Бутылка

Деревня стояла на холме. На вершине холма всегда было ветрено… Ветер обычно налетал с севера, из-за невысокой горной гряды, отчего все деревья, бредущие по склону холма, казались похожими на низкорослых кривых уродцев. Деревушка, прилепилась к склону, её улочки бежали вниз, и последние каменные дома оказались на самом краю вересковой пустоши. При малейшем дуновении ветра пустошь оживала розовыми волнами. Волны катились до самого горизонта и наполняли воздух шелестящим звоном. Тесные деревенские улочки, почти всегда были пустынны, и только по воскресным дням на маленькой площади у церкви, стоявшей на вершине холма, начинали двигаться люди. Мерные удары колокола торжественно падали в застоявшуюся тишину каменных мостовых, созывая прихожан на утреннюю мессу. И тогда молчаливые дома оживали гулким хлопаньем ставней, из каминных труб тёк дым, воздух наполнялся ароматом тостов и кофе. Немногочисленные обитатели деревушки чинно тянулись вверх по главной улице к церкви, которая помнила времена Вильгельма Завоевателя. После этого люди бродили по городу, заходили в лавки и болтали стоя на перекрёстках. Не обходили они стороной и лавку старого Мэта, которая была не столь посещаема как церковь, но всё же пользовалась известностью. Помещалась она в подвальном этаже большого старого дома, принадлежавшего когда-то богатому антиквару. Теперь же владельцем дома был некий коммерсант из Уилмслоу, которого толком никто не знал, потому что приезжал он сюда редко. Капитан Мэт перекупил у него подвальный этаж. В двух больших, полутёмных комнатах с низкими сводами всегда было сыро и холодно, и стоял особый запах, который всегда бывает в таких местах. Старые газеты, журналы, книги с пожелтевшими от времени страницами соседствовали здесь с бесполезными безделушками, и отрядами разноцветных бутылок. Мэт любил говорит, что бутылки, как известно, лучше, чем кто-либо иной помнят историю, только надо иметь терпение. Похоже, что Мэт, видимо, в силу определённого пристрастия к современным бутылкам, нашёл общий язык и с их предками. Когда дверной колокольчик звенел, владелец откладывал книгу, выпрямлялся, и посетителя встречал прямой и доброжелательный взгляд. Не очень-то было заметно, что владелец магазина стремится что-то продать. Однако люди неторопливые и любопытные надолго застревали в магазине, слушая рассказы капитана о событиях, которые казалось случились где-то совсем рядом в пространстве и времени.

В то воскресенье колокольчик зазвенел почти перед самым обедом, когда Мэт уже собирался уходить в паб. Он поднял взгляд, и… что-то вроде спазмы не то горле, не то в мозгу помешало ему произнести обычные слова приветствия. Ничего особенного, однако не произошло: перед ним стояла тоненькая темноволосая девушка и с любопытством его разглядывала. Глаза у неё были серо-синие.

— Добрый день, сэр! – сказала она негромко. Говорила она с едва уловимым акцентом, который Мэт когда-то где-то слышал. От этих слов и акцента у Мэта опять внутри что-то сжалось.

— Чем я могу вам помочь, мисс? – машинально произнес он, продолжая смотреть ей в глаза.

— Нет ли у вас, сэр, каких-нибудь старых русских книг?

Мэт очнулся, вышел из-за прилавка и, не отрывая взгляда от девушки, сказал: “Ну, не думаю, что вы найдете русские книги ближе чем в десяти милях отсюда, мисс.”

Она всё ещё смотрела на него. Он не был похож на обитателей деревни ни своей речью, ни внешностью. Отчего он так смешался?

— Благодарю вас, сэр. Вы разрешите мне порыться в ваших сокровищах? Здесь, должно быть, столько всего интересного!

— Вы любите серьезные книги, мисс? Не часто тут у нас встретишь юную леди, интересующуюся русской классикой. Давайте вместе посмотрим.
Она неторопливо ходила между полками, нежно трогая тонкими пальцами корешки старых книг, взглядывала на него, слушала, смеялась и спрашивала. О, она умела слушать и спрашивать! Он говорил о незаслуженно забытых поэтах, о трех сестрах, живших когда-то в этих местах, об их прекрасных стихах и романах и трагической судьбе. Потом он совсем увлёкся и начал говорить об этих дамах так, словно знал их лично и бывал на их домашних спектаклях. Они листали газеты времен короля Георга и королевы Виктории, она чихала от пыли, хохотала и вскрикивала: 'Нет, нет, -вы послушайте что тут написано!'

