Екатерина

Неподалеку от Енисея, в его срединном течении, расположено довольно таки большое старинное село. Однако чтобы не лукавить, скажу, что большим оно стало недавно, лет двадцать пять тому, а перед войной это был обычное село, каких довольно много в той стороне и по сей день. Ничем оно не знаменито, кроме, пожалуй, одной истории, в которую, находясь в здравом уме, поверить трудно. Однако местные жители нет-нет, да и «порадуют» заезжих сюда (в поисках судьбы) этой «истинной правдой», от которой у слабонервных начинается икота, а взгляд ищет какую-нибудь икону, так, на всякий случай…
Мне довелось услышать об этом «факте» весной 1975 года, а если быть точным, то 22 марта. И дело вовсе не в моей цепкой памяти, я на даты немного слаб, просто в этот день мне крепко досталось от местной молодежи, но я сам виноват. Дело прошлое, но когда я еще «закладывал за воротник», то есть пил горькую в неограниченном количестве, мне казалось, что силушки у меня что-то многовато. Обычно проносило, а в тот раз заклинило. Нашла коса на камень! Помяли меня очень крепко, даже пришлось взять больничный. А медпункт стоял на отшибе, и когда, после перевязки, я уже хотел было уходить, сердобольная сестра местного милосердия, с которой я и знаком-то толком не был, попросила вдруг задержаться.
Мне тогда было двадцать два года, а ей где-то около тридцати. Женщина она была привлекательная, улыбчивая, умеющая расположить к себе. Она предложила чаю, однако, увидя мою постную физиономию, раздобрилась, достала из стеклянного шкафчика с белыми занавесками внушительный пузырек со спиртом.
— Много не налью,- сказала она,- не потому что жалко, нет, совсем нет, просто я хочу, чтобы ты проводил меня домой. Скоро стемнеет, а я боюсь темноты. Если бы не ты, я бы давно ушла. Кому надо – найдут. У меня и дома есть все, что нужно для оказания экстренной помощи. Проводишь?
— О чем разговор? – серьезно сказал я,- только от кого тебя охранять? Все тебя знают, кто тронет-то?
— Да не об этом речь,- тихо ответила медсестра и глянула в окно. – Опять «она» появилась.
— А кто это?
— Екатерина.
— И кто она?
— А ты не знаешь?
— Нет.
— Странно. Сколько ты у нас живешь?
— Уже три месяца.
— Странно. Обычно все вновь приезжие уже на третий день в курсе всех наших дел, а ты как-то проскочил. Ты же в кузне работаешь?
— Да,- горделиво ответил я,- пытаясь в шутку подбочениться.
— Брось,- коротко отмахнулась медсестра,- будь проще.
Потом посмотрела на меня и рассмеялась.
— Не обижайся,- примирительно сказала она, — просто видок у тебя – не позавидуешь.
Я посмотрел в зеркало на свою забинтованную голову и сам рассмеялся.
— Сурьезные у вас ребята, чуть что – сразу по башке.
— Сам виноват, тут силу показывать не надо, у нас каждый в селе молотобоец. Ты еще им спасибо скажешь, что не покалечили тебя.
— Да я понимаю, что не прав,- сокрушенно сказал я,- стыдно.
— Ну, раз стыдно, значит, все наладится, ребята наши отходчивые, вот посмотришь, они же первые извиняться будут. Да и тебе стоит повиниться. У нас так принято: подрались, повинились, подружились. Сколько уже я на эти ваши «недоразумения» йоду перевела. Ну что, пошли что ли?
Мы оделись и вышли на крыльцо медпункта. Было уже темно и довольно холодно. В этих краях март только по календарю весенний месяц, а на самой улице как была зима, так и осталась. Февральские сугробы, правда, уже немного осели, покрылись ледяной зеркальной коростой, отполированной северным ветром.
До избы Наташи – так звали медсестру – было недалеко, метров триста, и мы не спешили. Ей, как и мне, наверное, тоже не хотелось окунаться в одиночество (я уже знал, что она разведенная, а я еще ходил холостой), я взял ее под руку, и Наташа невольно прижалась ко мне. Не скажу, что я почувствовал нечто, но ее доверчивость передалась мне, и я ощутил груз ответственности за ее безопасность. И вспомнил, что она говорила в медпункте.
— Кто такая Екатерина? – спросил я.
Наташа еще теснее прижалась ко мне.
-Может, зайдешь? Тут как-то не по себе. Зайдем ко мне домой, там я все расскажу. Да не бойся, у меня тут женихов нет, бывший муж в Красноярске живет, а дурной славы я не боюсь. Отбоялась в свое время.
