Вафля

— Ко мне! Вафля! Ко мне!
Пёс радостно закрутил вираж в глубоком снегу и расхлябистым галопом устремился в мою сторону, размахивая безалаберным языком из зубастой улыбки. За пару метров до меня собака меняет направление, пытаясь увернуться от широко расставленных рук. Мой вратарский прыжок валит её на землю. Мы быстро вскакиваем, поднимая за собой ворохи снега. Вафля, оборачиваясь, даёт дёру. Снег за шиворотом быстро размокает влагой на моей разгорячённой спине. Чуть не догнав дворнягу, разворачиваюсь и бегу прочь. Она делает широкую дугу и бежит за мной, догоняет, я как симулянт на футбольном поле падаю подкошенный, Вафля прыгает сверху и жёстким языком лижет мне лицо. Хлопья снега третьи сутки медленно опускаются сверху.
Из окна седьмого этажа на пустырь смотрят большие голубые глаза. Наши собачьи игры выгибают точёные широкие губы в улыбку. За стёклами пахнет едой. В квартире тепло. Катя в домашней майке с открытыми плечами, на которые спадают длинные волосы. Она стоит, облокотившись на проём окна, изогнувшись длинным стройным телом танцовщицы. На плите греется суп.
— Вафля, домой! — горячим дыханием я замаливаю вину перед кистями за потерянные на той неделе варежки.
Собака послушно засеменила к подъезду, то и дело останавливаясь. В первые дни после смерти деда она не отходила от меня дальше пяти метров — страх от потери хозяина заставлял её держаться хоть кого-то знакомого. Мать предлагала отдать пса в приют, а мне показалось это предательством. Если есть кто-то, кого любит любимый тобой человек, то это и твоя любовь тоже. Я очень любил дедушку, поэтому в моём съёмном жилье стало нас двое: я и Вафля.
Дед был трепетным и тихим стариком, он мог часами перебирать старые письма, фотографии или в парке смотреть на прохожих, кажется окончательно уйдя в созерцательную стадию жизни. Мы купили ему телефон, но он никогда не звонил первым. Не хотел вторгаться в наши, как ему казалось, активные и полные делами жизни. Поэтому, когда он принёс в свою квартиру полумёртвого щенка с улицы и стал активно возиться с ним, как со мной и сестрой в нашем детстве, это стало радостью. Он будто вернулся в то время, когда хотел не только смотреть за жизнью, но и участвовать в ней. Назвал девочку Вафлей и я только с ухмылкой отвёл глаза, не став объяснять обидное значение слова.
Щенок оказался совсем плох. Брошенный бродячей сукой, потасканный то ли котами, то ли воронами. Ветеринары первые несколько месяцев не давали гарантий, что она вообще выживет. Всё думал, что же будет с дедом, когда маленькая Вафля покинет нас. А вышло совсем наоборот. Большая коричневая дворняга ждёт меня у подъезда, а деда уже три года нет.
У лифта мы нагнали мою соседку сверху, пожилую женщину учительского поведения. Я взял пса за ошейник, приняв чуть согнутую неественную позу, и поздоровался.
— Здравствуйте… — она многозначительно растянула слово, добавив выразительно неодобряющий взгляд в громкую паузу. — Мне кажется ваша собака лает.
— Ну да, она же собака, это не кот. — сказал я, входя в лифт.
— Нет, вы не поняли меня, молодой человек. Ваша собака лает ночью. Я сплю чутко и иногда просыпаюсь непонятно от чего. Лежу и не могу понять, что меня разбудило. И тут сегодня я поняла. Да, представляете, я поняла! — она торжествующе вскинула подбородок. — Это ваша собака! Гавкнет… а потом молчком! Дождётся, когда я усну и снова гавкнет! Чует, значит… Мне всё слышно, что у вас происходит, а мне вставать рано! Сделайте что-то со своей псиной, иначе я приму меры, слышите?
Час назад в этой кабине я целовал самую красивую женщину в городе. Эротика зимнего пуховика на Кате меня не останавливала. Моя кисть скользнула под толстый слой одежды, опутав её хрупкую спину. Она откинулась на сгиб моей руки, запрокинув голову и мы целовались. Стена напротив нашей двери приняла напор лопаток девушки, одной рукой я достал связку ключей и наощупь открыл дверь.
