Путь домой

Я стоял в темном коридоре вагона вечернего поезда и ждал отправления. За окном, спешили опаздывающие пассажиры, какие-то восточные люди, вечные челноки, со своими огромными клетчатыми баулами. Молоденькие студентки, после сданной сессии спешили домой, на каникулы. Супружеская пара, провинциальных путешественников, где сначала двигалась огромная, слабая половина, и рассекала своим не человечески-прекрасным бюстом, бесконечное людское море. За ней, семенил муж — долговязый, бледный, очень худой, в кепке, и с повязанным по последней моде кашне. Он был занят только тем, что бы удержаться в кильватере своей благоверной. Тут же полицейский наряд прогуливался по перрону, и щелкал семечки.

Я наблюдал за всем этим, происходящее отпечатывалось в памяти, но я в то же время, словно не воспринимал окружающее. Вот женщина, с ребенком, волочила за собой тяжелый чемодан в броском цветном чехле, и практически выбралась из сил, но видимо только я следил за нею, желающих помочь не находилось. Толпа была словно единым целым, и лишь иногда кто-то заплутавший, останавливался на мгновенье, растерянно оглядывался по сторонам, но найдя нужное направление, снова продолжал свой путь. Мне было совершенно не понятно, как им удавалось избегать столкновений. Вглядываясь в лица, я пытался понять, что их объединяет. Они были совершенно разными, светловолосые, темные, высокие, и не очень, мужчины и женщины. Но было что-то неуловимо-тонкое, какая-то деталь, которая объединяла их, и превращала, словно в древней легенде, в бесчисленную армию, глиняных солдат китайского императора.

Я видел людей перед собой, как какую-то, серо-черно-коричневую массу, именно эти тона почему-то преобладали в цветах одежды встречающих, провожающих и пассажиров. Но все эти люди, были словно одиночные атомы в холодной вселенной, и их удерживала вместе только сила притяжения, затягивая, словно в черную дыру, в пустоту входных тамбуров, вереницы бесконечных вагонов…

Мне снова попался на глаза чемодан молодой мамы, она по прежнему искала свой вагон, и второй раз проходила мимо окна, из-за которого я наблюдал.
Видимо, снова проблема с нумерацией. И зачем они это делают? Почему нумерация с конца поезда? Неужели, нельзя просто переставить таблички с номерами? И всегда будет с головы! Но в России, не ищут легких путей, а уж тем более ни кто не думает об удобстве пассажиров, клиентов, пациентов, просто просителей.

Из громкоговорителей, что-то пробулькало, из чего я догадался, что отправление уже совсем скоро. Это было заметно, и по оживлению людей вокруг. Скорость людской реки увеличилась, и тут и там случались водовороты, в которых, пассажиры меняли направления, цепляясь сумками и чемоданами друг за друга, и так же сосредоточенно, и молча высвобождались, и продолжали движение.

Вагон начал наполняться людьми, и с их прибавлением, в коридоре становилось не уютно. Почувствовав себя лишним, я зашел в свое купе, и закрыл дверь.

Я возвратился в Россию, после десятилетнего отсутствия. Еще четырнадцать часов назад, я был за океаном, в совершенно другом мире, даже, в другой вселенной… И вот я здесь, смотрю сквозь грязное стекло на падающие снежинки. Снег в городе, вызывает радость, разве что у детей, остальным он приносит только проблемы. И чем больше мегаполис, тем больше неприятности, там, откуда я прибыл, такой снегопад, обычно, вызывал апокалипсис.

