На грани веры

Было далеко за полдень, почти вечер, когда преподобный отец Кассиан вышел из болотных топей. Он преодолел горный кряж и бурелом и стал похож на нищего оборванца, весь в ссадинах и ушибах, в порванной то тут, то там холщёвой рясе.

Ноги были босы — обувь осталась там, в топях, куда по случайности угодил старик. Намозоленная ладонь крепко сжимала посох из орешника, а за спиной, через плечо, болтался скромный узелок с нехитрыми дорожными припасами. Силы придавал косой крест-распятие, висевший на грубой верёвке, да молитва на устах.

Он шёл три дня и две ночи, не разводя костра. Огниво намокло. Припасы в его узелке — ржаные сухари да дикие орехи — раскисли от моросившего дни напролёт мелкого дождя.

Он остановился, оперевшись на посох, пытаясь перевести дыхание. Ладонь, сжимавшая орешник, онемела, а холодная сырость проникла в самые кости, несмотря на то что мелкий дождь наконец-то прекратился.

Старик, хмуря кустистые брови, вглядывался в туман, который стелился по земле, цепляясь за мокрую рясу. «Быть не может»,— подумал он, вспоминая хоженые тропы, сверяясь с памятью. Но всё же она была здесь.

Церковь предстала перед ним внезапно, как кость, торчащая из земли. Колокольня косилась набок. Упавший крест, поглощённый вьюном, утоп наполовину, а стены, некогда белёные, были покрыты плесенью. Окна зияли пустотой, как глазницы черепа.

Преподобный отец Кассиан перекрестился, ощутив ледяной укол в сердце. Тяжесть места давила на плечи, на грудь, на саму душу. Лишь редкий ветер трепал высокие кроны деревьев, нарушая тишину шелестом листьев.

Сквозь свинцовую броню дождевых туч на излёте дня пробились предзакатные лучи солнца. Они пронзали мокрую мглу, превращая туман в дымящееся облако света над почерневшей землёй. На недолгие мгновения церковь озарилась. «Воистину знак Божий»,— прошептал отец Кассиан, крепче сжимая нательный крест.

Он толкнул скрипучую дверь. Внутри царил полумрак и запах тлена — гниющего дерева, сырой штукатурки и чего-то ещё… старого, горького, как прах. Кассиан осторожно ступил на рассыпающийся ковёр у входа. Алтарь был разорён. Лики святых на уцелевших фресках казались искажёнными скорбью.

Тишина внутри церкви поглощала все создаваемые им звуки. Кассиан замер, вслушиваясь. Сквозь гул в собственных ушах он уловил едва различимый звук — тихий плач, смешанный с шёпотом. И доносился он будто со всех сторон, струясь по стенам, поднимаясь из-под развороченных плит пола. То ли ветер в щелях играл, то ли… сама скорбь этого места обрела голос.

Он сделал шаг вперёд. Под ногой что-то хрустнуло. Опустив взгляд, Кассиан увидел, что наткнулся не на щепку, а на расколотый череп, почти сгнивший, запорошённый мусором и ветошью. Рядом же валялись другие кости — ребро, обломок ключицы. Человеческие. Небрежно, как сор.

«Разорено… Осквернено… Проклято…» — мысль пронеслась, леденя душу сильнее болотной сырости. Его рука инстинктивно сжала нательный крест так сильно, что грубая бечёвка впилась в шею.

В центре храма, где когда-то сходились лучи света, воздух сгустился. Формы поплыли, и из тени выступила фигура. Не призрачная, но и не плотная. Человек в чёрном, в истлевшем церковном облачении, с лицом, которое выражало и скорбь, и гнев одновременно. Глаза, глубоко запавшие, горели холодным, неестественным светом.

— Ну что, старик? Пришёл? — голос раздался будто кругом и везде. — Искал Дом Божий… нашёл склеп. Тепло ли тебе подле очага Твоего Господина? Согрели ли тебя молитвы, пока кости промерзали в болотах?