В действительность их вернул звук колокольчика – было четыре часа пополудни, и как всегда, пришла миссис Эндрюс, чтобы убрать в лавке. Девушка сразу заторопилась, а Мэт, преодолевая смущение, попросил разрешения проводить ее до автостоянки.

“Счастлив был познакомиться с вами, мисс. Как ваше имя? Вы, верно, иностранка?”

Девушка с улыбкой протянула ему руку и сказала:

— Да, я русская, меня зовут Анна… что с вами?

Он с трудом проговорил

— Анна? Вас зовут Анна?

— Да. А что тут такого, обычное русское имя… Или у вас была знакомая по имени Анна?

— Да… знакомая. Не обращайте на меня внимание.

— Ну что же… Спасибо вам, сэр, за увлекательное путешествие в прошлое. Я как-нибудь загляну к вам еще.”

— Вы можете называть меня просто Мэт. Пожалуйста, приезжайте, буду счастлив увидеть вас снова, — ответил он вежливо, а про себя подумал,

— Господи, надо что-то делать.

Они вышли на улицу. На улице шёл дождь.

— Ну всё, спасибо вам, я побежала, а то промокну, у меня нет зонта.

— Зонт-то, положим, я могу вам дать – сказал он, — но… может быть вы окажете мне честь пообедать со мной? Тут совсем рядом есть паб. Там и дождь переждём, а потом я отвезу вас на стоянку.

— С удовольствием, сказала она без церемоний, — я как раз ужасно проголодалась.

Они ели замечательную рыбу, он запивал рыбу вином. Она с сожалением от вина отказалась, потому что ей надо было вести машину.

— Ну, один-то бокал вам не помешает…

— Ещё как помешает, и не просите', — смеялась она, — я лучше чай попью.

Тарелки давно унесли, на столе зажгли свечу, бар почти опустел, но добрый старый бармен всё тёр стаканы и доброжелательно на них поглядывал. Они разговаривали и разговаривали обо всём и почти что ни о чём.

— Расскажите мне о себе, — попросил он.

— Ей-Богу, ничего интересного… Лучше расскажите вы о себе.

-Так нельзя – строго сказал он, но глаза у него засмеялись, — если я начну рассказывать сейчас о себе, значит я интереснее Вас, а я с этим решительно не согласен. Что может быть интересного в старом моряке, бросившим якорь в своём старом городе.

— Ух, — так вы моряк. Вы, наверное, много путешествовали? Вы были в Бразилии? Может быть даже в Новой Зеландии?

— Честно говоря, мне трудно вспомнить, где я не был, но, когда я вспоминаю, я вижу почему-то грязные порты, таможенников, береговую охрану и бумаги, бумаги… бесконечную писанину, пропавших матросов и наглых чиновников.

— Этого не может быть! – я вам не верю. Наверняка у вас были и приключения.

— Знаете, приключения, это как раз то, что капитану совсем не нужно. После приключений всегда бывают комиссии…, Впрочем, что же это я. Юная леди смотрит на меня прекрасными глазами, а я…

Он помолчал, глядя на свечу, мерцающую в бокале, а потом очень серьёзно начал.

— Это случилось не в Бразилии, и – увы – не в Новой Зеландии. Это случилось на вашей родине – в России. Мы пошли за лесом в Мурманск… — он передёрнул плечами, — более гнусного города я, пожалуй, не встречал – извините, ради Бога, может быть вам это неприятно слушать.

— Я там никогда не была, но поверьте, у меня на этот счёт нет никаких иллюзий.

