Манящее желание

Манящее желание
Глава 1.
Я заметил её на одной встрече. Мы выпустились лет 5 назад из лицея, но собирались, как могли. С., да посмею я так выразиться, была само очарование. Ни тени грусти, ни подозрения на скуку — она была воплощением источника, к которому приходил каждый приободриться и вздохнуть облегченно.
Я пытался ухаживать за ней, быть внимательным. Но, как стало мне казаться, она привыкла к хорошему обращению и не думала, что ею могут больше не интересоваться. Я пытался узнать её до конца, ибо она не выдавала себя или же не знала, как через такой прекрасный дар вселенной, как слова, можно рассказать лично, другому человеку, что ты переживаешь. С. не была бесчувственной: о, она очень живо реагировала на всё — даже не вдавшись в детали, она могла сделать вывод, а когда найденная рассказчиком лазейка во времени для объяснений расставляла все точки над «i», она слегка корректировала свою точку зрения на проблему, шлифовала. Но от первой реакции оставался соответствующий осадок. С. была слишком стремительной, словно куда-то неслась, хотя никто за ней и не гнался. Разве что, время.
Тогда ведь должное отдавалась социальным сетям. И если ты хотел узнать человека, то даже психологизм великих предшественников не смог бы помочь. Всё делалось для себя, но отчетливо виделось и другим. Так раскрываться и думать, что ты при этом загадка, если не абсурдно, то слегка противоречиво. Не так я хотел узнать её ближе.
Бушующий поток информации о никому неинтересных жизнях — эти знания ничем не помогали на практике; никто не осмеливался называть это «сплетнями», но, сдавалось мне, мало кто догадывался, что с последними есть сходство. А С. всё обо всех знала, легко оперировала терминами по существующему лишь для неё самой предмету. Люди простые делились с ней всем, люди посложнее выдавали для её чуткого слуха только то, что могло развлечь на время. Я был опьянён чувством к ней, но вскоре из первого вытекло второе. А эта роль оказалась посложнее.
В лицее я никогда не видел, чтобы с нею обращались плохо. Даже если С. резко менялась в настроении или дерзила учителям, то её энергетика передавалась всем окружающим. Может, ты не хотел сопереживать (а я всегда жаждал этого момента), то просто заражался холодной и циничной бойкостью. Она вынуждала.
Я не забуду, как тайно подарил ей цветы (в то время я увлёкся ботаникой, чем был ей полезен) — сочетание майских роз в обрамлении мягких по цвету веточек ванили, а в центре еле заметно разместилась ветка пачули. В подборе мне помогли сестра, которая увлекалась духами, и мама, у которой был приличных размеров сад. Я хотел подарить букет, достойный её, подходящий ей. Этот букет мог раскрыться превосходным ароматом, таким же лёгким, как она сама. После её реакции стоило задуматься, но я был слишком одержим — и науками, и ею.
Пока девочки засыпали её вопросами, пикантными, колкими, пошлыми, она отшучивалась. Да она насмехалась над моей бережно созданной романтикой — даже не над моей, а над романтикой, в целом. Я был не разоблачен одноклассниками, но задет. Стараясь скрыть свои чувства, я смеялся со всеми над этой печальной для меня историей. Она никогда не узнала истины.
Затем последовали быстрые события, которые закончились не так радостно. Я хотел помочь С., но сознавал свою беспомощность. Я был разбит. Поделиться я мог с товарищем, но я нуждался в более опытном человеке. Родители были в отъезде. Какое счастье, что одна преподавательница являлась моей горячо любимой тётей.

Глава 2.
В школе формируются первые отношения: будь то дружба, влюбленность, но никак не любовь истинная, которую чувствуешь, а не которой суждено лишь обладать. Возможно, именно второй любовью С. одарили большинство учеников в лицее. Да и учителя не скупились. Или же им не скупились.
«Девочка хорошая, общительная», — так говорили многие преподаватели. Но мало кто удивлялся тому случаю, даже удаче, когда она стала с самой начальной школы выбирать друзей. То ли она видела будущее, то ли судьба нашептывала ей нужные имена, но как итог С. сблизилась со способными в разных сферах учениками.
С. не находила к каждому подхода, ей не приходилось кривить душой, льстить — она просто давала то, что и могла. Себя, своё внимание, смех. Последнее шло ей на руку — шутить она могла и с девочками, тихо при этом перешептываясь, и с мальчиками — громко и со всеми постановками, и с учителями — фривольно, чего так порой не хватало людям дисциплины.
Перед приближением проверочной работы никто не мог поступаться тому формирующемуся с детства чувство долга перед близкими. А как развить его, если не помочь утопающему. Поэтому невинно, но прямо заданный вопрос «ты же мне поможешь?» или «дашь потом списать?» (а вариаций было не так много) не находил отказала. Так и устроилась С. в школе, в университете, в жизни.
Мало кто задумывался, есть ли у неё свои знания, мысли. Быть приятным человеком, с которым каждый хотел бы общаться, уже давал билет в насыщенную событиями жизнь. 
***
Как-то я вызвала её родителей к себе. Случилась потасовка с весьма изящным букетом. Что послужило причиной, останется загадкой для других, но не для меня, учителя русского и литературы. Ох, сколько новоиспеченных идеалистических идей и максималистских изречений проходят через нас. Стаж в 3 года еще не вызывает столько эмоций, как в 40, но я к этому не стремилась. Нужен был заработок для переезда в Хорватию, куда звал меня мой любовный интерес. Единственное, что завлекало лично меня, так это проверять сочинения — смотреть сквозь грамматические ошибки на девственно-мудрые или похабно-резкие изложения мыслей. Возможно, дети и не подозревали, как много я о них могу узнать. Ах, дети.
Итак, букет. Я знала, что романтик Р. был куда возвышеннее, чем другие молодые люди. Его сочинения отражали ту грусть, которую могут чувствовать люди в моменты неразделенной любви. Я хранила его тайну насчет С. Когда все решили подарить этот букет мне, ибо посчитали, что С. он не нужен (это была правда), а мне такой подарок польстит и способствует отмене контрольной (что было ложью), но С. не так просто хотела расстаться со своим трофеем, связанным с высшим проявлением чувств. Началась полемика. Слово за слово и букет, ставшим эстетическим орудием нападения (какое надругательство) уже полетел в лицо милой девушки, которая рефлекторно увернулась… Собственно, войдя в класс вместе с завучем (немного развязная, но знающая своё дело женщина), она прямо в лицо получила этот букет. А такие вольности череваты последствиями.
Разбирательства. Вызов родителей. Отец и мать С. воплощали достаток и статность. Будь они чуть-чуть внимательнее, сдержаннее, то внушали бы уважение одним своим видом. А так, оставалось лишь смутное ощущение, а не позволяют ли они себе слишком много. Красотой С. пошла в обоих, практичностью — в отца, а деловитостью — в мать. Они не хотели долго разбираться, знали, что ситуация абсурдная, но ради дочери и ради того, чтобы умаслить завуча, которая давно никого не наказывала и не показывала свою важность, родители С. были готовы посидеть час другой. Может, предоставив С. самой защищать себя, они бы развили в ней чуткость, ответственность, чего ей так не хватало, но что есть, то есть.
