Тяжело сражаться с богом

Стою перед знакомой, но подзабытой ареной, испытывая несколько странные чувства. Сколько сезонов я провёл за омский «Авангард»? Быстро прикидываю. Кажется, четыре? Всё верно — четыре отличных сезона в одной из лучших команд России. И нисколько не жалею о времени, проведённом в Сибири. А теперь… Я снова прилетел в Омск, чтобы начать новую жизнь. И этот один-единственный матч должен стать неким порталом в неё. Да, я приехал сюда, чтобы завершить карьеру игрока.

Думал ли я, что «великому» Яромиру Ягру всё-таки придётся повесить коньки на гвоздь? Думал конечно, но желания это сделать нет до сих пор. Чёрт возьми, мне ведь всего сорок шесть! Я готов играть, и не просто, а на высоком уровне! Но у владельцев и тренеров команд по этому поводу совершенно другое мнение. Да, у меня есть родное «Кладно», где играть совсем не зазорно, но уровень хоккея в Чехии оставляет желать лучшего.

Холодный ветер (ах да, я же в Сибири!) вынуждает поднять повыше ворот куртки и натянуть на уши шапку. Входить внутрь арены, где мне так нравилось играть, не тороплюсь. Отчего-то хочется именно здесь, перед входом на Арену-Омск, вспомнить всё, что связано у меня с городом и его хоккейным клубом. Атмосфера… Это что-то непередаваемое! В раздевалке, на тренировках и играх, просто на прогулках. С игроками «Авангарда», с обслуживающим персоналом команды, с болельщиками. Было легко всегда, везде и со всеми. В Омске я всегда ощущал и ощущаю себя как дома, и это дорогого стоит!

Почему я здесь? Благодаря Максу. Великому лысому по фамилии Сушинский… Бывшему партнёру по «Авангарду», а ныне — его президенту…

***
Я сидел перед камином с своём доме с кружкой горячего чая в руках. Лето в Чехии в этом году никак не начиналось, то проливаясь на страну затяжными дождями, то обрушиваясь на неё ураганными ветрами. Поэтому в стылый вечерок обжигающий чай — это было то, что нужно.

После возвращения из НХЛ в Чехию я ни на день не прекращал тренировки. Ну не мыслил я себе жизни без хоккея! Пусть не на высочайшем уровне, но я не давал ему покинуть мою жизнь. Так что после посещения спортзала и льда в теле ощущалась приятная усталость, которую можно чувствовать только от удовлетворения своей работой и результатами. Я, удобно устроившись на диване с планшетом в руках, неспешно листал новости в Facebook, когда на стеклянном столике ожил мобильный. Взглянул на дисплей и поморщился, увидев на нём имя своего «европейского» агента. Чёрт, ну обговаривали же с Зидеком, что не рассматриваю я европейские хоккейные клубы. Да, меня всё ещё тянуло к североамериканцам. НХЛ была моим домом уже много лет.

— Слушаю тебя, Ярослав, — я отложил планшет и, взяв со стола кружку, сделал глоток чая.

— Как дела, Ярдо?

— До твоего звонка всё было более или менее сносно. Так что скажу тебе сразу — играть в «Ред Булл Мюнхен», ХИФКе или «Витязе» я не собираюсь.

— Отличный ответ на мой вопрос, старик! — Ярослав Зидек весело рассмеялся. — Я по другому вопросу звоню — ты не думал закончить карьеру?

— Нет! — отрезал я. Эта тема в последнее время была для меня самой болезненной и неприятной.

— Слушай, тут поступило предложение…

— Я сказал — нет!

― …от Сушинского Макса…

Услышав знакомое имя, я поставил кружку на стол, встал и подошёл к окну. Чуть отодвинув занавеску, я как заворожённый наблюдал за каплями дождя, умывающими сад. Дождь весело шлёпал по лужам, барабанил в окна и по крыше, приводя в порядок мысли и потушив бурю в душе. Успокоившись, я улыбнулся своему собеседнику, словно тот был рядом и видел меня:

— Макс? Не обижайся, но с ним я, наверное, поговорю сам, без посредников. Жду сообщением его контакты. И спасибо!