«Нечисть…» — пронеслось в его сознании. Ноги, измученные в пути, подкосились. Он едва удержался на посохе. Молитва застыла на устах, вытесняемая ледяным комком страха.

Тени отделились от стен и колонн, поползли по развороченным плитам прямо к нему. Шёпот превратился в стон, заполняющий всё пространство.

Отец Кассиан сорвал дрожащей рукой крест, подняв его вверх не как символ веры, а как оружие. Он сделал шаг навстречу ползущей тени. Голос, хриплый от усталости и страха, но обретающий твёрдость и силу, раздался во тьме.

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! Отступи, демон! Место сие освящено верою праведных! Изыди!

Тени замерли на мгновение. И в этой внезапной паузе, в разрыве ужаса, Кассиан услышал тихий, ледяной смешок.

— Ты здесь… в этом гниющем чреве былой веры… чувствуешь ли «Его» присутствие?

Невидимая сила толкнула Кассиана, он споткнулся, рухнув на колени среди развороченных плит, ладонями впиваясь в острые обломки и рассыпанные кости.

Чёрные провалы глазниц десятков черепов уставились на него. Шёпот, который он слышал раньше, сгустился в отчётливые, леденящие душу слова: «…спаси… за чтооо!?.. горииим…»

— Видишь? — голос демона зазвучал громче. Холодный свет в его глазах вспыхнул, отражая мучения тех голосов. — Это твоя паства! — Фигура демона дрогнула. Глубоко запавшие глаза, казалось, заглядывали прямо в душу Кассиана. В них читалось нечто похожее на… жалость?

Внезапный вихрь поднял с пола пыль и кости, закружив их вокруг Кассиана. —Приветствуй же их… — прошелестел демон.

Тени сгустились, продолжая кружиться, обретая смутные черты — изъязвлённые страданием лица, сгорбленные фигуры. Они поднимались из-под плит, из щелей в стенах. Один из теневых ликов метнулся к нему, кривя рот в беззвучном крике.

Он вскинул крест. «Во имя Отца…» — но молитва потонула в леденящем стоне сотен перебивающих друг друга голосов: «…еретичка!.. мать мою…», «…во славу Господню!.. режь!..», «…ведьма… больноо…».

Он отшатнулся под гнётом всеобщей агонии. Пол ушёл из-под ног. Перед глазами поплыло. «…И Сына…» — другой призрак, будто ребёнок, потянул тенями-руками к полам его рясы, и шёпот слился в один визгливый вопль: «ГОРИМ! БОЛЬНОО!»

Кассиан зажал уши, но голоса звучали внутри. Он взглянул на крест — и на миг металл показался раскалённым докрасна, обжигая ладонь, пахнущий палёной плотью. Он вскрикнул, выронив его.

— Чувствуешь жар «истинной» веры? — свет в глазах демона вспыхнул яростнее. Фигура его медленно приближалась.

Одна из теней, плотнее других, обвила запястье Кассиана. Она приняла черты иссохшей старухи, лицо, искажённое предсмертной гримасой ужаса. Её беззвучный крик ворвался в уши, в разум: «ВЕДЬМОЙ НАЗВАЛИ! ЗА ЧТО?! ДОЧКА… СПАСИ ДОЧКУ…»

Пространство подле алтаря содрогнулось. Кости, кружившие в призрачном вихре, стали складываться в нечто.

Кассиан зажмурился, вскинул руки к вискам, пытаясь выдавить крик девочки, что добавился к общему хору, — тонкий и раздирающий.

Руки-тени потянули его к алтарю, к эпицентру ужаса. Он пал ниц, пытаясь отползти, отшвыривая ногами острые обломки, не чувствуя боли. Но они тянули его. К костру…

Рёбра — поперечины. Черепа — уголья, мёртвые глазницы обращены к сводам. Тазовые кости, ключицы, фаланги пальцев — всё сплелось в чудовищную кладку. И этот костер дышал. Не пламенем — холодным синеватым сиянием, исходящим изнутри сложенных останков. Оно лизало почерневшие стены, отбрасывая пляшущие тени палачей с поднятыми крестами и факелами.

