Дважды два

Мир после войны
Оранжевые абажуры — тусклые светильники в каждом окне послевоенного города по вечерам оживляли изрытые снарядами, сырые, мрачные стены домов.
Один такой старый уродец из потёртой, распадающейся ткани нависал над тяжёлым дубовым столом в комнате, где жила Маша. Освещённым оказывался, только, круг на белой скатерти, по стенам же и углам жилища притаились тени: проекция каркаса абажура. Они оживали, если кто-то входил в комнату, девочка пугалась и пряталась под одеялом.
Ей, появившейся в этом мире недавно, казалось, что все окружающие предметы чувствуют, думают, радуются и боятся, как она.
Шаги папы тяжёлые, голос захватывает всё пространство, волнуется пол, мечутся тени, рюмки из тонкого стекла в фанерном буфете жалуются нежными голосами. Они, как и Маша, не любят, когда папа начинает стрелять.
«В атаку, не жалей патронов!» – ночной хрип. Мама вскакивает с кровати, бутылочка с лекарством и стопка с водой успевают коротко переговорить. Маша дышит неровно, хочет заплакать, но этого делать нельзя, взрослые сказали, что папа быстрее выздоровеет, если она не будет капризничать.
Иногда, к ним на пятый этаж, тяжело дыша, поднимается лохматый, небритый человек в одежде нараспашку на двух костылях. У него — одна нога, брючина от второй заправлена за пояс. Мама сердится на девочку: «Не смей так смотреть». Маша же застывает, не в силах отвести глаз.
Человек и папа пьют из стаканов жидкость, похожую на воду, пахнет она по-другому. Лицо папы становится красным, ему кажется, что он держит в руках оружие: «Перебью гадов»!
Девочка и рюмки в буфете начинают нервничать, она знает, что такое «война» и «контузия», но слова «гад» пока нет в словаре, прячется под столом, чтобы больной папа не перепутал её с неизвестным «гадом».
Разгорячённый отец встаёт на четвереньки, спина выше стола, и, грозя опрокинуть еду и выпивку, пытается достать дочь, та кричит, гость за столом кашляет, дышит со свистом. Мама успокаивает всех, берёт на руки Машу, стряхивает с неё пыль. Это не пыль, вовсе, а отходы жука-короеда, которого девочке так и не удалось обнаружить, сколько бы не ковыряла тонкими пальчиками дырочки в столе. На следующее утро большой человечище с виноватым лицом просит прощения у «дюймовочки». Инстинктивно чувствуя ненормальность происходящего, она пугается сильнее.
Для тех, в кого четыре года летели пули, снаряды, кто оставил в окопах самых надёжных друзей, война не закончилась в один день, 9 мая. Эта истина откроется Маше, когда подрастёт.
С папой связано незабываемое событие: на рынке, называемом «барахолкой», в страшном столпотворении, где её главной мыслью было – не потеряться, купили куклу Люсю, с, почти, настоящими волосами и закрывающимися глазами.
В памяти не отпечатался конкретный день, когда отец перестал воевать, с какого момента стало тихо в их скромном жилище. Маше — четыре года, маме сорок три, папе исполнилось бы сорок шесть. Знакомые люди гладят её по голове и называют «сироткой». Новое слово. Мама сказала, что нужно зарабатывать деньги, потому что папа умер. Умер — это значит, что его нигде нет. Она пойдёт в библиотеку, а Маша — в детский сад.

Счастливая пора золотого детства
«Работа» Маше не понравилась. Чужая комната, незнакомые люди, мамы нет. Девочка зашлась в крике. Никто не обратил на это внимания. Она забралась под стол, покрытый, как и дома, белой скатертью. Под этим «шатром» одно место оказалось занятым икающим и всхлипывающим рыжеволосым мальчишкой в очках.
— Мама заберёт меня отсюда, — неровно вздыхая, сказала девочка, не уверенная в этом.
— А меня папа заберёт раньше.
Насчёт папы возразить было нечего и Маша перевела разговор на другую тему:
— Ты умеешь рисовать бабочку?
— Нет, только гармошку, давай, вылезем отсюда, я тебе покажу.
— Не хочу. Посидим ещё. Зачем ты снял ботинки?
— Я не успел их надеть, Елена Сергеевна обозвала меня копушей, а ребята — Профессором из-за очков.
— Давай, помогу.
Повозились, зашнуровали. Машу удивила неловкость нового знакомого.
Следующим утром, она несла «на работу» рисунок бабочки, завёрнутый мамой в газету, подарок другу.
Кроме привычки прятаться под столом, у двоих «отверженных» обнаружилось ещё одно сходство: оба считали несъедобной пищу в детском саду. Маша признавала сырую морковку, кочерыжку от капусты, яблоко, орехи, а кормили кашей, молочным супом, макаронами и бутербродом: тонким жёстким пластом сыра, изогнувшимся на куске серого батона.
Другие дети, позавтракав, убегали играть, а двое оставались за своими столиками. Широкоплечая, здоровая няня с круглым лицом, мясистым носом, и сильными, не женскими руками подходила сначала к Профессору.
