На выходных

Конёвка.
То небольшой поселок в двадцати километрах от районного центра. Озеро, лес по ту сторону, железная дорога, по которой то и дело проходят грузовые составы. Денно и нощно. Обычная дорога разбита вдрызг, так, не дорога, направление. Домов в Коневке около двух десятков, живут, в основном, старики. Молодые почти все сбежали в город, приезжают в Коневку по выходным, если вообще приезжают. А зря. Как в другой мир, полный тишины и чистоты, попадаешь. Даже воздух иной, какой-то насыщенный, какой-то полноценный, кружащий голову, от которого слегка задыхаешься, настолько он концентрированный.
Нас было восемь человек, приехали на двух машинах, загруженные мясом, алкоголем, соками с намерением провести два-три дня вдали от тесного суетливого города. Там тоже задыхаешься, но только оттого, что просто не замечаешь жизни. Со всеми ее красотами, со всем ее смыслом. Дом, в котором нам предстояло провести приятные тихие ночи, принадлежал пожилым родителям Павлика. Они не возражали против этих наших планов отдохнуть на природе, они лично знали всех тех, кого Павлик позвал с собой. Милые добрые люди.
Тем не менее, я приехал в Коневку в первый раз. И в самый первый раз переступив порог этого деревенского дома, я ощутил странное и очень неприятное чувство. Что-то злое, направленное против меня, от чего я должен был держаться подальше. Какое-то время я и сам прожил в деревне, в доме, где каждый угол был на виду. Конечно, есть и большие деревенские дома, и их я тоже посещал, и видел в них по нескольку отдельных комнат, и в таких домах я чувствовал себя не очень комфортно, привыкнувший к тесноте. И дом родителей Павлика был как раз таким: с просторным залом и двумя небольшими спальными комнатами.
Источником моих неприятных ощущений была прибранная кровать, стоявшая в зале. В голове моей тотчас вспыхнули, кажущиеся мне знакомыми жуткие визуальные образы. Они были настолько яркими и настолько живыми, что все внутри меня затрепетало и загудело, отчего сердце забилось, объятое мертвым холодом.
Я увидел старуху, лежащую на кровати, сморщенную, высохшую, не укрытую одеялом. Она была мертва, но глаза старухи были открыты, она дышала, будто не верила в то, что жизнь, наконец, покинула ее ослабшее дряхлое тело. Старуха лежала на кровати с самой первой секунды моего появления в зале, словно ждала меня, словно я пересек некую границу между измерениями. И если до этого момента за окнами пылал полдень, до теперь за окнами чернела ночь, едва разбавленная внутри дома слабым светом незримых свечей. Оттого вокруг все было погружено в полумрак. Это было очень мрачное и неприятное зрелище, от которого невозможно было отвести взгляда.
Старуха будто не видела меня. Не видела и не замечала моего присутствия. Она попыталась встать, словно проснувшись после крепкого сна. В длинной ночнушке, длинными и растрепанными седыми волосами она была живее всех живых, и я не могу описать весь ужас, обуявший меня в тот момент, когда от нее несло смертью из каждой клеточки ее бездыханного тела. Остекленевшие глаза старухи не моргали, то, что осталось от ее лица, было подобно каменному изваянию, лишенному даже отдаленного подобия эмоций. Это был уродливый мертвец, которому место было в земле, но он отказывался признавать пережиток самого себя. Старуха не смогла полноценно встать на ноги, и я знал, что у нее хватит сил попытаться и сделать это, однако она бодро села в кровати, глядя перед собой.
Тогда-то я и увидел его, спрятавшегося в полумраке, стоявшего у кровати со старухой, наблюдавшего ее, полную жизни. Она смотрела прямо на него, и он смотрел прямо в ее холодные остекленевшие глаза. Я знал, кем он был. Я знал, что ее сын был виновником ее смерти. И хотя он не убил свою мать собственными руками, он позволил ей умереть, и теперь раскаивался за свое бездействие. Теперь он протягивал матери руки, желая помочь ей подняться. И старуха протянула к нему свои холодные руки, чтобы сын сжал их, и через миг она уже поднялась на сгорбленных ногах. И какая же она была в тот момент маленькая и убогая. Это было невозможно, но она мертвец жил полноценной живой жизнью. И ее собственная смерть только приснилась ей, и только ожидала впереди. Но сын ее не чувствовал ни страха, ни холода, окружавшего его мать, пронизывающего полумрак и дрожащее пламя свечей.
Но это было лишь началом этого необъяснимого мною заряженного старухой неприятного состояния, взявшего меня всего в плен, едва я попал в этот дом.
