В поисках смерти.

Ноябрь. 1999год.

Всю ночь я почти не спал. Мой мозг истязали кошмары, а под утро я почувствовал, как моё тело охватил сильный озноб. Это был тревожный сигнал моего организма, который был мне очень хорошо знаком.
Понимая, что времени у меня мало, и дальше моё состояние только лишь усугубится, я поспешно встал с дивана, и принялся обыскивать собственную квартиру, с целью найти хоть немного денег, чтобы достать то, что должно было меня спасти. С каждой минутой меня трясло всё сильнее, а из носа, не переставая капала прозрачная вязкая слизь, сопровождаясь нестерпимым зудом внутри. Всё это было невыносимо.

Тем временем, за окном моросил дождь, небо было плотно затянуто тучами, и в мою квартиру почти не проникал свет, а электричество мне давно отключили за неуплату.
Куда делись деньги, что лежали под ковром? Неужели я уже потратил их, и не помню? Чёрт! Что-же делать? Что делать?
Охваченный паникой и каким-то непреодолимым страхом, я начал заглядывать под диван, под стол, за двери, в каждый угол, в каждую щель, но всё тщетно. На лбу у меня проступали холодные капли пота, а под кожей, где-то в области вен, казалось бегали целые полчища насекомых. И всё кусали, кусали меня. Я должен был остановить это любой ценой, и поэтому, окончательно перевернув всю квартиру вверх дном, и убедившись в том, что денег у меня нет, я вышел на улицу, и направился к Аслану.

Аслан приехал в мой город из чеченского села Шатой в 1997 году, с целью уничтожить русский народ. Но он не надевал на себя взрывчатку, он даже не брал в руки оружия. Маленький, тощий чеченец с подбитым глазом, предпочел торговать смертью.
Подъезд, в котором находилась квартира, которую он снимал, был всегда усеян шприцами. Это означало, что от покупателей у Аслана не было отбоя, а значит миссия его успешно выполнялась.

Я постучал в дверь.
Аслан отворил её, и увидев меня, молча протянул руку, в которую я, по обыкновению должен был положить несколько бумажных купюр.
— Я без денег… — сообщил я, состроив гримасу нашкодившего пса, глядевшего виноватыми глазами на своего хозяина.
Аслан был немногословен, но как это обычно бывает свойственно таким людям, действия его порой говорили лучше любых фраз.
Он скривился в презрительной ухмылке мне в ответ, и захлопнул дверь прямо перед моим носом.
Но я не хотел сдаваться, и снова попытался вызвать Аслана на разговор, продолжая долбить кулаком в его дверь, и стуча зубами умоляюще приговаривал:
— Я отдам вечером… Сегодня… Обещаю! Мне очень нужно!
Спустя пять минут моих стенаний у его двери, по ту сторону послышался суровый голос Аслана, с характерным акцентом:
— Дэньги будут — приходи. Давай, ушел атсуда.
Я так редко слышал его голос, что услышав его сейчас, я понял, что мне действительно лучше уйти.

Весь ёжась и трясясь я брёл по серым, мрачным, но уже пробудившимся ото сна улицам.
Пульсирующий утренний город был равнодушен к моим страданиям. В его сонных артериях забурлила кровь, и он не обращал на меня никакого внимания. Люди вокруг куда-то спешили, автомобили куда-то ехали. Я чувствовал себя одиноким и брошенным. Словно пережёванным острыми клыками судьбы, и выплюнутым ею же, на сырую, кишащую дождевыми червями обочину.
Придя домой, и укутавшись одеялами, я зарыдал. Я рыдал от обиды на свою судьбу, от обиды на тех, кто покинул меня, и от боли, подступающей к моим мышцам, моим костям, расползающейся по моей коже.
Время шло. Я весь обливался холодным потом. Каждая клеточка моего тела была скована судорогой. Большая когтистая лапа, выкручивала мои внутренности и вытягивала из меня кишки. Насекомые продолжали бегать и размножаться под моей кожей, внутри моих зудящихся вен. Всё сильнее. Сильнее. Страшно. Как было бы хорошо, если бы меня кто-нибудь сейчас пристрелил.

-Пристрелите меня… Пристрелите! -захлёбываясь собственной слюной стонал я, валяясь на полу пустой квартиры.
Эта фраза была мне знакома…

***
С Лёхой мы знали друг друга с раннего детства, и были неразлучны, словно близнецы. Мы жили в одном районе, ходили в один класс, в один и тот же день впервые попробовали женщину. Мы мечтали быстрее закончить школу и уехать в Москву, чтобы занять там свою нишу в определённых кругах. Мы были исполнены большими планами, и наивными юношескими мечтами. Но судьба распорядилась иначе.
Когда мы с Лёхой пришли в военкомат, мы не знали, что именно в этот день, наши воздушные замки взорвались, оставляя после себя лишь горстку пепла, что рассеялась на ветру.