— На берегу там было решительно нечего делать, да и местные власти нам не советовали особенно прогуливаться, — вполне могли ограбить, а то и убить. Погрузка шла долго, за этим наблюдал помощник, а я бездельничал. У меня с собой было довольно много книг, я валялся на кровати, читал, слушал музыку и понемногу услаждал себя очень хорошим виски.
Наконец, погрузка и формальности оказались позади, и мы медленно двинулись на север по Кольскому заливу. Была осень, и в Баренцевом море мы ожидали штормовую погоду. Мы приблизились к горлу залива, отпустили лоцмана, я прохаживался по мостику, поглядывая на удаляющийся берег. Вдруг я заметил, что парусина на одной шлюпке отошла. Это непорядок – в шлюпку мог налить дождь. Я послал матроса. Когда же я снова взглянул туда, я оторопел. Нет, матрос не пропал, даже более того – он возник в двух экземплярах. Рядом с ним двигалась бесформенная фигура. Рулевой вдруг свистнул:

— Кэп, у нас баба на борту.

Матрос привёл её. 'Баба' оказалась молодой женщиной, скорее девчонкой. Она была худая, нос у неё был синий, и она дрожала крупной дрожью от холода.

— Так, — помыслил я, — этого мне только не хватало…

Однако, прежде чем начать официальные действия, её надо было обогреть и накормить. Я препоручил её заботам буфетчицы и засел у себя в каюте для обдумывания. Обратно в Мурманск идти мне решительно не хотелось, но связываться с этими русскими, а потом с нудными разборками у себя дома было ещё хуже. Я позвонил буфетчице и спросил раздражённо:

— Ну что там у вас?

Нашу Рэчел, однако не испугаешь, она сказала.

– Затихни, кэп, она спит. Что вы с ней собираетесь делать?

— Когда я приму решение, я не забуду тебе отрапортовать, не беспокойся. Разбуди её.

— Чёрта с два, — сказала эта дрянь и повесила трубку. Я позвонил снова

— Рэчел, вы разговариваете с капитаном. Будьте любезны отвечать на вопросы. Вы с ней пробовали разговаривать? Она по-английски говорит?

— Не хуже Вас, мой капитан.

— Ну ладно, когда проснётся, тащи её сюда.

— Боюсь, сэр, это случится не скоро. Она неделю сидела в шлюпке.
— Боже всемогущий! Неделю? Как она жива осталась?

— То-то и оно.

— Черт с ней, пусть спит.

Я вызвал радиста, надиктовал ему описание инцидента и велел срочно отправить в наше пароходство. Буквально через час пришёл категорический приказ – лечь в дрейф и связаться с российскими властями. В дрейф я не лёг, потому что штормило, но велел идти малым ходом, ожидая дальнейших сообщений. Пересаживать её в такую волну всё равно было невозможно. С ненавистью я представил себе этот балаган, переговоры, пограничников, и что хуже всего – потерю времени. Я был изрядно зол на эту девицу. Пришёл вечер, и я пошел в кают-компанию ужинать. Новость облетела весь корабль, и офицеры с удовольствием трепались на эту тему.

— Как она проникла, вот что удивительно. На берегу – охрана, у нас – вахтенный стоит.

Я спросил Рэчел

— Ну где там она?

— Увидишь, — сказала она многозначительно.

Она вошла. Воцарилось молчание. Все встали. Дело не в том, что наша Рэчел её помыла, причесала и приодела. В кают-компанию вошла французская не казненная принцесса, правда слегка замученная тюремной жизнью. У неё были длинные вьющиеся тёмные волосы, она была тонка, а на худом лице светились огромные, тёмно-серые или синие, не то злые, не то больные глаза… Вдруг я почувствовал, что мне стало больно дышать.

Вы знаете, что меня поразило в вас? Я вдруг подумал, что вы – это она.

— У меня что – злые глаза?

— Нет – извините – но… у вас глаза тоже необыкновенные, и вообще – вы на неё очень похожи.

— Очень лестно, благодарю. Главное, что приятно – не казнённая.

— Приветствую вас, мисс, на нашем судне, — исполнил я в замешательстве свою капитанскую роль, — прошу вас к нам присоединиться.

Она села, и я грозным взглядом запретил всем к ней приставать. Мои ребята сразу сделали вид, что ничего не происходит, и они каждый день ужинают с девушками, просидевшими неделю в шлюпке. Она ела и не говорила ни слова. Потом я попросил Рэчел принести вина и мы устроили наш вечерний трёп. Я поглядывал на неё, она сидела с отсутствующим видом, вино не пила и не отвечала на вопросы. Все решили, что она не говорит по-английски и старались её не смущать. После ужина я пригласил её к себе в каюту.