А как, мы ждали, и радовались снегопаду в детстве! Тогда перед сном, я подходил к окну, подставлял огромную, тяжеленную, табуретку, к батарее, забирался на нее, и смотрел в эту замерзшую черноту, в которой с трудом различал, до боли знакомые, приметы моего двора. Двор освещала одинокая, фонарная лампочка, беспомощно качавшеюся на ледяном ветру. Потом, я упирался лбом в холодное стекло, зажмуривал глаза, и просил: " Дед мороз — Пусть завтра будет снег!", глубоко вздыхал, и преисполненный надежд, отправлялся под колючее, верблюжье одеяло — спать. А проснувшись, не одеваясь, шлепая босыми ногами по деревянному, крашенному полу, бежал к тому же окну, взлетал на табурет, и если там все становилось белоснежным, то, не сдерживая себя кричал во весь голос:«Бабушка, смотри, Бабушка, снег, снег, это я, Я у Деда Мороза попросил!» — На что Бабушка, смотря на меня поверх, своих огромных, круглых как блюдца, очков, улыбалась, и приговаривала: «Ну конечно ты внучек! А кто же еще?»… Да, Моя Бабуля, давно уже на кладбище, а я — непутевый горемыка, так и не смог тогда приехать и проводить её по человечески… Так и осталась она навсегда в моей памяти, сидящей за столом, мерно покачивающая головой, с какой-нибудь работой в руках, с тихой улыбкой на лице, в тусклом свете, старой настольной лампы.

Все те, несколько часов, что я в России, мной владели воспоминания подобного рода. Собираясь сюда, я предчувствовал это, но действительность, оказалась намного ярче и тяжелее. Для меня, моя первая Родина, давно стала местом из детских воспоминаний, чем-то наподобие летнего лагеря, где когда-то мне было очень хорошо, и безмятежно. Меня давно уже не тянуло сюда, и не было ни какой ностальгии, о которой так любят повторять, эмигранты, которые не нашли себе места под солнцем, в заокеанском краю. Первое время, по приезду в Штаты, я интересовался новостями из России, радовался её победам, горевал над её поражениями, искренне возмущался, если нас, русских, — обвиняли во всех грехах. В общем, живя за рубежом, я оставался Российским гражданином.

Но со временем, мое мировоззрение начало изменяться, сравнивая две страны, появились вопросы, на которые я не мог найти ясный ответ, этих вопросов становилось все больше, а ответы совершенно не укладывались в мой, первоначальный взгляд на Родину. И однажды, после очередного кровавого теракта, в котором погибли сотни, ни в чем не повинных детей, я вдруг прозрел, и прозрение это было мучительным, и очень болезненным, я стал самым отчаянным русофобом, мне было стыдно, что я имел отношение к этому чудовищному государству, где на протяжение тысячелетий, только и делали, что мучили своих соплеменников, и все соседние народы. Превращая свободных людей — в рабов! Я бросился изучать историю, и с упоение находил подтверждение своим новым убеждениям. Я вступал во все возможные группы по борьбе с Лубянкой, Кремлем. Был пламенным, и яростным агитатором, спорил до хрипоты с тем, кто как и я ранее, считал Русский Народ: «Народ — Богоносец». Я рассорился со всеми своими прежними знакомыми, стал желчным, нервным, и не мог терпеть ни каких возражений.


Но однажды, на свое счастье, я встретил Марию. Лучшее из того, что я смог бы повстречать! Она работала в " Русском Базаре", была такой же эмигранткой, увидев ее, я как в детстве, зажмурился и прошептал: «Господи, милый, сделай так, что бы она мне улыбнулась, и если сделаешь, клянусь тебе: Я женюсь!» Когда я открыл глаза, передо мной стояла она, и глядя мне прямо в глаза, очаровательно улыбалась. Этот день навсегда изменил всю мою жизнь. Вскоре мы поженились, сняли крохотную квартирку, и зажили так счастливо, как ни кто до нас в этом Великом городе, который мы превратили, в сказочный Город Влюбленных.

Несколько счастливых месяцев нашей совместной жизни совершенно изменили меня. Каждый день я находил что-то новое в своей возлюбленной, словно средневековый мореплаватель, открывал для себя, все новые континенты, в безбрежном океане ее чистой и нежной души! Добрее, прекраснее неё людей просто не существовало. Любовь переполняла меня, я не мог ни на что серьезно сердиться более одной минуты, иногда, когда я оставался один и бродил по совершенно не знакомым мне улицам, мне хотелось рассказать о своей любви всем встречным прохожим. Я замучил всех своих друзей и знакомых, бесконечным перечислением достоинств моей суженной. О, это было прекрасное время, одно воспоминание о котором разливает нежное тепло в моей груди. Постепенно, я забросил все свои самокопания, рассуждения о русскости, стал меньше интересоваться происходящим в мире, и зажил совершенно нормальной, счастливой человеческой жизнью.