— А, почему Алёшенька ничего не кушает? Попробуй кашку, — зачерпывала ложкой субстанцию из тарелки.
Наивный Профессор открывал рот, чтобы ответить, и няня вставляла туда ложку с кашей. Мальчик давился, кашлял, внутри туловища что-то начинало двигаться, проглоченное вылезало наружу.
— Елена Сергеевна, — кричала громадина сиплым голосом, — Лёша сегодня не может есть, я в этом убедилась, отпускаю играть.
Маша понимала в чём «промашка» Профессора. Когда няня-бегемот, подсаживалась к ней, опуская на детский стульчик одну из ягодиц, девочка сильнее сжимала губы. Никакие угрозы не могли заставить её открыть рот. Женщина говорила, что Маша – самый плохой ребёнок в группе и очень упрямая.
На занятиях с воспитательницей девочка услышала: «У лукоморья дуб зелёный…», замерла от восторга и запомнила эту, красиво изложенную, историю.
В процессе обучения счёту, на вопрос: «Сколько колёс у двух трёхколёсных велосипедов и больше ли, чем у трёх двухколёсных?», ответила сразу, мгновенно, расположив в своей голове велосипеды, разделённые на две группы, и сосчитав у них колёса. Единственно, что удивило Машу, почему для других детей задание оказалось сложным: смотрели оторопело на воспитательницу, и, молча, хлопали ресницами. А Профессор, вообще, не понял вопроса, и его очки от удивления съехали на бок.
«Зачем они претворяются, что не знают? – удивилась девочка, — наверное, так играют».
Летом детей вывозили за город, «на дачу». Старшие, «опытные» ребята показали младшим щавель и заячью капусту на полянке. Внутренний голос подсказал Маше, что, именно, их и нужно есть вместо манной каши по утрам, что она и делала, оглядываясь, не увидят ли воспитатели.
Летний ужас — «санитарные дни», девочка думала, что захлебнётся, когда нянечка, ухватив за волосы, опускала её голову в таз, мыло щипало глаза, вместо воздуха она вдыхала воду, чихала и кашляла. Потом тело растирали жёсткой мочалкой и окатывали водой или слишком горячей, или слишком холодной.
По достижении семи лет на торжественном празднике, Маша получила, «Удостоверение об окончании детского сада», подготовленное вручную. «Храни этот документ, как память о счастливой поре золотого детства», — было написано на нём.

Молчание дома, аромат духов в школе
Первого сентября, покончившая с «золотым детством», отправилась на «настоящую» работу. Большой бант, коричневое платьице, белый передничек.
Мама молчала на школьной линейке. Вчера её «куколка», услышав, как во дворе ссорятся кошки, влезла на подоконник общественной кухни, чтобы разобраться кто, кого обижает.
Мама сказала:
— Слезь, разобьёшь.
Соседи хранили продукты в кастрюлях, бутылках и мисках на широком подоконнике кухонного окна. Холодильников ещё не было.
Дочь ответила:
— Нет, — и изящный графинчик с коньяком звякнул об пол.
Мама расплатилась с соседкой, плакала в подушку. Машу не наказывала, молчала. Утром, в торжественный день, не произнесла ни слова. Наверное, «играть в куклы» не осталось сил.
На перемене в столовой Маша подождала, когда придёт некто, чтобы впихнуть ей в рот гороховый суп, густой, как каша, но никого не было, она осмелела и «полетела» вслед за ребятами.
— Здесь, может быть, не узнают, какая я плохая, — подумала девочка, вспоминая «бегемотиху», жёлто-зелёное месиво в тарелке, вчерашний графинчик и молчание мамы.
Дома её ждало картофельное пюре с квашеной капустой или солёным огурцом, орехи, семечки или клюква. Остальные продукты мама называла «деликатесами», на которые денег у неё нет.
Куклой Люсей, полученной в страшной давке, началось и завершилось исполнение желаний ребёнка. Память о папе — ночной крик и любимая игрушка с закрывающимися глазами.
Маша появилась у мамы, почти, в сорок лет после бомбёжек, голода и возвращения с фронта раненного в голову мужа. Похороны, крохотный оклад библиотекаря, отсутствие продуктов в магазинах, очереди, необходимость топить печь, поднимая дрова на пятый этаж — от всего этого женщина устала, молчала, замкнувшись в себе. Маша привыкла к маминым: «Да», «Нет», «Не знаю». Из собеседников её – только кукла, плюшевый медвежонок, да соседская кошка.
Училась она то на три, то на пять, в зависимости от того, насколько интересным казался урок. Никто не помогал и не подгонял. Мама ругала, только, за двойку. Письменные домашние задания выполняла не внимательно и не аккуратно, но быстро, а услышанное на уроке, запоминала сразу, и повторять дома не требовалось.
Учительница, красивая дама в добротном платье с золотыми серьгами и кольцами на холёных пальцах, за которой по классу следовал аромат духов, слушала рассеяно, редко бранила детей и никогда не хвалила. В классе были три девочки, к которым педагог благоволила, Маша в их число не попала.