Как только я закрыл дверь, она прижала руки к груди и заговорила низким глухим голосом (у неё был легкий акцент, вроде вашего):

— Сэр, не выдавайте меня им, они меня убьют.

— Милая леди, вы преувеличиваете, за это не убивают.

Тут судно качнуло, и она рухнула на меня. Мне пришлось её обхватить, и я почувствовал её тонкие птичьи косточки. Не отрываясь от меня и в упор глядя мне в лицо огромными глазами, она сказала в отчаянии

— Вы ничего не знаете и ничего не понимаете. Они меня убьют.

Она вдруг прижалась ко мне, как бы ища защиты. Тут у меня опять заболело в груди, и я её обнял. Мы так постояли, потом она начала вырываться и хотела уйти. Я схватил её за руку

— Погодите, мисс, присядьте, расскажите, что с вами случилось.

— Это не имеет значение. Мне нужно было оттуда уехать любым способом.

— Но вы же могли выбрать что-нибудь не такое… экзотическое.

Она посмотрела на меня, как мне показалось, с презрением.

— Вы уже обо мне сообщили? – спросила она.

— Сами посудите, мисс, что я могу сделать. Я получил из Англии приказ – вернуть Вас в Россию. Я был обязан…

Она вырвала свою руку

— Хорошо, тогда всё кончено, делайте, что вам приказали.
И ушла.

Делать я ничего и не стал. Я сидел как пришибленный, видел её глаза и обнимал её бестелесное тело. На душе у меня было паршиво. У меня на душе было бы ещё паршивее, если бы я знал получше тогдашнюю Россию и своих прилежных соотечественников. Оказалось, даже, что мне не нужно ничего предпринимать. Ребята из Адмиралтейства уже обо всём позаботились. В дверь постучали, радист принёс радиограмму от русских: 'Предлагаем вас лечь в дрейф и подготовиться к передаче российской гражданки Анны Ивановой на борт пограничного судна, сообщите ваши координаты'.

В дрейф я им лечь не обещал, но координаты сообщил. Они всё равно сами это знали. Вскоре пролетел самолет, а потом прилетел вертолет и начал над нами кружиться. Ещё через полчаса из серой мглы возник мышиного цвета сторожевик, который оживлённо начал нам подмигивать. Радист сказал – капитан, они на радио, ответьте.

— Господин капитан, — заговорил радиотелефон вполне понимаемым английским языком, — ложитесь в дрейф, мы подойдем, стрельнем вам конец и в люльке перетащим вашу пассажирку.

Я хотел им сказать, что это небезопасно, но плюнул и велел подготовить её к передаче. Её привели на палубу два матроса. Она, казалось, смирилась со своей участью, стояла спокойная и бледная. После нескольких попыток нам перебросили конец, и с через море поползла не люлька, а просто сетка. Увидев это, я был в ярости, и хотел всё это прекратить, но старпом сказал, что с ними шутки плохи. Матросы засуетились.

Когда я оглянулся на неё, она уже вырвалась и стремительно бежала на другую сторону, как птица взлетела над фальшбортом и улетела. Раздался всеобщий вопль, стали кидать спасательные круги.

— Вы её, конечно спасли?

— Милая Анна, спасти в полумраке в штормовом и ледяном море маленькую женщину в тёмном плаще невозможно. Она утонула пока мы спускали шлюпку. Конечно, мы её поискали, но я не мог терять своих людей. Как-то она очень быстро исчезла… Подозреваю, что она положила в карманы что-нибудь тяжёлое.
— Какой ужас вы мне рассказали!'

— Наверное, я плохо сделал, что вам рассказал… Но я почему-то чувствовал, что я должен это Вам рассказать. Вы очень на неё похожи… И потом… ваше имя…

— А… имя. А дальше что?

— А что дальше… Ничего дальше… С тем судном мне пришлось расстаться, команда меня невзлюбила. Да я и сам никогда себе не прощу моё невежество, мою грубость и трусость. Я ведь её убил. Не 'они', а я.

— Разве вы что-нибудь могли сделать?

