Дожить бы до понедельника
Go-JonnyGo Возрастные ограничения 18+
1. Завтра Война!
«Товарищи, Россия в страшной опасности...»,- вещал громкоговоритель за окном, вновь призывая ещё одну партию добровольцев на смерть, записываться в армию.
«Мы как никогда близки к победе, товарищи. Нам важен каждый...»,- и после, крутилась военная музыка, изредка прерываемая свежей сводкой новостей с фронта. Африка, Ближний Восток и Европа, война не щадила никого.
«Когда же наконец наступит мир, а то так и живём, от войны до войны»,- буркнул нищий, проверяя пустую картонную коробку для подати, и ничего не найдя в ней, кинул туда заранее заготовленную мелочь.
А мы, сидели в школе, в большом и тёплом актовом зале, на сцене стояли наши дети, ученики начальных классов, одетые в костюмы цвета хаки, с игрушечными винтовками.
«Дети, наше будущее, они защитники родины!»,- выдавила из себя директриса, со слезами на глазах.
И после, вперёд вышли наши дети, и стали зачитывать в микрофон клятву кадета, они со сцены смотрели в зал, на нас, ожидая нашего одобрения.
За их спинами, военные, держа в руках флаги, тоже, как конвоиры, высматривали среди родителей, несогласных предателей родины, а затем укрывшись в тёмном уголке, писали отчёты-доносы на тех, кто, по их мнению, был идеологическим противником военного режима.
«Может стоило отдать его в другую школу?»,- прошептала мать, на ушко мужу.
«Не, только армия научит его жизни. Я стал мужчиной, и он тоже им будет»,- ободрительно ответил отец, но мать почему-то сердцем чувствовала, не к добру это.
(...)
Школы, совмещённые с кадетскими училищами, теперь были повсюду. С детского сада — это юнармия. Со школы — кадеты. И обязательное вступление в октябрята. Позже, в пионеры. И к старшим классам, уже комсомольцы, и все поголовно идут в армию, даже девушки.
(...)
А после уроков, дети дружно бежали в кружки по интересам, где их учили как среди своих, вычислять предателей родины.
«Передаём за вчера»,- первое что требовали в таких кружках, вслух что именно, они конечно не сообщали. Но все знали, это был краткий план всех разговоров в их семье за вчерашний день.
«Василий, ты выполнил партзадание?»,- прозвучал вопрос учителя, и Вася немедля ответил, передав учителю блокнот со всеми номерами телефонов в своей квартире, которые он только смог найти, и переписать.
Это была стандартная практика, когда каждому ребёнку поручали что-то своё, начиная с малого. И они привыкали, даже не замечая этого.
А уж ради хорошей оценки по любому из предметов, отличники были готовы на всё, хоть нарыть липовый компромат, на своих же родителей. Врать ради родины — дело почётное.
(...)
Дети росли, да и запросы в военных кружках, становились всё жёстче, а дети смелее. А вот, и герой, Анатолий Сметанин, стоит перед классом, ему сегодня вручили медаль. Он улыбается до ушей, и радостно машет.
Анатолий нашёл в кошельке у отца, валюту, иностранную, доллары! И отца посадили. Медаль блестит, красивая такая, одна на класс. А дети с завистью, посматривают, ведь они тоже, такую же медаль себе хотят.
2. Продано
Я уехал отсюда немногим более 20 лет назад, и даже бы не подумал, что Сибирь может так измениться. На много миль вокруг, пустырь, здесь ничего больше нет. От хвойных лесов, не осталось и следа.
Сибирь была продана китайцам с потрохами, и они конечно же наворотили здесь дел. Повсюду были утыканы теплицы, с китайскими баракими-надстройкими, подле загородных посёлков.
Ближе к Красноярску, в котором из-за смога, похоже, что навечно был объявлен режим чёрного неба, раскинулись новые крупные заводы по переработке мусора, и производству из него пластика.
Солнечный м-рн разросся, став своеобразным гетто для русских. Дальше в город, китайцы никого из чужих, тех кто лицом не был похож на азиата, не пускали. Да мне и не надо было.
Миновав блокпост с осмотром личных вещей, и показав заранее выданный пропуск, меня впустили.
«Герман, какими судьбами?»,- встретил меня местный бомбила, с которым мы вместе в детстве, ещё под стол пешком ходили.
«Виктор, я думал ты отсюда уехал!? Ну, после...»,- и дальше, поднявшийся ком в горле, мешал мне снова поднять эту больную тему…
«По работе из Питера, встреча с деловыми партнёрами, так сказать»,- немного неуверенно начал я. Тут грешно было хвастаться.
(...)
