начала было Вика, прижимаясь к безвольно висевшей вдоль туловища руке Антона. Антон застыл, будто манекен, посреди улицы, но внимания на это никто из прохожих не обращал.
Она в любом случае выберет не тебя, а его, – шептал мне на ухо черный волк, – так зачем стараться? Отомсти ей – только так ты заполнишь свою пустоту.
Дай Вике свободу выбора, – по-своему вторил противнику белый. – Насильно мил не будешь. Отпусти ее. Поблагодари за все, а затем иди своей дорогой.
– Когда мы были моложе, мы клялись вечно любить друг друга. Конечно, это было глупо, теперь я понимаю. Но тогда это выглядело таким простым и реальным… Сейчас, наверно, так больше не говорят. Люди стали рано взрослеть, оставаясь при этом детьми. Они трезво и расчетливо видят, что клятва такая бесполезна, потому и огораживают себя от лишних надежд. – Вика испуганно слушала меня, время от времени дергала Антона за рукав и, казалось, не понимала того, что я говорил. – Да, многое меняется в жизни… И клятвами не стоит бросаться просто так. Наверно, ты уже забыла о ней или просто не придаешь значения подобным вещам.
Я знаю, Ты сейчас со мной. Освободи меня.
Внезапный порыв ледяного ветра согнал тучу сидящих на ветках ворон. Сотни крыльев зашуршали в воздухе, небо заполнилось карканьем, придавая что-то зловещее атмосфере вокруг.
Происходящее пугало меня не меньше, чем Вику, но я был хладнокровен, будто убеждал не столько ее, сколько себя, − так и должно быть, это в порядке вещей. Я понял, что теперь моя жизнь не будет связана с Викой, моя жизнь обещала мне нечто новое и глубокое, и я должен был туда шагнуть сам. Выбор сделан, фигуры встали на свои новые места и кто-то должен был сделать первый ход.
– Мы, наверно, уже никогда не увидимся, – сказал я Вике. – Прощай.
– Ты уезжаешь? – Вику эта новость заставила позабыть о своем новом друге, она отстранилась от руки Антона и удивленно-испуганно подалась ко мне. – Куда?..
– Уезжаю, – кивнул я. А потом, заметив реакцию Вики, добавил: – Нет, пока не уезжаю. Но я не хочу тебя больше видеть. Всего доброго.

Глава 3

Я брел по набережной, отрекшись от всего на свете. Мир вокруг стал каким-то чуждым, новым и… понятным.
Исчезала привычная картина окружающего – теперь вместо единого целого раскрывались отдельные мазки, отдельные детали и каждая из них имела свою силу и свой вектор. Больше не было хаотичного движения этих векторов – все они оказались сложным, но понятным вселенским узором.
Тогда я еще оставался в мировосприятии человека, но это восприятие будто треснуло и через трещину глядело на меня нечто новое – скрытый механизм за кулисами театральной сцены. Я ощущал себя птенцом, пробившим узкую щель в скорлупе яйца. И только что пережитое событие больше не выглядело таким пугающим и непонятным.
Вместе с приходом нового мира, я осознал, что потерял старый. Я перестал цепляться за людей так, как делал это прежде. Друзья и семья теперь не были такими близкими как раньше – хотя бы потому, что находились в какой-то ограниченной сфере мировосприятия, тогда как моя расширилась до невообразимых размеров. Вход в мой новый мир для них был недоступен, возвращаться в старый у меня не было желания. Понимание этого вызвало ностальгию, но жажда увидеть большее тянула вперед.
Погода, словно чувствуя мои мысли, резко изменилась – воздух посвежел, крепнувший холодный ветер нагнал на небо темные тучи. Казалось, вот-вот грянет гроза – эффектная кульминация вечера, словно саундтрек к жизни человека.
После работы я обычно залезал в интернет, находил там какой-нибудь фильм и таким образом коротал остаток вечера. Сегодня все было по-другому. Как-то машинально, неосознанно, погруженный в глубокие мысли, я включил компьютер, принялся гулять по сайтам, абстрагируясь от своих действий. Перед глазами мелькали постеры, но ни один из них так и не сумел зацепить моего внимания. Через полчаса бессмысленные прогулки по информационной сети мне порядком надоели, глаза устали, а перегруженная голова просила отдыха. Я лег на диван, включил музыку в МР3-плеере и закрыл глаза.
