Кладовщицкий бог

Часть 1
Петрович — кладовщик. С виду неприметный мужичёк чуть за пятьдесят, и как каждый кладовщик, он просто обязан иметь тайну. Склад сам по себе это уже маленькая тайна. Здесь есть всё, или почти всё, а если не всё, то многое, даже такое, что давным-давно уже вышло из обихода. Рассказывали, что однажды на одном складе нашли стальную пожарную каску детского размера с эмблемой неизвестной пожарной части несуществующего города. Краска на ней была как новая, а вот кожаные ремни внутри её истлели от времени.
Петрович работал на небольшом многопрофильном предприятии, занимающимся всем понемногу. Чуть-чуть металлообработки, для обеспечения собственных нужд и немного для клиентов на стороне. Несколько самосвалов с экскаваторами, длинномер, бульдозер и даже автовышка тоже числились на балансе и без дела не стояли. А также там была пилорама, сушильные камеры, небольшая столярка, растворо-бетонный узел и несколько бригад строителей. Всё постоянно двигалось и никогда никто не сидел без дела. Вот в это предприятие и обслуживал Петрович.
Появился он там лет пятнадцать назад. Устроился обычным сторожем. Вторым сторожем был пенсионер Василич, дежурили они по очереди, по двое суток.
— Жора, а что ты вот тут жизнь свою просиживаешь в потёмках?- постоянно спрашивал его Василич на пересмене,- шёл бы в кладовщики. Петрович через три месяца на пенсию уходит. У тебя как отчество?
— Петрович,- Ответил Жора.
— Ну вот видишь, никто и не заметит даже,- И Василич засмеялся в голос.
— Тебе бы только поржать,- Жора, он же Георгий, сначала хотел обидеться, но его тоже разобрал смех.
К тому времени, как Жора попал на предприятие он успел пережить многое, перепробовал себя в разных профессиях и разных направлениях. Работал в мебельном производстве, но ему не нравилось таскать тяжёлые упаковки по этажам, где потом их надо было распаковывать и собирать шкафы, стенки, горки, вешать гарнитуры и потом ещё натирать всё это специальными средствами, чтобы всё блестело и приятно пахло. Работал около года в такси, но и это ему не нравилось, не нравилось спать ночами, возить чьё-то барахло, пьяные компании и наркоманов. Потом поработал на погрузчике, на самосвале, даже попробовал поработать консультантом в магазине бытовой техники, но от руля он быстро устал, также, как и от того, что нужно было быть вежливым к совершенно незнакомым людям и надоедать им своими рассказами и советами.
В Жизни Жоре не хватало трёх вещей — денег, риска и незаметности. Незаметность требовалась ему как воздух, он не любил к себе лишнее внимание в любом его проявлении, хотя внешне в нём не было ничего примечательного и выдающегося. Особенно это проявилось, когда он работал консультантом, камеры наблюдения сверлили его своими стеклянными глазами по двенадцать часов в день, а старший продавец потом упрекал в неулыбчивости и ненастойчивости. Риск ему был нужен для бодрости, без риска он быстро приходил в уныние. Ничто так не бодрило, как риск, но, с другой стороны, он не любил опасность. Никогда даже не ездил на мотоцикле и, тем более, не садился в лодки, он считал это опасным, даже скорость никогда не превышал из тех же самых соображений. А денег просто никогда не хватало, потому что не умел их зарабатывать. Не научился.
На тот момент, когда он устроился сторожем, ему было далеко за тридцать, он устал от пилившей его жены и сына, который пошёл в школу, которым постоянно что-то было нужно. Устал от постоянной неопределённости, от того, что не знал, что будет через неделю, как быстро надоест ему новое место, как быстро он увидит, что и там не может себя найти. В сторожа он пошёл только ради того, что бы отсидеться, переждать, подумать. И это было не первое место, которое ему доверили охранять. На предыдущем, где времени свободного почти не было, а был прибор, типа ключа от подъезда, который нужно было прикладывать в контрольных точках во время обхода каждый час, ему тоже не понравилось. Примерно полгода он бродил по ночам от двери к двери, от столба к столбу, от будки охраны до дальних пожарных ворот, как ночной троллейбус, и отмечался, как расконвоированный арестант. А бездушные приборы фиксировали время его прибытия с точностью до секунды. Вечно продолжаться это не могло.