В одной из спален я обнаружил деда, жаждавшего наброситься на всякого, кто посмел бы потревожить его покой. Грузный, с жидкими белыми в седине волосами, с гладким морщинистым лицом, но налившимися кровью мелкими, «поросячьими» глазками, дед, казался каким-то паралитиком, не способным на малейшее движение. Взгляд его обращенных ко мне глазок был полон ненависти и агрессии. Дед был укрыт толстым одеялом до подбородка, я различал скрещенные на его груди руки, и он тоже не дышал, но был полон жизнью, как и я сам. И он определенно имел отношение и к старухе, и к ее сыну.
Я попятился назад, и дед ждал этого. Как-то резко он сбросил с себя одеяло, подпрыгнув в кровати с намерением кинуться на меня. Дед расправил в стороны свои могучие мускулистые руки, желая схватить меня стальной хваткой и утащить обратно в свою спальню, моментально наполнившуюся знакомым мне холодом и запахом плесени. В долю секунды он вырос до каких-то сумасшедших исполинских размеров, готовый преодолевать любые расстояния всего одним движением.
Я выскочил из дома как ошпаренный. Свежий воздух не замедлил наполнить все мое гудевшее в напряжении нутро, охладил разгоряченную голову, вернул прежние звуки и запахи, позволил мне отдышаться.
-Что это с тобой такое? – недоуменно спросил Павлик.
-Я больше не войду в этот дом, — поспешил предупредить я.
Я рассказал ему о видениях воскресшей из мертвых старухе и ее сыне, и о старике. И еще о том, что не особо люблю просторные помещения. Реакция же Павла, который был старше меня всего на год, была неожиданной.
-Ты еще в другой спальне не был, — сообщил он, — Там все кровью забрызгано.
Оказалось, не одному мне были эти жуткие видения. Но, похоже, лишь нам вдвоем удалось испытать эти жуткие образы, нахлынувшие сами собой.
-Я не знаю почему так, но полагаю, что на месте этого дома есть точно такой же, — не стал, в свою очередь, утаивать Павлик, — И там произошло нечто поганое. Отец, мать, сын. Не удивляйся. Я вижу эти явления всякий раз, когда приезжаю сюда.
-А может быть…
-Этот дом построен моим отцом, — сразу прервал он, — И раньше на этом месте было чистое поле. Так что нет, не может.
Но тогда другая догадка родилась в моей голове. И скукоженное высохшее лицо старухи приобрело отдаленные очертания лица Ольги Валерьевны – матери Павлика, а лицо деда преобразилось в лицо Станислава Олеговича – отца Павлика (что требовало проверки с моей стороны, к которой я не был готов). Но эта догадка никак не объясняла причину именно моей возможности наблюдать то, что я видел несколько минут назад. Эта догадка не объясняла невозможность матери и отцу Павлика увидеть внезапно открывшиеся их сыну и мне предостережения.
-Буду ночевать в машине, — сказал я тогда в ответ, — Но не в доме.
Павлик только усмехнулся и пожал плечами, мол, дело твое. После пары бутылок крепкого холодного пива, нескольких рюмок водки, и шашлыка ему было все равно. Он даже не понял, что уснул возле мангала, хотя вышел из дому просто, чтобы помочиться и затянуться сигаретой. Я же, как и обещал, закрылся в машине и попытался уснуть, растянувшись на заднем сиденье. Ночь не обещала быть холодной, мне было даже жарковато.
Во сне я вновь оказался внутри дома, в той, другой спальне, о которой упомянул Павлик, залитой кровью. На полу ее лежало обезглавленное тело, накрытое старыми выцветшими тряпками. Рядом валялся топор, который лишил того человека жизни, но головы нигде не было. Я вышел из той спальни в полумрак жуткого дома и вновь увидел старуху на кровати. Она вновь была мертва и холодна, однако ее смерть во второй раз оказалась для старухи всего лишь сном, и она поднялась на кровати, разбуженная тяжелыми ударами в дверь спальни деда с той стороны. Прежде не было никакой двери, но она отлично сдерживала рвущегося на свободу монстра, вопившего от ярости. С другой стороны старуха пялилась сквозь меня, жуткие глаза ее были максимально широко раскрыты, и холодный мертвый взгляд проделал во мне огромные дыры, уткнувшись в запертую дверь дедовской спальни.
-Что ты сделал? – спросила она, и я узнал голос Ольги Валерьевны, голос здорового человека ее реального возраста.
Не переставая смотреть сквозь меня, старуха самостоятельно встала на ноги и попыталась сделать несколько шагов ко мне. Только я знал, что она собиралась добраться до монстра, колотившего в дверь. Она действительно не видела меня, видела только то, что имело значение для нее одной. Но в тот момент я опустил глаза, чтобы увидеть в руках тот топор, которым отрубили голову в другой спальне. А через миг демон дед вырвался из своего заточения, чтобы напасть на меня как на убийцу его сына, лишившего жизни его самого.
Лишь в самый последний момент я проснулся среди ночи, чтобы понять, как все должно будет случиться однажды…

без окончания