«Тебе есть где жить?»,- задал вопрос Виктор.
«Хм, а и правда негде»,- решил я про себя.
«Да мне бы здесь на пару дней, перекантоваться где-нибудь и обратно»
И Виктор прикинул, приговаривая мысли вслух.
«В гостиницу, исключено, у тебя китайского гражданства нету — верно?!»,- я кивнул.
«С рабочей визой пускают в хостелы, есть?»,- и он посмотрев на меня, тоже отмёл и этот вариант.
«Ладно, так уж и быть, поживёшь у меня, не обижу. Только вот что, в мою двушку, в соседнюю комнату, поселили семью китайцев. Не говори с ними, никогда, слышишь. Мы здесь, русские, для китайцев, люди второго сорта. Ударят тебя — не бей ответ, осудят. Ну, ты понял»
И мы, сев в его такси, поехали в Солнечный, к нему на квартиру. Район был огорожен, и у проезжающих, требовали паспорт, и фиксировали для отчётности время прибытия.
По пути, Виктор рассказал мне, о диковинной системе, о «Рейтинге Гражданина». Когда каждому проживающему в городе не китайцу, присваивался рейтинг надёжности, от А до Е.
«Рейтинг А+, самый высокий, и тебе будут рады везде, даже если ты не азиат. И так по убывающей, со снижением кол-ва прав и свобод, вплоть до Е-. Это хуже тюрьмы, ты не можешь покинуть город, у тебя отбирают все деньги и имущество, и выставляют на улицу. И каждый, у кого рейтинг выше Е, будет обязан как минимум плюнуть в твою сторону, иначе его рейтинг тоже понизится»,- резал как по живому Виктор, и мне становилось больно от его слов.
(...)
Дома и дворы, словно после Чернобыля, казались заброшенными и опустевшими. Хрущёвки давно требовали ремонта, и казалось, что они вот-вот обвалятся. Но какое дело китайцам до русского гетто, им бы только, как и российской власти, попилить бабла на этих лохах.
«Опасно, лишний раз, выходить на улицу без видимой на то причины»,- пояснил Виктор, видя моё замешательство.
И ловя косые гневные взгляды от местных, мы зашли в дом, это была пятиэтажка с облупившейся краской. В подъезде стоял сильный запах тухлятины.
«Чего это они»,- поинтересовался я.
«Не любят приезжих, им всюду мерещатся шпионы и заговоры. Кхм, и лучше вообще ни с кем кроме меня, не разговаривай, из русских»,- стал Виктор более серьёзным.
Мы поднялись на последний этаж.
«Вот моя квартира, китайцев не будет до 10 вечера, постарайся после этого периода, т.е. к их приходу, не подавать никаких признаков жизни, они этого не любят»,- наставил меня Виктор, и пошёл было обратно к своей машине.
«Эй, ключи, как я дверь открою?!»,- окликнул я его, и Виктор засмеялся.
«Прости, я забыл, ты же здесь давно не был. Не азиатам запрещено иметь замки. Таковы законы. Дверь открывается просто, поворотом ручки»,- и я остался один.
(...)
Квартира была пуста, без обоев и лишней мебели, условия спартанские. И выгрузив свои пожитки, оставив только кошелёк и паспорт, я вновь спустился вниз, и мы с Виктором поехали дальше.
Обменяли рубли на юани в местном банке, где на меня смотрели на пережиток прошлого, ведь тут у всех уже были штрих-кода на запястье. Они (китайцы без знания русского), вначале даже и не поняли, что у меня этого штрих-кода и нет.
(...)
Три дня пролетели незаметно, дела по работе с китайцами были улажены. И как советовал мне Виктор, пришлось заказать для них столик в местном ресторане, где только наевшись от пуза, китайцы и пошли на контакт.
И видя, как Виктор прозябает в нищете, я предложил ему перебраться в Питер, и денег на первое время, но этот упрямый осёл отказался.
«Знаешь, Герман. Здесь родился я, мой отец и дед, и это моя родина. И мне не важно, кто сейчас у власти»,- и тут не понял я его ответа.
«Если это твоя родина, то почему ты ведёшь себя точно раб? Почему не защищаешь свою землю от китайских захватчиков? Речи ведёшь, будто сдался и смирился с судьбой! Вот пока такие как ты не вымрут полностью, не видать народу русскому никакой свободы»,- в мыслях моих эти слова витали, но огорчать его не хотелось, Виктор и сам знал мои слова, но спрятал их глубоко в своём сердце.
И покидая Красноярск, я думал, а кем бы я был, останься я здесь хотя б на год дольше. Сложилась б моя судьба так, как сейчас. Да, я люблю свою родину, но что с такой любви, когда тебя никто не любит в ответ?!
