«Я потерплю…»

…
Середина семидесятых.
Конец лета, каникул, скоро в школу.
Ничего не изменилось, нас по-прежнему пятеро: Шурик, Вавка, Тарас, Толстый и я. Нам всем «… по семь-восемь всем…», впрочем, нет, уже за десять, – совсем большие, и мы… в порту!
Это была моя очередная авантюра прийти сюда.
С чего вдруг мне в голову влетела эта затея? – Бог весть! – возможно, просто из-за веселой песенки – «…мы пришли сегодня в порт, мы стоим, разинув рот, тут у каждого причала…» – из мультика, который я как раз с удовольствием смотрел накануне. Впрочем, наш Ораниенбаумский порт совсем не такой огромный и яркий, как в том цветном мультфильме. В нем всего-то два небольших открытых для прохода причала и наглухо закрытая за высоким зелёным забором территория вдоль устья реки Карасты судоремонтного завода, куда нас наотрез отказались пустить.
…- Ну, предводитель, – язвит в мою сторону Шурик, – куда двинем теперь?
— А давайте на карьер, – предлагает Вавка, показывая пальцем на огромную с пятиэтажный дом кучу песка, расположившуюся чуть поодаль полосы камышей напротив железнодорожного вокзала, только-только намытую со дна Финского залива, – давно собирались попрыгать с обрыва, а тут как раз… рядом оказались!
— Не-е, – брезгливо морщится Шурик, – гляди, песок ещё не высох, прыгать в него – больно, да и перепачкаемся, как свиньи, – влетит.
— Тогда на свалку, – торжествует Тарас, – на втором Ораниенбауме. Туда, говорят, килограммовые подшипники кто-то выбросил, наберём их на ядра, а заодно и свинец для бит поищем.
— Не-е, – тянет на этот раз Толстый, – туда пять километров по железке по самому пеклу топать, к тому ж сейчас самое движение электричек началось, – опасно! – не дай Бог что!
— Ну… может?.. – начинает Вавка, – тогда… я не знаю.
Взоры всех снова устремляются ко мне, а я, честно-то говоря, и сам не знаю, растерян, – никак не ожидал, что устье реки, на котором со стороны платформы вокзала всегда так соблазнительно видно множество небольших корабликов, окажется, наглухо перекрыто заводской охраной.
А и, правда, – куда ж нам теперь?
— Как и собирались, – упрямо давлю своё, – в порт.
— Да куда в порт? – возмущается Толстый. – Опять через забор с колючей проволокой?.. Мало тебе в Меншиковском дворце досталось?
— Постой-постой, – улыбается Тарас, вспомнив свой героический разговор с охранником, – а почему бы и не попробовать через забор?
— Нет уж! – трясет головой Шурик, – хватит, никаких заборов и запретных зон! Так с вами недолго на учете в Детской комнате милиции оказаться, у меня и в прошлый раз было…
— П-предчувствие, – смеясь, дразнят его Вавка и Тарас.
— Да постойте же вы, мужики, – озаряет меня, – никаких заборов и запретных зон не будет, просто попробуем обойти завод не по набережной Каросты, а вокруг через пассажирский причал.
— Так ведь там, – настораживается Толстый, – кроме стенки пирса и нет больше ничего.
— Как это нет? – возмущается Тарас, – а сам вокзал, створные и приемные маяки, акватория…
— Да мало ли, что ещё? – поддерживает Вавка.
— Вот именно, – продолжаю, – а главное мы проведём разведку, – есть ли свободный проход к руслу реки со стороны порта или нет.
— А заодно и на рыболовецкий причал заглянем, – вдруг мечтательно выдыхает Шурик.
— Зачем это? – давится от негодования неожиданным переходом его в лоно «авантюристов», Толстый.
— У рыбаков, говорят, можно воблы попросить, – смущается тот, – она у них всегда на верхней палубе сушится.
Вообще-то мы первый раз в порту …
Сюда очень далеко и неудобно идти, – почти, как до Иликов, – к тому ж надо преодолеть многолюдный центр города, пройдя мимо всех основных магазинов города, где обязательно встретится кто-нибудь из знакомых взрослых: либо с нашего дома, либо со школы. Конечно, в этом ничего страшного нет, но рано или поздно о нашем походе дойдет и до родителей, а нам вообще-то дальше чем «за соседний дом» уходить, не позволено.