Все праздники, какие случаются в году, включая день рождения и именины: Вера, Надежда, Любовь, потому что звали её Надежда Георгиевна, отмечались подношениями со стороны родительского комитета. Три активистки ходили по квартирам, собирали деньги. Мать Маши доставала из скудной заначки рубли. Ни разу не отказала попрошайкам, не хотела, чтобы учительница относилась к Маше хуже, чем к другим. Но благоухающая дама выделяла, только, трёх учениц, дочек родительского комитета, именовала их: Танечкой, Галочкой, Любочкой, прибавляя «дорогая», остальных детей называла сухо по фамилии.
Четыре года прошло. Следующая пора детства закончилась. Праздника не было. К одиннадцати годам Маша научилась дома молчать, в школе не попадаться на глаза «училке», а во дворе на грубость отвечать тем же словом.

Классная
«Учителей будет много, и ничего хорошего в этом нет», — соображала Маша, мысленно умножая в несколько раз аромат духов, серьги с кольцами и равнодушный взгляд в сторону детей.
Классным руководителем назначили математичку. Уроки её страшные. Большие серые глаза без ресниц сердятся, брови хмурятся, голос возмущённый. Двойки, почти, всем, даже, трём отличницам. Будто не учились дети в начальной школе у дамы, обожающей подарки.
Родительский комитет решил опробовать старую стратегию по прививанию любви к их детям. В первый раз подарок: большущую настольную лампу, поручили вручить малоимущей Маше и её приятельнице Лиде, у которой, вообще, была одна бабушка. В подъезде, где жила математичка, ловкие женщины передали девочкам груз. На третьем этаже на наличнике высокой, двойной двери коммунальной квартиры девочки увидели восемь звонков, они отыскали знакомую фамилию и нажали кнопку. Учительница открыла дверь.
— Мы Вас поздравляем…, — вдвоём держали лампу.
— Это ещё зачем? Что вы выдумали? Ступайте домой и никогда больше так не делайте!
Брови нахмурились. Дверь закрылась, девочки остались на лестничной клетке, спустились на один пролёт вниз к громадному окну со старым, обшарпанным подоконником, аккуратно, чтобы не разбить, взгромоздили на него подарок, и забрались с ногами. Сидели и обсуждали, что им делать, они не выполнили задание родительского комитета, куда деть лампу?
Наверное, учительница стояла за дверью, загремели засовы.
— Заходите, — улыбнулась она, привела их в большую комнату, поставила подношение на рояль, не посмотрев, познакомила с мужем и дочками-близнецами, постарше Маши, усадила за обеденный стол. Вместе пили чай, намазывая на куски батона домашнее варенье.
«Не такая уж она и страшная», — делились впечатлениями Маша и Лида, когда покинули гостеприимный дом.
С тех пор Маша стала раньше возвращается с дворовых прогулок, чтобы разбираться с «матерью всех наук», так называла свой предмет женщина без ресниц.
Когда у испуганных ребят начинало получаться, глаза учительницы становились добрыми, и улыбалась она красиво, не всему классу вместе, не трём отличницам, а каждому ученику в отдельности.
Дворовые прогулки стали короче, Маша заработала четвёрку, персональную улыбку, и приглашение в математический кружок. Вечером, в притихшей школе ребята слушали рассказы о науке, великих учёных, о том, как каждому из них добиться успеха в жизни. Раньше с Машей так никто не говорил, вечером, закрывая глаза, она обдумывает каждое слово учительницы.
От друзей по математическому кружку услышала, что помимо русских классиков, Гайдара, Маршака и Михалкова, жили Дюма, Диккенс, Марк Твен, Экзюпери… Началось «запойное» чтение. Маме удалось, даже, обнаружить «излишество» в жизни дочери, этим излишеством она считала книги.
Джен Эйр, Ассоль, Скарлетт О Хара, Флоренс Домби… Фантастические миры в тесной комнатке с оранжевым абажуром среди скудной обстановки и тишины. Найти бы человека, с которым можно было поговорить…
Но, где искать? С одноклассниками, типа Профессора-Лёши, семь лет провела в школе, а до этого — в детском саду, бок о бок на горшочках. О чём новом могут они поведать друг другу?
Следующее увлечение — театр. Мама давала деньги на дешёвые билеты. Маша влюбилась в известного актёра.
— Яркая девочка на моих уроках, — произнесла учительница литературы, солидная женщина с тяжёлой косой, собранной на затылке, когда познакомилась с Машиной мамой на последнем родительском собрании.
Школа-восьмилетка выпустила детей, появившихся среди развалин и тотального дефицита, тела и души их родителей искалечила война. Кто-то умер в мирные годы или не излечился от фронтовых сто грамм. Почти, все ребята нуждались в помощи профессиональных педагогов. Повезло тем, кто их встретил.
Наступало время думать о будущей специальности. Мальчишки хотели стать физиками, инженерами, делать оружие, чтобы защитить страну, Машу привлекали искусство, литература.