3. На спор
Летом, двое школьников прогуливались в городском парке. Им нравилось проводить время на улице, подальше от дома. Погода стояла отличная, всю неделю шли дожди.
«Прохладно»,- заметил Вася, застегнув на молнию ветровку.
«А то, утро же»,- поддержал Петя.
В парке никого не было, и сев на скамейку, ребята принялись щёлкать семечки, и когда им это надоело, то они стали выяснять, кто из них лучше в…
Игре в слова, беге на 100 метров, прыжках через козла, до первой ошибки. И очередной раз Вася проиграл, запнувшись в прыжке, и тут Васька увидел в мокрой от росы траве, уродливого и толстого слизня, и предложил:
«Спорим, ты его не съешь!»,- для Пети это прозвучало как вызов.
«Я то и не съем какого-то слизня. Да я червей ем на спор с 5 лет»,- ответил ему Петя, но слизня есть не решился.
«Ну, ешь тогда, или что, струсил? Ко-ко-ко»,- подзадорил его Вася, желая взять на слабо.
Петя посмотрел на него внимательно, взял в руку, ощупал со всех сторон, и поняв, что никакой угрозы нет, повернулся к Ваське, и демонстративно проглотил его, не жуя.
«Фуу… ну ты даёшь! Я же просто пошутил, а ты и вправду съел его»,- пытался как-то оправдать свой проигрыш Петя.
«Ври больше, сегодня победа за мной»,- радовался Вася, ощущая мерзкий привкус слизи в своём горле.
(...)
На следующий день, Васю рвало, и он себя плохо чувствовал. И после, до конца каникул, так и не выходил на улицу. А первого сентября, он и вовсе не пошёл в школу.
«Что с ним, он скоро поправится?»,- от безысходности спрашивала мать, не зная что и делать.
«Все анализы в порядке, надеюсь это временное»,- отвечали ей врачи, и умывали руки.
Вскоре, одним утром, когда мама будила Васю, а он так и не просыпался, отчаявшись, она вызвала врачей, и как оказалась, её сын впал в кому.
Это был шок для матери. Раз, и нет у неё сына.
«Такое бывает»,- сказали доктора.
Но мать верила, что нужно время, и сын снова проснётся, нужно только подождать, прикладывая всевозможные усилия.
(...)
Мужчина лет 20, прикованный к постели, наконец-то очнулся, он открыл глаза где-то в незнакомом месте.
«Это точно не моя комната»,- подумал Вася, и попытавшись пошевелить телом, у него ничего не вышло.
(Звонок)
«Алло, вы только не волнуйтесь, ваш сын, проснулся...»,- и повесив трубку, мать рванула в больницу, но там она обнаружила не сына, а овощ, не способный двигаться.
«Поговорите с ним, он не может ответить, но всё понимает»,- подсказала доктор.
Когда мать выговорилась, у Васи (20 лет), потекли слёзы, и участилось сердцебиение. И мать обняла сына, и тоже расплакалась.
(...)
Через неделю, к Васе пришёл Петя. Петя поставил свежие цветы в вазу, а старые выкинул. Вася вначале не узнал своего старого друга, но потом всё сразу встало на свои места…
«Ты прости меня, Василий, это я виноват, что ты таким стал»,- начал Пётр, смотря на тощее тело, с присоединённой к горлу дыхательной трубкой.
Васька занервничал, не понимая в чём дело, как Петя оказался ещё и виновен.
«Врачи говорят, что из-за того самого слизня, которого ты на спор съел, теперь ты и парализован»,- и Вася разозлился, тело задёргалось, а глаза сузились.
Пётр не мог вынести дальнейших страданий друга,-«Прости, прости меня, я сейчас исправлю свою ошибку, и избавлю тебя от этих мучений»
И Петя, выключил питание аппарата искусственной вентиляции лёгких, но красная лампочка опасности не загорелась, и Вася не имея возможности дышать самостоятельно, начал задыхаться.
«Прощай друг, на том свете увидимся»,- и Пётр вновь включил аппарат, но было поздно, Вася уже умер. И Пётр вышел из личной палаты.
(...)
«Петя, я тебя не виню, ты всё сделал правильно. У меня самой бы просто не хватило храбрости, подарить ему свободу»,- и мать Васи плакала, ударяя кулачками о грудь Петра.
4. РПЦ
Когда-то давно, земля была заселена множеством видов разнообразных существ, и человек был одним из них. И всё было хорошо, до эпохи разделения…
Сейчас же, людей способных видеть, как зримый — человеку мир, а так и незримый мир — откуда они видят нас, называют шаманами.
