Времена года/Осень

Осень. Роковая ошибка.

Октябрь. Зябко. Дождь стучит по фонарям. Ночной бар. В табачной завесе проступают контуры трех фигур. Душно. Сердце футболит от переизбытка спиртного. Гогот от сальных шуток. Распаренный блуд привычных встреч.

– Дрон, плесни-ка еще маленько. Хорошо идет. Витёк, а ты чё не пьешь? Засмотрелся на танцулек? – подстрекал друзей раскрасневшийся от выпивки и духоты щекастый бизнесмен Паша. – Подожди пару деньков, вот оформим в понедельник сделку, а потом отдохнем всласть с местными девахами. Захолустные намного крепче и горячее наших московских, – продолжал он, обращаясь к сидящему немного в стороне Виктору.

Три состоятельных деловых друга имели обычай ходить в выходные в ночные клубы. И хотя всем им грозил в скором времени полтинник, привычка эта совсем не надоедала, напротив, со временем приобретала всё более значимый статус среди самых необходимых дел. Эти посещения заменяли походы по субботам в баню для очищения от душевных шлаков. Здесь они сбрасывали повседневные маски, становились самими собой и исповедовались друг другу под звон рюмок. Разговоры плавно переходили в непотребные танцы с длинноногими стриптизершами, которые обычно заканчивались где-то на съемной квартире у очередной незнакомой блондинки.

Лечение по дезинтоксикации души давало результаты, но не надолго. Уже во вторник нутро их снова было загажено ежеминутным самообманом, скандалами в семье, растущей день ото дня неудовлетворенностью собой и пониманием тотальной бессмыслицы происходящего.

Андрей, ты чего такой хмурый? И не пьёшь вовсе. Выпей, полегчает. Всё о них думаешь?
О них, – вяло произнес Андрей, широкоплечий, высокий мужчина, с поредевшей шевелюрой и трехдневной небритостью.

Он смотрел в потолок и подробно изучал углы зала, будто принимал работу маляров.

А может нам съездить к ней, поговорить? – предложил Виктор. – Не возможно больше на тебя смотреть! Разве можно так убиваться из-за бабы!
Да я не из-за неё. К сыну хочу. Но риск большой. И ведь не из-за Веры, а из-за Милки моей. Кто бы мог подумать, что доживу до такого! Сука, ни мне ни себе жить не дает.

За столом замолчали. Виктор и Павел продолжали диалог глазами, пропуская далеко не первую рюмку коньяка. Андрей грустно смотрел по сторонам, нервно обдирая заусенец на первом пальце.

В клуб заходили жертвы октябрьского похолодания. От них пахло потерянностью и ожиданием тепла. Каждый хотел обрести здесь избавление от одиночества. У кого-то получалось, и он начинал жить по-другому, кто-то приходил сюда вновь и вновь, почувствовав необходимость греха, как обязательной специи его субботнего ужина, а кто-то терял здесь последнее.

Бой ударной установки разъедал барабанные перепонки и голосовые связки присутствующих. Бармен бегал из угла в угол около стойки, где толпился народ. Он искусно жонглировал бутылками и бокалами, как цирковой артист. В центре зала худосочная блондинка демонстрировала за внушительную сумму разнообразные шпагаты.

Витя, – еле держась на ногах, прохрипел Паша, – пойдем танцевать. И он залился смехом от только что родившейся импровизации. – Да не с тобой, а с той вот потанцуем…
Ну пойдем, брат, вздрогнем.

Андрей всё еще шарил глазами по потолку, рассматривая траекторию табачного дыма.

Не… А мы Дрона тут не оставим, – вдруг спохватился Виктор, беря Андрея за локоть.

Андрей медленно затушил сигарету и, не пытаясь вырваться из плена пьяных товарищей, рванул к танцующей стриптизерше. Аплодисменты, свист, нецензурные выкрики то и дело сыпались, как помидоры на сцену, в центре которой порхала девушка, словно бабочка, застрявшая в сачке. Танцовщица не скупилась на откровенные позы, поднимая тем самым температуру зевак до взрывоопасного состояния. Неожиданно для себя Андрей выбежал на сцену. Это встретилось жарким одобрением.

Какая малышка, танцевать любишь? – начал он. В голове сменялись слайды личной жизни Андрея. Крупным планом мельтешила его супруга, угрожая расправой, фоном шли плач Вани и укоры Веры. Почему, почему не дают ему быть счастливым? Всё, всё из-за баб, – мешалось в голове у Андрея. – А начинается все именно так: ноги, груди, потанцуем. В глазах Андрея танцующая девушка превращалась в собирательный образ его неудач. – Все бабы одинаковые!

