Стэлла.

Мне снова 5 лет. Гигантские деревья шаловливо играют листвой на фоне бесконечной голубизны небосвода, тёплый ветер ласкает мои раскрасневшиеся щёки, а золотой сияющий диск, повисший в небе, своим светом ослепляет глаза. Я весело катаюсь на карусели в городском парке, в окружении красочного и неизведонного мира, и смотрю на неё. Она была настолько красива, что даже яркие летние краски становились блёклыми на её фоне. Её персиковая кожа искрилась в свете солнечных лучей, жгуче-черные волосы легкомысленно развивались на ветру, а широкий рот в звонком смехе обнажал крупные, белые зубы. Это была моя мать. Фигура отца, обнявшего её за талию, была рядом с ней абсолютно невзрачна.

Этот сон был моим воспоминанием из детства — пожалуй самым ценным, что у меня когда либо было. Когда я проснулся, я вспомнил о том что мне 25 лет, и я прибываю в своей одиночной камере колонии особого режима, приговорённый к пожизненному заключению за убийство двадцати двух женщин.

Мою камеру размером пять квадратных метров, освещала тонкая струйка лунного света, пробивавшегося через маленькую зарешеченную форточку под потолком. Возле моей железной кровати стояла тумбочка, на которой лежала икона, и два тома Войны и мира. Так как на дворе была глубокая ночь и читать я не мог, а до утренней проверки было еще далеко, с бесонницей я решил бороться воспоминаниями. В очередной раз, я решил воспроизвести в своей памяти всё, что произошло со мной за мои четверть века.

Мою мать звали Стэлла. Не знаю, было ли это имя настоящим, или она придумала его себе сама. Уже будучи достаточно взрослым, я узнал от своей бабки что моя мать родилась в неблагополучной семье — её родители были алкоголиками. Когда ей исполнилось 16, она сбежала из дома и устроилась работать официанткой в придорожном кафе. Мой отец был внешне совсем неказист, и если бы не фотографии, которые хранила бабка, я бы и вовсе не помнил как он выглядел. Но не смотря на свою невзрачность он был человеком который крепко стоял на ногах, и имел всё что нужно для нормальной и сытой жизни. Однажды, возвращаясь с очередной поездки, мой отец заглянул в одно из придорожных кафе, и встретил там её. Не смотря на долгие отговоры друзей и близких, отец всё-таки женился на Стэлле. А потом появился я.Мы были счастливой, образцовой семьей. Бабушки на лавочках у подъезда восхищенно смотрели на нас, когда мы возвращались с прогулки держась за руки. Красивая мать, серьёзный, порядочный отец, и я — их очаровательный сынишка, унаследовавший яркие черты лица матери, и серьёзное выражение глаз от отца.

Когда отец был на работе, и мы оставались со Стэллой наедине, я говорил ей о том что когда он умрёт — я женюсь на ней. Она лишь весело смеялась мне в ответ, слегка пришлёпывая по моим губам своей нежной ладонью. Когда вечерами я застукивал её в пылких объятиях отца, я начинал истошно рыдать, делая вид будто о что-то ударился. Теша моё детское самолюбие, она мгновенно бросала отца и бежала меня утешать, в то время как я победоносно смотрел на своего соперника, как бы говоря ему: «Вот видишь, она выбирает меня». В ответной же ухмылке отца я читал что-то вроде: «Ну и засранец же ты.»

Но однажды всё изменилось, и моему счастливому детству пришел конец. Из того рокового вечера, что повлиял на всю мою дальнейшую судьбу, я помню только то, как мы поздно вечером возвращались домой на чужой машине. Отец сидел впереди на пассажирском сиденье, мы с матерью — сзади. Потом ослепляющий свет фар, оглушительный грохот, боль в плече и сирена скорой помощи. В итоге я отделалася испугом и лёгким ушибом плечевой кости, мать — разбитым носом, а отца и водителя настигла мгновенная смерть.
После всех похоронных процессий, на которых я конечно же не присутствовал, мать сказала мне, что отец уехал куда-то далеко и вернется не скоро. Она посчитала что в мои шесть лет еще рано знать что-то о смерти. Отсутствие отца меня нисколько не удручало, ведь теперь — как я подумал тогда — она наконец будет принадлежать только мне. С тех пор каждую ночь я ложился к ней в постель и засыпал в её нежных объятиях. Мне так хотелось, чтобы она целовала меня как отца, а она только чмокала меня в нос перед сном, но и этим я был доволен. К сожалению, счастье моё было не долгим, и моей она так и не стала. Через некоторое время, у меня появился новый папа.