«Классная», во всех смыслах этого слова, велела Маше сесть за парту перед учительским столом, подождала, пока последний ученик выйдет из кабинета.
— Подавай документы в физико-математическую школу, — девочка попыталась возразить, — знаю, знаю, чем интересуешься, но у искусствоведа какие доходы? Способности к математике у тебя подходящие, учиться в этой школе будет не просто, но после неё окончишь серьёзный институт, будешь хорошо зарабатывать и наслаждайся, хоть, балетом, хоть, картинами.
Учительница права. Грядёт пенсионный возраст мамы, папы нет. Маша не располагает свободными годами для поиска подходящей профессии, многократных попыток поступить, например, на факультет журналистики или искусствоведения.
— В этой школе, учитель математики есть, — продолжила Классная, — я тебе напишу фамилию, постарайся попасть к нему, он лучший в городе, мои дочери, обе, у него учились.
Маша поступила так, как советовал человек, рядом с которым, впервые узнала, что тепло бывает не только от печки, которую, к тому же и снесли после подключения дома к центральному отоплению.

Хороший Мужик
Попасть к лучшему учителю помешало отсутствие жизненного опыта. На больших, дубовых дверях четырёхэтажного здания — объявление: «Запись в школу начинается с такого-то числа, с утра», Маша и подошла к десяти, но опоздала. Ребята, которых интересовала математика, собрались со всего города, чтобы учиться у лучшего, побороться за них пришли родители, образовали очередь с ночи. За Машу никто не хлопотал, но поступление в трудную школу мама одобрила.
Новое место учёбы девочке показалось «конвейером» по переработке школьников в абитуриентов для университета или любого технического ВУЗа со сто процентной гарантией поступления. Ученики — исходный материал, набранный по принципу пригодности для такой отделки. Ребята имели претензии на некоторую избранность. Друзей у девочки в новой школе не нашлось, а верного почитателя её, Профессора, родители отправили в приборостроительный техникум.
Обсудить жизненные проблемы она заходила в восьмилетку к Классной.
Мама часто болела и всегда была раздражена. Через много лет, вспоминая это сложное время, Маша подумает, что депрессию усугубил климакс.
Нечёткие мысли, ответы невпопад, в голове мамы не сохранялось ничего из того, чем пыталась поделиться дочь, Классная же помнила, и через какое-то время выясняла, как решилась та или иная проблема.
— Может быть, папа принёс меня из детского дома, я им не родная? – размышляла девочка.
Но обнаружила, что ошибалась. Ни персиков, ни абрикосов, ни дыню, ни орехов мама не ела, дочь к этому привыкла. Про ветчину, которую принесла из магазина, тоже сказала, что не любит, но недавно они были в гостях и Маша видела, как мама клала её себе в тарелку. Значит, она отдает ей то, что купить на двоих не в силах, любит её, но этого не показывает.
Маша приняла это за правило в их отношениях и научилась скрывать свои чувства.
Математик, который преподавал в Машином классе, считался не первым в городе, но одним из лучших. Дрессировал учеников честно, мучительно для других и сносно для Маши, которая четыре года училась у Классной.
«Важно, чтобы мы усвоили предмет, а наши проблемы его не интересуют», — так все думали, принимая в головы истины учителя.
Такие, например:
— заниматься математикой нужно ежедневно, что «штурмом» берётся, то «штурмом» из головы и вылетает,
— не проскочат ваши уловки, отговорки, хитрости, дважды два – четыре при любых обстоятельствах.
А одна фраза вызывала сочувствие:
«Этот культ у меня здесь сидит», — учитель морщил лицо, и постукивал ребром ладони по шее сзади.
При Сталине он отсидел несколько лет в заключении за то, что, потеряв сознание во время боя, попал в плен. Оба лагеря стали причиной приступов гипертонии и сильных болей в затылке.
Все ошибались на его счёт, и поняли это в один день. С тех пор говорили: «Хороший Мужик».
Случилось так, что в эту специальную школу «по территориальному признаку» попал мальчишка из неблагополучной семьи, рос без отца, на мать не обращал внимания. Звали его Вовка Исаков. Невысокий худенький, он крутился на парте, как волчок, «фонтанировал» идеями вслух на уроке, дрался на переменах. Не было с него снято подозрение в краже вещей из финского автобуса, остановившегося недалеко от школы, финны вышли на несколько минут что-то осмотреть, вернулись, и тут — такой конфуз. Видели Вовку рядом с автобусом, ничего не доказали, но и в непричастности своей никого не убедил. Надоел он всем, и учителям, и одноклассникам.
Тот день был плохим для математика, он открывал окно во время урока, хотя на улице был мороз, тяжело дышал, проглотил таблетку, потирал затылок. Девочка решала задачу у доски, все сидели спокойно, вдруг Вовка вскочил, выкрикнул ответ, сопроводив его комментариями.