Опьяневший герой схватил стриптизершу за руку и со злобой начал срывать с неё одежду. В ответ на этот шаг из зала поначалу летели приветствия. – Вот тебе сучка крашеная! Ненавижу вас!– не унимался он. Разъяренный бизнесмен уже трепал бедолагу за волосы, в то время как мускулистый доброволец из зала расписался на лице Андрея тяжелым ударом. Огни потухли. Он упал, как побежденный на ринге боксер.

Гул сирены будил ночные переулки провинциального городка. Скорая помощь разрезала плоть осеннего тумана, подмигивая небесам большим красным глазом. В салоне фургона было неспокойно. Мед. сестры суетились, меняя капельницы и маски, лежащему без сознания Андрею.

Только не умирай, брат, – взмолился Виктор, присевший у изголовья. – Я виноват, дурак, потащил тебя к танцовщице.
Не вини себя, – успокаивал протрезвевший от случившегося Павел, – когда у человека бордель в душе, он найдет где ему морду расписать. Не здесь, так в другом бы месте ему её разукрасили.
Говорил я ему, чтоб он Милку свою бросил и шел к Вере, раз любовь такая открылась. Нет, сидит с законной своей, боится, видимо, что она на всё способна из-за денег. Вот и живет в страхе. Как тут помочь?
Да уж, бабы-бабы, от них все беды, – сформулировал Павел.

В темноте появлялись огни здания, на котором проступало несколько плохо освещаемых букв вывески. Трудно было понять название глухомани, в которую прибыла скорая помощь.
На следующее утро Андрей пришел в сознание. Виктор и Павел всё это время сидели около кровати пострадавшего друга, как два стража у смертного одра Цезаря.

Где я? – спросил тихо Андрей, еле ворочая языком.
В больнице, – машинально ответили оба, – а в какой ещё не прочитали.
Слава Богу, пришел в себя, – сказал Павел.

Из глубины памяти всплывали обрывки клубных перипетий. Девушка, шпагаты, барабанная установка, удар в голову.

Обещайте, мужики, что ничего не скажите Милке, – попросил Андрей.
Это сколько же тебе прятаться придется, чтобы дождаться исчезновения всего этого художества, – возмутился Павел, указывая на синюшное пятно, растекшееся на лице Андрея. Павел протянул Андрею зеркало.

Я что-нибудь придумаю, – успокоил Андрей друга. – А пока ни слова. По рукам?
Как знаешь, – недовольно ответил Виктор. Я бы на твоем месте позвонил Милке, ведь у неё такие связи в Склифе. Подремонтировали бы тебя за считанные часы и был бы огурчиком. А ты только все усложняешь своим „ни слова“.
Никого не надо подключать, – уже немного кипятясь, ответил Андрей. Я что умираю? Пару деньков и выйду отсюда.

В дверь палаты постучали. На пороге стоял высокий человек в белой одежде.

Добрый день, – сказал врач, пожав руки всем по очереди. – Я ваш лечащий врач, Василий Колесов. Мне нужно поговорить наедине с больным, – обратился он к сидящим на койке Виктору и Павлу.
Есть такие, – подтвердили стражи и, дав понять Андрею, что выйдут ненадолго, растаяли в белизне больничного коридора.
Андрей, – начал доктор с уставшим взглядом. – Мне нужно с Вами поговорить.

Под левым глазом его бледного лица задергался нерв. Он не находил места своим рукам: то засовывал их в карманы, то складывал на груди. Андрей решил помочь вошедшему.

Я понимаю. Я должен Вам за вашу работу, спасение, уход. Скажите без стеснения сколько, и я Вам всё оплачу с лихвой. С этим проблем не будет.

Андрей тараторил стандартный текст со стандартным выражением лица. Он умел быстро договориться в любой ситуации, быстро оформить любую сделку. Такой род разговоров был основой его профессии.

Андрей Круглов, – повторил врач, – мне нужно сказать вам что-то серьезное.

И он в очередной раз вытащил из кармана руки, сложив их крестом на груди.

– Понимаете, ситуация сложилась серьезная. Вчерашний удар в ночном баре пришелся именно в то место, где у Вас был, судя по всему, уже давно огромный тромб. Рост внутренней гематомы мы прогнозировать не беремся, но если она дойдет до тромба, то всё может закончиться для Вас в считанные доли секунды. Когда это случится я не могу прогнозировать. Эта ситуация неоперабельна. Если Вас всё же будут оперировать, то существует огромная вероятность того, что Вы умрете на операционном столе. Жизнь ваша, как говорится, висит на волоске. Мне очень, очень жаль, что такое приключилось именно с Вами. Мы сделаем всё, что в наших силах. Но единственное, что Вам сейчас необходимо – это покой. Ведь есть всегда надежда, что гематома остановится в росте. Как бы там ни было, ни о каком переезде речи быть не может. Вы просто не переживете дороги.