Маша с 5 лет могла видеть домовых, живущих у нас в квартирах. И они никак не могли от неё спрятаться. Порой, она с ними разговаривала, и домовые реагировали на её слова. И это очень не нравилось родителям Маши, но всё списывалось на детское воображение, эти её воображаемые друзья.
Позднее, Машу водили к детским психологам, и те ничего не могли сделать, прописывая ей разные психотропные таблетки, которые Маше, её духи, советовали сразу же смывать в унитаз, и она делала это.
Шло время, и благодаря тренировкам, Маша уже видела ауры людей, их биополя, и безошибочно могла определить здоров ли человек, или болезней, и чем.
Ближе к старшим классам школы, Маша сказала родителям, что всё прошло, и никого она больше не видит, и они успокоились.
«Так для всех будет лучше»,- думала Маша.
(...)
Общение с миром духов, довольно хлопотно и затратно по времени, поэтому и связи с миром реальным, свелись для Маши к минимуму. Да и тем со сверстниками общих довольно мало, кому будет интересно разговаривать про магию?
Да, кстати, о магии. Она существует, просто многие люди сильно слабы, чтобы её использовать, и оторваны от природы, не видят, и не знают, у кого просить в этом деле помощи.
Маше нравилось колдовать, о магии она узнала от духовных сущностей, живущих на улице.
«Весь мир живёт и дышит, вот только люди почему-то забыли это, они слепы и глухи. Никто не замечает, что у каждой травинки, под нашими ногами, есть душа»,- выдавали они ей свои секреты, в момент задабривания едой и напитками.
(...)
Маша, взяв к себе в помощники духа-гномика, смогла окончить школу с красной медалью, и её успехам в учёбе, сильно завидовали одноклассники, пробивая её биополе, своими негативными мыслями, из-за чего Маша часто и болела.
Выходом стали руны — это алфавит древних людей, силу имеющий и влияние на мир окружающий. Благо, Маша воочию видела, и различала рабочие руны от поддельных, и защиту себе сильную поставила, так что тебе её никто энергетом пробить не мог.
И тут, после рун, начались чистки, будто с Маши старая кожа слезала, и появлялась некая лёгкость, тяжёлая ноша постепенно сбрасывалась.
Родили же её, только накапливали в себе этот жизненный негатив, и она это видела. Они были верующими христианами, и часто посещали церковь, где кстати, было не лучше, чем в свинарнике. Маша бы назвала церковь, рассадником энергетических болезней.
«Молодые ****и никуда не деваются, они становятся старыми, и так и продолжают по-чёрному, сосать кровь у молодых и здоровых: у детей, внуков, и в церкви»
(...)
В 18 лет, Маша решила жить одна, она уже научилась видеть людей насквозь, и обращаться за советом к своему хранителю Ангону, который кстати даётся всем при рождении, и к церкви он не имеет никакого отношения.
Почувствовав, что её мать, спит и видит, чтобы только сдать Машу в психушку, иного выбора не оставалось, пришлось валить. Хотя мать, устраивала скандалы, и всеми силами, пробовала удержать при себе Машу — свои живые консервы, на беззубую старость.
Маша ушла, и не просто абы куда, а в Москву, подальше от тлетворного влияния своих родителей, и наконец-то порвав связывающую их с матерью, эту чёртову попувину.
С первого дня самостоятельной жизни, Маша поняла, что этот мир жесток, и конкуренция в нём, сродни диким и голодным зверям, запертым в одной клетке, дерущихся за один единственный кусок сырого мяса.
И духовное слабые люди, или не владеющие магией, никогда не смогут чего-либо добиться в жизни, всегда оставаясь в подчинение у более сильных от природы. Сильный всегда ест слабого.
(...)
Маша с лёгкостью смогла поступить на бюджет в нужный ей институт, и её поселили в общежитие. Днём она училась, вечером работала, но денег конечно же не хватало. Тут в ход и пошла магия, и Маша начала использовать свой дар по-полной, для личного обогащения.
Дела шли хорошо, пока в дело не вмешались конкуренты. Кто? Конечно же церковь. А эти ребята не любят, когда их хлеб кто-то ворует. И началась травля, посыл к ней тяжелобольных бабушек божьих одуванчиков, молитвы против живой Маши на упокой души, и прочее, чернуха в общем.
Маша же, помогала всем подряд, не соблюдая никаких техник безопасности, и у неё не было учителей. Так, за месяц с небольшим, Маша и скопытилась, растратив все ей отпущенные на жизнь силы, на чужих людей. И высшие силы, выписали ей счёт — билет в один конец, откуда люди, обычно, уже не возвращаются.