— Если бы я был хоть немножко лучше и умнее, я просто не стал бы ничего сообщать, а в Ливерпуле её бы выпустил, и… ищи ветра в поле. В конце концов, я мог её просто не отдать, и весь военно-морской флот Советского Союза не смог бы у меня её отнять. Самое страшное то, что вопреки здравому смыслу я помню эту историю с каждым годом всё лучше, и теперь уже точно знаю, что я убил свою единственную жену.
Последние слова он сказал с расстановкой.

— Вы можете думать, что угодно, Мат, но я вас ни в чём не виню. Тот мир был не для нормальных людей.

Мат замолчал, вертя в руках пустой бокал, а потом кивнул бармену. Бармен принёс виски. Мат залпом выпил виски и сказал

— Ну, что же, — пошли. Уже темно. Хотите я вас подвезу — я живу за углом.
— Спасибо, здесь же близко.
— Знаете, у меня возникла одна мысль. Давайте зайдем на минуту в магазин.

Он открыл ключом дверь, и через пару минут вернулся с какой-то книгой.

— Это вам, Анна. Мне очень хочется подарить вам на память о нашей встрече эту книгу – сборник старинных английских баллад неизвестных авторов, он был издан в Оксфорде в конце 18 века и достался мне от одного старого знакомого, который распродавал библиотеку своего деда. Это действительно, замечательная книга.

Девушка бережно взяла в руки темно-синий томик с золотым обрезом.

— Мэт, вы так добры! Не знаю, как и благодарить вас. Это такая драгоценность!

Они пришли на стоянку, и он ей поцеловал руку. Она смотрела на его лицо, освещённое светом далёкого фонаря, и он показался ей старым и ужасно несчастным.

— Я обязательно вернусь сюда, — сказала она себе, садясь в машину.

Мат вернулся в бар и всю ночь играл с барменом, в шахматы. У бармена недавно умерла жена и он не любил свой дом.

Мат думал о ней каждый день. Анна сдержала свое обещание и приехала навестить его перед Троицей. Он был как всегда один, и когда она вошла, он всполошённо посмотрел на неё, зажмурился и затряс головой.

— Этого не может быть! Это вы?

— Здравствуйте, дорогой капитан. Я привезла Вам в подарок православную икону Казанской Божьей Матери. Эта икона, Мэт, будет хранить вас от всех несчастий и неудач.

— Благодарю вас, миледи, — у меня не предвидятся ни те, ни другие. А удача уже ко мне пришла, — вы приехали снова и привезли икону. Я буду смотреть на икону и видеть вас.

Она смутилась, думая, что он шутит, но он был торжественно серьёзен

Был теплый июньский день, Мэт повел Анну обедать в свой любимый паб “Диконсонс Армс”, где они пили красное испанское вино и ели цыпленка с жареной картошкой и овощами. Хозяин паба с любопытством поглядывал на спутницу Мэта, чувствовалось, что его так и подмывало вступить в беседу с девушкой, и только взгляд Мэта останавливал его. После ленча они, поднялись на вершину холма, к церкви, и войдя в прохладный полумрак храма, долго слушали, как играл органист, готовясь к вечерней службе. Анна вдруг вспомнила, что здесь, под плитами собора покоится прах трех сестер, о которых рассказывал Мэт, и чьи стихи и романы она знала с детских лет. Ей г стало грустно и захотелось уйти. Мэт, угадав ее желание, сказал.

— Анна, хватит с нас органа. Вы когда-нибудь слышали, как поет вереск?

Они долго бродили по пустоши, и Анна рассказывала Мэту, как попала в Англию, стала студенткой университета, как год назад венчалась в католическом соборе в Манчестере.

Он не говорил ни слова. Налетел ветер и принес дождь и радугу. И Мэт сказал:

— Знаете, Анна, у англичан есть такая примета: кто сумеет догнать радугу и войти под её арку, тот навсегда обретет счастье и удачу.

— Мэт, люди, наверное, придумали эту примету до того, как родился Ньютон и объяснил, что такое – радуга. У русских есть похожая примета: того, кто войдёт под ее своды, ждет иной мир. Однако, радуга – недостижимый мираж.

— Как окончательно сказано – недостижимый. Даже страшно становится. Неужели действительно – недостижимый?