Вот мы и не ходим… никуда, – почти!
Но сегодня можно: во-первых, каникулы кончаются, до следующего лета свободного времени на путешествия не будет, так что можно и понести заслуженное наказание в виде – со двора никуда! – а, во-вторых, идти-то нам сегодня больше некуда, уже все потаённые места в городе исхожены и облазаны. К тому ж цель нами на сегодня обозначена, и отступать от неё не в правилах даже у практичного Толстого.
…и всё-то нам тут интересно.
Не такой уж он и маленький оказывается наш порт, не такой уж и скучный, как думалось. Во всяком случае, акватория гавани постоянно кем-то занята. Каждые пол часа приходят-уходят, либо пассажирский теплоход, либо паром, а в промежутках между ними влетают и вылетают маленькие рыболовецкие шхуны, судёнышки, вспомогательные кораблики, коих у соседнего причала оказалось полтора десятка.
А вход в русло реки и с этой стороны, оказывается, наглухо перекрыт заводской стеной. Очень жаль! Получается, что наша разведка вынуждена завершиться, даже не начавшись. Нам остается всего-то лишь исследовать дальний глухой угол гавани, где на почерневших от времени швартовых, кажется, болтается какая-то никому ненужная рухлядь: разобранные голые корпуса кораблей, притопленные остовы судов, ржавые буи, дырявые бочки. Впрочем, нам ли не знать, что именно в таких местах и находится всё самое интересное, важное, куда, как магнитом, и тянет настоящих следопытов, исследователей семидесятых.
Не видя, но всем своим нутром чувствуя предстоящее приключение, мы неспешно, нога за ногу движемся туда в предвкушении попутно, – бесплодно обсуждая авантюру на сей раз Шурика, – выбираем, у кого б можно было спросить о сушёной рыбке, так соблазнительно обещанной нам им.
— Дя-де-нька, дядь, – вдруг просительным голосом взрывается Шурик, – дай рыбки сушеной, пожалуйста.
Мы удивлённо смотрим на Сашку, – похоже, он всё-таки тут уже бывал с кем-то, – затем с опаской на реакцию молодого матроса со шваброй, увиденного им первым на верхней палубе одного из судёнышек, всё-таки порт – это тебе не хлебозавод, где грузчики направо и налево раздают пацанам не кондицию.
— Идите сюда, – слышим почти сразу, – вон у вьюшки сохнет, возьмите по одной.
Мы радостно, хотя и сдержано, солидно, даже с некоторой опаской заходим по узкому трапу на корму судна.
— А можно корабль посмотреть? – недолго думая, спрашиваю улыбчивого матросика в обычной темно синей рабочей форме без погон.
— Это не корабль, – смеётся тот, – судно, но сейчас всё равно нельзя, я только-только палубу помыл, пусть высохнет. А вот там, – показывает в угол гавани, на свалку заветного барахла, – списанный корабль на завод для подготовки к переплавке притащили, там можно походить по верхней палубе, посмотреть. Только вовнутрь не лезьте, корабль обесточен, мало ли на что наткнётесь в темноте, поранитесь.
— Спасибо, дяденька, – кричим ему со стенки, покидая гостеприимное судно…
Вот, странно! – и, как это мы сразу не заметили его среди груды других разодранных в клочья корпусов? Он смотрится абсолютно целым на фоне остальных, словно его только покинула команда, – и чего только не хотят его отремонтировать? – мирно и спокойно покачивается на волнах, сиротливо поглядывая на железных неподъемных уже мертвецов вокруг себя.
…Как всегда, не раздумывая, несусь навстречу с неизвестностью, легко проскакивая аварийный, в сущности, без лееров трап, остановившись лишь на юте, чтобы осмотреться. Трудно сказать, что это за корабль, по-видимому, небольшой тральщик: на корме вьюшка, кран-балка, некое подобие рельсов, дырявые буйки. Ребята все, кроме Толстого – тот никогда не спешит, не делает опрометчивых поступков, к тому ж аварийный трап – сходу влетают на него за мной. Мы вместе быстро исследуем верхнюю палубу, где заметно похозяйничали заводские, – орудия снято, тралы смотаны, гидравлика разобрана, щиты управления открыты, пусты, – и озадачено останавливаемся перед огромным амбарным замком на бронированной двери в надстройку корабля.
