Мороз

А когда-то я жил на юге. Ходил с оголенным торсом, шутил, смеялся и был счастлив. Сейчас я на севере, и счастье вымерзло из меня, как и смех.

Трескучий мороз съедает мое лицо, и я не пойму — надо ли грустить по этому поводу? Да и повод ли это? Морозный воздух такой прозрачный, практически стеклянный, и легкими ощущается совсем как стекло. Он дробится в жерновах моих легких в пыль, и я выдыхаю её. Или это пар?

По-моему, на таком холоде никакая влага не выживет, рассосется во льду, как мои слезы и кровь, растопчется, как мои чувства, разлетится в прах, как мои надежды. Грустно улыбнется на прощание и уйдет, как ты.

Теперь я живу на севере. Теперь я люблю тьму, огонь и огненную воду. Сидеть в полумраке бревенчатой избы у очага в пропахшем одиночеством свитере с заиндевевшим стаканом бегства отсюда. Во мраке кто-то сопит, и я уже сомневаюсь, что это мой пес, старый, больной, ужасно похожий на меня, но, в отличии от меня, он — верный друг.

За окном воет вьюга, и даже этот вой уютнее для меня, чем мои мысли. Я уже давно поддерживаю огонь в очаге только своими записями. Зачем мне они тут, на севере, где я умру в пылу битвы с желанием умереть. Желанием отмучаться.

Ноги уже не помнят, что такое тепло, руки не слушаются, и я неуклюже разрываю свои листки и, рваными движениями скомкав, кидаю их в огонь, едва попадая из-за дрожащих пальцев.

Ветер стучит в окно, и мне это ощущается как если бы ветер стучал изнутри меня в полости грудной клетки, разрывая внутренности в дикой пляске торжества над одушевленностью. В сущности, так оно и есть. Злорадный ветер хохочет, губы синеют, пар оседает на бороде.

Вот куда привело меня бегство от счастья. Я не жалею, ведь я знаю, что счастье приведет меня к куда более мучительно кончине. Привело бы. Да.