***
Я поговорила с Р. В 17 лет многих разговоры искреннего характера заставляют закатывать глаза, но он словно искал, с кем можно обсудить эту проблему. Я была бы рада помочь, ибо чувствовала, что С. сама, её родители да даже сама завуч поставили в конце этой истории точку, а чуть ниже красиво, замашисто написали «конец».
Смело дарить букет девушке и так же смело он остался после уроков. Я поставила чай, с жасмином. Он же тактично вынул и раскрыл шоколадку. Темная, даже без разнообразных начинок, но так заманчиво обдающая ароматом хорошего шоколада. Мне понравился такой подход, и я была восхищена его превращением в джентльмена. Он либо не подозревал, либо не подавал виду (что было бы пиком учтивости), что я всё знаю.

Глава 3.
Я продала ей духи. Лёгкие, раскрывающиеся лишь через некоторое время. Это были духи для терпеливых девушек или же для равномерных женщин, успевших повидать всё, но не готовых принять пост стороннего наблюдателя. Она была спешной, фурией. С. привыкла получать всё и сразу. Она догадывалась о сложности труда и работы, но предпочитала не думать об этом. Мысли о нелицеприятной стороне жизни редко, точнее никогда, не тревожили её. Всё было вокруг неё легко, хоть и поступь её была довольно тяжелой, но заманчивой, будто бы она о чем-то размышляла.
Нет, этот аромат был не для неё, но именно конечная стадия определенно ей шла. Начальный вариант завлекал С., потом она забывала, чем подчеркнула свой образ, а затем подруга, друг, но не любовник, отмечали её духи, продолжая при этом дальше парировать комплиментами. Она была не против. Я тоже была не против, когда продала последний флакон.
Возможно, С. никогда и не стремилась к бравурному обществу, но такое общество в ней нуждалось: любая встреча наполнялась её тихим, но примечательным смехом, ибо она, то ли не осознанно, то ли специально смеялась в моменты резкой тишины; что и говорить, она была душой компании, однако темы её разговоров были пустые и тут же забывались. Она была никем, если бы не одно но.
***
С ней я дружила чуть ли не с детства. Думаю, сложившаяся привычка не давала нам разойтись. Было у неё всё: носили С. если не на руках, то её очень метко вставленные в процессе разговора желания заставляли других тут же их раболепно выполнять. Люди не отдавали себе отчета, что из них выуживают больше энергии, чем потом отдают. Общие знакомые, ныне мои близкие друзья (злоба или печаль объединяют людей лучше, чем радость), отмечали, что после времени с С. приходили уставшие и без приятного послевкусия, которое проявляется в конце хорошо проведенного дня.
Я же не могу забыть ощущения, что сперва боялась сказать нечто наперекор, точнее просто сослаться на плохое самочувствие и не выполнять по её мнению превосходно составленный план: сходить на попкорновый фильм, пообедать всё в тех же многолюдных местах, обсудить то, что стоило забыть. С. не нравилась тишина, и она пыталась её заполнить. Меня не удовлетворяло это наполнение.
Я понимала, что иду дальше, познаю неизведанное. Нет, я не хочу сказать, что она не развивалась, её интересы просто не отвечали моим. Встречи с людьми должны приносить что-то новое и вдохновлять на последующее развитие – увеличивать желание встретиться. И тут неосознанно проникаешься познанием доселе неизвестного, дабы потом осведомить своего приятеля той или иной новой информацией. Сладострастнее познавать через человека самобытные факты, но только необычные и далеко не легко достающиеся. Как бы там ни было, с С. я такого прочувствовать просто не могла. Да и большое количество одинаковых людей вокруг неё нисколько её не смущало, что мне казалось, что мой скорейший уход не подпортит её положение – меня найдут, кем заменить.
***
Весна. И не пора любви. Мне тогда понравилась книга о хитросплетениях романтических отношений. С. её читала год, я — две недели. С. бахвалилась тем, что не нуждается в мужчинах. А кто в 16 в них нуждается, думала я. Хотя тогда выявились весьма странные претенциозные, паразитические отношения. Без любви, в неё лишь играли, «для галочки» — уточнили бы дельцы. Какая честь, какие манеры. Я была женщиной из другого века и поколения. Но против симпатий я ничего не имела.
Не удивило, когда оказалось, что к С. проявляет интерес один молодой человек. Ей это было не нужно, и я до сих пор не знаю, зачем она решила выступить на подмостках варьете. Он воплощал надежность, романтику, галантность. Обидно, что такие люди, как мой брат, встречают таких, как С.
 
Глава 4.
Новые наряды, помпезные образы. Вишенкой на торте могли бы стать бумажки с Франклином, падающие с потолка, но это было бы слишком тривиально. Однако присутствующие этого желали. Как и желали обмолвиться словом с С.
Успешный показ, сми оценили его по нескромной сумме, оплаченной за такую огласку. Но они же (уже без всяких n-ых сумм) осветили и вытекший отсюда один пикантный момент. Кто бы мог подумать, что подкупают не только их. В центре истории оказалась С.
Не стоит упоминать, что с одной стороны данная ситуация не могла не находить отклика в её темпераменте – водоворот событий, которым буквально захлебываешься и лишь дома можешь вздохнуть преспокойно. Всё больше скандальных, непростительных, лицемерных вопросов. Если бы события развивались во времена конкуренции среди газет, то запах свежей бумаги наполнял бы все проспекты и улицы города.
Мало кого волнует, почему так поступают – деньги любят все. Но, возможно, причина скрывалась в том, что по своей натуре С. не умела отказывать; да и консерватизм, касающийся лишь извечного согласия на такую огромную палитру буквально безвозмездных предложений, укрепился в ней довольно прочно.
Разбирательство. Суд. Отняли больше, чем взяли. Классический вариант, к которому привыкли многие. Никого не смутило, что судей удалось размягчить тем же способом, из-за которого С. и стало преследовать правосудие.
***
Конечно, капитал взрастить можно снова, особенно, когда твой капитал это заслуги твоего отца. Ситуация была не совсем приятная, но как и все однотипные истории, забылась. Хоть отец и мать так же проявляли свою любовь ласками, подарками, на которые пока были способны их средства, С. не могла поверить в сущую несправедливость жизни, и что сейчас мало кто хочет с ней знаться. Она была подругой для всех, человеком открытым, радостным, воплощающим живость и дух своего возраста и времени, готовым прийти на помощь как материально, так и духовно — с последним порой выходили некоторые осложнения – но в то же время подругой ни для кого. Ты интересен, когда у тебя есть деньги – эту сентенцию можно найти в более метафоричной интерпретации, сказанную более известным деятелем, чтобы придать ей вес (не будет лишним тогда назвать и год, и место действия), но какой в этом толк, если простота сама по себе прекрасна.
Можно успеть всё, достигнув при этом абсолютного минимума. Сам человек может взять под свой контроль подобную спирали жизнь и повернуть её под тем углом, под которым ему и будет удобно идти, взбираться вверх дальше – ибо слишком высокие, самоуверенные, без поддержки сгибаются и склоняются к земле. А ведь даже самым изворотливым нужна та вечная и неразрушимая опора, которую они должны оберегать и имя которой любовь.
Глава 5.