Я сбросил вызов и мысленно улыбнулся, вспомнив не только Макса, но и весь «Авангард» с его непростой, но близкой мне системой игры и отношений. Нет, я всё ещё грезил об НХЛ, но новость о том, что меня разыскивал Сушинский, меня заинтриговала.

В руке легко завибрировал мобильный, оповещая о принятом СМС-сообщении. Я отвлёкся от мыслей, мельком взглянув на непогоду за окном, снова плотно закрыл шторы и вернулся к камину. Раздираемый любопытством, я подлил себе горячего чая и набрал номер Макса. Услышав его голос, не смог сдержать радостную улыбку — этот неожиданный привет из прошлого был донельзя приятен. Неужели я старею и становлюсь сентиментальным? Я рассмеялся этой мысли и повторному, уже недоумённому «Слушаю!» Сушинского.

— Макс, дружище! — я неплохо выучил русский, но, конечно, говорил с диким акцентом.

Наверное, именно благодаря последнему он узнал меня мгновенно.

— Сам Ярдо! Какая честь! Рад тебя слышать, приятель!

— Я не мог позволить тебе общаться с агентом. Мне самому всегда приятно с тобой поговорить. Чувствую, что ты нашёл меня не для того, чтобы узнать, как мои дела?

— Как всегда — с места в карьер! — рассмеялся Макс. — Слушай, а что у тебя с контрактом?

После этого вопроса в моей душе забурлила злость. Чёрт, ну зачем наступать на больную мозоль? Я хотел играть, быть полезным, но передо мной закрывались все двери мира. Это знали все, кто хоть немного интересовался моей хоккейной судьбой. Ну не мог об этом не знать Сушинский!

— Прости, — в трубке вновь послышался его хриплый голос. — Задел за живое? Не хотел.

Вот за что я всегда его уважал, так это за вежливость и тактичность.

— Всё в порядке. Да, щепетильная тема, но предупреждаю сразу: играть в Европе не собираюсь. Мне интересны только североамериканские работодатели.

— Слушай, Ярдо, а не пора ли закругляться? — он резал по живому. — Тебе не кажется, что уходить нужно красиво? Или ты считаешь, что семь очков в двадцати двух матчах — это для тебя отличный результат, за который не может быть стыдно? Или твоё колено железное, и ты планируешь и дальше лишь смазывать его маслом, чтобы не скрипело и не мешало тебе на льду?

— Да я…

Макс всё-таки смог посеять во мне сомнения. Конечно, я и сам много об этом думал, но признаваться никому не собирался. Вплоть до этого разговора. Я понимал, что он прав и не хочет меня обидеть, но сердце обливалось кровью от одной лишь мысли, что я больше никогда не выйду на лёд в качестве профессионального игрока. Мужики в моём возрасте либо становятся тренерами, либо играют в любительских лигах, либо находят себя в чём-то совершенно другом, навсегда забывая о хоккее. Последний вариант я для себя не рассматривал… Чёрт, да я вообще редко думал об этом, всей душой желая выходить на ледовую площадку в форме одного из клубов Национальной Хоккейной Лиги и защищать её цвета до последней капли крови! Я хотел играть!

Но сейчас при разговоре с Максом что-то во мне надломилось. Я осознал, что веду себя как капризный мальчишка. Он же подводил меня к черте, которую я сам так боялся переступить и оставить за спиной всё самое дорогое. Хоккей — это всё, что было в моей жизни, и я пока не понимал, как буду жить, если лишить меня его. Но я с ним согласился:

— Ну допустим… И зачем ты всё это мне говоришь?

— С недавнего времени я занимаю пост президента небезызвестного тебе хоккейного клуба «Авангард»…

— Ничего себе! — присвистнул я. — Поздравляю! Ты заслужил эту должность и именно в этой команде.

— Спасибо!.. Но эту историю мы обсудим с тобой при встрече. Теперь перейду к сути моего звонка: как ты смотришь на то, чтобы свой последний матч сыграть за Омск?

— Ты предлагаешь мне заключить контракт с «Авангардом»?

Макс кашлянул. Казалось, задав этот вопрос, я если и не загнал его в тупик, то уж точно поставил в неловкое положение.

— Не совсем. Вернее, да, предлагаю, но очень специфический. На одну игру, чтобы ты мог попрощаться с болельщиками, которые до сих пор тебя уважают и помнят, и уйти из большого хоккея достойно, с гордо поднятой головой.