Сюда он устроился весной, когда снег начал таять, а птицы заливались своими громкими, только им понятными песнями. И это тоже ему понравилось. База на отшибе, место не людное и не проходное, коллектив разношерстный, но спокойный. Ходила даже дежурка — древний, как мамонт, автобус с деревянными рамами в окнах, таким бы в музеях стоять, но они иногда ещё встречаются, но очень редко. График работы тоже его не смутил — две ночи подряд в полной тишине и одиночестве его только радовали. Единственным увлечением Жоры были грибы. Это просто песня, как иногда с упоением он рассказывал бывшим коллегам по работе, это праздник, когда в лесу, кроме тебя и грибов никого нет. Но даже во время сбора грибов он никогда не уходил далеко в лес, исключительно в целях безопасности, что бы не заблудиться и слышать шум дороги, к которому не выходили дикие звери, как он считал.
Слова Василича во время пересмены Жору чем-то задели. Что-то услышал он в них такое, о чём думал две последующие ночи. Ему казалось, что он на пороге чего-то, что может изменить его жизнь полностью. На улице была середина лета, на дворе выходные, на базе никого. Никто не пилил на пилораме, водители не чадили дизельным самосвальным выхлопом, никаких разгрузок и погрузок. Воскресенье.
К утру понедельника Жора понял, что кладовщиком ему быть. Во что бы то ни стало. Две ночи подряд он вычислял на калькуляторе, что привозят на склады и что увозят, сколько это может стоить и сколько можно за это получить. Не срок, конечно — прибыль. Он две ночи подряд особенно тщательно проверял пломбы и замки на складах, внимательно слушал все звуки, потому что знал или пока ещё надеялся, что рано или поздно всё то добро, которое там хранится, даже если не всё, но часть точно, станет его, его, Жоры, Георгия Петровича, имуществом, реализуется и пойдёт на благо.
Утром Жора, вместо того, что бы ехать домой, пошёл к Петровичу на склад.
— Здравствуй, Петрович,- Поздоровался Жора.
— И тебе не хворать, ты кто?- поздоровался в ответ суровый усатый старик.
— Я охранник, Георгий, сменщик Василича.
— Зачем пришёл? Гвоздей не дам,- старый кладовщик Петрович сработал на опережение.
— Да мне и не надо гвоздей, я к вам по делу,- Жора перешёл на вы.
— Какое ещё дело?
— Я слышал, вы на заслуженный отдых собираетесь?- продолжил Жора.
— Ну, допустим, и что?- старик заволновался.
Дело в том, что старый Петрович по своей природе был кладовщиком. Не пожарным, как в молодости, но он не любил жару и опасность, не водителем автобуса, на что он потратил ещё десять лет жизни, не даже рубщиком мяса в старое, ушедшее время эпохи строительства коммунизма, он и на рынке успел в своё время отметиться. Он был кладовщиком, обычным скромным кладовщиком, любившим порядок во вверенном ему имуществе. И он стал им. И его тёмная сторона была этому только рада. Двадцать лет он шлифовал своё исскусство, двадцать лет его тёмная сторона ликовала, изобретая новые и новые способы учёта, скрывания недоимок, реализации неучтённого и прочие комбинации направленные на обогащение. И вот незаметно подкрались они — старость и пенсия. Несколько предприятий сменил он за эти двадцать лет, но никогда и никому не открывал своего истинного лица. И тёмная сторона старого Петровича несколько месяцев подряд, начиная с новогодних праздников не давала ему спать и всё шептала по ночам, что кладовщик это искусство, что он виртуоз, что он Мастер своего дела, именно Мастер с большой буквы, а не то, кем он выглядел в обычной жизни — уставший старик на ржавом ведре с болтами, которое выпустилось тридцать лет назад и называлось «Волгой». Тёмная сторона хотела отдыхать на море и ездить туда на «Вольво», которая лет пять уже стояла в гараже и хотела вырваться на простор с тёмной стороной внутри и осмелевшим мелким воришкой, жизнь которого удалась — дети пристроены, жена не пилит, дом — полная чаша.
— Да вы не волнуйтесь, Петрович, извините, не знаю вашего имени,- Жора успокоил старика.
— Допустим, Виктор,- недобро посмотрел старик,- и что?
— Возьмите меня к себе учеником.
Виктор Петрович, стоявший за столом, упал на стул.
— В среду, в обед приходи, поговорим,- Ответил Старый Петрович,- что встал? Свободен.
— До свидания, Виктор Петрович,- попрощался Жора и ушёл.
Дежурка утром только привозила, идти пришлось пешком, но это недалеко, всего пара километров до конечной остановки по полям. И Жора прошёл их с воодушевлением, словно пролетел их, порхая на пыльной дорогой, как бабочка. В Викторе Петровиче в то утро он увидел всё, что хотел увидеть — он увидел своё будущее. Мрачноватый старик, хотя он и не был на самом деле старым, ему понравился. Понравился и кабинет — каморка с сейфом, бесчисленными полками со свёрлами, запчастями, гвоздями, инструментами и прочим барахлом. В углу кабинета даже был топчан, а вот что было под ним — никому не известно.