Меня интригует язык человеческого тела. В университете вместо того, чтобы развлекать себя экономикой, я разбавляла свои вечера чтением определенной литературы – я хотела научиться извлекать из поз настроение и предугадывать действия собеседника. Ведь ничего не может так отчетливо охарактеризовать человека, как его манера держаться. Через год я уже мастерски владела всеми навыками и читала людей на расстоянии.
К сожалению, я не оправдывала ожиданий моих родителей, которые видели во мне преуспевающую женщину (а кто из родителей не грезит о подобном?). Нас часто беспокоили переезды, банкротства отца, уличные потасовки моих братьев, болезнь матери, частые распри с родственниками – каждому хотелось покончить с этим потоком событий, которые били каждый раз с новой силой. Всем хотелось стабильности и покоя, забыть страх. Не думала, что я найду в себе силы приблизить нашу жизнь к так давно желанной цели.
Школа не успела закончиться так же, как и не успела пожелтеть листва, а я в выбранном на скорую руку университете уже изучала торговое дело. Благо, хорошо сданные экзамены сослужили мне неплохую службу.
***
Я встретила одного молодого человека. В нем бурлила недюжинная сила, словно он пытался доказать целому миру, что его никто не может свергнуть. Порой мне казалось, что я тешу его самолюбие, когда он мне помогал разобраться со сложными экономическими ситуациями. Я не верила в любовь, хотя много о ней слышала. Мне нужна была опора, я не думала более сидеть на шее у своих горячо любимых родителей, которых я так не хотела разочаровывать. Я подозревала, что он будто бы выполнял только одному ему известный план по благоустройству жизни. Ему нравилось, что я обладала примечательной внешностью.
После свадьбы ребёнок не был обескураживающей новостью. Конечно, с учебой пришлось закончить (кажется, желание распрощаться с преподавателями было обоюдным). Мы ни в чем не нуждались. Мой супруг совмещал учебу с работой, которая приносила немалую прибыль. Я редко его видела, но не жаловалась. Всё сгладилось. Конечно, я не могла привыкнуть к так быстро нарастающей роскоши и достатку, но я не хотела это терять — старалась, как можно меньше перечить мужу, воспитывала ребёнка, как могла. С. нас связывала, ибо ночами, смотря на спящего мужа, я подозревала, что он порой ведется с другими женщинами. Но я была ему нужна, для престижа; как и он мне – для более защищенной жизни. Не сказать, что я отличалась такой уж сильной любовью к нему, но мы уважали друг друга, а этого в нашем случае было достаточно.
Я стала его компаньоном в бизнесе. Мне даже доставляло удовольствие поставлять превосходно пахнущие, порою одурманивающие, часто завлекающие цветы людям, которые знали толк в красоте и утонченности.
Глава 6.
Профессия фотографа включает не только запечатление на первый взгляд чего-то обыденного, но и подача – само воздействие изображения на тонкие струны человеческой души. Право, сейчас и эта мысль не внушает оригинальности, как и само искусство фотографии.
Мне нравилось фотографировать С. Она была очень похожа на свою мать, с которой у нас установились не совсем деловые отношения. Именно семье С. была обязана своей карьере. Отец сразу показал, что скупостью он не отличается, а мать была просто чудесной женщиной. Мне повезло.
С. если не пыталась флиртовать со мной напрямую, то точно делала это на съёмочной площадке – она будто бы догадывалась, что я увлечен другой, и пыталась меня спровоцировать. Другим моделям не хватало такого подхода.
Как-то на её столике появилась коробка конфет и сверху открытка. Признаюсь, моя неосторожность чуть не послужила поводом к распаду преуспевающей семьи. С отцом мы редко пересекались на площадке, нас объединяли телефонные звонки по поводу моего гонорара – он не видел во мне внезапного конкурента; самонадеянно полагал, что его собственность не может переходить к другим, коли пожелает. Та самая чудесная женщина редко говорила о своем муже – это безразличие мне нравилось. Ей не хотелось использовать меня как подушку, чтобы поплакаться – она осознавала, как мало у нас времени. На первый взгляд могло показаться, что мы были обыкновенными любовниками – она не любила мужа, нашла более чувственного молодого человека, затем он их разоблачил… Всё было далеко не так.
Я проникся к ней и не мог себе представить, как такая женщина могла оказаться с таким дельцом. В ней не было той заезженности, которая присуща многим женщинам, которые хотят еще насытиться жизнью. Кто не знал её (а муж, я могу заверить, точно был таким человеком), то думал, будто она простодушная и не обладает той глубочайшей мудростью, которой она меня и пленила. Она любила свою дочь, но ей не хватало помощника в воспитании – жесткая рука, которая будет формировать стойкий характер. Но кто-то был слишком занят, а «семья» входила лишь в перечень успешного человека. Хотя его успех способствовал дочери – он в ней души не чаял. Мне она казалась девушкой, которая привыкла к слишком легкой жизни.
***
Важным в подарке была далеко не коробка конфет – лишь сладкая обёртка — а та открытка, которая наполнялась короткими словами, раскрывающие бережное отношение к получателю. «Тебе не повредит. Навеки твой, Л.». С. обладала смекалкой и сразу обо всём догадалась, хотя первым делом рассмотрела содержимое коробки. Как она небрежно, без того таинственного трепета влюбленной раскрыла её. А потом её глаза быстро пробежали по шести словам, и открытка была откинута прочь. Но нужно было позаботиться о другом. Пока я незаметно положил это послание к себе в карман, С. ждала объяснений.
Она оказалась на обложке журнала. Та чудесная женщина с голубоватыми мудрыми глазами получила те шесть слов и больше не приводила свою девочку, которая так не хотела терять одного из родителей, но параллельно смело воспользовалась ситуацией – вскоре я увидел её не в одном журнале или в рекламном ролике. Отец-делец больше не звонил.
Будучи в Хорватии на новом рабочем месте, смешно вспоминать, что у меня пробегали фантазийные мысли по поводу того, как я буду наставлять С. Может, она предвидела невозможность продолжения этой подло-сказочной истории – отец был слишком влиятельным. Но, к сожалению, она не предвидела возможного счастья своей матери.

Глава 7.
Я вырос в малообеспеченной семье. Неудивительно, что будущее я хотел построить так, чтобы ни в чем не нуждаться. У меня с детства были способности по ведению бизнеса – еще в школе я удачно спекулировал мальчишескими, а зачем и девчачьими побрекушками: жвачки, которые почти не теряли вкуса, блеск для губ, который отдавал клубникой, линейки, гнущиеся так хорошо, что записка отлетала на несколько рядов вперед. А сейчас, думаю, я смею похвастать тем, что моя идея по распространению удобрений для наших горячо любимых дачников принесла мне немалый доход. Все хорошее, что сделано за рубежом, а продано под нашей маркой, явно привлекало покупателей – всех удовлетворяла мысль, что они поддерживают отечественного производителя.
Так я нажил состояние, а затем и завел семью. Мать моей С. с серыми, а, может, и серо-зелеными глазами (я так и не смог разобрать) я встретил в университете. Мы оба изучали экономику – я для дела, она для диплома. Моя помощь была весьма кстати.
Я понимал, что в будущем найти жену не так-то просто – так что лучше всё сделать сразу. Из-за беременности моя супруга оставила учебу и посвятила себя домашним хлопотам. Это была моя очередная ступень успеха.