Ее внезапная откровенность расположила меня к ней, возникло чувство доверчивости и симпатии.
— А я и не боюсь, — буркнул я себе под нос, который предательски стал шмыгать, удерживая так некстати высунувшуюся соплю, а высморкаться мне было неловко.
Мы подошли к Наташиному дому, и пока она возилась с замком, я незаметно высморкался и, почувствовав уверенность, смело шагнул за порог.
Скромное было у нее жилище, но уютное. На окнах висели стерильно-белые занавески, полы были застелены вязанными дорожкам и кружками. В проем перегородки была видна в углу массивная дореволюционная кровать с набалдашниками и большими подушками, аккуратно заправленными в такие же белые наволочки.
В кухне, возле большой русской печи, лежало беремя кедровых дров, а на припечке сохло несколько лиственничных поленьев – для щипания лучин на растопку. Я привычно нащипал лучины, растопил печь и вскоре по всей избе загулял теплый деревенский дух. Наташа усадила меня за стол, а сама стала хлопотать у печи, и вскоре мы уже пили чай, приправленный березовой чагой и мятой. Разговор как-то не складывался, и я понимал, что кроме чая ничего больше не будет, и даже радовался этому, потому что Наташа мне определенно нравилась, и мне не хотелось, чтобы она оказалась «доступной девочкой».
И, как бы читая мои мысли, Наташа сказала:
— Спасибо тебе, но спать ты будешь у себя. Без обид?
Я улыбнулся.
— Расскажи про Екатерину, чем она так напугала тебя? И кто она такая?
Наташа осторожно заглянула за занавеску в окно, погрустнела и стала рассказывать какую-то небылицу, так мне тогда казалось, а когда выговорилась, попросила меня уйти, потому что уже было поздно, и ей не хотелось, чтобы я встретился с этой Екатериной, потому что ничего хорошего от встречи быть не могло.
Я попрощался и ушел домой, а дома всю ночь не мог уснуть, переосмысливая Наташин рассказ, пытаясь найти в нем хоть крупицу правды, поскольку мой тогдашний ум атеиста и реалиста ну никак не хотел смириться с откровенной выдумкой людей, которые сами, слепо уверовав в эту легенду, требовали и от других того же самого. И Наташа не была исключением.
Позже эту «историю» я слышал много раз от односельчан, и каждый раз в новой интерпретации, но суть оставалась прежней: Екатерина, ее двое малолетних сыновей, зимний лес, река и волки…
Крашенинниковы появились в селе перед самой войною. Сама Екатерина и ее ребятишки – погодки. Старшему Ванечке было четыре года, а младшему Игорю – три. Отец их был репрессирован, а его семья подлежала выселению в районы отдаленные от центра. Кто был муж Екатерины и отец ее ребятишек мне узнать не удалось, его имя выветрилось из памяти людей, вроде он был военный. Екатерина же с детьми прожила в селе всю войну, когда ее вдруг арестовали.
В середине марта сорок шестого года рано утром в село из райцентра приехали два милиционера в санях, запряженных парой лошадей. Соседи видели из окон, как Екатерину и ребятишек вывели из хаты и посадили в сани. Ей связали руки за спиной и привязали к саням, а детей, уже подросших, просто кинули на солому и повезли в райцентр. Если бы они поехали той же дорогой, может и добрались бы, но милиционеры решили скоротить путь, потому что поехали рекой, в то время, до строительства Красноярской ГЭС, Енисей в этих местах замерзал. Что их заставило выбрать этот путь – неизвестно, выиграли бы всего-то километров десять, но, видно, такая уж выпал им карта. Если бы милиционеры пообщались с жителями села, может быть, и узнали, что уже неделю как поблизости появилась большая волчья стая, которая, по рассказам охотников, обосновалась за вторым поворотом реки, в глухом ельничке. Именно там волки и дождались их. Милиционеры отстреливались, около десятка волков уложили на снег и спаслись бы, может быть, но испуганные лошади рванулись, опрокинули сани.
Лошади-то спаслись, а вот люди… Очевидцы в слезах рассказывали, что от людей осталась только растерзанная одежда, больше ничего. Екатерина была привязана к саням, поэтому осталась жива, да толку-то. Она сошла с ума. Ее отвезли в Красноярск, в больницу, но вскоре следы ее затерялись. Но года четыре назад сельчанам стала встречаться женщина, в которой старожилы признали Екатерину, и которая в отчаянии заламывала руки, как бы моля о помощи. И появлялась она всегда в последних числах марта, а дня через два-три к селу подходили волки, да так близко, что все собаки буквально захлебывались от лая, а коровы от испуга не давали молока. Вот и вчера водитель и кассир, которые привезли аванс, рассказали, что видели женщину, видимо, ту самую Екатерину. Она якобы вышла из лесу к дороге, махала руками, показывая на реку, как бы предупреждая о появлении волков.