Виктор Петрович до обеда ходил сам не свой, видимо кладовщицкий бог, если такой имелся, а он просто не мог не существовать, некоторые кладовщик, говорят, даже видели его, но это пока не проверено, услышал призывы его темной стороны, но верилось в это с трудом. Больше даже не верилось. Тёмная же сторона ликовала. Возможно Мастер скоро обретёт Ученика, и ученика достойного, именно такого хотелось тёмной стороне. Виктора Петровича уже несколько месяцев одолевали расспросами, много народа приходило к нему за эти месяцы перед пенсией, кто-то хотел пристроить на его место сына, кто-то племянника, кто-то соседа. Но дело в том, что они были чьими-то родственниками или знакомыми, были знакомы с теми, кто работал здесь и был всем доволен. Рано или поздно они проговорились бы о том, чем занимался Петрович долгие годы, а это было бы некрасиво. Это было бы очень некрасиво. Нужен был кто-то со стороны. Жора, вроде бы, по первым замеченным признакам подходил. Незаметный, это было преимуществом. За несколько месяцев он всего раза три или четыре попадался на глаза, в отличии от сторожа Василича, которого ноги носили по базе туда и сюда по поводу и без повода, везде и со всеми он успевал попить чая, рассказать анекдот или какие-нибудь сплетни или новости. Назаметность это настоящий козырь. С другой стороны Виктор Петрович понимал, что это охранник, которые и сами не дураки стащить с работы что-нибудь полезное, а раз пришёл проситься в ученики, именно в ученики, а не на работу, значит он понимает что к чему и хочет повысить квалификацию.
На следующий день он поговорил с рабочими, ненавязчиво, чтобы не было никаких лишних подозрений, что к чему он не рассказывал, но то, что узнал не насторожило его. Жора несколько раз закрывал глаза на столяров, водителей, сварщиков и других работяг, которые выходили через проходную с подозрительными свёртками, банками, сумками. Никогда не записывал их, а только запоминал, само собой разумеется, что никому не сообщал, а вот Василич мог и наябедничать. В то же самое время держался особняком и никогда ни с какими компаниями не связывался. Это тоже понравилось Петровичу. Через пару дней в обед в дверь склада постучали.
— Кто там?- проворчал с топчана старый Петрович.
— Это я, Виктор Петрович, Георгий,- послышалось из-за двери,- вы мне назначили.
Старого Петровича слово «назначили» просто сразило, он улыбался в усы, сомнений в том, что кладовщицкий бог прислал ему ученика не осталось, оставалось только выяснить, насколько толкового.
Он встал с топчана, покряхтел, для поддержания образа благообразного старца, который поддерживал пару лет перед пенсией, для уважения коллектива к самому себе и пошёл открывать дверь. Сначала он открыл маленькое окошечко в двери и выглянул в него. Окошечко сделали специально, по его просьбе. Дело в том, что склад это отдельно стоящее здание, и старый Петрович убедил руководство, что не нужно лишний раз зимой выпускать тепло, можно и через окошко подать что-то мелкое. И расписаться в получении тоже можно через окошко, дверца его, откидываясь вниз вовнутрь становилась столиком, на котором хорошо располагался журнал.
— А… Это ты что-ли? Ну заходи, раз пришёл,- внешне старый Петрович изображал равнодушие, хотя внутри надеялся, что это он самый, званый Ученик, на которого он так надеялся,- В угол, на стул садись, рассказывай.
Жора сел на стул.
— Что рассказывать? Я долго не могу, на воротах потеряют.
— Всё рассказывай.
Жора вкратце рассказал историю своей жизни, как скитался с места на место и как не мог найти, чем хочет и должен заниматься, как ему это всё надоело и почему он решил прийти на склад.
— Так прям и сказал?- смеялся старый Петрович,- ты, говорит Петрович, и он, говорит, Петрович? Никто и не заметит даже?
— Так и сказал,- Жора и сам смеялся в этот момент от души, не забывая отслеживать реакции старого Петровича,- Ну, я побежал, а то потеряют.
— Беги уже, новый Петрович, беги.
Старый Петрович тоже следил за ним, и сквозь смех, и во время разговора, кладовщицкий бог прислал правильного Ученика, понял он, и растянувшись на топчане, с улыбкой в усах забылся коротким обеденным сном, до первого посетителя.