— Глядите, – басит Тарас, – а люк-то в трюм открыт. – Он первым догадывается, благо молодецкая силушка позволяет, повернуть массивные ручки на крышке лаза, расположившегося на верхней палубе поблизости и открывающего вход куда-то в трюма, по-видимому, в моторный отсек.
— Стой, Амбал, стой! – вспыхивает Шурик, углядев, как тот закидывает внутрь ногу, – не лезь, дурень, опять куда-нибудь влипнешь.
— Точно, – поддерживаю его, – оттуда тебя только подъемным краном поднять удастся.
— Тогда я, – радуется Вавка, – подвинься, Тарас, не мешай.
— Ни в коем случае, – слышится голос с берега рассудительного Толстого, – ты в тапках-шлепанцах, в них прыгать нельзя.
— Зачем прыгать? – возмущается, – я туда просто слезу.
В результате, не сговариваясь, мы, как обычно, возимся перед люком и, больно стукнувшись лбами от нетерпения, наконец, все вчетвером чудом засовываем в него свои бедовые головы, вкушая мерзкий запах тухлой влаги необетованной темноты трюма.
— Не-е, Вавка, – выдыхаю первым, – сюда просто так не слезешь, – и внутренне ликуя, добавляю, – глубоко! Придётся мне прыгать…
— Это почему же тебе? – перебивает Шурик.
— Больше некому, – парирую, не задумываясь, – твоя задница едва ли меньше Тарасовой, поэтому, если что, – нам и тебя не вытащить.
— Да вообще туда нечего соваться! – кричит с пирса раздосадованный Толстый, – сказано ж– не лезть во внутрь!
— Вот именно, – обидевшись, поддакивает ему Шурик.
— Сказано, не сказано, – огрызаюсь. – Если нельзя, но очень хочется, то мож-но-о!.. – кричу и, отпихнув друзей в сторону, прыгаю, не глядя, вовнутрь…
Страшная боль пронизывает, кажется, всё моё тело, каждую клеточку, атом, прокатившись дугой в триста восемьдесят вольт от ног, до затылка, мозжечка. Тысячи, – нет! – миллионы искр немедленно сыплются у меня из глаз, ярко осветив небольшое, в сущности, помещение. Рассудок сжимается в маленький никчемный комочек вокруг моих горящих в Мартеновской печи ступней, как окажется в дальнейшем, пробитых тремя ржавыми толстыми гвоздями насквозь, а сознание вспорхнув куда-то в безоблачные дали, ведёт неспешную беседу со Всевышним. Во всяком случае, Его довольная преподнесенным мне уроком физиономия, лукаво подмигнуло мне из… «Неизбежности».
…- Придется п-прыгать! – Долго ли, коротко ли сжигает меня боль? – Делать б-больше н-нечего. Слышал, к-как он вопил? – волнуется Шурик, – а теперь… не отзывается, значит надо п-прыгать.
— Стой, стой, – слышу, – сюда нельзя, гвозди! – Хриплю, кажется, я не своим голосом, по-видимому, ещё оттуда, из поднебесья.
— Ты как? – переживает, чуть не плачет, мой добрый товарищ.
— Что стряслось? – вторит ему Вавка.
— Не знаю. Ног не чувствую.
— Ты меня видишь? – появляется голос рассудительного Толстого, – пересилил, знать, страх, зашел на корабль по шаткому трапу!
— Не совсем, – выдыхаю, всматриваясь, – только силуэт… всё плывёт, рябит.
— Попробуй встать и вытянуть руки в сторону света.
— Хорошо, – пробую встать, но очередная высоковольтная волна накрывает меня с головой.
На мой глухой устрашающий всхлип Шурик и Тарас немедленно на руках опускают в трюм Вавку, который, к счастью, на ощупь сразу же натыкается на меня и на разодранные в клочья доски с гвоздями, пробившие мне ступни. Умничка Валерка, мой милый дружище Вавка, – не зря самый старший из нас, хотя и самый маленький – в критический момент мгновенно принимает правильное решение. Пока моё ушедшее в пространство сознание не соединилось с израненным притихшим рассудком, он одним рывком срывает прилипшие к моим новеньким кедам мучители-кандалы. Высоковольтная волна, прокатившись по позвоночнику на этот раз в обратном направлении с головы в ноги, буквально пронзает меня насквозь, соединив части моего разума воедино. Шок бесчувствия уходит, но ему на смену является гнетущая тяжесть, сковывающая болевой дугой ноги и обволакивая волю… к жизни.