Преподаватель не расслышал и не понял, что Вовкино решение, на этот раз, было верным. Поставив мальчишку перед классом, он накричал на него. Лицо и шея налились кровью. Все поняли: разыгралась гипертония. Кричал учитель обидными для Вовки и Маши словами: «Вот, что такое безотцовщина!»
Как несправедливо такое обвинение, Маша прочувствовала на собственном опыте.
В девять лет, когда всё свободное время проводила во дворе за игрой с мальчишками в ножички, однажды, попала остриём ножа не в круг, начерченный на земле, а в коленку проходившей мимо женщины, вступившей случайно в этот самый круг.
«Я, вообще, не хотела детей, муж настоял, — расплачиваясь за испорченные чулки, громко сказала мама, и добавила вполголоса, повернувшись к «потерпевшей», — собиралась сделать аборт».
Дочь не пропускала незнакомых слов, запомнила, обсуждала его с подругами на перемене, понятного ответа не получила, не успокоилась, и нашла-таки, объяснение в медицинском учебнике по гинекологии дома у своей одноклассницы.
«Вот, и сделала бы аборт, — сказала Маша, захлопывая книгу, в которой по ходу узнала ещё много интересного, — я в чём виновата?»
После урока учителю передали, что решение Вовки было правильным, хотя, кричать об этом на весь класс, всё равно, не следовало.
На следующий день математик вызвал Вовку к доске, поставил лицом к себе, боком к классу и извинился, наклонив седую голову:
— Владимир, прошу у тебя прощения, иначе не смогу больше чувствовать себя порядочным человеком.
Вовка от стыда чуть не умер, одноклассникам хотелось его убить. После этого случая заметили, что мальчишка часто стоит у кабинета математики, ожидает учителя. Двойки его начали меняться на тройки.
Это извинение поменяло приоритеты в душе Маши: раньше она хотела неформальных отношений с педагогом, теперь же желала одного: чтобы он был здоров. Мама не извинилась за «не хотела детей».
Лучший
Хороший Мужик лечил дома гипертонию и, чтобы заменить заболевшего, в класс вошёл лучший учитель в городе.
Попросил ребят не садиться. Все стояли заинтересованные, ожидая, что будет дальше. Он прошел по проходам, всматриваясь в глаза каждого ученика, настраивая на свой урок, отвлекая от других проблем. Позволил сесть, начал что-то рассказывать, спрашивать весело, легко и свободно, как в дружеской беседе. Маше показалось, что прошло минут пятнадцать, не больше, но прозвенел звонок, учитель поблагодарил класс, вышел, а ученики остались сидеть, ошеломлённые.
— Полечился бы Хороший Мужик ещё немного, — с такой грешной мыслью Маша укладывалась спать вечером.
Урок повторился.
Красивый человек, с одухотворённым лицом, похожий на молодого Блока. Волосы тёмно-коричневые, пушистой копной, карие глаза за очками, лучатся теплом, лёгкий, весёлый, притягательный. До него, так смотреть на учеников умела только Классная, но Классная не была мужчиной…
Лучший предложил решить задачу, хотел показать, как это трудно без знания теоремы, которую собирался изложить. Но Маша знала решение. Со времён кружка Классной она интересовалась книгами по занимательной математике, (мама приносила из библиотеки), сложными заданиями мучилась, размышляла о них, даже, ночью. Иногда, ответ приходил во сне. Над этой пришлось немало потрудиться.
Она подняла руку. Учитель вызвал к доске и получил, к своему удивлению, обстоятельный ответ с объяснением того, как девочка размышляла. Классная учила ребят думать и излагать последовательно цепь рассуждений, а не пытаться угадать.
— Это не тот способ, который я ожидал услышать, ты остроумно обошла щекотливый вопрос, — глаза его вспыхнули, он пожал её руку, державшую кусочек мела, повыше запястья, — обязательно запишу в тетрадь, где собираю интересные решения ребят.
Прежде, чем предложить Маше сесть, он посмотрел на неё как-то задумчиво. И потом, когда представлял классу доказательство теоремы, взгляд несколько раз задерживался на ней.
Следовало, наверное, объяснить, что задачу она решила не сейчас, за несколько минут, а раньше, и на это потратила много времени. Но сделать это не догадалась, потому что, затаив дыхание, ловила каждое слово Лучшего.
Не поняла она, что меньше всего ожидал учитель получить верный ответ, да ещё с подробными объяснениями, от голубоглазой куколки с льняными волосами, капризным выражением лица и слегка надутыми губками, никак не смахивающей на будущего Лобачевского.
Ей же, выросшей без отца, привиделась в пожатии-одобрении нежность мужчины, и ни один человек, для неё, с этого момента, не мог сравниться с Учителем, даже, обаятельный актёр в любимом театре.
К шестнадцати годам Маша ощутила уже внимание противоположного пола. Когда стала старше, солидные мужчины предлагали защиту и помощь «эфемерному» созданию. Но извлекать выгоду из своей внешности не научилась. Во взрослой жизни, слышала:
«Зачем тебе, вообще, работать? Нужно быть, просто, глупенькой нежной девочкой, и мужчины сойдут с ума».