Я никогда не забуду тот день, когда я, укрываясь от обстрела, залёг за сухим покрытым копотью деревом, уткнувшись лицом в сырую Грозненскую землю, прикрывая голову руками, я вспоминал маму и запах её пирогов, которые она готовила для нас с отцом по воскресениям. Я совершенно не понимал зачем я здесь, и что я должен тут делать. Когда свист пуль над моей головой поутих, я осторожно приподнял голову и огляделся по сторонам. Все пацаны из нашего взвода рассыпались кто куда, но все они были в поле моего зрения. Все, кроме Лёхи.
Где же он?! Неужели…
Чуть поодаль, между жилым домом, в котором гнездились боевики, и местом нашего укрытия, под горящем БТРом, трепыхался человек. Это был Лёха. Обрадованный тем, что он жив, я пополз к нему, не обращая внимания на всё еще раздававшиеся автоматные очереди.
— Потерпи дорогой. Я тебя вытащу. — кряхтел я, подбадривая скорей больше себя, чем его.
Наконец, ползком добравшись до БТРа, взяв под руки стонущего Лёху, и рывком потянув его к себе, я увидел, что у моего друга, с которым мы еще совсем недавно бегали по лужам дурачась с его собакой Нэнси, не было больше ног.
Вместо них, из его туловища, торчали лишь лохмотья мяса. Нет…
Мне так хотелось, чтобы всё это, оказалось сном. Что мы всё те же наивные мальчишки, мечтающие покорить Москву. Но нет, это не было сном. Мой вечно жизнерадостный друг, которого я знал с пяти лет, превратился в беспомощный, трепыхающийся комок, который задыхаясь, ловил ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег.
Я склонился над ним, и беззвучно рыдал.
Зачем нужна эта война? Зачем она нужна НАМ? Почему те, кому она нужна, сидят в своих тёплых кабинетах, а мы…
И тут я услышал, как Лёха мне что-то сказал:
-Пристрели меня… пожалуйста…
Я был готов к чему угодно, но только не к тому, что мне придётся его убить.
-Нет! — я почти срывался на истерический крик. — Я не могу!
-Можешь… — он прервал мою истерику, настойчиво хватаясь за мой бушлат. — Давай!

Через несколько секунд, его рука, что держала меня, безжизненно повалилась на землю, а серые глаза, навсегда застыли…

***
Адские муки, в перемешку с воспоминаниями, долгие годы саднящими мою сломанную душу, сводили меня с ума. Дикий, животный страх наполнял всё моё существо, а неведомая сила, словно выворачивала меня наизнанку.
Нужно было что-то делать. Мысленно метаясь от одной дурацкой мысли к другой, я вспомнил, как когда-то давно, я прочитал в газете статью, о СПИД-терроризме в одном из городов Белоруссии. В статье рассказывалось о том, как ВИЧ-инфицированные наркоманы вооружившись шприцами, наполненными зараженной кровью, выходили ночью на улицы города, требуя денег у прохожих, и в случае не послушания тех, грозились их уколоть.
Я не был болен. Но ведь никто не знал об этом.
Оживлённый гениальной идеей, стеная я пополз к мусорному ведру, вытащил из него шприц, и принялся искать на своём теле подходящую вену.
Все мои руки были покрыты следами уколов, синяками и кровоподтёками, вены истончились, и вонзить иглу было некуда. Я злился, психовал и ныл. Спустя пару минут поисков, я наконец узрел толстую, крепкую вену у себя под коленом.
Наполнив шприц на половину своей черной, венозной кровью, уже через несколько минут, я стоял в узком переулке между домами, и поджидал свою жертву.
Из-за угла в переулок вошла девушка, у которой на плече висела громоздкая сумка. В то же мгновение, я подскочил к ней, схватил её за горло и прижал к стене дома, размахивая шприцом прямо у неё перед носом. Я чувствовал как густая слюна стекает у меня по подбородку, а глаза, от возбуждения буквально вываливаются из орбит.
Как только я собирался произнести заготовленную фразу, сообразительная девушка отбросила сумку подальше от себя, и бросилась на утёк.
Тем временем, я, как дрессированная собака, которой кинули палочку, подскочил к сумке, и остервенело принялся её потрошить. И тут — удача! Я нашёл несколько бумажных купюр, достаточно крупного номинала, и всё еще корчась от боли обуявшей всё моё тело, но уже воодушевлённый прекрасными перспективами на ближайшие пару дней, побежал к Аслану.