— Ну, как ты? – почему-то шепчет Вавка мне в ухо.
— Кажется лучше, – прислушиваюсь к себе.
— Тогда попытайся встать, – слышу голос Шурика до пояса, засунувшего своё тело в трюм, – и давай руки, мы втроем сверху, а Вавка снизу, втащим тебя наружу.
Что мы и делаем в итоге – на раз-два! – впрочем, это совсем неудивительно, мой вес несравним с массой Амбала, которого нам чуть бы не пришлось тащить с Иликов пару недель назад. К счастью и расстояние от порта до нашего двора почти в два раза короче, жаль только – совсем не проще!
— Ну! Что будем делать, мужики? – наконец задаётся любимым вопросом Тарас, глядя на мои посиневшие вокруг сквозных дыр ступни.
— Что-что? – взрывается обычно уравновешенный Толстый, – делать нечего, срочно вызываем «Скорую», чтоб обработали раны и сделали прививку от столбняка.
— Не-е, – капризно тяну сквозь зубы, – «Скорую» нельзя, – в школу сообщат, влетит, мало не покажется.
— Тогда в поликлинику, – давит своё мудрый Толстый, – обработка ран и укол в такой ситуации обязательны.
— А как идти-то, – жмет плечами Вавка, – ноги-то у него, не идут.
— На руках, – вскакивает Шурик.
— Да, не-ет! – морщится тот, – я не про это, – пока несем, нас явно кто-нибудь «спалит», родителям донесет.
— Ну и что? – возмущается всезнающий Толстый, – всё равно рано или поздно всё откроется, как только он домой на коленях вползет.
— Не-е, мужики, – капризничаю, но, жмурясь от боли, встаю, – это нам не подходит! Ищите подорожник, да почище, – всхлипываю, глядя на сиреневые запекшие корочки сверху ступней и вытекающие из-под них черные струйки. – Как там было: «Путь осилит…»
— «…идущий», – улыбается строгий Толстый, выдавший нам за это лето все эти восточные мудрости, начитавших их в какой-то толстой книженции отца.
— Да, как можно, – жмурясь от сострадания ко мне, давит Шурик, – идти по живым ранам.
— Ничего-ничего, – подбадривает Вавка, – всё правильно, так и надо! – Он и сам никогда не обращает внимания на разодранные коленки и прочие неизбежные потери во время наших нескончаемых походов. – Сейчас дойдем до Нижнего пруда, он недалеко, вымоем ступни, как следует, и привяжем подорожники.
— Правильно, – подхватывает Тарас, – они всю грязь из ран высосут и обработают без всяких там прививок и йодов.
— Ну, вообще-то, можно и так, – неохотно соглашается Толстый, – если ноги не опухнут на утро, то считай, – пронесло!
— А терпеть, терпеть-то, как? – не на шутку расстраивается Шурик.
— Я потерплю, – благодарно улыбаюсь ему, им, своим друзьям, глядя, как они искренне переживают за мои ноги, – правда, потерплю! – улыбаюсь и теперь, глядя на них сквозь почти полвека, и делаю свой первый новый шаг вперед…

Автор приносит извинения за возможные совпадения имен, характеров персонажей и описанных ситуаций, дабы не желает обидеть кого-либо своим невинным желанием слегка приукрасить некогда запавшие в его памяти случАи (как говорил мой батька) из нашего двора.
Основа взята из дневников периода 1975-1980гг. Сокращено, откорректировано и получено глубокое удовлетворение встречей с героями, до сих пор живущих в авторских, а теперь, кажется, и твоих мыслях – 17.07.2018г.
Одновременно автор благодарит своего критика и корректора (ЕМЮ) за оказанную помощь и терпение всё это выслушать в сто первый раз и даже несколько поправить, увы, недостаточно совершенный текст.
Впрочем, совершенство – это конец истории, а здесь лишь её продолжение.