«Товарищи, Россия в страшной опасности...»,- вещал громкоговоритель за окном, вновь призывая ещё одну партию добровольцев на смерть, записываться в армию.
«Мы как никогда близки к победе, товарищи. Нам важен каждый...»,- и после, крутилась военная музыка, изредка прерываемая свежей сводкой новостей с фронта. Африка, Ближний Восток и Европа, война не щадила никого.
«Когда же наконец наступит мир, а то так и живём, от войны до войны»,- буркнул нищий, проверяя пустую картонную коробку для подати, и ничего не найдя в ней, кинул туда заранее заготовленную мелочь.
А мы, сидели в школе, в большом и тёплом актовом зале, на сцене стояли наши дети, ученики начальных классов, одетые в костюмы цвета хаки, с игрушечными винтовками.
«Дети, наше будущее, они защитники родины!»,- выдавила из себя директриса, со слезами на глазах.
И после, вперёд вышли наши дети, и стали зачитывать в микрофон клятву кадета, они со сцены смотрели в зал, на нас, ожидая нашего одобрения.
За их спинами, военные, держа в руках флаги, тоже, как конвоиры, высматривали среди родителей, несогласных предателей родины, а затем укрывшись в тёмном уголке, писали отчёты-доносы на тех, кто, по их мнению, был идеологическим противником военного режима.
«Может стоило отдать его в другую школу?»,- прошептала мать, на ушко мужу.
«Не, только армия научит его жизни. Я стал мужчиной, и он тоже им будет»,- ободрительно ответил отец, но мать почему-то сердцем чувствовала, не к добру это.
(...)
Школы, совмещённые с кадетскими училищами, теперь были повсюду. С детского сада — это юнармия. Со школы — кадеты. И обязательное вступление в октябрята. Позже, в пионеры. И к старшим классам, уже комсомольцы, и все поголовно идут в армию, даже девушки.
(...)
А после уроков, дети дружно бежали в кружки по интересам, где их учили как среди своих, вычислять предателей родины.
«Передаём за вчера»,- первое что требовали в таких кружках, вслух что именно, они конечно не сообщали. Но все знали, это был краткий план всех разговоров в их семье за вчерашний день.
«Василий, ты выполнил партзадание?»,- прозвучал вопрос учителя, и Вася немедля ответил, передав учителю блокнот со всеми номерами телефонов в своей квартире, которые он только смог найти, и переписать.
Это была стандартная практика, когда каждому ребёнку поручали что-то своё, начиная с малого. И они привыкали, даже не замечая этого.
А уж ради хорошей оценки по любому из предметов, отличники были готовы на всё, хоть нарыть липовый компромат, на своих же родителей. Врать ради родины — дело почётное.
(...)
Дети росли, да и запросы в военных кружках, становились всё жёстче, а дети смелее. А вот, и герой, Анатолий Сметанин, стоит перед классом, ему сегодня вручили медаль. Он улыбается до ушей, и радостно машет.
Анатолий нашёл в кошельке у отца, валюту, иностранную, доллары! И отца посадили. Медаль блестит, красивая такая, одна на класс. А дети с завистью, посматривают, ведь они тоже, такую же медаль себе хотят.
2. Продано
Я уехал отсюда немногим более 20 лет назад, и даже бы не подумал, что Сибирь может так измениться. На много миль вокруг, пустырь, здесь ничего больше нет. От хвойных лесов, не осталось и следа.
Сибирь была продана китайцам с потрохами, и они конечно же наворотили здесь дел. Повсюду были утыканы теплицы, с китайскими баракими-надстройкими, подле загородных посёлков.
Ближе к Красноярску, в котором из-за смога, похоже, что навечно был объявлен режим чёрного неба, раскинулись новые крупные заводы по переработке мусора, и производству из него пластика.
Солнечный м-рн разросся, став своеобразным гетто для русских. Дальше в город, китайцы никого из чужих, тех кто лицом не был похож на азиата, не пускали. Да мне и не надо было.
Миновав блокпост с осмотром личных вещей, и показав заранее выданный пропуск, меня впустили.
«Герман, какими судьбами?»,- встретил меня местный бомбила, с которым мы вместе в детстве, ещё под стол пешком ходили.
«Виктор, я думал ты отсюда уехал!? Ну, после...»,- и дальше, поднявшийся ком в горле, мешал мне снова поднять эту больную тему…
«По работе из Питера, встреча с деловыми партнёрами, так сказать»,- немного неуверенно начал я. Тут грешно было хвастаться.
(...)
«Тебе есть где жить?»,- задал вопрос Виктор.