«Нет, притворство ни к чему хорошему не приведёт, — думала она, — дважды два, — четыре при любых обстоятельствах, так учил Хороший Мужик».
Через годы Маше откроется, насколько по-разному выполняют люди простые арифметические действия, особенно, в сфере торговли.
Ей, окончившей ВУЗ по специальности «прикладная математика», придётся устанавливать компьютерную программу по логистике на оптовом складе. Там и услышит она, как считают два продавца высокой категории, не обращая внимания на программистку, принимая её за что-то, сродни компьютеру.
Речь шла о мешках со сгнившим арахисом, затерявшихся на складе, и обнаруженных кем-то случайно. Их надлежало выбросить, как можно скорее, это было очевидно всем, но не торговым работникам. Они обсуждали цену, по которой продадут испорченный арахис кавказцу, хозяину пивного бара, кавказец орехи пережарит, посолит и подаст к пиву пьяным посетителям.
«Выкиньте эту гниль, не травите людей, у вас такой товарооборот, я вижу его в базе данных, два мешка для вас – капля в море!» – хотелось крикнуть, но её пригасили по другому поводу.
Почти, на такой же очевидный вопрос: «Сколько будет дважды два», заведующая оптовым складом, высокая женщина с большим животом, хранилищем батонов с колбасой, запитых крепким, сладким, чёрным чаем, особа с абсолютно бесстыжими, выпуклыми глазами, кокетливо спросила у хозяина:
— А, сколько надо?
— Одиннадцать, – приблизительно так прозвучал ответ.
Женщина картинно, потупила глаза:
— Ну, не знаю, не могу обещать. Может быть, девять или десять получится…
Чтобы так считать, Маше следовало учиться у других учителей.
Это случится потом, а в девятом очевидным было, что Лучший обращал на неё внимание, если они встречались в коридорах или на лестнице.
Эмоциями своими поделилась с Классной, и получила осторожное предупреждение:
— Все ученицы Лучшего переживают влюблённость в учителя, и её дочери, тоже.
И, всё-таки, до восемнадцати лет она дотянула без серьёзного романа со сверстниками.
Открытия
Хороший Мужик сдержал обещание, в институт Маша поступила легко. Лекции, семинары, зачёты, экзамены, тусовки в общежитии, целина. Школьная любовь осталась воспоминанием среди новых впечатлений.
К большому удивлению начитанной девушки выяснилось, что любить может не только душа, но и тело. Душа возражает, ей стыдно за тело, но второе непослушно. Тогда душа объясняет телу, что это была не любовь, а простое увлечение.
Романы Маши имели противоречивый характер. С положительным человеком — скучно, любить испорченного не позволяет здравый смысл. Мужчины хотели нежности и ласки, но, не имея опыта нормальной семейной жизни, Маша не знала, как им это дать.
Мама вышла на долгожданную пенсию. Отметить событие собрались сослуживцы, говорили благодарственные слова, отмечали добросовестность в работе, необычное внимание к посетителям, и, что, особенно, странным показалось Маше, прекрасную память. Мама помнила про книги всё, какое издание, когда реставрировалось, кто заказывал.
Когда гости ушли, девушка решила проверить собственное мнение о маминых способностях, сказала, что встретила Классную. О том, что бывает в школе-восьмилетке, молчала, всякое откровение опасно, имея в виду, отстранённость, обидчивость и раздражительность человека.
— Помнишь её? Ты же ходила на родительские собрания…
Мама наморщила лоб, не понимая, к чему эти разговоры в торжественный вечер.
— Смутно.
— А как её зовут?
— Забыла.
Она, даже, не поинтересовалась, зачем Маше нужно это знать. В одной комнатке существовали два мира, и пребывали они в параллельных пространствах, ни одной точки пересечения.
До 4 курса Маша подрабатывала летом на целине, а на четвёртом, когда у них с мамой остались стипендия и крохотная пенсия бывшего библиотекаря, пришлось искать заработки по вечерам после учёбы.
Однажды, получив деньги за «закачивание» информации с каких-то анкет на магнитный носитель, она, деловая, возвращалась домой и заскочила в небольшой магазинчик, в подвале, недалеко от дома.
Обычно там, было мало покупателей, на этот раз перед ней стояли четыре человека, очередь не двигалась, Маше хотелось домой, «била копытом», ноздри раздувались. Небольшие руки у прилавка сначала медленно вытаскивали из кошелька деньги, чтобы расплатиться за десяток куриных яиц и хлеб, а потом, тошнотворно долго, принялись проверять сдачу.
Маша подняла глаза на «мелочного, неказистого мужичонку», с мыслью: «Когда он, наконец, «отвалит» от прилавка?»
Не может быть! Это был Он, Лучший! Худенький, невысокий, с нелепо торчащими вверх густыми волосами-пружинками, в очках на горбатом носу, Он, сначала размышлявший над копеечной сдачей, а потом бережно складывающий покупки в авоську.