Перед закрытыми глазами неожиданно возник образ Вики, хотя до этого мои мысли были далеко от нее. Она улыбалась и выглядела счастливой, отчего в груди у меня заныло – она была счастлива, но не со мной.
Какое-то время я смотрел на нее, следил за ее движениями, словно Вика была живой, а не плодом воображения. Подсознание нарисовало ее так четко, во всех деталях ее внешности и характера, что легко можно было обмануться. Вика превратилась в образ, воспоминание, которое уже никогда не изменится.
Изменилась настоящая. Возможно ли, чтобы все, что мы говорили друг другу, оказалось обманом? Или мы были такими только ради друг друга? А оказалось, что мы вовсе не те? Или мне хотелось видеть ее такой? А теперь мы просто образы, фотографии, оставленные неизменными на память…
Грянул гром – и я вздрогнул. Оказалось, я заснул на несколько минут, но этого хватило, чтобы выспаться и отдохнуть. Та пустота, гнетущая меня несколько дней, исчезла – ее заменил прилив новых сил, но не физической энергии, а какой-то внутренней.
В наушниках все еще мурлыкала гитара, приятный голос Хелависы пел о королеве, которой, возможно, и не существует на свете. Когда успел пройти дождь – я не заметил, но на окне до сих пор играли блики молний.
Была уже ночь. Тишина поглотила город, так что любой шум во дворе казался преступлением, а рев сигнализации – и вовсе святотатством.
Какое-то время я бродил по сонной квартире, не зная чем себя занять. В четырех стенах было тесно, и я как-то неожиданно оделся и вышел на улицу. Это произошло так естественно, словно я каждый день гулял под луной. На улице было холодно и сыро, в лицо дул противный ветер с острыми каплями дождя. Казалось бы, какого черта делать в такую погоду, не лучше бы вернуться домой и нормально поспать в теплой постели? Но нечто неуловимое, какой-то зов тянул меня вперед, я не совсем соображал, что делаю и куда иду, происходящее казалось продолжением сна.
Ноги вели меня по пустынным улицам сквозь непроглядный мрак – фонари не горели, их выключали часа в три ночи для экономии электроэнергии. Сверкало от далеких молний небо, луна еле пробивалась сквозь завесу туч.
Я нырнул под дырявый, еще лишенный листвы, свод деревьев Фабричного парка. Голые тополя с необъятными, старыми стволами недовольно закряхтели, а меня пробил озноб – не то от холода, не то от жути происходящего. Я шел медленно и осторожно, боясь наступить на хрусткую веточку.
В парке, совсем недалеко от меня, был еще кто-то. Я почувствовал это и свернул с аллеи, продолжая идти в направлении зова. В другое время я бы пожалел, что в кармане нет хотя бы газового баллончика, но сейчас он был не к чему – я удостоверился, что Тьма куда более серьезное оружие. Однако границы и сила этого оружия были еще неизведанны, так что следовало быть начеку.
Наконец послышались голоса – где-то в гуще деревьев. Я направился туда. За деревьями открылась поляна с расставленными по периметру скамейками, бесцеремонно принесенных сюда с аллеи. Причем стоит удивляться тому, насколько сильным было желание доставить сюда общественные седалища, ведь на своих положенных местах ножки скамеек были залиты бетоном, а наиболее древние из них давно утонули под слоями асфальта. Скамейки образовывали какой-то многоугольник, в середине фигуры пылал яркий костер – его пламя то и дело наклоняло ветром.
На скамейках сидело около десятка человек. На первый взгляд их можно было отнести к числу каких-нибудь сектантов, собравшихся здесь ради своего пустого ритуала. В конце концов, какая еще причина могла выгнать нормальных людей из-под теплых одеял на этот холод? Тут я вспомнил, что и сам явился сюда как бы не по своей воле, и сердце стало биться чуть ровнее.
Направление ветра изменилось, и до меня долетел звон струн. Сквозь недружный хор подпевающих едва угадывались слова. Кажется, что-то из «Пикника», слышно было только отдельные фразы. Мягкая, неторопливая мелодия как нельзя лучше подходила к ночному лесу и пламени костра, дополняя их, связывая в один ансамбль. Тут я совершенно успокоился – ребята показались мне почти «своими».