Я уважал свою жену. Родственники с её стороны мало нам досаждали, а мои не могли себя потешить такой забавой – они не дожили до моей свадьбы. Я видел в ней упорство и желание жить спокойно, без суеты. Может, она была чуточку флегматична, но это можно отнести лишь к её плюсу. Она надевала лучшие платья из шелка, атласа, но бархат, черный, как, я заметил, шел ей больше всего.
 
***
Я не обращал внимания на мелочи, не строил догадок – я лишь требовал выполнения моих поручений. Если человек не в силах работать по той планке, которую я установил, то и незачем тратить на него время. Возможно, такой взгляд на вещи переняла у меня С. Я не был против, я знал, что она способна многого достичь. Но баловать её, выполнять все её прихоти – даже ухаживая за другими женщинами, я не выказывал большего желания. С. была моей дочерью, достойной лучшего. Я не хотел, чтобы она знала горести, которые я пережил в детстве.

Глава 8.
Мы пытались разговаривать об искусстве. Такая тема допускает демагогии, как бы грубо не было сказано. Каждую ситуацию можно интерпретировать примером. Когда Вы стоите на перекрёстке, то именно искусство поведет вас по нужной тропе – это не то, что «свет во тьме», это лёгкая дымка, которая обволакивает нас. Сколько сентенций не говори, но искусство наставляет лучше. Больше поражает, что каждый находит своё – созерцать тоже своего рода мастерство.
Но моей собеседнице мало было рассуждать (ах, скажу ведь), она хотела быть если не произведением искусства, то самой обсуждаемой в широких кругах персоной. Вспоминался отрывок из стихотворения Гумилёва:
Но что нам делать с розовой зарей
Над холодеющими небесами,
Где тишина и неземной покой,
Что делать нам с бессмертными стихами?
Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.
Мгновение бежит неудержимо,
И мы ломаем руки, но опять
Осуждены идти всё мимо, мимо.
Я не осуждал С. за потребительсво, такое было время. Она увлекла меня, как и многих, своим бойким нравом, такой любовью к жизни, готовностью помочь, желанием доставить счастье – а почти все тогда предавались меланхолии. Мне казалось, что её порыва хватит, чтобы свернуть горы. Я влюбился, как мальчишка. Я воображал, что в трудные минуты мы станем самыми, что ни на есть прочными парами, которые когда-либо могли существовать. Но она будто бы не знала, что такие ситуации вообще случаются. Я не сразу принял это за розовый просвет.
С. не могла выражать любовь искусно, она это делала, как тогда повелось – открыто. Мне не претило то, что она в университете часто не находила времени на учебу. Красота и находчивость её выручили, как я смог позже судить. Моя красота, как она как-то вскользь упомянула, привлекла её и больше не могла отпустить. Но, увы, отпустила.
Она не находила объяснений моей ревности. Я не жаждал обладать ею как животное. Я был владельцем художественной галереи и привык, что к красоте относятся бережно. Если другие ценили её красоту, то она этим не безуспешно пользовалась.
***
Помню, как я её поцеловал. Последовало весьма неловкое молчание, которое прервалось её неуместной новостью извне. Часто я слышал, что я эталон мужчины, который не даст её в обиду и не позволит задеть её честь – владелец галереи такого не допустит. Подобные громкие слова ничего не значили. Она думала, что выше её никто не стоит; она хотела, чтобы её желания угадывали, а также улавливали даже незаметные перемены в её настроении. К ней нужна была инструкция, но даже сам автор не считал нужным её выпускать.
Тогда я встретил другую девушку. Она продавала духи и так увлеклась историей об их производстве, что невольно забылась. Я был слегка огорчен поведением С. после нашей (точнее её) ссоры, и этот разговор дал мне свежий глоток воздуха.
Последовал разрыв с С., и у меня началась новая жизнь. Моя В. обмолвилась, что её брат тоже давно попадал в подобную историю. Разговор с ним облегчил мне душу, он понимал меня буквально, будто бы лично был с С. знаком. Позже мы пришли к выводу, что С. это преобладающая категория людей – пустых, без наполнения. Тривиальный оксюморон «живой труп» лаконично подытоживал наши суждения.
Р. составил прекрасный букет на мою свадьбу с В. Майские розы, веточки ванили и пачули обращались к ослепшим человеческим сердцам с целью стать услышанными сладкими, бархатными, чувственными нотками.
Уйди, печаль
«Ты слушать исповедь мою
Сюда пришел, благодарю…»
«Мцыри», М.Ю. Лермонтов
Когда капля падает за каплей на земную, твёрдую и не сдвигаемую гладь, то не обращаешь внимания, что эти капли предвестники чего-то неминуемого и тем самым пугающего. Я боялся грозы.
Не успел я проснуться, а туман уже увлёк под себя деревья, дома, людей. Тонкие линии электропередач не виднелись вообще, словно человечество отступило в развитии инноваций на несколько шагов назад. Черный терпкий чай или же хорошо сваренный кофе могли бы обрадовать меня, исцелить, придать сил или какие еще «чудодейственные свойства» приписывают данным утренним напиткам. Был лишь апельсиновый сок – зачем она его купила? Эти маленькие частички мякоти так неприятно проходили вместе с кисловатой жидкостью через нёбо. В детстве мне казалось, что таким образом может сформироваться новый апельсин, внутри меня, так как мякоть оседает, а потом мне станет худо. Да и сейчас было нелегко.
Мне нравилось беспросветное серое небо – возможно, других охватывала сонливость или же всё казалось таким неспешным, будто режиссер, снимающий картину под названием «жизнь», решил замедлить движения в киноленте.
Сегодня мне следовало в такую неприятную для многих погоду встретить своих родителей. Солнечная Сицилия, должно быть, ждала и меня, но пока прекрасно обходилась без моего участия на ярких и живых песчаных теплых берегах. Я приехал за 30 минут вместе с моей сестрой. Покупка апельсинового сока уже забылась, как забывалось и то, что мы часто ссорились. Но сегодня предстояло воссоединение семьи, где любили её, а я довольствовался уважением. Я не винил их за это. Конечно, порой не хватало материнской ласки или отцовского похлопывания по спине, но со временем довольствуешься малым. Я был огрубевшим камнем, внутри которого находилась крупица золота. Не подумайте, сам до такого сравнения я бы не догадался – метафоры и лирические отступления были заслугой Софи. Где же ты теперь, Софи?
Бывает, что какой-то образ застревает у вас в голове, как бездумная рекламная песенка – однако, этот образ вызывает приятные чувства, а от песенки вы пытаетесь тщетно отделаться. Я хотел отделаться от образа Софи, но не мог. Говорят, для того чтобы прекратить крутиться мелодию в ваших мыслях, следует вспомнить конец. С Софи такой трюк не проходил, да и у меня появлялась грустная улыбка при попытке обмануть судьбу, которая, как мне виделось, и так успела изрядно пошутить.
-Я возьму, мам.
-Спасибо, дорогой, — отозвалась моя мачеха. «Дорогой» было высшим проявлением благожелательного отношения ко мне, так же как простым, но таким душетрепещущим словом «мама» я выказывал своё.
