1. (Глава 1)

Я бегу, иногда оглядываясь назад и опасаясь неожиданно настигшей погони. Лицо мое, раскрасневшееся от летней жары и бега, встречает и будто поглощает встречный ветер. Все новые капельки выступают на лбу и висках и щекочут кожу, и я снова вытираю их рукой в перерывах между забегом и небольшой передышкой. Из-за этого волосы, мокрые уже почти по всей голове, стоят торчком, обдуваемые, кажется, спасительной, но совсем не облегчающей прохладой.
Я забежал за широкий дуб, прижался к нему спиной, всем телом чувствуя, как бьется мое сердце, посмотрел наверх, где ветер шелестит зелеными листьями, а время теперь, когда я остановился, будто замедляет ход. И в этот момент, когда я хотел было выглянуть из-за укрытия, меня хватают цепкие руки, дикий вопль врезается в уши, и я словно оказываюсь зажат между нападающим на меня и звуковой волной, ударившей мне по ушам. От неожиданности мой собственный рот тоже непроизвольно открылся, и оттуда вырвалось «ля» большой трубы малого китайского оркестра. И вот мы уже вдвоем лежим на земле и смеемся.
Помню, потом мы стояли, довольно обсуждая, кого не удалось поймать по сравнению с вчера и другими днями, кто удостоился чьей «мести». Кто-то теперь стоял, наклонившись, держа руки на коленях и жадно дыша, кто-то уже допивал воду из бутылки.
Это были мальчишки-соседи, с которыми мы постоянно гуляли в нашей дубовой роще, окруженной четырьмя многоквартирными домами.
— Платон, Андрей сегодня уезжает! Где ты был две недели? — сказал один из ребят пришедшему позже остальных и, поставив на голове пальцы-рожки, наклонился вперед и протяжно пропел последние звуки.
— Я знаю, Бычков! — ответил опоздавший и всей ладонью оттолкнул первого между «рогов», и все засмеялись.
— Когда ты приедешь? — спросил Бычков у меня.
— Пока не знаю, — ответил я. И мы пошли дальше, на ходу обсуждая сегодняшнюю погоню.
Наши мамы стояли поодаль, «выгуливая» своих пятилеток и разговаривая между собой.
Когда все стали расходиться, я попрощался с ребятами, а кто-то крикнул:
— Андрей, приезжай в гости!
А маме сказала подруга:
— Звоните! Увидимся!
— До встречи! – ответила мама и помахала рукой.
Когда мы пришли домой, все, казалось, было готово. Папа поднял голову и сказал, улыбаясь и заклеивая одну из стоящих перед ним коробок в комнате: «Я почти все». Потом он перешел на кухню и стал заклеивать коробки, стоявшие там. А потом – в ванную и прихожую. Он заклеивал и заклеивал, пока не дошел до входной двери квартиры. Наконец папа выдохнул и сказал: «Все!».
Теперь он стоял, оглядываясь вокруг. На кухне раздавалось звяканье посуды – приготовления к обеду. В комнате вместе с шумом проезжей части и звуками, доносившимися через открытое окно с близлежащей стройки, слышен равномерный скребущий звук. Солнце, проникавшее через оконное стекло, своим светом выдавало будто «уставший», нагретый воздух в комнате, в котором частички пыли витали, а потом садились на покрытое уже испариной и тоже уставшее папино лицо и на блестящий панцирь нашей черепахи, ведущей свою монотонную работу по подкопу контейнера. Несмотря на жару и усталость, было видно, что папа доволен, ведь подходила к концу работа, занимавшая наши руки и головы все последнее время. Недели две назад ко мне подошел папа и сказал: «Андрей, пришло время собирать вещи. А наша мама скоро поправится!» Так начались наши сборы.
Теперь же с минуты на минуту мама и папа ждали звонка в дверь. Уже совсем скоро в квартиру войдут мужчины-грузчики, окинут быстрым взглядом пространство и «перекидают» за какие-нибудь полчаса все находившиеся здесь коробки, сумки и чемоданы в холл первого этажа. Затем эти коробки, сумки и чемоданы, уместившие и притаившие в себе все то, что было нашим, все то, что, казалось, было уже частью нас, мужчины-грузчики переместят в грузовик. А потом уверенным хлопком дверей и щелчком замка они запечатают все наше добро словно в самом надежном металлическом конверте и отправят вслед за нами по пути не такому уж далекому, но, как оказалось, к чему-то совершенно другому.
Мы ехали впереди в легковом автомобиле. Мама сидела рядом со мной, держа меня за руку, и время от времени поворачивалась ко мне и улыбалась. Обычно она ездила вместе с папой, на переднем сиденье, и я не видел, улыбается она или нет. Время от времени она заглядывала ко мне со своего сидения и дарила мне улыбку или воздушный поцелуй. Сегодня же мы ехали вместе, и мама держала меня за руку. Это явно был необычный день.
Дорога была мне знакома. Поля по обе ее стороны сменяли то лесистая местность, то поселки. Миновав их и повернув направо, я догадался, куда именно мы едем. Это был один из поселков, подобный тем, что встречались нам по пути. Он представлял собой широкую длинную улицу, от которой брали начало еще улицы–проезды, параллельные друг другу и пронумерованные по порядку. Вдоль каждого проезда по обе стороны тянулись вереницей дома, каждый со своим забором. Дома были разные: в основном большие кирпичные или деревянные, но встречались и небольшие деревянные домишки.
Мы повернули в пятый проезд и остановились около деревянного забора, который оказался мне знаком. Папа открыл дверь калитки, и мы вошли. Пройдя вглубь двора, он сказал: «Ну, теперь мы будем жить здесь» — и двумя руками показал на этот небольшой кирпичный дом. Но мое внимание привлек вовсе не дом, а двор, в котором он находился. Это был совсем не тот двор, который был под моими ногами в прошлый раз. Так казалось на первый взгляд. Но потом, обнаружив здесь все те же баню и беседку, я пригляделся и понял, что это все тот же двор, просто заросший густой высокой травой. Она была такой высокой, что в некоторых местах достигала папиной макушки. Я бы там мог вообще потеряться, поэтому не стал заходить очень далеко, а только поворачивался вокруг, чтобы осмотреться.