Я — был совершенно счастлив: Любимая Женщина, интересная работа, а главное я живу там, где всегда мечтал! Нью-Йорк, Большое Яблоко! Город который никогда не спит. Наверное у каждого его жителя есть для него заветное имя, а я же — обожаю их все! Думаю, ни в одной точке земного шара я бы не смог быть по настоящему счастливым! Уезжая, даже не надолго, я тоскую, по шуму Нью-Йоркских улиц, по суете деловых кварталов, и конечно, по Брайтону. Когда-то, я искренне поверил в Американскую Мечту, много работал, не щадил себя и наверное мне повезло, что я смог исполнить все свои заветные мечты.

Но однажды, ночной звонок, безжалостно ворвался в наш маленький, уютный мирок. Нельзя сказать, что я совершенно не думал об этом, нет, иногда, какие-нибудь события, наводили меня на то, что с мамой может что-то случиться, по спине у меня пробегали мурашки, и я усилием воли гнал от себя даже мысли о такой возможности…

В России у меня остались мама, и старший брат — Максим. Еще в те далекие времена, до моей иммиграции, брат искренне удивлялся, и не мог понять, зачем я уезжаю? Я пытался объяснить ему, что мир меняется, рассказывал про свободное перемещение рабочей силы, про то, что не хочу упускать шанс — посмотреть мир, научиться чему-то, сделать, что-нибудь значимое. Он же в ответ лишь качал головой, не отговаривал, но и не одобрял. Позже, когда я по его представлениям, стал предателем, он оборвал со мной все связи, и хоть и был во времена моего отъезда атеистом, как говорила позже мама: проклял, и заказал даже детям своим разговаривать со мной. Тогда, это меня ни чуть не расстроило, а только лишь разозлило.

Впоследствии, я очень сожалел об этом, пытался поговорить с ним, даже повиниться, если надо. Мама передавала мои слова, но он остался непреклонен.

И вот — этот страшный звонок. Ночь, я знаю, что звонить может только один абонент, из-за разницы во времени — там день. Дрожащей рукой беру трубку, медленно подношу к уху, от волнения забываю родной язык, и хриплым голосом произношу, что-то невнятное, то ли — да, то ли — yes.
А в ответ на другом конце этого бесконечного провода слышу мамин голос, успеваю обрадоваться, но не надолго: " У Максима — инсульт, приезжай." И тут волна неизведанных, противоречивых чувств захватывает меня целиком, ладони становятся влажными и липкими, напряжение спадает — мама жива! А брат, что с ним? Тут же проносится в голове. И новая волна обжигает все тело, до самых кончиков пальцев. Но я отвечаю как можно спокойнее: «Хорошо, я еду.» И кладу, ставшую скользкой, проклятую трубку…