Когда мы ехали в машине, то на фоне у меня звучали описания Сицилии, попутные вопросы – выучив подробные рассказы об иной стране, можно смело статься путешественником в глазах знакомых и друзей, которые либо обрадуются, либо позавидуют (но по-доброму, иначе испортится впечатление!). Рассказывать мне было некому, поэтому я стоически ушел в воспоминания.
***
Начало светать: легкая голубизна и светло-желтые, пастельные, оттенки солнца встретили нас, когда мы с отцом отправились на машине по утреннему городу. Он сказал, что мы едем встречать очень важного человека. С таким описанием я подумал о президенте. Я не понимал, почему меня взяли с собой (будто президента не может сопроводить и так приличных размеров охрана), но это была наша третья или вторая вылазка после того, как мама покинула нас – она любила будить нас чуть свет стоит и нежно поторапливать, иначе мы пропустили бы нечто фантастическое. А на этот счет она никогда не лгала. Если мы и спросонья ворчали, то затем были благодарны ей – нам открывалось разнообразное по красоте предрассветное время. Я видел поднимающиеся вверх во все стороны, словно прожекторы под сценой, лучи солнца; воздушную дымку, которая словно змея просачивалась меж веток деревьев; я улавливал тот быстрый миг, когда появлялась и исчезала розовая полоска, дающая старт новому дню. Я так искренне ждал последнего дня недели, чтобы пополнить коллекцию своих пейзажей. По дороге домой я замечал, как мой папа так загадочно смотрел на мою маму. Работа не позволяла ему эстетически отдыхать от забот – мама требовала, чтобы именно она вела машину, так как знала, что отец это терпеть не может. Он не отпускал её руки, не хотел отпускать. Мы все были счастливы. Мне едва исполнилось 5.
Но тогда мы поехали в среду. И отец за год в первый раз сел за руль. Меня одолевало любопытство, но не было того радостного волнения – оно осталось далеко позади. Но почему я так сильно и всей душой до сих пор жду воскресенья – такой жалкий самообман, что мама придет и поцелуем в щеку разбудит меня снова. Сначала я плакал каждый день, потом каждое воскресное утро. Сейчас я просто не могу поверить, что мой отец смог так поступить с такой прекрасной женщиной, заботливой супругой и чудесной матерью, с моей матерью.
Собственно, в ту среду я и познакомился с будущей мачехой. На обратном пути вела она. Как я понял по взгляду отца, их уже давно что-то связывало – он с непонятным мне взглядом победителя или же мошенника, которого никто не разоблачил, смотрел на Елену, так её звали – я запомнил её шейный платок, цвета терпкого вина; как её светлые локоны ниспадали до плеч; я смог разглядеть рубиновую серёжку. Я узнал этот камень, ибо когда-то это были серёжки моей матери.
Семилетнему ребёнку нетрудно составить причинно-следственные связи – тогда я возненавидел себя, больше всю эту «генетическую лотерею», потому что я был копией отца. Возможно, если бы не это роковое сходство, то я бы продолжал вставать рано утром по воскресеньям под ласковый бодрящий шепот где-нибудь в Италии – по крайней мере, оттуда от неё приходили открытки. При условии, что меня не хотели видеть, я не посмел усомниться в силе моей матери. Малодушием обладал мой отец, который так и не смог ни ей, ни мне вкрадчиво всё рассказать. Он весь ушел в удовольствия, ибо умел наслаждаться жизнью. Но он, видимо, не ведал, что этические границы можно перейти. Если он и был несчастлив с моей мамой, то ему не следовало так опрометчиво поступать: рубиновые серёжки мама любила больше остальных, они подчеркивали её статную шею и взор её сразу становился кокетливым – сдается мне, вихрь чувств охватил её (а через год и меня), когда она увидела, как обожаемые ею фамильные серьги дополняют образ другой женщины.
Елена смеялась не громко и не тихо, в меру. Знала ли она, как повлияла на меня, на мою маму? Думаю, что её тоже привлекали удовольствия материального характера. Возможно, моя мама была той самой «ремарковской» женщиной, учтивой, мягкой, умной, пытающейся приоткрыть окно в таинственный мир эстетического наслаждения. По крайней мере, я видел её такой. Елена хоть и была неглупа, но в этом сравнении явно уступала.
Естественно, я гадал годами, пока не оставил эту бессмыслицу, что отец в ней нашел. Я не брал в расчет красоту, переходящее явление, я смотрел дальше – да, она была мила с людьми; почти так же ласково обращалась ко мне, но с толикой стеснения. Порой она говорила блажь, румянец слегка трогал её лицо, а отец, смеясь, её поправлял, и они уже смеялись вместе. Между нами не было неприязни, я спокойно к ней обращался, она так же спокойно отвечала. Как-то я прямо спросил Елену, как она познакомилась с моим отцом. Мне кажется, она поняла, что я имею право знать.
Услышав эту историю, я стал строить логические цепочки: не решив провести субботний вечер в уютной кофейне; не захоти она перед самым уходом из кафе чуть дольше почитать книгу (Елена любила нуарные детективы) – плюс-минус две-три главы; не заказав при этом еще кофе, но уже с собой (третье по счету); не расплатившись картой, а наличными (что было бы дольше, ибо забирать монетки с адской тарелочки кассира то еще кропотливое занятие); не столкнувшись резко с моим отцом (по субботам он часто любил заходить в тихие места, где мог бы обдумать свою работу); держи она кофе чуть крепче, чтобы мой отец не смог заказать по-джентльменски ей уже четвертый кофе…
Мои цепочки могли длиться бесконечно. Но уж, видно, так суждено было свершиться. Знала ли она, что у него семья? Да. Была ли смущена фактом «любовного треугольника»? Нет. Влюбилась ли в моего отца? Да. Была ли против надеть те рубиновые серьги? Нет. Из-за этой беспринципности она и не могла встать на одну ступень с моей матерью.
Еще я не мог не спросить, как они рассказали о себе моей маме. Не представляю, что он просто позвал Елену в гости, а на ней была та компрометирующая бижутерия. Но таким людям не хватало духу всё высказать словами, им было проще показать – в тот момент они нуждались в декорациях, а предательски-мигающие лас-вегаские стрелочки просто не продавались в магазинах. Они сделали акцент на проницательность.
Я не знал, чем моя мама не угодила отцу. Она тоже работала – учительница французского, репетитор, знала еще пару иностранных языков. Часто отец приглашал её помочь в беседе с зарубежными коллегами. Их вроде бы прочный тандем преуспевал. Было ли это обычное плотское желание или же ему наскучили мамины художественные «замашки», я так и не достучался до истины. Она ведь была рациональной, никогда не придавалась рекламным соблазнам. Может, была нетороплива, но ей это даже шло. Но кто-то хотел обладать большим.
Как-то отец, сидя с бокалом вина (вино он любил не за их рецептуру), обмолвился, сказав, что «порой не знаешь, что предоставит жизнь, Елена мне подходит больше» (я нахмурился) и что «я слабый, так как сильно переживаю уход (имя)» (я опешил). Тогда я понял, что он её не любил, а лишь радовался обладанием хрупкой красотой нимфы.