— Подожди… Чёрт, я забыл! В аптеку не зашёл…
— Серьёзно? Ну Егоооор… — Катя разочарованно выдохнула и опустила руки с моих плеч.
Моя улыбка медленно выползла на лицо. Глаза заискрились удовлетворением от искреннего расстройства любимого человека. Я пластичным движением выдернул из нагрудного кармана упаковку презервативов.
— Ты засранец, Гоша… — она проулыбалась этими словами мне в шею. — Я люблю тебя…
Замедляющиеся колебания хвоста проигнорированной Вафли немым морализатором мигали в конце коридора. В его начале брошенные куртки, скинутая обувь, зубами разорванный полиэтилен упаковки… Ловко распечатать мне никогда не удавалось.
Два года и один месяц. Из которых два года и две недели мы живём вместе. Вы совершаете ошибку! Но жизнь словно слепляла нас вместе. Кате надо было съезжать с квартиры, а мы за первые полмесяца не провели ни дня врозь… Да и c Вафлей они поладили.
Обычно секс в живущей вместе паре быстро уходит в горизонталь. Или только у меня так? Теперь он не где-то рядом и где-то между, а превращён в предмет тщательных раздумий лёжа под одеялом, после позднего ужина, душа и чистки зубов. Мы будем вместе вечность, неужели не успеем потрахаться завтра? Наша с Катей вертикаль высилась монументом. И мы даже почти не ссорились.
Завязанный презерватив с моей спермой лёг на вершину ведра. Мусор, который мы как всегда забыли выкинуть утром: позавчерашняя курица, тухлые овощи, лук… Наша безхозяйственность дурно пахла.
— Так, я понёс мусор и с Вафлей… Погрей пока суп, ага?
— Сегодня у меня была охреневшая заказчица, просто орала в трубку. Я говорю ей: почему вы позволяете себе на меня кричать? А она знаешь что? “Мы вам заплатили немаленькие деньги и я имею право требовать, чтобы вы работали хорошо”… Притом, что это она косячит сама и я за ней косяки исправляю. Я вообще не должна с ними разговаривать, пусть через менеджера всё передают…
Мешок расползся жалкими кусками и изрыгнул свои мокрые внутренности на пол.
— Вафля, нельзя! Место!
Собака осеклась в привычном энтузиазме сожрать упавшее и уплелась к себе. Мы в бытовом синхроне упали на колени и стали собирать склизкий мусор в новый пакет. И всё уходило сквозь пальцы, ускользало, уворачивалось и сбегало. Я улыбаюсь, вдыхая ароматы отходов, смотрю на неё. Катя наклоняется с балетно ровной спиной и улыбается мне.
Улыбаюсь, смотрю на неё, она не улыбается.
— Я пожалуюсь на вас в милицию, я вас предупредила! — крикнула нам попутчица вдогонку на нашем седьмом этаже.
Лифт закрылся и уехал выше, не оставив в моей голове ни мысли о минутном разговоре. Мы возвращаемся домой.
— Лапы! Лапы мыть! Ла-пы… — Катя из кухни спасает наш и так не самый чистый пол от следов нагулявшихся лап.
По знакомой команде пёс устремляется в ванную, перепрыгивает бортик и ждёт. Катя из кухни проходит следом. Разувшись, я бегу за ними, имитирую собачье ворчание, мягко отталкиваю омывателя лап, закидываю руки по плечи за край ванны. Показываю свои лапы и далеко высовываю язык. Собака с испугом смотрит на мои дураковаляния. Катя смеётся волшебными переливами, а я любуюсь складками её улыбающегося лица, которые размечают будущие морщины, причинённые счастьем.
Ужин. Душ. Чистка зубов.
Под нашим одеялом нет места для раздумий. Руки находят притягивающие точки чужого тела, губы жадно ищут другие губы, находят и теряются там. В поцелуях я опускаюсь с её губ на линию шеи и дальше, до груди и ещё ниже, через живот и ближе к дрожжевому запаху её желания. Язык дразнит внутренние стороны её бёдер и пропадает в ней. После уже я нависаю несоразмерно большим телом над ней, она приподнимается и ловит ртом мой член. Рука вытягивается до изголовья и нашаривает там мягкую упаковку. Я надеваю презерватив и вхожу в жарость её тела. Время длится и теряет смысл…
— Егор… Я хочу чувствовать тебя…
Катя мягко и решительно стягивает презерватив, я тут же возвращаюсь в неё и больше нет ни меня, ни её, есть только одни мы, ставшие единым существом. Пот застилает глаза, два тела спаяны горячим и скользким теплом, она изгибается… Я яростно кончаю в её глубину и всё начинает темнеть. Два тяжёлых дыхания. Я счастлив. Я невероятно, катастрофически и безвозвратно счастлив…
Мир обрыватся в сон.