«Хм, а и правда негде»,- решил я про себя.
«Да мне бы здесь на пару дней, перекантоваться где-нибудь и обратно»
И Виктор прикинул, приговаривая мысли вслух.
«В гостиницу, исключено, у тебя китайского гражданства нету — верно?!»,- я кивнул.
«С рабочей визой пускают в хостелы, есть?»,- и он посмотрев на меня, тоже отмёл и этот вариант.
«Ладно, так уж и быть, поживёшь у меня, не обижу. Только вот что, в мою двушку, в соседнюю комнату, поселили семью китайцев. Не говори с ними, никогда, слышишь. Мы здесь, русские, для китайцев, люди второго сорта. Ударят тебя — не бей ответ, осудят. Ну, ты понял»
И мы, сев в его такси, поехали в Солнечный, к нему на квартиру. Район был огорожен, и у проезжающих, требовали паспорт, и фиксировали для отчётности время прибытия.
По пути, Виктор рассказал мне, о диковинной системе, о «Рейтинге Гражданина». Когда каждому проживающему в городе не китайцу, присваивался рейтинг надёжности, от А до Е.
«Рейтинг А+, самый высокий, и тебе будут рады везде, даже если ты не азиат. И так по убывающей, со снижением кол-ва прав и свобод, вплоть до Е-. Это хуже тюрьмы, ты не можешь покинуть город, у тебя отбирают все деньги и имущество, и выставляют на улицу. И каждый, у кого рейтинг выше Е, будет обязан как минимум плюнуть в твою сторону, иначе его рейтинг тоже понизится»,- резал как по живому Виктор, и мне становилось больно от его слов.
(...)
Дома и дворы, словно после Чернобыля, казались заброшенными и опустевшими. Хрущёвки давно требовали ремонта, и казалось, что они вот-вот обвалятся. Но какое дело китайцам до русского гетто, им бы только, как и российской власти, попилить бабла на этих лохах.
«Опасно, лишний раз, выходить на улицу без видимой на то причины»,- пояснил Виктор, видя моё замешательство.
И ловя косые гневные взгляды от местных, мы зашли в дом, это была пятиэтажка с облупившейся краской. В подъезде стоял сильный запах тухлятины.
«Чего это они»,- поинтересовался я.
«Не любят приезжих, им всюду мерещатся шпионы и заговоры. Кхм, и лучше вообще ни с кем кроме меня, не разговаривай, из русских»,- стал Виктор более серьёзным.
Мы поднялись на последний этаж.
«Вот моя квартира, китайцев не будет до 10 вечера, постарайся после этого периода, т.е. к их приходу, не подавать никаких признаков жизни, они этого не любят»,- наставил меня Виктор, и пошёл было обратно к своей машине.
«Эй, ключи, как я дверь открою?!»,- окликнул я его, и Виктор засмеялся.
«Прости, я забыл, ты же здесь давно не был. Не азиатам запрещено иметь замки. Таковы законы. Дверь открывается просто, поворотом ручки»,- и я остался один.
(...)
Квартира была пуста, без обоев и лишней мебели, условия спартанские. И выгрузив свои пожитки, оставив только кошелёк и паспорт, я вновь спустился вниз, и мы с Виктором поехали дальше.
Обменяли рубли на юани в местном банке, где на меня смотрели на пережиток прошлого, ведь тут у всех уже были штрих-кода на запястье. Они (китайцы без знания русского), вначале даже и не поняли, что у меня этого штрих-кода и нет.
(...)
Три дня пролетели незаметно, дела по работе с китайцами были улажены. И как советовал мне Виктор, пришлось заказать для них столик в местном ресторане, где только наевшись от пуза, китайцы и пошли на контакт.
И видя, как Виктор прозябает в нищете, я предложил ему перебраться в Питер, и денег на первое время, но этот упрямый осёл отказался.
«Знаешь, Герман. Здесь родился я, мой отец и дед, и это моя родина. И мне не важно, кто сейчас у власти»,- и тут не понял я его ответа.
«Если это твоя родина, то почему ты ведёшь себя точно раб? Почему не защищаешь свою землю от китайских захватчиков? Речи ведёшь, будто сдался и смирился с судьбой! Вот пока такие как ты не вымрут полностью, не видать народу русскому никакой свободы»,- в мыслях моих эти слова витали, но огорчать его не хотелось, Виктор и сам знал мои слова, но спрятал их глубоко в своём сердце.
И покидая Красноярск, я думал, а кем бы я был, останься я здесь хотя б на год дольше. Сложилась б моя судьба так, как сейчас. Да, я люблю свою родину, но что с такой любви, когда тебя никто не любит в ответ?!