Несколько минут я как завороженный смотрел на эту картину в стороне за деревом. Тяга зова ослабла, значит, именно сюда меня и вели, но подойти ближе я все-таки не решался. Ладони хоть были спрятаны в карманах ветровки, но уже успели окоченеть, да и сама куртка едва спасала от холода. Я думал, стоит ли приближаться к этой компании, люди они мирные и у костра можно будет погреться, или лучше вернуться домой – все-таки зов не вел меня дальше этого дерева, да и ничего интересного на поляне не происходило. Но тут сзади раздался голос:
– Есть курить?
– Не курю, – машинально ответил я, поворачиваясь.
Передо мной стояли два человека, хотя сначала их можно было принять за вертикальные тени – в полумраке даже лиц не разглядеть, все тело было покрыто однотонной темной пеленой.
– Я тоже, – усмехнулась тень. – Просто надо как-то разговор завести. Если подойти вот так к простому человеку и спросить – он меня даже не заметит. Так, проверка.
– Почему ты стоишь здесь? – спросил второй.
– Да я… прогуляться вышел, – замерзшая челюсть едва разжималась, чтобы произносить слова. От темных фигур веяло какой-то защитой, я чувствовал себя в безопасности рядом с ними, а безопасность трансформируется в комфорт. – Вы оттуда? – спросил я на всякий случай и указал на поляну.
– Ага. Многим из нас сегодня не спится…
– Почему? – зачем-то спросил я. Белый волк уговаривал меня закончить разговор и покинуть это место. Но любопытство брало свое.
– В эту ночь мы зовем Искателей, чтобы познакомиться. Затем Михаэль выбирает тех, кого станут обучать, – тень продолжала говорить что-то еще, но я не понял ни слова.
Кто-то на поляне заслонил свет костра, и мои собеседники пропали.
– Я вас не вижу.
– Это нормально, потом привыкнешь. Костя научил нас этому трюку, теперь каждый раз отправляет на разведку. Он сильнее остальных, кроме Михаэля, конечно. Хотя тоже еще учится. Думаю, когда-нибудь его выберут Князем.
– Чему он вас научил? – я зацепился за единственное, что понял из слов этих странных людей.
– Теневой личности. Это сложная техника, многие идут к ней годами.
– Просто света мало, – начал оправдываться я, пытаясь найти хоть какое-то объяснение. – Кто-то закрыл костер, и в темноте я вас перестал видеть.
Передо мной зашуршала прошлогодняя листва, я понял, что мои собеседники производят какие-то движения.
– Пойдем с нами. Тебе незачем тут стоять.
Отсвет костра вновь озарил их. Но я все равно не мог разглядеть ни лиц, ни деталей одежды.
– Куда?
Собеседники указали на поляну:
– Сегодня Посвящение. Но тебе пока еще рано. Можешь просто погреться в Храме, это не запрещается.
– В каком храме? – не понял я.
– В этом, – мне снова указали на поляну. – Разве ты не видишь его?
– Это вы называете храмом? Выглядит как-то скромно, – я вернулся к выводу, что все эти парни, собравшиеся ночью в лесу, всего лишь кучка сектантов, игравших в какую-нибудь религию, и заигрались так, что в конце концов поверили в нее.
Может быть, если позади меня действительно стоял бы какой-нибудь храм, церковь или мечеть, я бы с большим уважением отнесся к игре фанатиков. Социальная блокировка вряд ли позволила мне говорить так иронически, даже с издевкой, о настоящем храме. Ведь та же церковь, чем больше и пышнее она выглядит, тем больше заражает уверенностью в истинности своей религии. Большой размер и красота – это критерии материального мира, в котором обитает человечество, и чем крупнее объект этого мира, тем значительней он становится в глазах индивидуума. Какой-то внутренний голос шепчет тебе: если этот храм построили таким большим, значит, много людей ходит туда помолиться, и то, что ты будешь молиться вместе с ними, никому не покажется странным. Вы можете верить хоть в Макаронного бога, но над вами будут смеяться до тех пор, пока вы не построите этому богу огроменный храм. Размер имеет значение. (Херр Фрейд удовлетворенно перевернулся в своем гробу на другой бок.)
– Здесь только лавочки и костер, – ответил я.
– Это тебе сейчас так кажется, что здесь просто лавочки и костер, чуть позже ты поймешь, что это настоящий…
– Константин просит тебя подойти к нему, – вдруг перебил второй. Я оглянулся на поляну – одна из фигур стояла подле костра, широко расставив ноги и сцепив руки за спиной.
– Зачем я ему?
– Не знаю, хочет поговорить.
Фигура у костра ждала спокойно, но требовательно.