Когда Аслан открыл мне дверь, я, преисполненный гордости, смотря ему прямо в глаза, протянул ему свой трофей. Он одобрительно кивнул и дал мне в руки смертоносное зелье.
Не желая больше ни секунды терпеть эти муки, этажом ниже, я уютно устроился в углу лестничной площадки, и ввёл себе в вену живительный эликсир…

Так проходили дни, тянулись недели. Ничего не менялось. Каждый вечер я выходил на охоту, отбирал деньги у женщин и стариков, и бежал к Аслану. День за днем. Неделя за неделей.
А ведь когда-то, еще до того, как нас, молодых пацанов, отправили на убой — у меня было всё. У меня был лучший друг, была Марина, в которую я был влюблён еще с девятого класса, были любящие родители.
Первым меня покинул Лёха. А спустя месяц службы, я получил письмо от отца, в котором он сообщил мне, о том что моя мать умерла от сердечного приступа. Я, её единственный сын, не смог попрощаться с ней, потому что вынужден был находиться на какой-то чужой войне.
Уже тогда мне разонравилось жить. Но там была Марина. Там был мой отец.
По возвращению домой, я узнал что Марина выходит замуж, и уезжает в другую страну. А спустя пол года, мой отец, не сумевший пережить нестабильную обстановку в стране, увольнение с работы, отсутствие денежных средств, и наконец смерть моей матери — повесился в туалете.
Так я остался один.

***
Меня разбудил стук в дверь. Кому что от меня нужно?
Я встал, потянулся. Чувствовал себя хорошо. Последнюю дозу я принял часа два назад, а значит ближайшие несколько часов я буду в порядке.
Открыв дверь своей квартиры, я увидел перед собой Виктора Палыча — давнего знакомого моих покойных родителей, полковника в отставке.
— Привет, сынок! — произнёс он голосом главнокомандующего, и осмотрев меня с головы до ног добавил:
— Дааа… выглядишь хреново.
Выглядил я действительно неважно, пол года я не стригся и не брился, а последний месяц — уже и не мылся.
Виктор Палыч отодвинул меня от прохода, и по хозяйски прошел в комнату.
— Жена моя, Татьяна Владимировна, видела тебя недавно. — Сказал он и тяжело опустился на табурет, брезгливо осмотрелся вокруг, и снова протянул:
— Дааа… Дела твои я вижу, и впрямь не очень. Чем вообще занимаешься?
— Ничем особо. — тихо пробормотал я.
Чего он припёрся ко мне? Жизни меня учить?
— Деньги на эту дрянь, где берешь? — он указал головой на старый деревянный столик, на котором лежали шприцы, алюминиевая ложка, и другие необходимые атрибуты моего повседневного существовния.
— Да так, где придётся…
— Понятно. Ну и, как жить дальше думаешь? Спрыгивать собираешься?
— Да… — соврал я, лишь бы избавиться скорее от незванного гостя.
— А потом что? — и не дождавшись моего ответа, который, к слову, его не слишком интересовал, он перешёл к делу:
— Поезжай в Чечню, что пропадать то зря?
— А что там? — равнодушно поинтересовался я.
— Как что?! Всё тоже самое! Наши там! Ты что, не общаешься ни с кем? Телевизор не смотришь?
— Нет…
Я отвёл взгляд в сторону, в пол, и вспомнил о том, что я действительно уже давно ни с кем не общаюсь. Единственный человек, с которым я контактировал, это был Аслан, но с ним мы очень редко вступали в диалог.
Ах да, еще я общался с Андрюхой с пятого этажа, с таким же наркоманом, как и я, да и тот, давно не выходит из дому, кажется у него что-то с ногами. А телевизор… Телевизор я продал еще в прошлом году.
— Даа… — всё не унимался Виктор Палыч. — Так ты это, давай, бросай эту дрянь, приводи себя в порядок, да поезжай. Денег заработаешь. Ну, что скажешь?
— Нет… Я не могу… Не хочу… — всё с тем же равнодушием отвечал я.
— Значит зря я всё-таки пришёл. Толку от тебя, всё равно никакого!
Он встал с табурета, отряхнулся, и направился к выходу. Но приостановившись около меня и оценивающе оглядев, сказал:
— А вообще-то ты еще ничего, не слишком потрёпанный. Ты подумай, на досуге, и если что — позвони. — он сунул мне в руки огрызок бумаги, где был записан его номер телефона. — Переломаешься, и отправим тебя, родине пользу приносить. — и выдержав долгую паузу, Палыч выразительно добавил:
— Всё равно ведь, подохнешь, как собака подзаборная! А так хоть как мужчина умрешь, с честью! Хорошо что родители твои тебя не видят, тфу!
Знает же на что давить, старый козёл.