Где-то далеко скулит собака. Переизученные направления трещин асфальта старого двора. Я перепрыгиваю через них, чтобы не случилось непоправимое. Мне 7 лет. На лавке сидит дедушка, таким я видел его в последний раз. Он тихонько качает головой, смотрит на меня плачущими глазами. В их солёности тонет непонятая мной немая боль. Ширю шаги, быстрее перебираю ногами, но не могу стать ближе. А он всё смотрит на меня, ждёт, смотрит и ждёт. Я пытаюсь что-то прокричать, двигаясь всё быстрее. Лавочка уплывает от меня на отколовшейся льдине асфальта. Полные слёз глаза деда смотрят на меня, они всё дальше, дальше… Где-то далеко скулит собака.
— Вафля, тихо… — хриплый спросонья Катин голос выдёргивает меня из сна.
Ослепляю себя экраном смартфона — 3:47. Где-то рядом скулит собака.
— Она гулять что ли просится? — я спросил в темноту.
— Я не знаю, я сплю, не знаю…
Катя с недовольным ворчанием отвернулась в подушку. Клавиша прикроватной лампы поджигает комнату.
Возле кровати стоит и поскуливает Вафля. Лапы дрожат и подкашиваются, из склонённой к полу пасти вытягиваются струи слюны, оставляя большие мокрые пятна, с бока выпирает огромный раздувшийся живот. Увидев, что ей наконец удалось привлечь моё внимание, она тяжело заваливется набок. Шёпот одышечных вдохов режет тишину. Моё сердце рушится вниз и возвращается на место обмазанное ужасом.
— Катя, проснись! Вафле плохо! — я кричу так, будто пытаюсь вырваться из сна.
— Что?..
Моя задница опускается в лужу собачьей слюны, руки гладят больное животное. При касании живота она высоко скулит. Синевато-бледная слизистая раскрытой пасти струится вязкой слюной.
— Вафля, ты чего? Что с тобой, дружище?.. Вафля…Вафелька… — я причитаю словно деревенская бабка. — Звони в Весту! Вафля, сейчас поедем к врачу…
Девушка сидит со стеклянными испуганными глазами, в оцепенении схватившись за край одеяла. Мой крик оживил её, Катя бросилась к телефону.
— Что сказать?.. Что мне им сказать?
— Собака отравилась, везём, что делать, дать может что-то?!..
На полу отблёскивает серебром разорванная упаковка Контекс. Мой взгляд упирается в неё.
— Катя, стой, ты выбросила презерватив?
— Не знаю, я уснула вместе с тобой…
— Куда ты его дела?!
— Да кинула на пол, не знаю…
Я упал вниз, панически шаря глазами по поверхности пола. Ничего, кроме пыли.
— Блядь! Блядь!.. Сука… Она сожрала его! Она съела его… Сукаааааа!..
Выдернутые из шкафа штаны облепили мокрые бёдра, кофта, носки… Катя быстро говорила с ветеринаром, натягивая джинсы. Я переложил Вафлю на большой сложенный плед и отнёс к выходу. Ей страшно и она пытается встать.
— Егор, дежурный врач там ждёт. Но надо очень быстро ехать…
Уложенная в плед собака скулит на моих руках. Я стараюсь двигаться плавно и приговариваю успокоения. Она доверчиво смотрит на меня, бессловесно прося о помощи. Катя жмёт кнопку первого этажа и закрывает лицо руками.
— Я поведу, сядь с ней сзади.