… И вот, я сижу в купе поезда, который везет меня на восток. За своими воспоминаниями, я совершенно потерял ход времени, и не заметил как состав отправился, и начал снова воспринимать окружающий мир, только от того что поезд остановился на какой-то большой станции. Метель совсем разыгралась, и я решил не выходить на перрон, и ограничится осмотром достопримечательностей из окна. Вдруг в дверь моего купе кто-то очень тихо постучал. Я затаился, в надежде, что меня все-таки оставят в покое. Но не помогло, постучали снова, на этот раз, чуть решительней.
— Да. Войдите. — Отозвался я как можно более сурово.
Дверь, после некоторой борьбы с замком приоткрылась, и в образовавшуюся щель, просунулась голова, в огромной лохматой шапке-ушанке, вся засыпанная снегом.
— Добрый вечер! Прошу прощения, это часом не купе номер 6? — Очень деликатно поинтересовалась лохматая голова.
— Оно самое! Что Вам нужно? — Ответил я, все так же строго.
— Замечательно! — Лицо под шапкой, растянулось в блаженной улыбке, и вслед за этим, в купе, протиснулось и туловище, обладателя огромного мехового головного убора.
— Стало быть мы с Вами соседи! — Еще шире заулыбался мой ночной гость.
На что я сознательно промолчал, игнорируя его последнее сообщение, надеясь, что попутчик поймет, что я не расположен к длинным разговорам.
И все то время, пока он раздевался, отряхивался, фыркал и даже как мне показалось — хихикал, я с преувеличенным вниманием пялился в свой новомодный заокеанский гаджет, который был, к моему удивлению, очень популярен во «вражеской» России.
— Ну что, давайте знакомиться? — произнес мой попутчик, усаживаясь напротив и протягивая свою маленькую, как мне показалось детскую, ладошку.
— Владимир Иванович Сазонов, в некотором роде профессор. — Закончил, улыбаясь во весь рот мой визави.
Я пожал протянутую руку, и она на удивление, показалась мне довольно крепкой.
— Николай. Просто Николай. — Буркнул я.
— О! У вас замечательное имя! — обрадовался «профессор».
«Заулыбался, как-будто, денежный перевод получил» — съязвил я про себя. Вслух же, я пробурчал что-то не внятное.
— Вас зовут так же, как и одного из самых почитаемых на Руси святых — Николай Угодник, или Николай Чудотворец. Он еще кстати, является, покровителем путешественников, таких как мы с вами! Так что мне с вами очень повезло! — Произнес Владимир Иванович совершенно ровным
голосом, словно на лекции, но в конце, не удержался, подмигнул мне и засмеялся. То, как он это сделал, совершенно обезоружило меня, и я улыбнулся ему в ответ. Дальше у нас с ним завязалась совершенно непринужденная беседа, которая обычно происходит, при встрече двух начитанных, увлеченных чем-то русских людей. Мы говорили обо всем, и не о чем конкретно, начинали обсуждением электромобилей, а заканчивали теорией «Большого Взрыва», обсуждали исторических персонажей, и незаметно переходили к современной политике.

Но главным, так сказать, ведущим вечера, был мой попутчик. У него был удивительный талант, оживлять в своих рассказах, совершенно разные исторические события. Благодаря ему, я то оказывался в боевом лагере Александра Невского, то в шатре Наполеона, перед Бородинской битвой. Он останавливался на таких деталях, о которых я и не слышал, и даже не мог предполагать об их существовании.

Мне наверно стоит, в двух словах, описать внешность моего нового знакомого. А внешность надо сказать ничем не примечательная: не большого роста, с довольно объемным брюшком, на вид — чуть за шестьдесят. На лице выделялись небольшие, умные глаза, высокий лоб. Остатками растительности на голове, явно пытались прикрыть огромную лысину, конечно же безуспешно. А посреди лица, помещалась настоящая, рязанская картофелина, вместо носа.

И вот постепенно, наш диалог, окончательно превратился в монолог Владимира Ивановича. Я как зачарованный слушал, звуки его голоса, мое воображение рисовало исторические картины, одна прекраснее другой. На мгновение, я прикрыл от удовольствия глаза, но это не осталось без внимания.
— О, Вы устали, засыпаете, заболтал я Вас совсем! — Испуганно, скороговоркой проговорил Владимир Иванович.
— Да, нет, что Вы? Это я от удовольствия закрыл глаза! Я так давно не слышал такой правильной и интересной, русской речи… Продолжайте, прошу вас! — взмолился я.
— Нет, нет, на сегодня достаточно, мне и самому отдохнуть нужно. Завтра ведь на работу. — ответил он уже устало, и мне стало совестно…