Когда они вернулись назад, в лавку, Мэт подошел к каминной полке, взял стоявшую там темно-синюю граненую бутылку с фигурным горлом. Грубое, почти непрозрачное стекло было покрыто затейливым геометрическим узором, и в каждой грани внутри овала четко вырисовывался готический вензель, состоящий из переплетения двух букв – OW. Мэт поставил бутылку перед Анной и сказал:

— Эту бутылку мне продал один моряк из Ливерпуля. Она принадлежала его семье на протяжении двух столетий. Его прадед был стеклодувом, он выдул и подарил эту бутылку своей невесте, на счастье. Семейная легенда гласила, что до тех пор, пока бутылка не разобьется, счастье не покинет их семью. Но в жизни все оказалось иначе: семья моряка погибла во время случайного пожара, и в сгоревшем доме моряк не нашел ничего, кроме этой бутылки. Только она и уцелела. Он больше не верил в счастье и отдал бутылку мне. Сохраните эту бутылку, Анна. Пусть она будет для вас напоминанием о том, что не надо надеяться на бутылки. Счастье – не бутылка, его нужно делать самому, его нужно держать крепко-крепко и никому не отдавать.

Он что-то говорил ещё. Его голос звучал глухо, как бы издалека. Анна уже не слушала. Она смотрела сквозь синее стекло бутылки, на вензель из букв OW, вереск зазвенел у неё в голове, и она потеряла ощущение времени и места. Ей показалось, что лавка старьевщика, горы цветных бутылок, старые газеты и журналы, и сам хозяин лавки – все это уже было… Потом она услышала свист ветра, гулкие удары волн о борт, почувствовала озноб от ледяной воды и неотвратимого движения вниз, в густеющую черноту. С трудом она отвела глаза от бутылки, и Мэт спросил встревоженно и нежно

— Что с вами, Анна. Вам плохо?

— Нет… ответила она, возвращаясь – я как будто заснула и мне приснилось, что ваша Анна и есть я.

Возникла напряженная пауза, которую он с трудом нарушил:

— Какой я эгоист. Зачем я вам всё это рассказал! Я никому не рассказывал…

— Я знаю, — зачем. Как бы то ни было, теперь мы это понесём вдвоём, каждый по своему пути.

— По своему пути… верно>

Наступила длинная пауза, она взглянула на часы, и он встревожился:

— Вы, верно, торопитесь домой, Анна?

— Мне действительно пора домой. Спасибо вам за все. За ваш рассказ и за эту загадочную бутылку, которая отказалась хранить счастье. Глядя на нее, я всегда буду помнить о мгновениях, которые странно возникают из памяти и повторяются… причём всегда в прошлом. Мэт, мне было с вами очень хорошо.

Он стоял, обреченно слушая ее слова и почти физически ощущая, как рушится вокруг него мир.

— Анна, — сказал он глухо, — вчера вы приснились мне в синем вечернем платье и черной кружевной накидке. Вы стояли у подножия лестницы Альберт Холла и ждали меня. А я задержался, покупая букетик фиалок у уличного торговца за углом. Мне так хотелось приколоть его к корсажу вашего платья. Я хотел повести вас на концерт, но, увы, опоздал – вы ушли, не дождавшись меня. А может быть, я всё это придумал в полубессоннице.

Анна улыбнулась, но улыбка получилась грустной.

— Мэт, — сказала она, — у меня нет ни синего вечернего платья, ни черной кружевной накидки. И билетов в Альберт Холл теперь так просто не достать. Какой вы, право, фантазер!

Он замкнулся, и они церемонно попрощались как чужие. Анна уехала, увозя с собой синюю бутылку. Она думала про странного и несчастного капитана, видела его недоумённую фигуру и синие глаза среди вересковой пустоши и вспоминала страшную историю его любви.

Жизнь, однако, потекла своим чередом. Только временами на Анну нападала тоска, она открывала темно-синий томик с золотым обрезом, и запах пожелтевших страниц вдруг возвращал ее в затерянную среди холмов и вереска деревушку — ей казалось, что она вновь поднимается по горбатой, продуваемой северными ветрами улочке в лавку Мэта, пропахшую сыростью и стариной и он ошеломлённо улыбаясь встаёт ей навстречу. Взгляд ее притягивала каминная полка, где молча стояла граненая бутылка темно-синего стекла с вензелем OW…