Но поскольку волки появлялись здесь всегда, еще до того страшного дня, я отнесся к этой легенде весьма предубежденно. И, как выяснилось вскоре, напрасно.
Через четыре дня мне нужно было ехать в райцентр, закрывать больничный, но ехать было не на чем, автобус не пришел, а из местных автолюбителей никто в райцентр не ехал. Выручил сосед Николай, который работал скотником. Дал мне своего коня, помог запрячь его в сани, подбросил в них пару навильничков сена, кинул старый огромный овечий тулуп.
— Если станешь замерзать,- сказал он,- не ленись, беги рядом с санями, только вожжи не выпускай, конь резвый, ждать тебя не станет.
Я в первый раз ехал в райцентр конной тягой. Хотя вырос в селе, с лошадьми, все равно было немного боязно. Конь чужой, я один, а вокруг на много верст сибирская тайга. И ведь не лето.
Километра через три дорога раздвоилась. Один рукав тянулся прямо, а второй сворачивал вправо, к Енисею. Сейчас уже не могу точно сказать, кто принял решение свернуть, то ли конь, то ли я, но, спустившись с невысокого берега, мы с конем оказались на реке. Я еще тогда подумал, что этот путь короче на десять километров, и я быстрей доберусь до райцентра и обратно.
Еду, насвистываю какую-то песенку. В тулупе отнюдь не холодно, даже уютно. Задремал. Очнулся оттого, что сани дернулись и пошли быстрее. Посмотрел по сторонам и волосы на стриженой коротко голове стали дыбом. С правого низкого берега Енисея наперерез мне неслась вытянутая волчья стая. Сколько их было, не знаю, не считал, думаю, что десятка три было. Я машинально стал ощупывать сани, зная, что в них всегда под сеном Николай держал вилы, но на этот раз, видимо, забыл положить. Конь бежал резво, но и волки были опытными. Енисей в этом месте круто поворачивал вправо, и волки разделились. Большая часть неслась к повороту, а меньшая стала заходить в тыл. Конь, почуяв близкую, гибель остановился и повернул ко мне голову, как бы спрашивая, что делать? А что делать? Единственным «оружием» была длинная хворостина, которой я при надобности мог бы подгонять лошадь. Вот ею я и выколол глаз первому волку, который, догнав сани, с разбегу прыгнул на меня. Этого волка я нейтрализовал, как говорят военные, а что было делать с остальными? Вот они, рядом, голодные, злые, безжалостные…
Я не знаю, как это случилось, но мой конь вдруг резко развернулся и побежал обратно. Первая часть волков, которые неслись к повороту, не видели этот маневр и продолжали свой бег, а вторая часть снова оказалась сзади, но прежних сил у нее уже не было. Но и конь стал сдавать. Волки вытянулись в нитку, первый бежал почти рядом с санями, но у меня в руках уже ничего не было. И все же я нашел «оружие». Облучок из двух нешироких, но довольно толстых досок, почти брусков!
Первый брусок у меня выпал из рук и остался позади, но вторым я успел размозжить голову вожаку второй стаи, но волки, не останавливаясь, продолжали наседать уже с двух сторон одновременно. Двое волков бросились под ноги коню, но тут же были отброшены копытами под полозья. Сани накренились, подскочили и перевернулись и я выпал из саней. Лошадь понесла их дальше, а волки окружили меня. Я оглянулся и увидел, как первая стая возвращается.
Я много раз слышал, что у людей, стоящих на краю смерти, перед глазами проходит вся жизнь. Я же увидел себя, еще юношу, стоящего в окружении пьяной озверелой толпы таких же подростков, которые жаждали моей крови. Сейчас таких зовут отморозками, готовыми на все тяжкое. Чем я им не угодил трудно сказать, поскольку видел их впервые. Их было много, очень много, это меня и спасло. Они кинулись всей толпой на меня, сбили с ног, и сами «заблудились», поскольку я, оказавшись под ними, «потерялся», и пока они волтузили друг друга, я выбрался из-под них и незаметно скрылся. Но тогда была ночь, и они были все-таки не волки…
Я успел разбить голову еще одному волку, но тут вся стая кинулась на меня, повалила на снег и стала рвать на мне одежду, вернее – старый овечий тулуп, из которого я, на свое счастье, так и не вылез. Волки грызли тулуп, задыхаясь от шерсти, но развязка была уже близка. Я сам, зверея от ужаса, хватал волков за лапы, ломал их, а одного волка схватил зубами за горло и, задыхаясь от его шерсти и захлебываясь его кровью, стал терять сознание, но успел увидеть, как какая-то женщина с ножом в руке полосовала волков направо и налево, с невиданной силою отбрасывая их в стороны…
Очнулся я в райцентровской больнице, с переломом правой ключицы, изгрызенными руками икрами и стопами. У кровати сидел Николай.