С возрастом я прочувствовал, что причинял бы моей маме больше противоречивых чувств, нежели доставлял бы ей радость каждым своим новым свершением. Человеческое восприятие такое двоякое, но в то же время легко объяснимое – у запутанного узла имеются два конца.

Я не пытался показывать свой характер, я охладел еще больше ко всему: к отцу, к своей новой семье, к жизни, вообще. Ложь и безразличие вроде бы моего близкого родственника оказали соответствующую службу.
Сестрёнка должна была объединить нас, сплотить. Но сплотились трое, и остался один. Не было насмешек, колких фраз, гнева – я не мог войти в новообразовавшуюся ячейку общества, хотя, конечно, ко мне пытались найти подход, но скорее согласились на взаимное номинальное уважение. Такое деловое соглашение было относительно оптимальным. Я не хотел мешать их счастью, которое они заслужили – мысль, что моя персона в этой малоприятной истории лишняя, думаю, приходила не только мне.
Я не ревновал, что сестра получает больше. Мы часто ссорились – я не хотел пускать её в свой мир, хоть она и относилась со всей добротой и заботой. Она была связующим звеном с прошлым, при воспоминании которого глубокое сожаление по градации переходило в гнетущую меланхолию. Я ничего не мог сделать в прошлом и никак не мог повлиять на настоящее. Я был даже благодарен, что она опустила руки – правда, склоки были подтверждением её отчаянных попыток и моего равнодушия.
Нелёгкие думы о том, чтобы подстроиться под меняющуюся жизнь часто терзали меня. Я не был консервативен – я просто чувствовал себя отрешенным, ограбленным, выброшенным. Мне не были даны те последние, тяжелые, сильные, но принадлежащие мне по праву минуты, чтобы мне всё объяснили и я распрощался с ней. Мне так не доставало тех утренних часов, когда ты осмыслял все свои промахи и удачные моменты за неделю, когда планировал последующие дни, вносил коррективы – мы, точнее они, либо оставались дома, либо уезжали на такие тривиальные поездки за продуктами в дикие далёкие магазины. Я ушел в учебу и дальше в работу – мои работы ценились за красочность, хотя моё отношение ко всему можно было охарактеризовать оттенком мокрого камня.
***
Эту историю я смог поведать лишь Софи. Она просила так себя называть, потому что ей не нравилось своё полное имя, никто и не возражал. Я лишь слепо подумал, что любовь меня воскресит, поэтому так сильно доверился. Она поражалась моим навыкам рисования, особенно как я находил нужный оттенок. Я же приходил в восторг, как она умела сочетать слова, что в голове вставали волшебные образы, которые я тут же хотел зарисовать. Мы дополняли друг друга – мы являлись живым примером взаимодействия прекрасного.
Она просто искала иллюстратора для своей детской книги, а нашла любовь, желание заботиться, грусть и апатию. Я корил себя за то, что я бесполезен, что рушу еще одну человеческую душу, что так и стою на месте и никак не могу отпустить прошлое счастье.
Софи была «ремарковской» женщиной, по моим представлениям. Я сравнивал её с мамой: они стояли бы рядом, радостно посматривая друг на друга. Софи меня понимала – немножко бравурный развод родителей со всеми делениями, компенсациями, истериками не обошел её стороной. Её переполняло счастье, когда она смогла переехать в другой город – она тоже нашла утешение в учебной деятельности. Она была тактична, шутила в подходящий момент, но я единственный видел в её взгляде печальный оттенок в зелёных глазах — малахит.
Всем тоже нравилась Софи – они её, конечно, не совсем понимали, но радовались, что кто-то смог слегка расшевелить меня. Сестра часто проводила время со мной и с Софи – мы смотрели старые фильмы, выходили на прогулки. Может, она это делала по причине наставлений или же сама хотела познать то, что выходили за рамки обыденного. Я отдыхал в такие дни. Но Софи, будучи чуткой, не смогла не заметить моей печали. Накопилась обида на себя, что она так и не нашла подхода ко мне; досталось и мне — она не чувствовала себя ценной.
Обузданная на долгое время вспыльчивость, а затем её резкое проявление – не порок. Поэтому я не мог винить её за столь яркое выплёскивание эмоций – она отдавала себе отчет в том, что полностью себя разоблачает, но я сам заразил её отчаянием. Перед тихим уходом она добавила, что сожалеет и надеется, что кто-нибудь другой поможет мне или же я сам должен это сделать. Никто не удивился, когда она перестала заходить к нам – все словно этого и ждали.

Как был я глуп. Я снова упустил то, в чем так нуждался, оттолкнул её уже по своей вине. Возможно, Софи была перевоплощением, которое заставляло моё сердце биться чаще и скандировало «вот тебе утешение». Но почему я позволил ей уйти?
Эти мысли одолевали меня часто. Я придумывал возможные ситуации, как снова заговорить с ней, как показать, что она то самое лекарство от меланхолии, рабом которого я стал. Ведь все были ко мне добры, а я не мог, просто не мог сбросить тот тяжелейший покров, под названием разочарование.
Может сложиться впечатление, мысли мои отдают депрессией – сейчас ею страдает чуть ли не каждый. Но это понятие настолько обесценилось среди нынешнего поколения, что людям, привыкшим смотреть правде в глаза, стыдно уже сознаться в своем недуге. Люди разучились стоически переносить испытания – любая мелочь может выбить их из равновесия. Плохое настроение или мелкая неудача еще не означает, что наступило неминуемое. Я всегда смотрел с непониманием, когда люди начинали налево и направо (да хоть первой попавшейся падшей женщине) рассказывать, как глубоко они несчастны. Они смешивали страшное понятие с грязью, а именно с жалостью к себе. Данные персонажи только и умели, что жаловаться (прям как мой отец за бутылкой вина). И не пытались ничего изменить.
У меня же была работа, деньги, уверенность в завтрашнем дне. Я всего достиг сам, всё время убегая от затаенной тревоги. Это не хвастовство, это возмущение.
***
Когда мы подъезжали к подъезду, я поймал себя на мысли, что я могу двигаться дальше, что у меня есть на это силы. Ведь мне никто не мешает, лишь я сам. Переосмыслив всю свою жизнь, я решился: я готов выйти из рамок своей печали, как готов выйти из машины. Я сделаю невозможное, но верну её. Я не знаю, но у меня промелькнула истина — если бы моя мама ушла в мир иной, то с небес она послала бы мне такой дар – Софи. Кроткое имя кроткой девушки. Софи мне сказала как-то: «Она точно хочет твоего счастья – её горе удвоилось бы, если бы она прознала, какую ношу ты тащишь». Я хочу чувствовать радость от того, что способен наслаждаться теми мимолетными отблесками в сером и монотонном полотне жизни; что я иду легко и даже с вызовом. Мне осточертело, что я, придираюсь к и так совершенному творению Господа – проявлению любви.
Впервые за долгое время я улыбнулся, мне хотелось сообщить эту новость Софи. Но почему никто не выходит из машины? Не уж-то я так замечтался (какое превосходное слово), что не услышал трех открывающихся и закрывающихся дверей? Я обернулся. На меня смотрели встревоженные лица. Их глаза потупились, когда на них, видимо, пал свет моего просиявшего в улыбке лица. Какие же они всё-таки чудные и как я этого раньше не замечал. Сколько лет мне придется наверстать.