Слишком маленькие для мужчины кисти рук, старообразная сумка, контейнер, заполненный куриными яйцами… Пшик. Ничего не осталось в голове от образа самого прекрасного мужчины её жизни. Какой же оптический обман пережила она в школе!? Но учитель он, всё-таки, лучший, в этом сомнения не было.
На следующий день Маша, с расширенными глазами, стояла в восьмилетке, в дверях учительской.
— Что? — Классная прервала разговор, подошла к ней.
— Встретила Его в магазине. Он, абсолютно, некрасивый!
— Знаю, — без вопросов учительница поняла, кого Маша имела в виду, — мои дочери после окончания школы, тоже этому удивлялись.
Маша, хотела упомянуть про досадную мелочность в деньгах, обнаруженную у своего кумира, но осеклась, заметила, что учительница кутается в большой тёплый шарф, он был на ней лет двенадцать назад, когда знакомилась с их классом, и блуза та же… Об учительской зарплате Маша не думала, но бедность ей была известна… После первой целины её подруги покупали туфли и платья, а она — люстру с тремя рожками, которой надлежало стать заменой абажуру, прогнать тени из углов комнаты, после второй целины приобрела сервант вместо трясущегося фанерного буфета с «живыми» рюмками, а после третьей целины — шкаф.
Ей стало стыдно за себя. «И повернуть глаза зрачками в душу», — вспомнила Шекспира, повернула глаза, ничего хорошего внутри не обнаружила, попрощалась, и побрела, огорчённая. Права была няня в детском саду.
Взрослая жизнь
Маша уже работала после окончания института, когда познакомилась с человеком, любившем театр, живопись, музыку, балет, стихи, обаятельным и интересным, вышла замуж, родилась дочь.
Тут открылось ей, что в семье существуют вещи более важные, чем общий взгляд на какую-то книгу или фильм.
Машин папа не имел высшего образования, стрелял по ночам, потому что был болен, но работал много и обеспечивал семью. Отец её дочери был здоров, не стрелял и не зарабатывал, и, главное, не собирался когда-нибудь это делать. Знакомые объясняли ей: «Что ты хочешь? Не пьёт, не курит, не хулиганит, не ругается матом…
Маша пошла в детский садик в четыре года, а её девочка — в ясли, в три месяца. Мама забирала ребёнка после обеда и рассказывала всем, что «заслуженный отдых» закончился. Дочь её в это время вкалывала на работе, сцеживая молоко из груди в медицинском кабинете своего учреждения. Исхудавшая, забегавшаяся, задёрганная мамины попрёками, Маша и человек, с приставкой «не», расстались.
Года через четыре — новое замужество. На этот раз — мужчина по имени «Да», талантливый, увлечённый не собой, а работой, но, с известными для русского человека, недостатками. Перемены в стране привели к тому, что он потерял работу и запил неизлечимо. Снова: «прощай».
Забирая в ЗАГСе очередное свидетельство о разводе, Маша чувствовала не сожаление, а злость. Наверное, она не получила в детстве то, что должна была отдать близким людям и оба мужчины пострадали тоже.
В спор тела и души по поводу настоящего чувства, начал вмешиваться, вынужденный быть расчётливым, мозг, жизнь приходилось строить, исходя, не только из собственных побуждений, но учитывать интересы дочери и положение стареющей мамы.
Если первый муж хотел встретиться с ребёнком, Маша не препятствовала, полагая из опыта собственной жизни, что каждому человеку нужен живой отец.
Не получались отношения с мужчинами, оставалось любить работу. Открыла фирму, заработала на квартирку маме, сама с дочерью осталась в двухкомнатной, предоставленной им государством раньше.
Классная трудилась «до последнего», но, в конце концов, вышла на пенсию. Маша и одноклассники навещали её.
В крохотной «хрущёвке» с учительницей жил компаньон — английский фокстерьер. Педагогический талант хозяйки сосредоточился, теперь, на собачке. Хмурились побелевшие брови, становились сердитыми глаза и молодой пёс, от природы, живой и активный, не лаял, не приставал к гостям, сидел смирно, даже отворачивал мордочку от всякого соблазна. Ему не разрешалось подходить к столу, а гостям кормить собаку с рук. Все смеялись, жалея пёсика, но никто из повзрослевших учеников не бросал кусков, не смел ослушаться.
Классная, с молодыми заинтересованными глазами, не пропускала ни единого слова из того, что рассказывали «её дети», переспрашивая и напоминая, что думали они по тому или другому поводу раньше, как всегда, удивляя своим вниманием.
«Она помнит не только наш выпуск, а всех, абсолютно всех учеников», — удивлялась Маша.
Мама жаловалась на одиночество. Дочь и внучка приезжали помочь деньгами, продуктами, сделать что-то по дому. Настали времена, когда старики, без помощи родных с маленькими пенсиями и прыгающими ценами, вымирали. Мама беспокоилась, не много ли Маша тратит на неё, дочь отвечала, что это пустяк, деньги ей не нужны, приблизительно так, как та говорила про персики в далеком детстве.