Папа Валера — так меня просила называть его мать. Всё тело папы Валеры было разрисовано какими-то странными рисунками голубого цвета. Тогда я еще не понимал что это значит. По ночам папа Валера делал с матерью что-то такое, от чего она громко визжала. Однажды она орала так истошно и пронзительно, что я, вооружившись толстым сборником стихов Пушкина, выбежал из своей комнаты в зал, чтобы защитить её, но увидел, как она голая стоит на четвереньках посреди комнаты, а папа Валера пыхтит сзади неё.

-Зайди обратно в комнату! — заверещала мать. Чуть позже, старшие мальчишки во дворе объяснили мне, от чего мама кричит каждую ночь.

Спустя некоторое время к нам всё чаще стали приходить друзья папы Валеры. Они садились за стол, пили водку, громко о чём-то говорили всю ночь. Иногда они дрались. Всё это время я сидел в своей комнате. Пьянки, драки и поножовщины во главе которых стоял папа Валера продолжались около двух лет. Но однажды он собрал свои вещи, попутно прихватив золотые украшения моей матери, что когда-то подарил ей отец, и которые они еще не успели сдать в ломбард, и исчез навсегда. Казалось, мои кошмары могли закончиться, но самое страшное было еще впереди.

Стэлла продолжала пить водку, и знакомить меня с новыми папами. Папа Толя, папа Вова, и многие другие — всех я уже и не помню. Один из пап однажды выбил Стэлле передний зуб, а когда я кинулся её защищать, он выбил зубы и мне, за что я был ему благодарен, ведь они давно уже шатались, а дёргать их я жутко боялся. Постепенно Стэлла стала терять свою красоту, её персиковая кожа приобрела какой-то серо-зелёный оттенок, длинные волосы она остригла, а её некогда очаровательная улыбка стала стремительно лишаться зубов, одного за другим. Я начинал ненавидеть её за это. Ни за то, что она предала меня, а за то, что она предала свою красоту.

Спустя некоторое время к нам уже не приходили новые папы, но зато у Стэллы появились клиенты. Каждый день к нам домой приходили разные мужчины, а на полу я всё чаще стал находить шприцы. На тот период времени мне было уже 11 лет, и я был достаточно взрослым, чтобы понять, что происходит с матерью, когда она извивается как змея на грязном полу нашей квартиры. Также я понимал, зачем к нам приходят все эти мужчины, что они ей дают, и почему после этого мама становится доброй, и даже иногда даёт мне деньги на сникерс. Я всё знал. Я мог сбежать, обратиться за помощью, но я предпочёл оставаться с ней.

Как то раз, я как обычно сидел в своей комнате за закрытой дверью и подслушивал то, о чем Стэлла говорила с клиентом.

— Сначала дай бабки, а потом можешь делать с ним всё, что захочешь. — Услышал я хриплый голос матери.
Через продолжительную паузу дверь в мою комнату открылась и передо мной стояла она, абсолютно голая, тощая, вся покрытая какими-то серыми пятнами.
— Выйди к дяде. — приказным тоном сказала мне мать.
Я покорно выполнил её приказ. В кресле сидел огромный, жирный боров, лет сорока, полностью раздетый, поглаживая заскорузлыми пальцами, под ногтями которых были тонны грязи, свой толстый член.