Возможно из-за переживаний, или из-за смены часовых поясов, я ни как не мог заснуть в эту ночь. От нечего делать, я решил побольше узнать о своем ночном лекторе. И лежа на своем диване, под равномерный стук колес, порылся в своем планшете, и в одной из сетей нашел его профиль.
Владимир Иванович, действительно был профессором, педагогом, но что самое удивительное — он был главой одного из сельских районов на Рязанщине. Меня этот факт очень заинтересовал, зачем ему это? Ведь на властолюбца он был совсем не похож, он даже не заикнулся, о своей работе, а другой бы на его месте — все уши прожужжал. Может жена? Ведь так тоже бывает, вторая половина руководит действиями первой. Но просмотрев фотографии, жены ни где не обнаружил. А если бы она руководила мужем, то не смогла бы устоять, обязательно, где-нибудь бы, да вылезла, но её нет, — значит отпадает!

Загадка становилась интереснее. Я даже встал, что бы рассмотреть получше профессора. Он спал, тихо посапывая, с видом человека с абсолютно чистой совестью. Я погрозил ему пальцем, и снова принялся за фотографии. И тут меня осенило, я наконец-то нашел ту связь, которая объединяла людей на вокзале! На всех фото, а их было довольно много, со встреч, награждений, совещаний, у всех были совершенно серьезные лица. Даже дети, на Новогоднем утреннике, были какими-то серьезными. Лишь однажды я увидел улыбки — на фотографии проводов призывников, уходящих в армию. Ребята улыбались во весь рот, видимо радуясь, что наконец вырвутся из этого захолустья. И тут я начал вспоминать, что и с самого приезда, улыбающихся людей, я смог бы пересчитать по пальцам одной руки.

Просмотр фотографий, оставил сильное впечатление. Нищета, безнадега. Это самые слабые слова, которые приходили мне в голову. Ну так зачем, ему, профессору, педагогу, эта «расстрельная» должность? Он бы мог спокойно учить детей, заниматься исследованиями, да и просто наслаждаться пенсией, в конце то концов! Скорее всего, больше не кому, осенило меня, вот и все! Все кто поактивнее, помоложе, уехали. Для жуликов интерес не большой — денег мало, да и народ, все время чего-нибудь просит. Вот и пришлось, Владимиру Ивановичу, как когда-то, в войну, тем кто остался в деревнях старикам, становиться директорами колхозов, и совхозов. А ему выпала доля тянуть район. Видимо, снова война, только теперь уже с собственным народом. Вот с такими мыслями я и заснул, в первую ночь на Родине.

Проснулся я очень поздно, чувствовал себя совершенно разбитым, не выспавшимся. Все тело ломило, словно спал на чугунной плите. К моему сожалению, Владимира Ивановича, в купе уже не было. Он видимо вышел, ранним утром, в своем богом забытом райцентре. А я так много хотел у него спросить! А хотя, кто он мне, так — случайный попутчик, короткий эпизод, случившейся в далекой, и почти чужой мне стране. Я встал, умылся, и начал тщательно складывать свой чемодан. Подъезжали.


Собрав вещи, одевшись, я снова вышел в коридор, посмотреть на приближающийся город, в котором когда-то родился, и вырос. Я смотрел в окно, уже почти совсем рассвело, все за окном казалось знакомым, и в тоже время другим. Тут вагон начало раскачивать на стрелках, въезжали на вокзал. Я приник к окну, стараясь не пропустить маму. Я знал, что она уже на перроне. Поезд почему-то все никак не хотел останавливаться, словно машинист решил посмеяться над встречающими, и все тащил и тащил состав, и за окном люди переходили с быстрого шага на бег…

Но вот наконец мы остановились. Весь вагон пришел в движение, наполнился звуками хлопающих дверей, радостных приветствий. А же стоял не двигаясь, меня словно парализовало, я лишь крутил головой из стороны в сторону, ища глазами ту, которую не видел столько лет. И вдруг, прямо перед собой — она, моя Мама. Она стояла в каком-то невозможном пуховом платке, возле фонарного столба, опираясь на руку молодой девушки, видимо моей племянницы.

Когда наши глаза встретились, я понял, что мой маленький уютный мирок — разлетелся вдребезги.

Конец