Вечером, когда все уже разъехались, а дежурка ещё не вернулась, возле ворот остановилась Волга старого Петровича. Это была одна из тех немногих личных машин, которые имели право на въезд на территорию базы, остальные оставались снаружи. Жора вышел на балкон, с которого осматривали кузова грузовиков, старый Петрович поманил его рукой, тот спустился вниз.
— Завтра в обед опять зайди ко мне, ненадолго.
— Хорошо, Виктор Петрович, зайду обязательно.
И он зашёл на склад. Старый Петрович на этот раз напоил его чаем, что было редкостью, кого попало за стол он не садил, тщательно подбирал тех, кому можно было доверять. Чаю попили, поговорили о том о сём, посмеялись, когда Жора уходил, старый Петрович сказал.
— Завтра зайди к кадровичке, напиши заявление о переводе, с директором я уже договорился, он согласен.
Тёмная сторона Жоры, до этого момента только время от времени намекающая о своём присутствии в этот момент заявила о себе во весь голос, тёмная сторона старого Петровича с облегчением вздохнула, они пожали друг другу руки, впервые за всё время.
На следующий день с утра Жора сходил и написал заявление по форме, как и положено, а через неделю ему нашли замену и он стал полноправным Учеником Мастера, адептом кладовщицкого бога, о котором догадываются немногие, а знают ещё меньше.
Оставшиеся до выхода на пенсию старого Петровича месяцы пролетели незаметно, как одна неделя, во время которой неожиданно сменилось время года и периодически растаивая начал выпадать осенний ранний снег. В середине Октября Виктор Петрович вышел на заслуженный отдых. Скромно, как и положено кладовщику. И никто не заметил, что теперь Петрович другой. Помоложе, без усов, фуфайка у него поновее, на всех складах как был порядок и строгая отчётность, так всё и осталось. Но никто не знал о тёмной стороне работы склада, в которой тоже ничего не изменилось. Абсолютно ничего. Всё работало как часы и ни у кого не было ни к кому никаких претензий, да и не могло быть, ведь Мастер передал Ученику своё искусство в полном объёме, не утаивая ничего, рассказывая обо всех подводных камнях, о том, как их обойти, что и как делать, что бы не попасться, на каких принципах подбирать себе помощников, с кем и как делиться, кому и что обещать и как вывернуться так, что бы не выполняя обещанного оставаться чистым и невредимым.
К весне он приобрёл себе автомобиль, мог бы, и, по идее, ему ничего не мешало приобрести другой, гораздо больше и дороже, но купил какой-то потрёпанный ИЖ-пикап, белый, с зелёной водительской дверцей. На нём и ездил, с постоянно пустым кузовом. Охрана махнула на него рукой, как на малахольного, в коллективе сначала долго смеялись, что вот он, новый кладовщик, новый автомобиль себе приобрёл, с повышенной грузоподъёмностью и сейчас начнётся. Но это был лишь тактический манёвр, новый Петрович и не собирался на нём ничего вывозить, на нём он лишь завозил, иногда сам выезжая по базам, складам и магазинам, за что руководство предприятия оплачивало ему за бензин и даже за амортизацию личного автомобиля. И, в довесок к этому, Петровича даже зауважали. Потребовалось совсем немного времени, чтобы Ученик начал превосходить своего Мастера. Кладовщицкий бог в то время, наверное тоже радовался.
Часть 2
В тот год, когда ему исполнилось пятьдесят, ещё летом, Петрович начал замечать, что жизнь его перестала ему нравиться. Временами одолевало беспокойство, а временами наоборот, мог часами напролёт бездумно сидеть и ни о чём не думать. Видимо всё, чем он занимался в последнее время, стало надоедать ему, да и стремиться больше было не к чему. Сын заканчивал институт, вот вот должен был стать юристом. Жена пропадала в парикмахерской, которую держала уже много лет, так Петрович подстраховался, часть добытого он легализовывал именно посредством парикмахерской, которая несколько лет подряд еле-еле отрабатывала аренду помещений, если посчитать свех клиенток, которые через неё проходили. Но потом Петрович после ряда длинных комбинаций и манипуляций помещение выкупил от лица дальней родственницы, которая тут же переписала его ему же. И работа парикмахерской наладилась. Потоком пошли клиентки, поставили ещё одно кресло. Жена Петровича была очень довольна, а кладовщицкий бог потирал руки — Петровича он крепко держал за жабры, если бы такие имелись у Петровича.