Меня словно окатили холодной водой. Макс хотел сделать то, на что я не мог решиться уже долгое время — устроить для меня прощальный матч. Я понимал, что не в силах отказать ему, да мне и не хотелось. Случайный звонок, простой разговор вдруг стали для меня жизненно важными.

— Предложение принимается, — я радостно улыбнулся. Я действительно был рад возможности вернуться в Омск, пусть всего лишь на одну игру. Я не тщеславен, но каждый хоккеист в глубине души мечтает уйти из большого спорта, сыграв там, где его любят и ждут. Я понимал, что такую возможность упускать нельзя, ведь не было ни единого шанса, что такое же предложение поступит из НХЛ.

— Даже думать не будешь? — Макс, казалось, был удивлён, сразу услышав мой ответ.

— Зачем?

— Отлично! Тогда слушай условия…

Наш разговор продлился довольно долго. Мы обговорили все нюансы, сгладили маленькие шероховатости и в конце концов пришли к соглашению. Я был бесконечно благодарен Максу за этот звонок, за его идею и за то, что он не забыл обо мне. Я всегда знал его как настоящего, преданного друга, и он снова доказал мне это.

Отложив телефон, отхлебнул уже остывший чай и опять подошёл к окну. На улицу уже опустилась темнота, озаряемая яркими и не очень фонарями. Дождь наконец-то закончился, повсюду блестели лужи, в которых отражались сияющие витрины, мокрый асфальт тоже переливался в свете вечерних огней засыпающего города.

Я уже с нетерпением ждал декабря, когда в качестве рождественского подарка и себе, и всем моим болельщикам выйду на лёд Арены Омск. В последний раз…

***
И вот я здесь. Я так и не свыкся с мыслью, что этот матч будет для меня прощальным. Сжимаю кулаки, чувствую, что ходят желваки, но… Как говорят французы — c'est la vie. Такова жизнь. Ощущаю лёгкое прикосновение к рукаву куртки и оглядываюсь. Тут же расплываюсь в улыбке:

— Макс!

— Не можешь решиться? — мы обнимаемся, и он распахивает передо мной тяжёлую дверь, жестом приглашая войти. — Пошли уже, ветеран.

Я, выдохнув, словно в ледяную воду, шагаю внутрь. И на меня моментально накатывают воспоминания. Мы идём по знакомым лабиринтам коридоров арены, в которых новому человеку не мудрено заблудиться, говорим о предстоящем матче, но я в который раз ловлю себя на желании остаться наедине с собой. Сегодня я делаю шаг в никуда, и это страшит меня. Но мне совершенно не нужны сострадательные, жалеющие взгляды и слова. Мне нужно побыть один на один с этим решением. Одно дело — абстрактный прощальный матч, который есть только на словах, и совсем другое — выйти на лёд, чтобы сказать хоккею «Прощай!».

Макс, кажется, всё понимает и сворачивает в свой кабинет:

— Ребят ещё нет, я скоро подойду.

Я киваю и иду в раздевалку «Авангарда». Поблагодарить Сушинского за всё я ещё успею, пока же мне не хочется даже разговаривать. Нужно настроиться. Захожу в святая святых любой команды и растерянно смотрю на шкафчик с моим именем и номером, который сразу же бросается в глаза. От избытка чувств на глаза предательски наворачиваются слёзы — индивидуальное место для игрока, который сыграет всего один раз… Я обожаю этот город и эту команду! Сажусь на скамейку и оглядываю раздевалку. Здесь почти ничего не изменилось. Надеваю наушники и под голос Клауса Майне закрываю глаза.

Я теряю счёт времени. Просто слушаю Scorpions и жду. Чего? Когда придут ребята, начала игры и… Новой жизни. Во мне уже нет страха и боли, от которых до этой минуты избавиться не получалось, я ещё не знаю, что будет дальше, но уверен, что поступаю правильно. И в который раз благодарю Макса (пока, правда, исключительно мысленно) за то, что помог мне сделать этот шаг. Не знаю, сколько бы прошло времени, пока я сам не решился бы на него. Именно он помог мне понять, что это не конец, а начало новой жизни. Да, другой, незнакомой, но новой — с другими целями, надеждами и желаниями.