3. На спор
Летом, двое школьников прогуливались в городском парке. Им нравилось проводить время на улице, подальше от дома. Погода стояла отличная, всю неделю шли дожди.
«Прохладно»,- заметил Вася, застегнув на молнию ветровку.
«А то, утро же»,- поддержал Петя.
В парке никого не было, и сев на скамейку, ребята принялись щёлкать семечки, и когда им это надоело, то они стали выяснять, кто из них лучше в…
Игре в слова, беге на 100 метров, прыжках через козла, до первой ошибки. И очередной раз Вася проиграл, запнувшись в прыжке, и тут Васька увидел в мокрой от росы траве, уродливого и толстого слизня, и предложил:
«Спорим, ты его не съешь!»,- для Пети это прозвучало как вызов.
«Я то и не съем какого-то слизня. Да я червей ем на спор с 5 лет»,- ответил ему Петя, но слизня есть не решился.
«Ну, ешь тогда, или что, струсил? Ко-ко-ко»,- подзадорил его Вася, желая взять на слабо.
Петя посмотрел на него внимательно, взял в руку, ощупал со всех сторон, и поняв, что никакой угрозы нет, повернулся к Ваське, и демонстративно проглотил его, не жуя.
«Фуу… ну ты даёшь! Я же просто пошутил, а ты и вправду съел его»,- пытался как-то оправдать свой проигрыш Петя.
«Ври больше, сегодня победа за мной»,- радовался Вася, ощущая мерзкий привкус слизи в своём горле.
(...)
На следующий день, Васю рвало, и он себя плохо чувствовал. И после, до конца каникул, так и не выходил на улицу. А первого сентября, он и вовсе не пошёл в школу.
«Что с ним, он скоро поправится?»,- от безысходности спрашивала мать, не зная что и делать.
«Все анализы в порядке, надеюсь это временное»,- отвечали ей врачи, и умывали руки.
Вскоре, одним утром, когда мама будила Васю, а он так и не просыпался, отчаявшись, она вызвала врачей, и как оказалась, её сын впал в кому.
Это был шок для матери. Раз, и нет у неё сына.
«Такое бывает»,- сказали доктора.
Но мать верила, что нужно время, и сын снова проснётся, нужно только подождать, прикладывая всевозможные усилия.
(...)
Мужчина лет 20, прикованный к постели, наконец-то очнулся, он открыл глаза где-то в незнакомом месте.
«Это точно не моя комната»,- подумал Вася, и попытавшись пошевелить телом, у него ничего не вышло.
(Звонок)
«Алло, вы только не волнуйтесь, ваш сын, проснулся...»,- и повесив трубку, мать рванула в больницу, но там она обнаружила не сына, а овощ, не способный двигаться.
«Поговорите с ним, он не может ответить, но всё понимает»,- подсказала доктор.
Когда мать выговорилась, у Васи (20 лет), потекли слёзы, и участилось сердцебиение. И мать обняла сына, и тоже расплакалась.
(...)
Через неделю, к Васе пришёл Петя. Петя поставил свежие цветы в вазу, а старые выкинул. Вася вначале не узнал своего старого друга, но потом всё сразу встало на свои места…
«Ты прости меня, Василий, это я виноват, что ты таким стал»,- начал Пётр, смотря на тощее тело, с присоединённой к горлу дыхательной трубкой.
Васька занервничал, не понимая в чём дело, как Петя оказался ещё и виновен.
«Врачи говорят, что из-за того самого слизня, которого ты на спор съел, теперь ты и парализован»,- и Вася разозлился, тело задёргалось, а глаза сузились.
Пётр не мог вынести дальнейших страданий друга,-«Прости, прости меня, я сейчас исправлю свою ошибку, и избавлю тебя от этих мучений»
И Петя, выключил питание аппарата искусственной вентиляции лёгких, но красная лампочка опасности не загорелась, и Вася не имея возможности дышать самостоятельно, начал задыхаться.
«Прощай друг, на том свете увидимся»,- и Пётр вновь включил аппарат, но было поздно, Вася уже умер. И Пётр вышел из личной палаты.
(...)
«Петя, я тебя не виню, ты всё сделал правильно. У меня самой бы просто не хватило храбрости, подарить ему свободу»,- и мать Васи плакала, ударяя кулачками о грудь Петра.
4. РПЦ
Когда-то давно, земля была заселена множеством видов разнообразных существ, и человек был одним из них. И всё было хорошо, до эпохи разделения…
Сейчас же, людей способных видеть, как зримый — человеку мир, а так и незримый мир — откуда они видят нас, называют шаманами.