— Подойди ко мне, малыш. -сиплым голосом прохрипел жирный, смотря на меня поблёскивающими глазами, в ехидной улыбке оголяя свои желтые зубы. Сердце моё учащенно забилось, я посмотрел вопрошающим взглядом на Стэллу, но она лишь нетерпеливо заорала:
— Делай что тебе говорят!
Я аккуратно подошёл к борову, от него несло кислым, давно немытым телом, и отсыревшим табаком. Он по прежнему улыбался мне своими желтыми зубами.
— Возьми это в руки, малыш. — он указал глазами на свой эреогированый член.
Я судорожно сглотнул слюну, и снова, уже почти умоляющими и набрякшими от слёз глазами, посмотрел на мать.
-Что ты смотришь?! Делай что тебе говорят, быстрее! -ответила она на мою немую мольбу.
Я осторожно взял его член в свои хрупкие ладони.
— Умница… — тяжело задышав просипел боров, — а теперь делай вот так: вверх-вниз, вверх-вниз. -в его лёгких послышался свист мокроты.
Последний раз я взглянул на мать, тая надежду, что она одумается в последний момент, оттащит меня от этого старого извращенца, но она лишь смотрела на меня своими покрасневшими от гнева глазами.
-Давай, малыш, смелее, сделай дяде приятно! -нетерпеливо сипел жирный, весь багровея от возбуждения.

Еще несколько секунд я стоял пытаясь подавить подкатывающий комок рвоты к моему горлу. Боров нетерпеливо хрипел. Я собрал во рту большую, вязкую слюну, и смачно харкнул ему в морду, а затем бросился бежать. За моей спиной раздались проклятия матери, которые она адресовала мне, но я её уже не слышал. Я бежал. Мне хотелось бежать с этого дома, с этого города, с этой проклятой страны. Я хотел бежать с этой планеты. Я бежал и бежал. Бежал и бежал захлёбываясь слезами, и задыхаясь от боли, поднимающейся откуда-то из груди, сдавливающей мне горло. Я бежал от отчаяния, бежал от своей боли, бежал от Стэллы. Я словно летел в какую-то пропасть, не помня себя, не веря в то, что всё это, происходит со мной. Я добежал почти до окраины города и рухнул на землю. Я упал на колени и истошно кричал. Впиваясь хрупкими пальцами с отросшими ногтями в сухую, холодную землю, я смотрел в вечернее небо и беспрерывно орал, до хрипоты, до стука в висках. Я пытался докричаться до бога, до своего покойного отца, хоть до кого-нибудь. Но никто меня не слышал. Я обессиленно упал лицом на землю, и тут же уснул.

Когда я проснулся, я не чувствовал пальцев ног и рук, я спал весь съёжившись в комок посреди безлюдного поля. На улице тогда была осень. Я жутко замёрз, и мне ничего не оставалось делать, кроме как на свой страх и риск — вернуться домой. Войдя в квартиру, я увидел, как Стэлла лежит посреди комнаты на полу, по прежнему голая, с окровавленым лицом. Я понял — этот ублюдок избил её. Я моментально кинулся к ней на помощь и потряс её за плечи. Она разлепила залитые кровью глаза, и медленно прокряхтела:
— Это всё из-за тебя…

Я взвалил её себе на плечи и попытался уложить на диван. Намочив под краном тряпку я принялся бережно обтирать ей лицо. Я ненавидел себя. Что мне стоило подрочить этому борову? Никогда я еще не чувствовал себя таким виноватым, как в ту ночь. Со слезами на глазах я пытался расчесать её спутанные волосы, но она раздраженно отбросила от себя мои руки и вяло прохрипела:
— Утром пойдёшь на рынок, и будешь просить милостыню. С такой физиономией я никому не нужна.
Я торопливо закивал головой, и был счастлив возможности искупить перед ней свою вину.

На следующее утро, и во все последующие дни я стал ходить на рынок, как на работу. Деньги мне действительно давали — и я был безумно рад такому положению дел. Признаюсь, первым делом я покупал себе пачку сигарет, сникерс и кока-колу. Остальное относил матери. Я был рад своему новому занятию, у меня были деньги на сигареты и сладости, и мне не приходилось наблюдать все те мерзости, что делали со Стэллой её клиенты. Так прошло еще два года.

Но однажды настал день, который провёл еще одну черту в моей жизни, завершая пройденный этап. Это был холодный июльский вечер. Небо словно рыдало, беспрерывно проливая ручьи слёз на наш город. Последнее время я ходил на рынок и торговал всем тем, что находил дома. У отца была большая коллекция книг, и мне удалось продать почти половину. На эти деньги мы с матерью неплохо питались, и я даже купил себе резиновые сланцы. По крайней мере они были мне по размеру и не рвались. Стэлле я купил новую футболку. Последний месяц она очень сильно болела, кожа её была жёлтая — кажется она заразилась гепатитом, и поэтому обслуживала своих клиентов исключительно ртом.