Сквозь громкую музыку слышу, что раздевалка наполнилась всевозможными звуками, голосами, смехом — пришли мои партнёры по команде. Это так нетипично для обычных матчей! Понимаю, что сегодня особенная игра не только для меня. Открываю глаза, снимаю наушники и приветствую ребят, получая в ответ сногсшибательный заряд позитива от улыбок и тёплых слов. Чёрт побери, не думал, что скажу это перед последним матчем в своей карьере, но…

— Я счастлив!

***
Большими мягкими хлопьями на землю опускался снег. В Сибирь зима пришла давно, поэтому вокруг и так было белым-бело, но природе этого явно было мало, потому что сегодня с неба сыпало целый день. Город, как обычно здесь бывало в это время в декабре, уже окутывали ранние сумерки, но уходить я не торопился, заворожённый тишиной, лишь изредка нарушаемой воронами, рассевшимися на ветках многочисленных деревьев. Я пытался сглотнуть ком, стоявший в горле и мешавший дышать, кусал сухие потрескавшиеся губы, прятал слёзы, переводя взгляд то на лежащие на надгробной плите алые розы, уже щедро усыпанные снегом, то на фотографию, с которой, улыбаясь, на меня смотрел Лёшка Черепанов.

Я часто вспоминал его. Несмотря на то, что я был гораздо старше Черри, я многому у него научился. Жизнелюбие и открытость этого парня покоряла, и я не стал исключением. Я учил его играть в хоккей, он — любить жизнь и радоваться каждому дню. Он был мне младшим братом, которого я безвозвратно потерял, не успев толком обрести. И эта боль была жива во мне до сих пор и будет жить вечно.

Он ушёл, не сыграв своего прощального матча. Мне же жизнь давала шанс, которым я боялся воспользоваться. Но разве не страшнее уйти навсегда, так, как Лёша? Я знал, что есть люди, которые отдали бы многое ради того, чтобы он покинул спорт по своей воле, да и я был в их числе и сейчас просто не имел права роптать на судьбу. Я был жив, я мог многое изменить.

— Спасибо, Черри, — я говорил шёпотом, будто боясь нарушить его покой. — Ты даришь мне надежду на будущее.

А он всё смотрел на меня с фотографии и ободряюще улыбался. Да, не страшно было уйти ― было страшно не иметь возможности вернуться.

— Пока, Алексей. Пожелай мне удачи.

Я вышел на расчищенную дорожку, но пошёл в противоположном от выхода с кладбища направлении. Неподалёку была ещё одна могила… Я приблизился к ней и тоже, как и Лёше, положил на снег розы. Банально, но они действительно вызывали ассоциации с алыми пятнами крови на белоснежном покрывале… Я не знал Александра Вьюхина лично, но не мог не подойти, потому что помнил страшную трагедию в Ярославле, и эта могила была её частью. Я чувствовал потребность отдать ребятам дань памяти. Стоя у надгробия, я не сводил глаз с изображения Александра, ещё более убеждаясь в том, что моя личная драма, каковой я видел свой уход из профессионального спорта, была никчёмной в сравнении с трагедией семей Черепанова и Вьюхина. Мне стало стыдно…

Я снял перчатку и провёл ладонью по памятнику, сметая с него внушительный слой пушистого снега:

— И тебе спасибо, Саша.

Я развернулся и медленно побрёл к выходу с кладбища. Уже почти стемнело, но фары машины, дожидавшейся меня, освещали мне путь. Я вдруг ощутил странный душевный подъём, почувствовал уверенность в завтрашнем дне. Мне хотелось кричать, но, дойдя до ворот, я оглянулся и лишь тихо сказал:

— Спасибо, парни.

***
Я подхватываю шайбу на крюк клюшки и стараюсь убежать от защитника московских армейцев. Странно, но мне это удаётся, хоть он, кажется, вдвое моложе меня. Краем глаза замечаю накатывающегося на ворота соперника Кирилла Семёнова и делаю пас. Вижу, что шайба возвращается ко мне, и резко торможу. Из-под коньков бьёт фонтан ледовой стружки, и на какой-то момент я теряю снаряд из виду, но, ощутив удар по клюшке, делаю едва заметное движение рукой…

Я слышу сумасшедший рёв трибун, который мог означать только одно — шайба в сетке ворот ЦСКА! Тут же оказываюсь в объятиях «ястребов» и не могу сдержать улыбки. Лишь спустя мгновение я понимаю, что игра окончена. В своём последнем матче я помог «Авангарду» взять два очка и, значит, обойти «Магнитку» и возглавить турнирную таблицу Восточной конференции.