При всей кажущейся устроенности, дом — полная чаша, сын далеко не балбес, жена бизнесвумен, на работе почёт и уважение, Петровичу постоянно казалось, что живёт он не своей, чужой жизнью. И этих жизней живёт он одновременно две. Одна проходит на работе, в синем рабочем халате, среди тысяч позиций товаров на складе, которые благодаря его таланту и отточенному мастерству утекали из одного места в другое и обналичивались, перетекая в другую жизнь. В другой же жизни, как в первой, наполненной фальшью и подлогами, у него тоже не было друзей, не с кем было поговорить по душам, поделиться переживаниями, которых с годами только накапливалось, радостями, которых с каждым годом становилось всё меньше и меньше. В такие моменты его спасала осень и грибы. Этому занятию он всегда отдавался весь без остатка, внутренним чутьём находя их в самых невероятных местах и в немыслимых количествах. Но до осени было ещё далеко — июль жаркого засушливого лета.
Однажды субботним утром Петрович не выдержал и поехал в лес, без цели, побродить по своим местам, посмотреть на обстановку, поприсмотреть, поразнюхать, выведать что и где можно ожидать осенью… Поехал на БМК — Боевой Машине Кладовщика, как шутили работяги над его пикапчиком с красной пассажирской дверью. Петрович не рисковал где-то не проехать — дождей давно не было и препятствий в виде грязи и непроходимых луж он не ожидал встретить, так и случилось. Он ехал и ехал, углубляясь всё дальше в лес, навстречу запахам шишек и чистому кислороду, которого в городе так не хватало. Остановился Петрович на своей поляне, где останавливался каждый год, вокруг которой было много хороших мест, которые почему то знал только он, другие грибники не могли найти к ним дорогу. На поляне кто-то побывал до него — везде валялись бутылки, бумаги, упаковки и осталось несколько следов от костров. Петрович, предварительно зачем-то выматерившись в полголоса, адресовывая нецензурную брань в сторону неведомых туристов, вытащил из кузова мешок, начал собирать за ними мусор, складывая его в мешок. Когда он грузил мешок в кузов, поймал себя на мысли, что раньше он просто матерился, но ни за кем ничего не удирал, считая, что убирая за собой уже вносит вклад в дело охраны природы
, тем самым сохраняя её для потомков. Потом пошел проверять свои потайные полянки. На одной из них, на старом, полуистлевшем пне, он увидел нечто странное для этого леса и мест вообще. На пне лежал небольшой камень, похожий на котлету. Это был гранит, омываемый в течении сотен лет неизвестной горной рекой, крупная речная галька, которые найти можно было не ближе чем в пятистах километрах. Вокруг, на сотни километров горных рек не было и в помине. Как он попал сюда, откуда мог взяться и зачем вообще кто-то мог принести его сюда, Петрович не стал даже задумываться, просто сунул его в карман и пошёл дальше.
Но и этим дело не закончилось, проходив по лесу несколько часов подряд, любуясь на деревья, солнце, слушая пение птиц, он вдруг поймал себя на том, что разговаривает с лесом. Тише, чем вполголоса, чуть громче шёпота, но задаёт вопросы то чьей-то норе, то рано пожелтевшему листу на дереве, но каркающей где-то вороне. И лес отвечает ему, то лёгким ветерком, то треском сухих сучьев за кустами, то появлением безобидной рыжей белки.
Уже ближе к вечеру он выехал из леса, словно помолодевший, сбросивший с себя с десяток-полтора лет. Дома он пел в полголоса какую-то песню, чем очень удивил всех — таким Петровича никто не помнил. Он всё время о чём-то думал и что-то калькулировал. Всё воскресенье он тоже мало с кем разговаривал, постоянно улыбался и подсчитывал что-то в уме, но как-то весело, по молодецки удало и лихо, чему сам удивлялся.
В понедельник он привёз найденный камень, уже отмытый и доведённый до блеска, на работу и положил его на стол. Работа, доведённая до автоматизма, нисколько не обременяла его, и несколько раз он замечал, что когда выдаётся свободная минутка, которая могла длиться и по часу, он смотрит, не отрываясь, на каменную котлету. Именно так он называл свой камень. Пять дней он смотрел на него, когда находилось время. И, может быть, кто-то внутри камня смотрел на Петровича, так ему несколько раз казалось, но эти мысли надолго не задерживались — уносились прочь.
А в следующую субботу Петрович вдруг неожиданно вспомнил, что давно ничего не делал своими руками, всю тяжелую работу за него давно делали другие. Ему даже на склад наняли гастарбайтера с каким-то очень сложным трёхэтажным восточным именем, но Петрович звал его Налимом, что бы не запоминать. Что бы лучше думалось, Петрович съездил на работу, забрать из опечатанного склада камень, охрана не препятствовала ему в этом, они давно все привыкли к таким субботним визитам по производственной необходимости, когда Петрович возил на объекты то, чего не хватало строителям или запчасти к тракторам или самосвалам.