Так вот, в этот самый июльский день, я остался дома. Я как обычно сидел в своей комнате, когда к матери пришел очередной клиент. Через небольшую щель в дверях я увидел что это был мент. Стэлла всегда обслуживала его бесплатно, но иногда, когда у него было хорошее настроение, он приносил ей порошок. Лейтенант скинул фуражку, почему-то полностью стянул с себя штаны и швырнул их на пол. Раньше он этого не делал, а просто доставал член из штанов и засовывал его моей матери в рот. В его штанах, валяющихся на полу я заметил кобуру в которой находился ПМ…

Я не помню что движело мной в тот момент, но во мне не было ни страха, ни сомнений. Словно кто-то думал в этот момент за меня, и будто куклу, этот кто-то вёл меня за руку. Я тихо вышел из своей комнаты и аккуратно вытащил пистолет из кобуры. Мать стояла на коленях, а волосатые ягодицы повернутого ко мне спиной лейтенанта совершали ритмичные движения взад — вперед. Я никогда прежде не держал в руках пистолет, но каким-то особым чутьём я понял, как с ним нужно обращаться. Я крепко взял его в руки, резко передёрнул затвор, и держа его одной рукой, а второй придерживая снизу, направил лейтенанту в голову. Между дулом и головой лейтенанта было около сорока сантиметров.

Я плавно нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел. Лейтенант повалился на пол, забрызгав стены кровью. Я встретился взглядом со Стэллой. Её глаза были пусты и безжизненны. Я направил на неё дуло пистолета, и снова нажал на курок.

Выйдя из квартиры, я бежал прочь. Как в тот самый день, когда она предала меня. Только вместо боли и отчаяния, сейчас внутри меня билось торжествующее чувство освобождения. Как легко и свободно, будто исписаный, пожелтевший лист бумаги, я смял в комок всю свою жизнь, и выкинул её в мусорное ведро. Воздух, наполненный озоном наполнял мне грудь, и я бежал. Бежал в свою тлеющую пустоту.

После случившегося я больше никогда не возвращался домой, а о том, чем закончилось расследование убийства мента и проститутки, я ничего не знал. Лишь много лет спустя, я добровольно рассказал эту историю сидя на скамье подсудимых. Некоторое время я прожил на улице, прося милостыню, воруя пирожки у бабушек и ночуя в колодце. Немногим позже, я случайно попал под рейд, и как следствие — очутился в детском доме. Спустя еще пол года, за мной приехала моя бабка — мать моего отца из Владивостока, и забрала меня к себе. Меня часто мучил вопрос, почему она не приехала за мной раньше, когда я жил в этом аду, почему она никогда не интересовалась тем, как мы живем с матерью. Почему она приехала только тогда, когда мне было уже совершенно всё равно? Но я так и не спросил её об этом.

Так, с горем пополам я закончил школу, и пошел работать на стройку. Когда мне исполнилось 19, моя бабка умерла, и я остался жить в её квартире. А на её оставшиеся после похорон сбережения — купил себе старые жигули. Денег, что я зарабатывал на стройке хватало на оплату коммунальных услуг, на пельмени и сигареты, а больше мне ничего и не было нужно. Друзей я не имел, а к женщинам испытывал отвращение. Они представлялись мне грязными, дурнопахнущими и беспринципными потаскухами, коими они и являются на самом деле. Секс меня также не интересовал, а эрекция, даже в подростковом возрасте беспокоила меня совсем не часто. Так, в своей тлеющей пустоте я прожил еще три года.

Однажды на стройке, разводя цемент, я услышал как парни обсуждали путан с трассы вдоль Шаморы. Особенное внимание в своих обсуждениях они уделяли черноволосой, у которой рот настолько большой, что она может заглотить сразу несколько. Вечером этого же дня, я сел в свои жигули и поехал по той самой трассе. Никогда раньше, у меня и желания не возникало снять женщину, тем более проститутку, но в этот раз, будто снова кто-то вёл меня за руку, отключив моё сознание, как в тот день, когда я взял в руки ПМ.