Мама вздрагивала, если внучка в разговоре нечаянно касалась мужчин. И первого, и второго её мужа считала негодяями, а дочь, чрезвычайно распущенной женщиной. Маша молчала. Приходилось столько работать, что не хватало времени «быть распущенной». Вскоре мама от родственниц уставала, хотела тишины, и просила, чтобы её оставили в покое. Переглянувшись, дочь и внучка покидали дом единственного близкого человека, так никогда к ним и не приблизившегося.
Хорошего Мужика Маша встретила в старом парке, где гуляла с собакой. Врачи велели ему лечить головную боль пешими прогулками. Вместе с учителем они обходили по периметру парк, вспоминая школу и одноклассников.
Хороший Мужик не забыл, как её зовут, несмотря на то, что не виделись много лет. Сначала спросил, как живёт, а потом рассказал, что Владимир, т.е. Вовка Исаков, закончил ВУЗ, работает, часто бывает у него дома.
— Почти, член нашей семьи, считаю его своей победой, горжусь тем, что стал порядочным человеком, — продолжил учитель.
«А, ведь, среди его учеников есть кандидаты и доктора наук, один лауреат государственной премии, — подумала Маша, — но самым большим своим достижением Хороший Мужик считает Вовку. Видно, закончилась его безотцовщина в тот день, когда извинился перед ним нездоровый человек, фронтовик».
Самый красивый человек
Дочери было пятнадцать, Маше удалось достать для неё путёвку в летний лагерь Академии наук. Вечером, после работы, решила посмотреть, как ей живётся за городом.
Пока добиралась до лагеря, голова была занята обдумыванием отношений со следующим «бойфрендом». Маше – сорок, её возлюбленный, подполковник армии, и генерал в отношениях с дамами, ошибся, полагая, что женщина, с нежным лицом и беспомощным выражением голубых глаз, нуждается в защите. Не ожидал, что она и зарабатывает больше него.
Ей нравился много переживший, неизбалованный жизнью, человек. В очередной раз случился конфликт между головой, телом и душой.
«Если объяснять, что изменения в стране требуют поиска нестандартных решений, что нельзя жить по уставу, он уйдёт, если промолчать, начнёт гнуть под себя: место жены — дом, кухня», — размышляла Маша, надеялась, что женщине по силам переспорить офицера. Похоже, над её личной жизнью, снова, нависла угроза.
Она добралась до территории лагеря, и шла по коридору второго этажа лагерного корпуса, когда случилось невероятное: из женского туалета с корзиной, наполненной мусором, вышел Лучший, её первая любовь, постаревший, но, мало изменившийся.
«Не может быть, – смотрела на учителя Маша, — или существует его двойник, который работает уборщиком в лагере Академии наук? Но, если это Лучший, то где он мог так оступиться? Может быть, диссидент или «отказник»? Теперь, кажется, в выезде из страны не отказывают, с работы за это не выгоняют. Что же произошло? Она слышала от одноклассников, что Лучшему присвоили звание «заслуженный учитель», издали его учебник по математике. И в России, и в Америке, и в Европе ученики с придыханием произносят его имя, а люди из микрорайона, где живёт Лучший, наслышаны о знаменитом учителе и показывают дорогу, разыскивающим его дом, ученикам».
Одна мысль сменяла другую.
Человек с корзиной направился к выходу, видимо, выбросить мусор. С ведром грязной воды и половой тряпкой в руках, вышла из туалета милая девушка, слишком интеллигентного, для уборщицы, вида.
— Простите, — обратилась к ней Маша, — Вы не скажете, кто этот человек? — указала на фигуру с мусорной корзиной, удаляющуюся от них по коридору.
— Это мой папа, — в больших глазах светилась весёлая приветливость.
— А он, случайно, не …? — Маша назвала имя и отчество Лучшего.
— Да.
— Но, что он здесь делает?!
— Помогает мне.
— Простите, ради бога, а Вы что здесь делаете?
Профессия уборщицы не была постыдной для Маши, не то, что продавец во времена социалистического дефицита или перестроечного «кидалова». И, всё-таки, Его дочь должна иметь высшее образование.
— Такие времена, понимаете, у нас, в Академии, не хватает технического персонала, руководство объявило, что, если добровольцы из числа научных сотрудников не приведут в порядок лагерные корпуса, вторая смена не заедет.
— У Вас здесь дети?
— Нет, у меня ещё нет детей, но должны же ребята отдохнуть в лагере, я вызвалась поехать сюда, а папа предложил помочь, — спокойно объяснила девушка.
Маша обернулась, вечернее низкое солнце светило через окно в торце коридора. С пустой корзиной, легкой, пружинистой походкой, приближался Он. Свет в спину мешал разглядеть лицо, но Маша, угадала тепло в глазах, оно согрело тысячи счастливцев, которым он помог получить достойную специальность, научил уважать себя и свой труд.
— Вот самый красивый человек в моей жизни, — сказала себе бывшая ученица, — это же ясно, как дважды два.
И ни душа, ни голова, ни тело ничего не смогли возразить.