Княжна в соболях

Городок Черногорск — дыра в сибирской тайге, где даже снег кажется черным от угольной пыли. Здесь Макс — мужик с золотыми руками и ржавой душой — медленно тонул в водке.

Его изба, покосившаяся от времени и пьяных драк, пахла кислым хлебом, махоркой и безнадегой. Марина, жена, давно перестала плакать. В тот вечер она просто взглянула на него — не с ненавистью, а с усталой пустотой — и ушла на смену в ночную столовую. Оставила его одного с бутылкой, с тоской, с тихим шепотом за печкой.

Третья стопка обожгла горло. И тут — голос.

— Максимушка… Иди сюда…

Сладкий, как мед, острый, как лезвие.

Макс поднял голову. В горнице, на единственном уцелевшем стуле, сидел черт.

Не страшный, а такой большой киношный — козлиная бородка, рожки в спутанных волосах, глаза — две щелочки в пепле.

— Ну чего трясешься? — усмехнулся он. — Душу тянешь, как старую резину. Давай договоримся. Богатство. Власть. Все, что захочешь.

Макс рванулся к печке, заорал:

— Не пойду!

Черт вздохнул — и вдруг растаял.

А на стуле… Княжна.

Шуба — черная, как смоль, с седым отливом. Каждый волосок будто дышит. Лицо — фарфоровое, губы — алые, будто кровь на снегу.

— Максимушка… — ее голос обволакивал, как теплая ванна. — Зачем мучиться? Возьми мою руку…

Она протянула ладонь в собольей муфте. Пахло морозом, дорогими духами, чем-то диким — так, что сердце сжималось.

Макс потянулся.

И вдруг — вспышка.

Этот стул. Этот табурет. Рогатая морда.

— Ты… ТЫ! — хрипло закричал он и плюнул между ними.

Слюна шлепнулась на пол.

Княжна взвыла — но это был уже не ее голос, а скрежет когтей по стеклу.

— ДУРАК!

Шуба вздыбилась, мех полез клоками, и вот он снова — черт, но уже бешеный, с пеной у рта.

— Гни в своей нищете!

Он плюнул в ответ — слюна зашипела, прожгла дыру в полу. Потом развернулся и шагнул сквозь стену.

Остался только запах серы да вой ветра в трубе:

— Максимушка… Макс…

Макс стоял, прижавшись к печи. Трезвый.

На полу — ожог от бесовского плевка.

На стуле — пустота.