Глядя на камень думалось веселее и легче, проще. Но мысли были не те, не привычные, как раньше — куда что пристроить и как это объяснить, на чём увезти и где с ним на что обменяются, что бы продать это как можно быстрее и дороже. Петрович вдруг вспомнил о своей второй даче — заброшенном доме на краю села в ста километрах от города, доставшейся ему в процессе какой-то давней махинации, которую он держал в резерве, на тот случай, если вдруг его потянет на пенсии к земле. Ближе к вечеру Петрович сунул камень в карман и поехал в село, по привычке никому ничего не объясняя. Через пару часов он был на месте. Домик, хоть и небольшой, но каменный, был ещё в довольно приличном состоянии. Сосед — пожилой пенсионер, следил за ним, присматривал, поправлял заборы, Петрович даже иногда звонил ему, в начале каждого сезона, а дети соседа пенсионера садили на его огороде картошку, по согласию Петровича, естественно. Электричества в доме не было — провода давно отрезали и сдали на цветмет местные тунеядцы, которых в селе тоже осталось совсем мало — село постепенно вымирало.
— А я знал, что рано или поздно ты сюда приедешь,- Вышел на свет фонарика сосед,- не думал, что на ночь глядя.
— А я вот и не думал даже, что приеду сюда раньше, чем планировал,- ответил Петрович.
Посидели на скамейке, поговорили о том о сём, о политике, о перспективах, о сельском хозяйстве и засухе, Петрович заночевал у соседа на веранде, но за несколько часов выспался и перезарядился так, что подобного не мог вспомнить. Ни одного случая за всю жизнь. С утра при свете ещё раз осмотрев дом и посчитав, во сколько обойдётся ему ремонт, Петрович вдруг понял, что у дома нет бани, вообще никакой, раньше, конечно она была, но с годами пришла в полную негодность и её разобрали на дрова местные, с согласия Петровича и под руководством соседа. И лишь полуразвалившийся фундамент с ямой посередине напоминал о её существовании в прошлом.
По дороге домой, глядя на камень, лежащий на панели под лобовым стеклом, Петрович понял, что баню должен построить сам, собственными руками, без посторонней помощи, а ремонт может и подождать.
Всю следующую неделю Петрович рылся в сети, находя проекты и разные технологии, но больше попадалось рекламы. Услужливые прорабы предлагали свои услуги, бригады плотников обещали сделать всё почти даром, организации побольше и побогаче обещали волшебство, которое могло осуществиться только при участии волшебной палочки или их самих и никак иначе. Но всё это было не то. Петрович хотел сделать это сам, от фундамента до конька крыши, не привлекая к этому никого и ничего, даже средств, добытых его тёмной стороной под покровительством кладовщицкого бога. И всю неделю смотрел на лежащий на столе камень, привезённый из леса.
Ближе к осени Петрович подключил электричество и начал привозить в село строительные материалы. Понемногу, на официальную зарплату много сразу он не мог. Привёз цемент, щебёнку он собирал где попало, вдоль дорог, в отвалах, на заброшенных стройплощадках, которых в городе было некоторое количество. Доски тоже собирал где придётся — разбирал поддоны, найденные возле гаражей, приспособил чей-то выброшенный шкаф. Арматуру пришлось покупать за свои заработанные деньги и Петрович, вывезший и реализовавший её за всю свою деятельность тонны и километры, очень был недоволен ценами.
Так он невольно втянулся в эксперимент, который вдруг начал проводить над самим собой, целью которого нужно было узнать — можно ли не воруя, живя честно, построить хотя бы баню в деревне. Осенью фундамент он залил и начал с зарплаты копить деньги на брёвна, брус он бы не потянул, хотя из него получилось бы быстрее и менее трудозатратно. Накопить удалось только ближе к весне, и селяне, обрадовавшись нечаянному заработку, напилили ему сосен, привезли и выгрузили у ворот. Там они и пролежали до весны, под присмотром соседа.
На складе Петрович начал реорганизацию. Постепенно, незаметно для окружающих и администрации, он начал воровать меньше. Да, именно воровать, глядя камню в глаза, своему новому и единственному другу, если бы у него могли бы быть глаза, однажды признался Петрович, почувствовав при этом невероятное облегчение. Первыми начали проявлять недовольство водители, которые помогали Петровичу в его тёмных делах долгие годы, но даже не догадывались о том, что их, подельников, несколько. Они по очереди уволились, пошли искать раджу побогаче, сказал один из них, отличный подхалим и никудышный работник. Потом начали проявлять недовольство начальник производства с механиком, которые тоже неплохо кормились у Петровича, пропуская через его закрома ненужные запчасти, инструменты и прочие железяки, которые там даже никогда и не появлялись. И они тоже со временем пошли искать нового раджу, Петрович, неизвестно откуда появившейся честностью перекрыл кислород и им.