— Ну, здравствуй, волкодав, — улыбнулся он. Скажи спасибо коню. Если бы он не прибежал домой – пиши пропало. Я как увидел перевернутые сани, сразу все понял, сразу за ружье, крикнул еще мужиков и сюда, благо, что близко. Когда мы подоспели, ты уже лежал вниз лицом без сознания. Волков твоих кого постреляли, кого прогнали. Ты трем волкам ноги переломал, а одного загрыз. Так вместе и лежали.
— А сколько я уже тут нахожусь? – спросил я.
— Третий день лежишь, только сегодня в себя пришел. Врач мой родственник, пропустил, но больше никого не пускает.
— Коля,- спросил я шепотом, — а на реке больше никого не было?
— Да как тебе сказать,- задумчиво ответил Николай, — людей мы не видели, но кто-то тебе помогал, потому что несколько волков были зарезаны ножом и валялись далековато от тебя. Ты сам-то кого-то видел?
— Видел.
— Кого?
— Догадайся с трех раз.
Коля посмотрел на меня, потом покосился на дверь, наклонился ко мне, прошептал на ухо:
— Екатерина?
— А кто еще? — тоже шепотом спросил я.
— Ты видел Екатерину?
— Может быть, я не спрашивал имени. Я видел, как она махала ножом, а потом потерял сознание.
— Только никому об этом не говори,- так же заговорщицки прошептал Николай.
— Почему?
— Да потому что тебя сразу в другую больницу определят.
— Это верно,- согласился я. Тогда тех волков бери на себя.
— Уже взял. Милиция приезжала, разбиралась. Я сказал, что это я с мужиками порезал волков. Так в протоколе и написали. Ладно, все, что я хотел сказать, – сказал. Выздоравливай. Дома тебя Наташка будет долечивать. И, подмигнув, Николай ушел. Но сразу вошел доктор.
— Здравствуй, Волкодав,- поздоровался он, — ну ты молодец! Мне скоро шестьдесят лет, но такое впервые вижу и слышу. Маугли какой-то. Вернее – Тарзан. На волков с голыми руками. Герой! Ничего, подымем тебя на ноги. Я уж постараюсь.
На другой день была милиция. Я им все рассказал, почти все. О Екатерине я не сказал ни слова…
Через две недели меня выписали, но гипс с ключицы снимать не стали, попросили потерпеть еще дней десять, мол, пусть срастется получше, мало ли что, вдруг опять потянет на «подвиги»?
Я вернулся в село после обеда, а вечером в избу постучали. На крыльце, с виноватыми лицами, стояли ребята, которые недавно намяли мне бока и не только.
— Заходите, радушно пригласил я их в избу, и там, за столом, приняв законные «сто» грамм, мы поклялись друг другу в вечной дружбе, которую, кстати, храним по сей день. Расстались часов в десять, а в одиннадцать пришла Наташа. С порога кинулась обнимать меня, стала целовать и попросилась в гости до утра, а утром, уходя навсегда, спросила:
— Это Екатерина тебе помогла?
И я кивнул в ответ.
Я прожил в этом селе еще полгода, привык отзываться на кличку Волкодав, но, видя, что с Наташей у нас ничего не получается, уехал, облегчив душу и ей и себе.

…Недавно получил письмо от Николая, где он пишет, что Наташа вскоре после моего отъезда уехала в Красноярск, сошлась с бывшим мужем, иногда приезжают в село на сенокос. Екатерина больше не появляется, и, что совсем уж удивительно, – волков тоже не стало…
Да, чуть было не забыл. По приезде домой увидел длинный широкий нож с наборной рукоятью из плексигласа, воткнутый в дверной косяк. Я сразу его узнал. Это им Екатерина полосовала волков, но как он оказался у меня дома – не знаю до сих пор. Вот он передо мной. Рукоять потемнела, лезвие, так и не отмытое от волчьей крови, заскорузлой коркой засохло, жало понемногу щербится, но в остальном все как надо. Можно снова в бой.
Но – тьфу, тьфу, тьфу!