Водительское кресло до упора назад, не стал настраивать зеркала. Шумно срываю машину с места. Подрезал на выезде с прилегающей, на первом перекрёстке проползаю направо на красный… Встречаюсь в отражении с раскрасневшимися глазами и сбавляю скорость. На последнем светофоре мне осталось 47 красных секунд. Я выкатываюсь максимально далеко за стоп-линию, желая сразу сорваться в левый поворот. 38 красных секунд светофора. Руки передавливают отмёрзший пластик руля. 25 красных секунд. Справа сзади Катя гладит голову пса на своих коленях. 13 секунд. Я готовлю первую передачу, выворачиваю руль. 6. 5. 4. 3 секунды...2… жёлтый…
Резко дёрнувшись, машина выкатывается на встречку. Из-за поворачивающего налево встречного такси выныривает ночной лётчик, удачно попавший на скорости в переключение светофора. Мы оба поставили на жёлтый и сошлись на одной полосе. Втыкается вторая, я отчаянно жму акселератор. Сквозь моё правое и его лобовое стёкла мы смотрим друг на друга. Он в панике давит на тормоз. Сзади вскрикивает Катя…
— Надо резать. — молодой ветеринар ощупывает собачий живот. — Если латекс перекрыл сфинктер желудка, он не выпускает его содержимое в кишку, желудок раздувается, передавливаются вены и артерии. Можно зондом выпустить газ, это даст ей облегчение, но клиническую картину не изменит. В кишке и желудке начнётся некроз тканей, вы потеряете собаку. Ждать нельзя, у неё очень низкая температура — это плохой признак, а шансы при полостной операции в такой ситуации 50 на 50. Аккуратно разрежем, вытащим инородный предмет и подошъём. Я сегодня без дежурной медсестры, вы мне поможете. Вот перчатки.
Моя собака лежала на металлическом столе под яркой лампой. Моя девушка стояла согнувшись, облакачиваясь на белую стену и обхватив себя за плечи. Меня тошнило. Перчатки выгладили мои пальцы, руки стали словно чужими. Вафле ввели наркоз. Катетер белел на коричневой шерсти.
Скальпель плавно въезжает в кожу, она растекается по барабану живота. Тугой розово-красный мешок, перетянутый белыми жилками также легко поддаётся инструменту. Я придерживаю края желудка, врач запускает в разрез два пальца, выдавливая воздух и жёлтую слизь.
— Есть! — он вытягивает из отверстия измазанный внутренностями кусок резины. — Сейчас подчистим от лишнего и будем зашивать.
Катя слабо улыбнулась в углу, я выдавил усталую улыбку в ответ.
— В следующий раз будьте аккуратны, если собака тянет всё в пасть. — Доктор сделал несколько аккуратных белых стежков на ярком мясе внутренностей. — А лучше воспитывайте, собака ещё молодая… На улице может всякого понатаскать.
Нормализовавшийся желудок скрыл своё нутро. Портной завязал узел, отрезал лишние нитки и замер, склонившись над телом собаки. Пальцы на бедренной артерии вдавились в шерсть. Пауза. Шаг назад.
— Она не дышит. Соболезную…
Рядом всхлипнула Катя. Я посмотрел на неё, на собаку, на врача…
— То есть не дышит?.. В смысле “соболезную”?! Давай искуственное дыхание, реанимацию, мы в больнице, блядь! Что ты стоишь?!.. — Я обошёл операционный стол. — Коли адреналин, слышишь?.. Давай, ну!
Он сделал ещё два шага назад.
— Это наркоз… Успокойтесь! Я всё понимаю, но вашу собаку не спасти, хоть обколи её адреналином. Простите, так бывает, я не могу помочь…
Он отошёл до стола, сел и начал заполнять бланк. Я хотел броситься, схватить его за шкирку и заставить что-то сделать… Сзади подошла Катя и уткнулась мне в спину, ладони накрыли мои руки. Оборачиваюсь и через её голову смотрю на труп моей собаки. Синюшная пасть Вафли раскрыта. Два комка, слёз и тошноты, подкатываются одновременно ко мне, бьются в моей голове и рассыпаются. Моё каменное лицо не выражает ничего и теряется в бледности стен.
— Вы можете оставить её здесь на утилизацию. Можете забрать, тогда мне надо подшить кожу, чтобы органы из брюха не вываливались при транспортировке. Но я советую оставить, так проще.
Сижу на заднем сиденье с холодной мёртвой собакой на коленях. Мы стоим на парковке у клиники. Табло показывает 5:43.
— Егор, куда ехать?
— Ей надо полежать на её подстилке… Будто всё хорошо, ей надо прилечь на дорожку… Мне надо увидеть ещё раз, что всё хорошо… — Мой голос стал чужим и тихим. — Потом я похороню её, в багажнике есть сапёрная лопата.
— Егор… Прости меня…
Я не ответил.