Однажды его даже хотели припугнуть в подъезде, но он, держа в руке камень из леса, сломал одному приглашённому пугающему нос, а другому разбил бровь. От него отстали. Весной Петрович начал строить баню, каждые выходные приезжая в село. Помощников у него не было, хотя и предложений было много, он отказывался, один переворачивая тяжелые брёвна и махая топором. Вместо пакли он использовал мох и летом сушёные водоросли, которых навытаскивал из местного озера в большом количестве, в очередной раз заметив, но не удивившись, что разговаривает с ним, и оно отвечает. Сруб он закончил лишь в конце лета и начал крышу. Она получилась невысокой, под обычным рубероидом.
Следующую зиму Петрович провёл в тишине и покое — свою тайную деятельность он полностью прекратил, а плесень, которая висела над ним годами, вдруг куда-то исчезла. Её просто не стало. Белый ровный потолок без единого пятнышка.
Однажды, сидя на складе и глядя на камень, Петрович начал размышлять о плесени, о паразитах внешних и внутренних, о взаимосвязях, которые выстроились в обществе, в политике, в локальных и глобальных масштабах, вспомнил всю свою деятельность, все прожитые тайком годы, всю свою тайную экономику, сотни примеров и сделок с самим собой за эти годы и ему стало не по себе — паразитизм расцветал кругом махровым цветом, лез изо всех щелей, смотрел из стеклянного глаза каждой камеры наружного наблюдения, отгружался из каждого экрана телевизора тоннами, пропагандируя какой-то неестественный, потребительский образ жизни, воспетый в песнях и растиражированный везде, где только это можно. Прервал его размышления охранник, пришедший проверить пломбу на замке склада — рабочий день давно закончился и все давно уже разъехались по домам.
Дома Петрович тоже начал казаться загадочным, если раньше он был просто странным и молчаливым, то теперь он по выходным просто пропадал на строительстве какой-то непонятной бани где-то совсем далеко, видимо, в другой галактике, денег начал приносить мало, но это уже никого не заботило, сын съехал, а жена до того увлеклась парикмахерским искусством, что не обращала на загадочность внимания, пропадая сутками возле своих кресел и прочих женских штучек, в чём весьма преуспела.
Больше всего эти изменения не нравились кладовщицкому богу, потерявшему одного из своих выдающихся адептов. Если бы он мог, то разразил бы его громом, испепелил бы своим взглядом, наслал бы тучи саранчи, сжёг бы посевы и отравил скот Петровича. Но тот не имел посевов и скота не держал, скромно жил на зарплату, долгов не имел и своих услуг никому не предлагал и не навязывал. Он как будто не существовал для окружающих и кладовщицкого бога. И кладовщицкий бог постепенно отстал от Петровича, лишь изредка наблюдая паучьими глазами с высокой полки с паранитовыми прокладками. Всевидящее око кладовщицкого бога в виде нарисованного абажура давно исчезло с потолка, но он точно знал, что возьмёт реванш, если не над Петровичем, то над его последователем или последователями, которые обязательно придут и принесут щедрые дары.
Часть 3
Следующей весной Петрович закончил баню. Настелил полы, вставил окна, сам сложил из кирпича печку. Но вот помыться в ней почему-то не решался. Что-то останавливало его перед топкой, заполненной дровами с зажженной спичкой в руке. Он тянул и медлил.
Летом того же года, в июне, Петровича вызвал к себе директор, с которым они проработали пятнадцать лет, и который доверял ему больше, чем остальным.
— Заходи, Георгий, садись,- пригласил директор.
Уставший, но весёлый в последнее время Петрович присел за стол.
— Я с первого августа ухожу на пенсию, — начал директор,- сам видишь, засиделся, давно на пенсии, надо дать дорогу молодым.
— Кому именно?- поинтересовался Петрович.
— Сыну, Володьке, кому же ещё.
— Да я, в принципе, тоже,- в одно мгновение внутри Петровича созрело решение,- тоже с первого августа.
— Ты то куда? Тебе же до пенсии ещё работать и работать,- удивился директор.
— В деревню. Не могу больше, надоело всё, хуже горькой редьки.
— А как же склад? Как же хозяйство?
— Надо дать дорогу молодым. И амбициозным,- ответил Петрович.