– Он очень хочет тебя видеть, – с нажимом повторил человек. От его слов меня сковал страх, я готов был подчиниться любому его приказу. Но через секунду хватка ослабла, я сделал глубокий вдох ртом, словно не дышал несколько минут.
Я ошибся, эти парни действительно не от мира сего. В голове что-то щелкнуло, слетела какая-то преграда. И вдруг я действительно увидел вместо поляны высокое сооружение со шпилями. Подробности разглядеть не удалось – ночь залила его однотонной черной краской. Лишь у земли из строения вырывалась арка рыжего света, и человек стоял, убрав руки за спину, посреди входа в храм.
С какого неба свалилось это сооружение посреди знакомого с детства парка? Почему я его вижу? Что здесь происходит? Это галлюцинация?..
– Не бойся, сегодня праздник, – сказал человек у входа. Несмотря на расстояние, я отчетливо слышал его. – Сегодня Посвящение. И сегодня Тьма инициировала Князя.
Эти слова, и в особенности упомянутая Константином Тьма, сделали свое дело – я бросился бежать. Так поступил бы любой адекватный человек.
Я не помнил себя в тот момент и не мог отчетливо сообразить, от чего я спасался. Рядом по темной аллее бежали мои волки, и ни один из них не старался меня остановить. Это был один из тех редких моментов, когда мои звери были солидарны. Я пытался спастись, и в этом не было ни капли трусости. Я как будто только сейчас осознал серьезность происходящего. Если раньше я полагал, что в своем роде единственный человек на планете, знающий Тьму, имеющий с ней общий язык, то столкнувшись с такими же людьми, это знакомство стало отталкивать. Вступление в их общество было равносильно шагу через пропасть без уверенности ступить на почву. К тому же предполагало возникновение долга и ответственности, а к этому я не был готов еще больше.
Здания проносились мимо меня словно в перемотке кадров. Я бежал по мрачной дороге подальше от парка и лишь дома пришел в себя. Увидел привычную обстановку и схватился за нее словно за спасательный круг. Знакомая реальность позволила перевести дух и успокоила сердцебиение. Я завалился на диван, стремясь поскорее уснуть и уверить себя, что все происшедшее было только сном.

Глава 4

Где-то возле уха заиграл телефон. Я пошарил рукой возле подушки и нащупал требовательно вибрирующий мобильный. Звонил Дима.
– Аллёшки, – сонно ответил я.
– Ты че, телеса до сих пор давишь? Уже десять утра! – на фоне голоса Димы шумели машины и пели птицы. По сравнению с тишиной, царившей у меня в комнате, атмосфера, в которой пребывал Дима, была живой и энергичной. Такой контраст мигом разбудил мой сонный мозг.
– У меня сегодня выходной, – оправдался я. – Имею право спать до позеленения, – но все же встал с постели и отдернул штору. Вчерашние тучи растворились в ослепительной голубизне небосвода, сверху на асфальт и крыши гаражей позади дома густо лилось желтое тепло Солнца. Даже сильный ветер, неизменный спутник этого лежащего между горами края, как-то приутих, выдохнувшись за последнюю неделю. Вид слегка портили кривые ветки голых итальянских тополей, растущих вдоль дороги, напоминавшие о том, что весна еще не завладела миром. И лужи от вчерашнего дождя грязными пятнами лежали на дорогах. Но все равно такой ясной погодой природа впервые после хмурой зимы наградила город. Оставаться дома в такой день, спать до обеда, было непростительно глупо.
– Ааа… тогда ладно, – протянул Дима. – Ты че трубку не берешь, а? Мы уже столько живописных версий твоей бесславной кончины придумали. Я к тебе домой вчера вечером заходил, хотел узнать, когда на пирожки приходить. А ты, оказалось, живой и бесстыдно топчешь эту землю по дороге с работы. Я даже разочаровался…
– Слухи о моей смерти распускают враги и завистники. Извини, я был не расположен к телефонным звонкам и встречам с друзьями.
– Да я понимаю, – тон Димы вдруг утратил всю задорность. – Короче. Ты сегодня на репу придешь? Алекс хочет что-то важное сказать.
– А он не мог подождать один день? Я собирался кое-какие дела сделать. – Вопреки данному себе обещанию больше никогда не посещать репетиции, я все же сомневался в правильности такого выбора. Никаких особых дел на сегодня у меня не планировалось, но отголосок желания покончить с музыкой все еще управлял мной.