Первая выученная команда Вафли — дай лапу. Вторая — дай другую. Дай лапу, дай другую, говорил дед и хихикал как ребёнок, держа за лапы стояющую на задних собаку.
— Дай лапу… Дай другую… — я трогаю подушечки пальцев пса.
— Гоша, прости…
— За что, Катя?..
Мы остановились у подъезда, а я всё сидел. Я сидел, не в состоянии двинуться, потому что боялся пройти по тому же пути. Катя открыла мне дверь машины. Катя открыла мне дверь подъезда. Катя открыла мне дверь квартиры…
Нога об ногу, как в детстве, стянуть зашнурованные ботинки в коридоре. Перешагнуть и запнуться. Упасть. Уронить ценный груз. Увидеть как тяжело падает тело перед тобой, разрываются слабые швы, вытекает желудок, печёнка, кишки. Лечь и обнять грязное кровавое родное тело. Заплакать. Рыдать навзрыд. Захлебнуться слезами, соплями. И стихнуть.
Мы стоим на коленях и собираем склизкий мусор в пакет. И всё уходит сквозь пальцы, ускользает, уворачивается и сбегает. Большим мешком словно пелёнкой сматываю полегчавшее тело.
— Я пойду с тобой. — Катя решительно накидывает куртку.
— Нет.
— Мне тоже больно…
— Я знаю.
Лифт приезжает сверху, вхожу в него. Моя рано встающая соседка смотрит на меня с ужасом. Я нажимаю кнопку один и смотрю ей в глаза.
Я жду, что она что-нибудь скажет. Хочу взорваться и выкричать на неё свою боль. Я перемазан кровью, желчью, недопереваренным говном, на руках как ребёнка держу безжизненное животное, голова которого торчит из мусорного пакета. В отдельном пакете болтаются собачьи внутренности. От меня разит.
Она думает, что я кончил собаку. В её взгляде читается страх сплюсованный с “я же только попросила потише”. Тупая мразь.
Закоченевшие голые руки вбивают лопату в мёрзлую землю. Снег тут же накрывает свежую рану. Новый взмах. Ещё один вырванный клок земли. И Вафля на дне ямы.
Меня всегда завораживал обычай на похоронах — бросать горсть земли в могилу. Люди каждый вкладывается в то, чтобы закопать ушедшего. Но есть в этом ритуале, в этой очереди грязных ладоней, что-то по-настоящему почтительное… На похоронах деда я долго стоял с влажной после дождя землёй в руке… И вот я снова здесь.
Бросаю горсть. Спи.
Закапываю.
Грязный, замёрзший, жалкий — я возвращаюсь домой.
На шестой день моего молчания Катя не выдержала.
— Эй, ты не один! — Она пытается встать на линию моего взгляда. — Прекрати упиваться своей болью… Подумай обо мне, подумай, что я чувствую, что я… Что я как-будто виновата в том, что отобрала у тебя Вафлю, будто отобрала твоего деда, твою память и все твои истории о нём. Ты смотришь на меня так, будто я виновата! А я не виновата!
— Я не смотрю на тебя так…
— Именно так! И мне тоже плохо, Егор… И это была моя собака тоже! Почему ты всегда так нянчишь свои чувства, свои боли и так равнодушен ко мне?! Откуда в тебе столько равнодушия, Егор?.. Почему я прошу у тебя прощения, хотя это была и тупая случайность, почему я утешаю тебя, хожу за тобой… И почему ты даже не обнял меня за эту неделю? Почему весь ты всегда только о себе? Что с тобой не так? Что со мной не так?! С нами что не так, Егор?..
Она вытерла помутневшие глаза и посмотрела на меня выжидающе. Я отвёл взгляд и опустил голову. Мне нечем, кроме как молчанием, ответить на её правоту.
— И я не хотела говорить этого… Но это всего лишь собака… Жизнь продолжается.
Наше счастливое будущее резко встало и не оглядываясь навсегда вышло прочь.
А через две недели, стоя между коробок со своими вещами, я получил сообщение “Егор, я беременна. Позвони мне.” Отложил телефон и опустился на пол.
Смерть подыграла жизни. Или наоборот.
Наше прошлое, которое мы никогда не сможем перешагнуть. Перешагнём и запнёмся, обронив свои кровавые внутренности, измажемся ими и плачем.
Длинные гудки. И всё.