Вдоль дороги стояли 4 женщины в коротких юбках. Одна из них была высокой, с длинными черными волосами, огромным ртом и лошадиными зубами. Жестом головы я пригласил её в машину.
-Минет 300 рублей. -сиплым голосом обозначила она, сразу после того как я нажал на педаль газа.

Молча мы отъехали на пару киломметров и остановились около лесных посадок. Я расстегнул ширинку, и взглядом призвал её к действию. Она вытащила мой вялый член и начала ласкать его руками. Эрекции у меня почти не было, и оставив попытки разбудить его вручную, брюнетка наклонилась и принялась его сосать. Я наблюдал за тем как она завешавшись волосами чмокала ртом возле моей ширинки, и не испытывал ничего, кроме раздражения и неприятных ощущений. Я пытался подумать о чем-то, что могло меня возбудить, но всё было напрасно. И тут, словно что-то щёлкнуло в моей голове — я увидел Стэллу, будто это она сейчас старательно елозит ртом у меня между ног. Я собрал её раскиданные по спине волосы в руку, чтобы оголить её лицо — это была она, молодая, еще не отравленная алкоголем и наркотиками, и это она — моя мать сейчас делала мне минет. Мой член мгновенно начал пульсировать и увеличиваться во рту у воображаемой Стэллы, моё дыхание участилось, а тело пронзили лёгкие судороги. Я кончил.

Дальше — пелена перед глазами. Помню только то, как схватил её за горло и неистово душил. Мой член по прежнему находился у неё во рту. Я душил её с такой силой, с такой ненавистью, что её шея начала хрустеть у меня в руках. С минуту она брыкалась, кряхтела, вырывалась, а потом наступила тишина… Я брезгливо откинул от себя её бездыханное тело, завёл мотор, и поехал дальше, вдоль лесных посадок. Затем я свернул на тропинку что вела вглубь, и проехал еще около километра. Заехав достаточно глубоко, я остановил машину и вышел из неё. Обойдя её с другой стороны, я открыл скрипучую дверцу и вытащил тело незнакомой мне женщины, в которой я еще 15 минут назад отчетливо видел свою мать. Протащив тело по земле я зашел в самую чащу лесного массива и бросил его у старой высокой ели. Я знал, что никто не будет её искать. Со спокойной душой, не испытывая ни страха, ни сожаления, я вернулся к своей машине и поехал домой.

На следующий вечер я поехал по улице Трудовой. Среди всех предлагаемых женщин я нашел подходящую — на вид ей было лет 15, высокая, худая, черные волосы и смуглое лицо. Улыбнувшись она продемонстрировала мне отсутствие трёх передних зубов. Кажется, девчонка была наркоманкой — на её правой руке зияла незаживающая язва. Она села ко мне в машину и я отъехал за угол гостиницы, возле которой работали девушки. Дальше всё произошло по той же схеме, что и вчера…

Каждый раз, возвращаясь домой после очередного убийства — я чувствовал прилив сил. Каждый раз, когда я ехал на очередное убийство — я чувствовал вдохновение. Я наконец-то стал чувствовать себя живым. После того как я убил Стэллу, я лишь влачил своё бессмысленное, полое существование. Женщины как сексуальный объект меня не интересовали, дружба со сверстниками — тоже. Порой, я даже с ностальгией вспоминал то время, когда я жил с матерью. Я испытывал боль, которая словно яд разрушала меня изнутри, и единственной целью моей жизни было избавление от этой боли. Когда я убил её, я освободился, избавился, растоптал свою боль. Но что дальше? А дальше лишь пустота. Бессмысленная, бесформенная, тлеющая. Лишь полость внутри. Покончить с собой? Но ведь для того чтобы совершить этот поступок — необходимо вдохновение, душевный порыв, которого у меня не было. Я хотел найти новую боль, но не находил. И поэтому я решил избавляться от старой. Снова и снова.

Крик конвоя доносящийся из коридора выдернул меня из воспоминаний в реальность — началась утренняя проверка. Вы спросите меня, жалею ли я о том, что сделал? Нет. Если бы у меня была возможность выйти на свободу, я продолжил бы убивать Стэллу снова и снова. Но теперь я могу делать это только во снах…