После того как Виктор Палыч покинул меня, еще некоторое время я неподвижно сидел на своём диване, глядя куда-то в пустоту. В моей голове эхом отдавались его слова:
Всё равно ведь, подохнешь как собака.
Всё равно ведь, подохнешь.
Подохнешь.
И тут я снова вспомнил Андрюху с пятого этажа. Как он там? Может подняться к нему? Пожалуй, так я и сделаю.

Я поднялся на пятый этаж, дверь в квартиру Андрюхи была открыта.
Эту квартиру ему оставила покойная бабка, и он жил в ней вместе со своей, то ли женой, то ли просто прдругой — Ленкой.
Как только я вошёл, я увидел, как осатаневшая Ленка, словно не замечая меня, пронеслась мимо. Истерические припадки часто случаются у наркоманов, но Ленка отличалась особой нервозностью.
— Лен, Андрюха дома? — окликнул я её.
— Что тебе надо?! Что?! — истошно проорала она, но потом, будто придя в себя, подскочила ко мне, и смотря на меня умоляющими глазами, спросила:
— У тебя есть что-нибудь?
— Нет… — протянул я, слегка от неё отстранившись. — Я пришёл Андрюху проведать.
— Скорей бы он уже сдох! Я вынуждена каждый день ходить на трассу, чтобы заработать нам на дозу, а он там лежит, отдыхает!

Оставив её, я направился в комнату. Квартира, в которой они жили, была абсолютно пуста. Когда я был здесь в последний раз, тут еще стоял старый сервант, но они и его умудрились продать. Они продали всё. В углу комнаты был постелен грязный матрас, на котором лежал Андрюха, укрытый какой-то тряпкой, похожей на одеяло.
-Здорово, дружище! — как можно более жизнерадостно поприветствовал я его.
Не посчитав нужным тратить время на пустые формальности, Андрюха в ответ на моё приветствие задал мне вопрос, нет ли у меня чего-нибудь, чем можно было бы уколоться. Я отрицательно покачал головой, и следом поинтересовался:
— Ну ты как?
Он молча откинул накрывающую его тряпку, и моему взору предстали его заживо разлагающиеся, испещерённые язвами, и гнойными нарывами ноги. Стопа одной ноги уже начала чернеть. Помимо этого зрелища, тело Андрея источало омерзительную вонь, что представляла собой смесь из запахов опрелостей, мочи и дерьма. Я предположил что он ходит под себя, а Ленка конечно же за ним не ухаживает. В общем-то, от Андрюхи исходил запах разлагающегося трупа.
Вид гниющих ног и отвратительные ароматы произвели на меня такое впечатление, что меня тут же вырвало. Андрюха не обратил на это внимания, да и лужа моей блевотины возле его матраса, честно говоря не слишком нарушала окружающий его пейзаж.
— Тебе в больничку бы надо… -растерянно пробормотал я.
— Мне уколоться надо! — хрипло проорал Андрюха мне в ответ.

Вернувшись к себе домой, меня охватило ощущение тревоги, только не той, что овладевала мной в преддверии надвигающейся ломки. Это было нечто другое. Слова Виктора Палыча усилил эффект увиденных мной Андрюхиных ног.
Я хотел умереть, но не так.
«А ты еще несильно потрёпанный.» — кажется сказал Палыч.
Я побежал в ванную комнату, чтобы посмотреть на себя в зеркало. В отражении я увидел тусклое, измождённое лицо землистого цвета и стеклянные безжизненные глаза. Вид опустившегося незнакомца в зеркале меня напугал. Я быстро стянул с себя штаны, чтобы осмотреть свои ноги — они имели синеватый оттенок, но никаких признаков разложения не было. Видимо пока' не было.
Еще некоторое время я ходил взад и вперёд по своей комнате, впервые осознав то, что я нуждаюсь в помощи. Я поднял с пола клочок бумаги, который вручил мне Виктор Палыч, и решил ему позвонить.
Я долго ходил по подъезду, стуча в каждую дверь с просьбой сделать звонок, но никто из соседей не решился меня впустить в свой дом.
«Подохнешь как собака. Подохнешь» — по прежнему звучало в моей голове.
Так и не найдя телефона, восстанавливая воспоминания из детства, я пошел искать дом, в котором жил дядя Витя…

Уже через два месяца, поездом Ростов — Моздок, я убегал от своей собачьей смерти, в поисках смерти героической.