Жар. Он ударил в лицо Кассиана волной, сухой и едкой. Он захрипел, лёгкие обожгло, как от дыма горящей смолы. Запах.Не тлена. Палёных волос и плоти. Сладковато-тошнотворный, впивающийся в ноздри, вызывающий рвотный спазм. Его ряса задымилась по краям.Не загораясь, но тлея.

— Ликует ли твой Бог от благоухания горелой плоти? — голос демона раздался из самого «сердца» костра. Он был смешан с треском горящих «поленьев» — костей, со стонами десятков голосов.

Призрачные руки швырнули Кассиана к пылающему пьедесталу. Он упал навзничь, ударился головой о плиту. Огонь лизал его кожу. Настоящий огонь? Морок? Боль была реальной. Раны на руках заныли, будто их посыпали солью и поднесли к жаровне. Он закашлялся, выплёвывая слизь, в которой чудился вкус пепла. Слёзы текли ручьями, смешиваясь с потом и кровью, застилая взгляд. Он не видел демона, но чувствовал его присутствие — ледяное ядро в эпицентре этого инфернального жара. Стоящего там, где был алтарь.

Кассиан поднял голову. Сквозь пелену, сквозь жгучую боль в теле, сквозь невыносимый гнёт чужих мук он увидел…

Пылающий костёр, окружённый ликующей толпой в «праведном» экстазе.

Лицо женщины, искажённое ужасом. Платье, вспыхивающее синим пламенем. Рядом девочка, лет восьми, с косичками, в простом платьице. Она цеплялась за мать и кричала: «…мамаа… боюсь… горячоо…» Её плач, переходящий в булькающий предсмертный хрип, заглушила взревевшая толпа: «…гори, нечисть! Во славу Господа!.. ведьмы…!»

Взмахи факелов устремились в «горнило ревности».

Будто подпитываемый людской ненавистью, огонь взметнулся к небу, вознося хор фанатичных голосов, сливающийся в псалом: «…и да испалятся нечестивые яко прах…»

— Вот она… паства твоя… — слова демона прорезались сквозь крики, как лезвие. — Они… кричат от боли… другие… воспевают агонию как гимн… Кто из них… ближе к твоему Богу?

Его сознание затуманилось от боли, физической и той, что разрывала душу. Крик девочки ввинчивался в мозг раскалённым штырём, заглушая все остальные голоса, весь ужас этого места. Это был уже не хор страданий, а один-единственный, чистый, детский ужас, который он не мог вынести.

«Нет… нет… нельзя…» — мысль, пронесшаяся сквозь морок, была инстинктивной, животной, глубже веры, глуше молитвы.

Он не видел больше демона. Не видел кружащих теней. Он видел только синее пламя, лижущее простое платьице, и маленькие ручки, вцепившиеся в горящую материю.

И он пополз.

Его израненные, обожжённые колени впивались в острые края костей, слагавших костёр. Хруст и скрежет стояли у него в ушах. Каждый дюйм пути отзывался огненной болью в теле, но он не останавливался. Молитва, которую он пытался шептать, превратилась в один сплошной стон, слившийся со стоном того, что его окружало.

Он карабкался вверх по этому кургану из человеческих страданий. Его пальцы, с которых слезала кожа, цеплялись за рёбра, черепа, ключицы, находя опору в самом аде.

— Держись… — прохрипел он, обращаясь к миражу, к тени, к воспоминанию, что пылало перед ним. — Я… спасу…

Он почти добрался. Пламя опалило ему брови, запах палёной плоти заполнил ноздри, вызвав новый спазм. Он из последних сил протянул руку, чтобы схватить ребёнка, чтобы вырвать его из огня.

Его пальцы коснулись пылающего платья.

И в тот же миг всё исчезло.