Он хорошо знал Володьку, единственного директорского сына, избалованного и никчёмного, как и Петрович в своё время ииспробовавшего себя во всём, что только можно, но в отличии от него не поднимавшего ничего тяжелее ручки. Петрович понял, что скоро всё здесь превратится в храм кладовщичьего бога, н проговорили ещё с полчаса, пока Петровича не позвали на склад за чем-то необходимым.
Тридцатое и тридцать первое июля были выходными. Первое августа понедельник. В понедельник и должны был выйти на работу новый директор и новый кладовщик, управляющий складским хозяйством, впоследствии, со второго августа начала называться эта скромная должность. Тридцатого июля Петрович впервые растопил баню.
Огонь разгорелся сразу, с первой спички, горел жарко и с треском. Вода нагрелась быстро. Петрович впервые за долгое время парился в бане, тем более впервые парился в бане, построенной собственными руками. Баня получилась жаркой, хорошей. Веника у Петровича не было, он просто поддавал пара и сидел в его клубах, растворялся в нём, обволакивающим своим жаром и проникающим, казалось, до самых костей и даже глубже, в самую суть парящегося. Петрович выходил из бани, остывал, насколько это было возможно в жаркий летний день, обливался водой и снова заходил внутрь. С каждым заходом внутрь в Петровиче всё меньше оставалось от кладовщика, от пронырливого, ведущего тайную жизнь существа, и он понимал это, чувствовал каждой клеткой своего распаренного организма, на каждой из которых оставалось всё меньше и меньше грязи, которая копилась годами, наслаивалась и крепла.
Ближе к ночи, когда звёзды уже нарисовали на небе созвездия и другие тайные знаки, понятные немногим, из бани вышел совсем другой Петрович, с камнем в руке. Ему казалось, что камень еле заметно мерцает и пульсирует, но это только казалось, пульсировала кровь внутри руки самого Петровича, а так же в глазах, от высоких температур, подпрыгнувшего давления и отсутствия грязи, внутренней, остатки которой смыла построенная своими руками без привлечения незаработанных средств баня.
Воскресенье Петрович провёл в покое и блаженстве, как человек, которому некуда торопиться и который никому ничем не обязан. С женой он расстался тихо и спокойно, без лишних вопросов, она давно уже перестала его замечать, если только он что-то просил. Но Петрович не привык просить, он привык брать. Отпустила она его без сожаления. Сын тоже особо не возражал, его, как и Петровича в своё время, поглотила работа, правда другого характера.
Говорят, что Петрович устроился в сельскую школу трудовиком и по совместительству завхозом, его навыки пригодились в этом деле и через несколько лет школу было не узнать — она была признанной самой лучшей в районе, да и по учёбе показатели улучшились, ведь всем приятно приходить учиться в красивое и светлое место, от которого приходит ощущение праздника, а не туда, где привычно.
А вот на предприятии, которое Петрович покинул, всё сложилось несколько иначе. Туда пришли менеджеры нового поколения, лучшие из лучших, которых нашёл Володька — новый директор, он не стал долго думать и позвал осваивать новое для себя направление вместе со своими дружками, которых он считал друзьями. Даже управляющий складским хозяйством был его одноклассником, над которым в первую же неделю появилось во всей своей красе всевидящее око кладовщичьего бога. Через месяц начались первые проблемы с запчастями, потом с инструментами, потом с расходными материалами. Через два началась текучка кадров, одни, привыкшие к стабильности, увольнялись, другие, не подозревающие, куда попали, как всё на самом деле изменилось, устраивались, что бы обжечься о список штрафных санкций и задержки зарплаты уволиться через некоторое время. Со временем всевидящее око кладовщичьего бога проявилось и в других кабинетах, добралось и до директорского. Хватило всего двух с половиной лет, что бы не осталось ничего, чем так гордились на этом предприятии раньше. Медленно, помещение за помещением оно сдалось в аренду, а пилорама на улице поросла бурьяном. Кладовщицкий бог одержал очередную сокрушительную победу, а в адептах у него никогда не было недостатка. Если оглянуться вокруг, можно насчитать их тысячи, они заполонили всё вокруг, они тянут свои липкие лапки из каждой щели, надеясь прибрать к рукам всё, что не принадлежит и никогда не принадлежало им, попаразитировать на окружающих, поставить в зависимость от себя, обобрать по максимуму, использовать и выбросить. И они преуспевают в этом, а ликующий от этого кладовщицкий бог поощряет их, получая богатые дары, описанные выше.
Следующей весной Петрович увёз камень туда же, откуда взял. Камню, как единственному другу за всю жизнь, он очень благодарен, а оставил потому что камень может послужить ещё кому-то.

Еще больше историй здесь — https://vk.com/public161963806