Маша с 5 лет могла видеть домовых, живущих у нас в квартирах. И они никак не могли от неё спрятаться. Порой, она с ними разговаривала, и домовые реагировали на её слова. И это очень не нравилось родителям Маши, но всё списывалось на детское воображение, эти её воображаемые друзья.
Позднее, Машу водили к детским психологам, и те ничего не могли сделать, прописывая ей разные психотропные таблетки, которые Маше, её духи, советовали сразу же смывать в унитаз, и она делала это.
Шло время, и благодаря тренировкам, Маша уже видела ауры людей, их биополя, и безошибочно могла определить здоров ли человек, или болезней, и чем.
Ближе к старшим классам школы, Маша сказала родителям, что всё прошло, и никого она больше не видит, и они успокоились.
«Так для всех будет лучше»,- думала Маша.
(...)
Общение с миром духов, довольно хлопотно и затратно по времени, поэтому и связи с миром реальным, свелись для Маши к минимуму. Да и тем со сверстниками общих довольно мало, кому будет интересно разговаривать про магию?
Да, кстати, о магии. Она существует, просто многие люди сильно слабы, чтобы её использовать, и оторваны от природы, не видят, и не знают, у кого просить в этом деле помощи.
Маше нравилось колдовать, о магии она узнала от духовных сущностей, живущих на улице.
«Весь мир живёт и дышит, вот только люди почему-то забыли это, они слепы и глухи. Никто не замечает, что у каждой травинки, под нашими ногами, есть душа»,- выдавали они ей свои секреты, в момент задабривания едой и напитками.
(...)
Маша, взяв к себе в помощники духа-гномика, смогла окончить школу с красной медалью, и её успехам в учёбе, сильно завидовали одноклассники, пробивая её биополе, своими негативными мыслями, из-за чего Маша часто и болела.
Выходом стали руны — это алфавит древних людей, силу имеющий и влияние на мир окружающий. Благо, Маша воочию видела, и различала рабочие руны от поддельных, и защиту себе сильную поставила, так что тебе её никто энергетом пробить не мог.
И тут, после рун, начались чистки, будто с Маши старая кожа слезала, и появлялась некая лёгкость, тяжёлая ноша постепенно сбрасывалась.
Родили же её, только накапливали в себе этот жизненный негатив, и она это видела. Они были верующими христианами, и часто посещали церковь, где кстати, было не лучше, чем в свинарнике. Маша бы назвала церковь, рассадником энергетических болезней.
«Молодые ****и никуда не деваются, они становятся старыми, и так и продолжают по-чёрному, сосать кровь у молодых и здоровых: у детей, внуков, и в церкви»
(...)
В 18 лет, Маша решила жить одна, она уже научилась видеть людей насквозь, и обращаться за советом к своему хранителю Ангону, который кстати даётся всем при рождении, и к церкви он не имеет никакого отношения.
Почувствовав, что её мать, спит и видит, чтобы только сдать Машу в психушку, иного выбора не оставалось, пришлось валить. Хотя мать, устраивала скандалы, и всеми силами, пробовала удержать при себе Машу — свои живые консервы, на беззубую старость.
Маша ушла, и не просто абы куда, а в Москву, подальше от тлетворного влияния своих родителей, и наконец-то порвав связывающую их с матерью, эту чёртову попувину.
С первого дня самостоятельной жизни, Маша поняла, что этот мир жесток, и конкуренция в нём, сродни диким и голодным зверям, запертым в одной клетке, дерущихся за один единственный кусок сырого мяса.
И духовное слабые люди, или не владеющие магией, никогда не смогут чего-либо добиться в жизни, всегда оставаясь в подчинение у более сильных от природы. Сильный всегда ест слабого.
(...)
Маша с лёгкостью смогла поступить на бюджет в нужный ей институт, и её поселили в общежитие. Днём она училась, вечером работала, но денег конечно же не хватало. Тут в ход и пошла магия, и Маша начала использовать свой дар по-полной, для личного обогащения.
Дела шли хорошо, пока в дело не вмешались конкуренты. Кто? Конечно же церковь. А эти ребята не любят, когда их хлеб кто-то ворует. И началась травля, посыл к ней тяжелобольных бабушек божьих одуванчиков, молитвы против живой Маши на упокой души, и прочее, чернуха в общем.
Маша же, помогала всем подряд, не соблюдая никаких техник безопасности, и у неё не было учителей. Так, за месяц с небольшим, Маша и скопытилась, растратив все ей отпущенные на жизнь силы, на чужих людей. И высшие силы, выписали ей счёт — билет в один конец, откуда люди, обычно, уже не возвращаются.
Рецензии и комментарии 0