Пламя не погасло — оно рассыпалось тихим, пепельным вздохом. Мать и девочка не исчезли — они развеялись, как дым, как пыль, поднятая ветром на пустыре. Под его ладонью не оказалось ничего, кроме горсти холодного пепла и мелких, истлевших косточек.

Он провалился, рухнув грудью на груду останков. Острая боль пронзила его, но она была ничто по сравнению с ледяной пустотой, что воцарилась внутри.

Тишина.

Костёр погас. Синее сияние угасло, оставив лишь могильный холод. Тени растворились, шёпоты стихли.

Кассиан лежал ничком на костях, его тело сотрясали беззвучные рыдания.

«Спасти…» — это слово теперь казалось ему самым страшным кощунством. Никого нельзя было спасти. Это место было не проклято — оно было мертво. Окончательно и бесповоротно.

Он медленно поднял голову. Сквозь провалившуюся крышу на него смотрело бледное, безразличное утро. В его слабом свете руины церкви выглядели не ужасающе, а бесконечно жалко и одиноко. Просто груда камней и костей. Место преступления, где палачи и жертвы давно истлели вместе.

Скрип шагов заставил его обернуться.

На том месте, где был алтарь, стоял… демон?

Его истлевшее облачение парило, не касаясь земли. В его глазах уже не было пламени. Теперь это были просто глубокие, печальные глаза, смотревшие на Кассиана.

— Теперь ты видишь, — тихо сказал он, и его голос был почти человеческим, голосом уставшего сторожа на краю света.

— Нет, нет, нет! — слёзы медленно текли по его грязным, исцарапанным щекам. — Люди… люди ослеплены яростью… они искажают… извращают волю Господню… Это… это падение человеческое… Не Божья воля!

Кассиан пал ниц и рыдал перед кучей костей и праха. Не осталось ни страха, ни гнева, ни веры — лишь всепоглощающая скорбь, тяжёлая, как эти обломки. Пепел ещё казался горячим. Он нагреб его в ладони и прижал к лицу. Он вдохнул этот пепел, запах смерти — и ему показалось, что он вдыхает сам их страх, их последний крик. Он медленно поднял руки и осыпал свою голову этим пеплом. Он принял их смерть, как свою собственную.

Демон сделал шаг вперёд, и в утреннем свете Кассиан разглядел истлевшие черты священнического облачения.

— Кто ты? — наконец выдохнул он, приложа руку к груди.

— Я — тот, кто не ушёл. Я — молчание Бога, которое они услышали здесь вместо ответа. Я — боль, которая не нашла упокоения. Ты звал меня демоном. Возможно, ты был прав.

— Их злодеяние — не оправдание Его… — рука Кассиана остановилась на полпути ко челу. — Они сотворили ужасное, прикрываясь Его Именем… — склонив голову, проговорил он.

Демон сделал шаг. Его леденящее дыхание коснулось лица Кассиана.

— Теперь это твой крест. — Фигура демона начала медленно растворяться в утреннем свете. — Неси его. И помни: каждый костёр, зажжённый «во славу Его», каждое дитя, зарезанное «во имя Веры», — это ещё один камень в стену между тобой и твоим Молчащим Небом.

Его тень, исчезая, вспыхнула синим огнём. Кассиан вскинул руки к глазам, не всилах смотреть.

— Узришь ли ты Его свет… когда стена станет выше этих гниющих сводов?

Он не знал, сколько прошло времени. Когда он наконец опустил руки, мир вокруг изменился. Свет утра стал чуть ярче, пробиваясь сквозь руины, но он уже не озарял — он лишь подсвечивал пыль, кружащую в воздухе. Демон исчез. Тени растворились. Осталась только тишина, тяжёлая и звонкая, как похоронный колокол.

Кассиан опустился на колени перед почерневшими обломками, где когда-то был алтарь, и прильнул губами к холодному, заплесневелому камню пола.

— Господи… прости их… и прости меня… слабого. Credo Domine… Верую, Господи… помоги моему… неверию…