Команды выстраиваются вдоль синих линий. Звучит голос Надежды — неизменной судьи-информатора, уже давно ставшей частью «Авангарда» и без которой лично я не представляю себе омский клуб.

— Дорогие друзья! Сегодня у нас есть уникальная возможность выразить свою благодарность легендарному хоккеисту, великому нападающему, олимпийскому чемпиону, двукратному чемпиону мира, обладателю Кубка европейских чемпионов…

Я слушаю перечисление достижений и не сразу понимаю, что речь идёт обо мне. Но как только меня озаряет, на смену недоумению приходит смущение. Представьте себе! Да, я так и не научился быть знаменитым, «легендарным и великим». Я всего лишь качественно делаю свою работу. Но это стало никому ненужным, я остался за бортом.

― …Яромиру Ягру!

Арена взрывается аплодисментами, я слышу, как болельщики скандируют моё имя. Меня незаметно подталкивает в бок Пережогин:

— Чего застыл? Иди к Сушинскому.

Я послушно выкатываюсь из строя, всё ещё надеясь, что мой прощальный матч — это всего лишь сон. Оглядываюсь на парней в чёрном, потом среди игроков ЦСКА взглядом нахожу Алекса Попова… Все улыбаются. Чему они радуются? Остро ощущаю, что меня не понимают, ничего не знают о моих чувствах, о том, что разрывается сердце и рушится жизнь… Даже Макс, который через это прошёл.

Но едва я подъезжаю к нему, моментально убеждаюсь в том, что неправ…

— С тебя два слова, — шепчет он, пожимая мне руку. — Обещаю не затягивать.

Макс говорит душещипательную речь, от которой в горле встаёт ком. Меня переполняют эмоции, которые невозможно выразить словами. Я совершенно не согласен со вкладом в российский хоккей, о котором он говорит, и, кажется, окажись мы сейчас в каком-нибудь другом месте в кругу друзей, спорил бы с ним до хрипоты. А сейчас мне остаётся скромно потупить взгляд, рассматривая изрезанный острыми лезвиями коньков лёд.

Принимаю из его рук памятный подарок в виде рамки с «ястребиным» свитером внутри, на котором написана моя фамилия и номер «68». Невольно вздрагиваю, когда снова слышу его голос:

— Яромир, тебе слово.

Сушинский, улыбаясь, смотрит на меня, а я вдруг понимаю, что он так и не знает, как я ему благодарен за всё. Клянусь себе не забыть об этом, беру из его рук микрофон и медленно обвожу взглядом арену — команды на льду, болельщиков на трибунах, стоящих рядом Макса и двух девушек, держащих в руках рамку — мой подарок. Понимаю, что не могу найти в себе силы попрощаться со всем, что мне так дорого, чем я живу. Чувствую себя так, будто из меня вынули душу и в клочья разорвали сердце. Кто знает, может быть, именно так чувствуют себя люди, умирая…

Неловкую паузу заполняют болельщики, скандируя «Яро-мир!». Через силу улыбаюсь, потому что внутри всё воет от тоски. Наружу рвётся стон, но я до боли в скулах стискиваю зубы. По спине пробегает неприятный холодок, ноги подрагивают от волнения и усталости. Вдруг понимаю, что жутко ноет травмированное колено. С трудом беру себя в руки и чувствую своим долгом разговаривать на русском языке, несмотря на то что рядом стоит переводчик.

— Добрый вечер! — услышав родной язык, трибуны снова взрываются бурными аплодисментами. — К сожалению, сегодняшний матч был для меня последним. Но я ухожу счастливым и благодарен за это всем вам. Спасибо!

Спешу вернуть микрофон. Как там говорят русские? «Долгие проводы — лишние слёзы»? Именно! Впереди банкет, и я уже знаю, что буду веселиться, как в последний раз. Через мгновение я перешагну черту в новую жизнь, порталом в которую стал этот матч.

А в прошлом останется то, чем жила моя душа, дышало тело, билось сердце. Моя игра — моя религия, моя жизнь.