– До вечера не успеешь?
Я задумался, любуясь картиной за окном. Словно утренний сон, подробности которого уже почти забыты с пробуждением, в голове туманными картинами проплывали сцены ночного путешествия. Из всего происшедшего я отчетливо помнил только пламя костра, полыхавшего то ли в гуще деревьев, то ли где-то за колоннами в глубине храма. Эти сно-воспоминания пробуждали неясный страх, и я хотел поскорее зацепиться за реальность, чтобы избавиться от этого чувства.
– Успею, – наконец, я сдался. Впереди загоралось что-то радостное и перспективное. Вика навсегда ушла из моей жизни, так что теперь я мог дышать музыкой обоими легкими.
– Ништяк. Тогда сегодня в семь. Можешь даже чуть позже – Алекс постоянно опаздывает.
Дима отключился, а я некоторое время еще стоял возле окна, греясь в солнечном свете.

Взаимоотношения мужчины и женщины – это замкнутая система, циркуляция энергии от минуса к плюсу. Мужская энергия стабильная, упорядоченная, уверенная. Мужчина смотрит на мир глазами логики, систематизирует полученные сведения, оперирует этой системой и по необходимости видоизменяет ее. Его энергия направлена на внешний мир. Другими словами, мужская энергия – созидающая, движущая.
В женщине течет иная энергетика – она хаотична, переменчива, импульсивна и интуитивна. Женщина смотрит на мир глазами чувств и непрерывно следует за этим миром, прилежно повторяя все его повороты и пороги. Когда ей радостно – она смеется, когда ей грустно – она грустит. Попытки обуздать свои чувства, действовать под контролем разума, для женщины не фатальны, но крайне негативны в гормональном смысле. Это не ее стихия и нечего ей там делать. Когда женщина умна, амбициозна и властолюбива, это вносит вирусную программу в ее природу, возникают ошибки системы в виде депрессии, нервозности и даже истерии, что может привести к дальнейшим осложнениям физического и психологического здоровья.
Правильное взаимодействие этих двух потоков энергии – мужской и женской – обеспечивают качественные взаимоотношения. Женская сила питает мужчину, подбадривает его, восстанавливает, вдохновляет на продвижение вперед и созидание. Мужчина создает для женщины и обеспечивает ей благосостояние и твердое положение в социуме, что является неотъемлемой частью ее внутреннего спокойствия и беззаботности, которые женщина называет простым словом «счастье». Схема проста, но наивысшего эффекта достигает только при энергетическом равенстве. В этой системе нельзя отдать, не получая, и наоборот. Потому такая структура и называется взаимоотношением. Когда эта структура нарушена, можете смело называть свою близость отношениями, ибо кто-то из ее участников хочет оставить свою энергию при себе. В сумме положительно заряженные, счастливые люди организуют благосостояние внутри и снаружи всего социума.
Вика лишала меня своей силы, отказавшись поддерживать мое увлечение музыкой. И особенно тем, что старательно пыталась мне в этом деле помешать. Подозреваю, что и гитару она попросила только затем, чтобы дома у меня не было возможности сочинять песни. И ревность к увлечению тут совершенно не при чем – скорее всего она попросту не получала отдачи от меня в виде мужской покровительственной силы, не успевшей к тому времени проявить себя. Либо не видела этой силы в перспективе. Вика училась на юрфаке и собиралась сделать карьеру в прокуратуре или адвокатуре, и во мне желала видеть практичного карьериста, а не рокера-неудачника. Мы только отнимали друг у друга время, что и послужило причиной разлада.
Такие мысли посетили меня, когда я сидел на каменистом берегу Кубани, обливаясь солнечными лучами, и заворожено смотрел на грязно-бурный бег воды. Это место было сакральным для меня: здесь я отдыхал от городского шума, дышал чистым воздухом, освежал мысли. Было нетрудно поддаться желанию посидеть на берегу в такой чудесный день. У каждого человека должно быть место для уединения, где можно на время сбросить груз забот и переживаний, ведь тащить с собой без продыху жизненную ношу, словно верблюд Заратустры, самоубийственно.
Поначалу все мое нутро скручивало чувство псевдоодиночества, вызванное утратой Вики. Мир казался узким и сконцентрированным лишь на ней одной. Внутри распространялась пустота; я тратил энергию на жалость к своему внутреннему зверьку и уже чувствовал, что у меня не хватит сил даже на то, чтобы встать на ноги.