-Думается, вы не так сильно соскучились по дому, — я поразился, как мне удалось некое подобие шутки. Стоит потренироваться дальше.
-Тебе нужно кое-что узнать, — довольно серьёзно начал папа.
Моя сестра почему-то отвернула голову, а мачеха рассматривала свой маникюр. Предстояло какое-то действие.
***
Действие первое – я узнаю, что и на солнечной Сицилии умирают люди.
Действие второе – я обдумываю данный факт.
Действие третье – выбегаю из машины.
Действие четвертое – звоню Софи.

Я понял, что настрадался на несколько лет вперед и подспудно ждал данного официального снимания всех обязательств. Конечно, звучит это аморально. Но не моя вина, что совпали два события – смерть моей мамы Анны и моё прозрение. Тот, кто не знает всей ситуации, навряд ли сможет понять меня. Как и семья удивится, как я так быстро оправился послей такой новости.
Если говорить строго между нами, между затянувшимся еще на несколько лет горем и волей любить я без обиняков выберу последнее.
На землю сквозь окрепшую будто бы навсегда серость снизошли солнечные софиты.

 
Услышь меня
Как-то в детстве я пустила бумажный кораблик по игривому ручейку, с детским любопытством наблюдая, как он вздымается то вверх, то вниз; как проворно на последней секунде рывком отбрасывается в сторону. Помню свой страх, когда теряла его из виду за губительными для него волнами. Меня успокаивал самобытный звук, мой звук детства: спокойное журчание воды, смешанное с мелодичным ансамблем птиц – тихий, чуть слышимый, манящий.
Также с возрастом я хотела, чтобы меня пустили в свободное плавание и с еле скрываемым восхищением пытались угнаться за мной. Но то были лишь фантазии моей юности, далеко ушедшей назад. Всякому путешествию приходит конец – будь то резкий давящий ливень, неудачное столкновение с действительным препятствием или же обычное желание Творца всё провернуть на свой собственный лад.
***
Будто всё это было вчера (мимо меня проплывают воспоминания), как я пыталась найти объективные причины своей неуверенности в себе, но кроме своей внешности ничего не обнаруживала, хоть и обладала всеми качествами «ремарковской» девушки (такое определение я услышала от своего брата в разговоре с так полюбившейся мне Софи) – терпение, спокойствие, чуткость. Конечно, порой я была слегка расторопна, но я пыталась это исправить. Правда, пыталась. Я не стремилась стать совершенной, ибо я не обладала манией величия, да и с природой не поспоришь — приходится лишь повиноваться. А я мечтала нравиться самой себе, любить себя так, как птица любит своё хоть и не оперное, но такое сладкое пение.
Понятие красоты у каждого своё. Проще и не скажешь – даже если подбирать мудрые по своему наполнению или же слегка высокомерные высказывания всех известных деятелей, то все они придут к обозначенному выше тождеству. Так противоречиво обладать красотой, которая не так ценима самим обладателем, ибо тот жаждет другого.
Всё началось еще с детского сада. Дети так невинны, так чисты – и сказанное ими слово такое же чистое, хоть и выражено в самой прямой форме, что может задеть даже очень сдержанного и скрывающего свои чувства человека. Я лишь услышала, как какой-то мальчишка, посчитав, что его время для остроумий пришло (так он и будет считать в дальнейшем), высказался по поводу моей внешности. Первое высказывание, первая трещина в таком хрупком понятии как самооценка. Я еще не осознавала, как глубоко и прочно засядет эта фраза потом, как даст свои плоды и точно многолетнее дерево станет цвести, но не увянет.
— А почему твой нос такой странной формы, словно из мультфильма? Где же твои гуси, а?
Я не нашлась, что ответить – этот вопрос застал меня врасплох. Это не был капкан — относительно удачный выстрел охотника, заставляющий насторожиться всю дичь в лесной долине, а затем начать бегство. И я убежала, недоверчиво оглядываясь, словно тот мальчишка попал в цель, угадав мои будущие тянущие меня на дно комплексы. Я не рассказала об этом кому-нибудь из родителей, ибо понимала, что тут я должна справиться сама. По сей день я уверена, что их роль в той ситуации была бы минимальна – это могло повториться, и я должна была быть готова.
Возможно, сказалось, что всё мое воспитание легло на плечи моей бабушки. Я называла её просто ба. Она не любила формальностей с близкими и любимыми ей людьми. Однако с незнакомцами держала себя слегка обособленно, но с достоинством; не позволяла излишеств, не хамила, говори всё точно и кротко. Некоторым она могла показаться обычной высокомерной старухой, но никто не пытался узнать её лучше. Даже моя мать Елена.
Ба говорила, что моя мама когда-то поступила не совсем тактично по отношению к одному человеку. Также я видела, что она полностью понимает причину отрешенности моего неродного брата, но с благородством хранила его тайну. Я благодарна, что она не сообщила мне все ужасы и страхи, которые он переживал – с виду сильный и успешный молодой человек. Были у нас не совсем прелестные истории, где брат и сестра априори должны ладить. Я была настойчива, но вскоре понимала, что не стоит так сильно давить на человека – чем больше я старалась, тем больше проникалась трагедией, участником которой стал мой уже окрепший и такой ласковый брат. Позже я так сильно раскаивалась в ссорах с ним, что мы обоюдно решили забыть этот период. Правда из-за всех этих ситуаций я огрубела душевно.
Порой я чувствовала, что моё рождение означает лишь укрепление отношений Елены и моего отца. Они вроде и проводили со мной время, но номинально. Я не видела в них тот пример, на который я бы хотела походить: Елена была легкомысленна (возможно, как и много лет назад), а отец не ведал горя, познавая все грани удовольствий. Мы беседовали, но я хотела капнуть глубже, исследовать то, что находится дальше их мирка. Цинизм я оттачивала долгие годы.
Ба это видела, все мои особенности, но не пыталась искоренить моё не совсем позитивное отношение к человечеству. Словно она знала, что я должна пропустить весь спектр своих нарастающих и бушующих чувств через себя. Лишь мудрые и тонкие наставления, дающие мне столько сил и веры в свои возможности, никогда не проходили мимо моего слуха.

Когда я начала ходить в школу, годы в которой пролетали очень быстро, словно киноленту поставили на режим ускорения. Отчетливо запомнились выпускные классы – нам было по 16-17 лет. На тот момент моей полной противоположностью стала самая претенциозная, самая пустая и такая повседневная девушка. Моя одноклассница. Она выводила меня из моего стойкого терпения, что я не знала, как в более мягкой форме высказать Софи всё своё негодование. Если бы ба была жива, она бы посоветовала не провоцировать себя лишний раз, а эстетически наслаждаться тем, что ты стоишь выше этого – всех её мелких и незначительных забот. Ба, как мне не хватает твоего сильного плеча. Спасибо тебе за Софи.