А затем черный волк поднял голову и взял ситуацию в свои когтистые лапы – чувства ослабли, а по телу будто пробежал холодок. Я словно оделся во вторую кожу, противоэмоциональную маску, защищающую от переживаний, – и сила перестала таять. Голова открылась для раздумий, я постарался найти объяснение всей нынешней ситуации и, кажется, добрался до него.
Когда мысли кончились, я, удовлетворенный итогом, ушел во внутреннюю тишину. Мелодия птиц, воды и шуршащего леса организовали мне погружение в медитацию, в которой я пропал на некоторое время.
Пришел в себя от шума голосов – радостные граждане спешили на пикник. Солнце перекатилось на верхушки деревьев, будто убегая от молочных облаков, приплывших с востока, и угрожающе обагрилось – значит, ночью будет сильный ветер. Время приближалось к шести, пора было ехать на репетицию.

Отсутствие Алекса при полном наличии остального состава группы меня не удивило. Алекс приходил вовремя только два-три раза за все время существования «Скальда». Впрочем, я и сам часто появлялся лишь на несколько минут раньше него, отчего слыл «вторым по значимости членом команды». Ребята как всегда с нетерпением баловались со своими инструментами, казалось, недавний провал их нисколько не смутил. Возможно, они его даже не заметили, но скорее всего попросту пережили временные творческие трудности и были полны сил покорять новые вершины. В этом они, как ни печально признавать, превзошли меня.
– Ты живой? – спросил Дима, когда я задумчиво разматывал длинный провод микрофона. От неожиданного вопроса тот выскользнул из рук.
– Пока да. А что?
– Я говорю, Вику твою сегодня встретил. А ты – ноль внимания.
– Эмм… И? – недоуменно протянул я.
– Вы что, разошлись с ней?
– С той, художопой? – вмешался в разговор Сергей. Я бросил на него острый взгляд. Сергей смутился, явно ляпнул не подумав, и принялся выдавливать медиатором из гитары грохочущие звуки.
– Разошлись, – недовольно ответил я. Недовольно – не от самого признания, а оттого, что кто-то лезет в мои личные дела. Однако Дима подумал про первое.
– Ты просто сам не свой, отстраненный какой-то, – участливо пояснил Дима. – Я понимаю, не мое дело, но если хочешь чем-то поделиться… Может, тебе помочь как-то… не знаю… Или тебе лучше пойти сейчас домой, как-то переосмыслить, пережить все это… Сам понимаю, не каменный.
– Я в порядке.
Попытка Димы как-то проявить участие, позаботиться, подсказать что-то вызвало всплеск негодования внутри, не смотря на понимание его дружеских мотивов. Как будто я сам не могу разобраться во всем этом! Эго ярко взорвалось внутри, сметя задумчивость и оставшееся после медитации умиротворение. Эго требовало выхода, желало проявить себя, чтобы никто не смел смотреть на меня с той жалостью, с какой смотрел в тот момент Дима. Настроение внезапно изменилось, хотелось показать всему миру свою силу, свою необычность, чтобы все это поняли и восхитились.
– Давайте пока сыгранем, – предложил я. – Один фиг делать нечего. – Подключил микрофон и дунул в него, наполнив комнату резким и неприятным шумом.
Никто не возражал. Репертуар у нас был небольшим, так что долго выбирать не приходилось. Мы остановились на «Балладе о любви и смерти» – это была новая композиция, еще не обработанная до конца, но тем, что уже из нее получалось, все были довольны.
Три удара по тарелке. Сергей заиграл «восьмеркой» на гитаре, через несколько тактов к нему присоединились басы Димы. Я начал после репризы, кошмарно фальшивя из-за отсутствия распевки, но через несколько фраз взял голос под контроль, и аккуратно вклинился в игру, будто в косяк перелетных птиц.
Я совсем недавно написал текст на эту песню и даже не представлял, какую аранжировку сделают для нее. И теперь улетал в какую-то эйфорию, наслаждаясь полученным эффектом, – кажется, некоторые мелодии гитаристы придумывали на ходу. Я словно перенесся в то мгновение, когда под воздействием некой силы писал эти рифмы, видел эту картину, когда казалось, что на таких крыльях можно создавать поэмы, но до поэмы крыльев так и не хватило.
Я закр ...

(дальнейший текст произведения автоматически обрезан; попросите автора разбить длинный текст на несколько глав)