Меня поражала литература, как сила слова способна разбудить в человеке не то гнев, не то радость, не то апатию, не то любовь. О последнем я мало задумывалась. Все эти чувства так опошлили, что в них потерялся весь тот лоск, то таинственное очарование, которое я пыталась тщетно обнаружить за пределами обыденного пользования любовью. До сих пор я помню те высокопарные слова французской писательницы: «В выражении «заниматься любовью», есть своё особое очарование, которое отчуждает его от смысла. Меня пленяло сочетание материального, конкретного слова «заниматься» с поэтической абстракцией слова «любовь». Увы, в наше время акцент делается лишь на первом слове, а второе опускается за ненадобностью или же по причине незнания, как обращаться с данной «поэтической абстракцией» — это как дай ребёнку управлять самолётом: ничего путного из этого не выйдет.
Я наблюдала, как мой одноклассник превозносил выше небес (да и самого Господа Бога) ненавистную мне коллегу по школе. Я всегда подбадривала его советом, мы были близки – его романтический настрой подтверждал, что чистейшие помыслы еще живут в сердцах людей. Я видела, как поэтичность стала жертвой потребительства. В таком неравном бою редко проигрывали последние. Но дружбу с ним я ценила, хоть мне и больно было видеть, куда уходят его силы. Ведь именно я натолкнула его на мысль о тайном подарке. Как оказалось, он не забыл.
Одиозная история с букетом должна была быстро забыться. Однако инстинкт самосохранения не заставил себя ждать, а моё лицо не окунулось в тот восхитительный аромат, но я стала жертвой насмешек со стороны.
— Нет, вы видели, как она увернулась?
— Даже такие неповоротливые способны резко двигаться, когда дело касается их!
— Что и говорить, смех и только. Но её бы не взяли даже в мюзик-холл – уж слишком неказиста, а лицо…
Тишина и насмешливые взгляды сопровождали меня, когда я проходила мимо гиен, тех приспешниц, которые всегда рядом и улавливают малейшее колебание в настроении хозяйки. Не было у них своей головы на плечах, не было у них навыка составления логических цепочек – будто бы я призвала завуча и заставила букет двигаться силой мысли на неё. Зачем же она натравила их на меня? Ведь это же я по сути инициатор той маленькой сценки в правильную любовь, над которой ты уже успела посмеяться.
Друг мало меня выслушивал, ибо считал, что гонения должны были прекратиться – я же слышала вдобавок ко всему его переживания по поводу так открыто его обесчещенной любви. Но его защищало незнание других, а я стала посмешищем тех, кого до этого мало интересовала. Я никогда не хотела так явно выказывать ненависть человеку – я с ней была вежлива, хоть она мне и не нравилась. Я же выше её, хоть сейчас я в этом сомневалась.
Она была красива, мила, общительна. Её прелестное личико делало всю работу – с такой внешностью можно особо и не думать – в такт покачивающиеся волнистые волосы, алые губы, выразительные глаза. Прибавить тонкую талию, хрупкие плечи – да у неё была внешность «ремарковских женщин». Возможно, меня раздражало в ней то, что образ так не совпадает с ней – такой потенциал внешней красоты был обезображен отсутствием внутреннего наполнения.
Сдавалось мне, что одноклассница нашла своё преимущество и пыталась отыграться за то, что её персону заставили объясняться с завучем совместно с родителями. «Экая цаца», — часто говорил брат.
Но данную противоположность во внешностях стали подмечать и остальные – мой нос картошкой и с небольшой горбинкой, моя небольшая косолапость, моё заикание в моменты воленния. Словно мальчишка с детских времен долго составлял список моих недостатков и огласил повсеместно.
Я старалась не обращать на это внимания. Как говорила ба: «Ты прелестна сама по себе – твой сильный характер поражает меня. Твои карие глаза хранят искру найти одухотворенный сосуд смысла». Где же ты, ба?
Ты умерла так рано, так быстро, так тихо, во сне. Я плакала впервые за долгие годы. Твоё чувство юмора вселяло надежду, которую теряешь при встрече с бурей. Но буря уже наступила, милая.
***
Я с тоской смотрю на себя в зеркало. Я не могу ничего исправить, ничего. А принятие сложнее занятий в зале или пластических операций, хоть и материально вкладываешься изрядно. Гибкие стандарты красоты меня не интересуют – дайте мне без боязни взглянуть на себя. Почему я не могла тихо получить букетом в лицо? Почему последние годы школы прошли в таком остракизме? Я не знаю, Господи, я не знаю.
Мне хотелось поделиться этим с кем-то, но тогда Софи не выдержала и покинула нас. Ремарк никогда не щадил никого в тяжелые минуты.
Были у меня знакомства, долгие, мимолетные, запоминающиеся, без последствий. Я часто принимала роль слушателя, как этому учила ба, и как я это с честью исполняла еще со школы. Психологи хоть и получают так свой хлеб, однако, меня всё это выводило из равновесия. Я пыталась найти ответ на простые по форме, но сложные по содержанию вопросы: почему люди не могут послушать сами? Они не могут прислушаться к музыке, композитор которой природа: тоскливое завывание вьюги, бойкое и пугающее дуновение ветра, успокаивающее и шелестящее перекатывание волн — птичьи трели не подвластны скрипке, полёты юркого шмеля ну уловит рояль, а арфа не перепоет капель. Если люди не могут услышать всё это безвозмездное богатство, то как они услышат живого человека?
Порой даже грубым и скрытым хочется не то, что бы поныть, вызвать жалость, а просто быть услышанными, быть понятыми. Я всё слушала и слушала, меня одаривали искренними словами благодарности за моё терпение.
***
Как-то ко мне на прием пришла она. Блеск в её глазах исчез, тонкая талия была еле уловима, алый цвет губ побледнел. Я не была удивлена, я словно ждала её, как люди ждут смерть – смиренно. Вот он, тот самый вызов судьбе, та самая борьба, которую я должна выиграть.
Но я поняла, что ничего не чувствую к данному человеку. Да, меня одолевали сомнения в своей привлекательности после того злосчастного случая, хотя дальше некоторые люди в комплиментах не скупились (я не обращала на такое внимание) – но я пришла к выводу, что красота, которая поддерживала меня, которая не давала мне повторить дорогу моего брата, не давала придаваться тем лишенным смысла занятиям моего школьного антипода – это красота моего мира, который я выстроила, который сама построила, который сама воспитала в себе. Это то, что я полюбила в себе по-настоящему. А моя оболочка (как и всякая другая) – это лишь та бесхитростная приманка для чувствующих или же разъедаемых желанием таких же оболочек.
Я спокойно выслушала её историю взлета и падения, все её неуверенные действия и фразы словно раздевали её. Но меня не покидало чувство, что она перепутала визит к специалисту с отпущением грехов. Я не хотела посмеяться над ней, позлорадствовать. Она вызывала у меня жалость, самую обыкновенную – все её игры с жизнью привели сюда, ко мне – к тому, от кого она в давно забытом юношеском жестоком мире меньше всего ждала помощи.
Она пыталась вывести меня на разговор о школе, о воспоминаниях. Я не знала, чего искали эти заблудшие глаза – глаза лани между браконьерских ловушек. Как не опытна она в жизни. Я прописала её антидепрессанты и сказала, что все её тревоги скоро как рукой снимет. Я обратила внимание, что живой огонёк в ней потух, а горел ли вообще?
Вечером, будто вдохнув исцеляющую эссенцию, я встретилась с Р. – он приготовил салат с пряными специями, поставил свечи, вручил мне новую книгу (мой любимый подарок). Кольцо, мои нечастые слёзы, поцелуй.