Андрей больше ничего не говорил. Только что он получил еще один удар. В голове всё кружилось, горело. Лицо сковывало в тиски. Начинался финальный отсчет времени. Доктор ещё приводил теоретические возможности его лечения, но Андрей его уже не слушал. Он смотрел в окно, забрызганное каплями кратковременного осеннего каприза. Окна палаты выходили во двор, в глубине которого стояла маленькая деревянная церковь. У входа почему-то бегали беспризорные гуси, кот с лечеными лишаями тёрся о деревянную бочку с водой. Дверь постоянно хлопала от бегающих женщин в черном. Всё это создавало какой-то чудовищный контраст с нереальностью сиюминутного приговора. Доктор вышел, не дождавшись ответов на вопросы, оставив Андрея в одиночестве.

Ощупывая внимательно голову, приговоренный изо всех сил пытался найти тот самый уголок, где несколько секунд назад ему перевернули песочные часы и посыпались песчинки его финальной главы. Любое движение головы приводило глаза Андрея к куполам церквушки. Он вдруг вспомнил себя в такой же как эта церкви, куда он так часто ходил со своей бабушкой. До школы он жил не у родителей, а у дедов – родителей матери. Службы в церкви посещались своевременно, без опозданий, каждое воскресенье. Андрей любил надолго оставаться у прилавка, положив подбородок на кулачки и рассматривать цены на иконках и крестиках. Ему всё там было по сердцу. Он очень любил запах, исходящий от свеч, ему нравились одежды дьяконов и вкус причастия. И еще… как бабушка молилась чему-то или кому-то, что оставалось невидимым. Но она говорила об этом, как если бы описывала самого Андрея. Молитв она знала великое множество. С внучком выучила лишь две – самые простые.

Как же тогда всё было просто и спокойно. До школы он ещё не исповедовался самостоятельно, но видел и слышал, как это делает бабушка. Она не решалась оставить ребенка в стороне у сторожа во время исповеди. Священник позволял ей брать внука с собой. Андрей не мог понять надобности рассказывать чужому дяденьке подробности их жизни. И почему он ей что-то говорит в ответ? Как он может знать, что посоветовать? Ведь он не живет с ними! Но бабушка верила, что всё, что говорит священник – это правда и выходила из церкви в приподнятом настроении. Андрей, хоть и был маленьким, но понимал это. Церковь – это хорошо, – думал он, – бабушка выходит отсюда улыбаясь, а значит церковь помогает людям.

На пороге палаты появился Виктор с Пашей. Они вошли с загруженными сумками.

Ну вот, болящий, ешь, поправляйся. Купили, как положено: фруктов, соков, икры. Сейчас вместе и потрапезничаем,– радостно объявил Паша.

Андрей испугался раннему появлению друзей. Теперь нужно было что-то суметь сказать. Он не мог всё ещё отвести глаз с бегающих у церкви гусей.

Андрей, ты чего молчишь? – спросил Виктор, пододвигая стулья ближе к койке.
Что доктор сказал? Когда выписка? – поинтересовался Паша.

Андрей не мог поднять глаз. Виктор встал со стула и, взяв за руку Андрея, тихо сказал, глядя ему в глаза: – Говори как есть. Сделаем всё, что потребуется.

А что тут сделаешь. Осталось мне не долго. Несколько дней, а может и того меньше. Это как карта ляжет. Главное и помочь-то нечем.
Витя, что он несёт? Бредит что-ли? – в сильном волнении заорал Паша.
Да, ребята, это похоже на бред. Я бы очень хотел, чтобы это было бредом. Но, увы… Судя по всему, мне чертовски не повезло, – и он рассказал все подробности медицинского заключения.
Надо срочно звонить, Миле. Она выйдет на лучших хирургов. Она таких светил знает. Да и вообще, – нервничал Виктор, – почему ты поверил этому докторишке? Работает наверняка по блату. Дипломы куплены, в институте 6 лет сачковал, в голове пустота, а приговоры людям ставить талант нашёлся!
Абсолютно с тобой согласен, Витя, – продолжал атаку Павел, – в этой тмутаракане и врачей-то путных нет. Какой тромб? Какая гематома? Ну шибанули тебя в нос. Кого не били? Что сразу все на тот свет поуходили?
Паша, Витя, – вступил Андрей, – пообещайте мне, дайте мне слово, если вам дорога наша дружба, сделать всё, как я попрошу.

Эта реплика охладила холерическое возбуждение обоих.

Давайте никому не будем звонить, – просил Андрей. Если и вправду мне осталось немного времени, то мне уже ничего не поможет. Потеряем время на переезды и дополнительные обследования, а может я и вовсе умру при транспортировке. Не хочу видеть слезы, не хочу скандалить с Милкой. Дайте мне побыть в тишине и сделайте то, о чем я вас прошу. Не говорите никому о том, что случилось в баре и что со мной сейчас. И договоритесь со священником вон той церкви, чтобы пришел меня причастить.

Паша и Витя стояли как солдаты у мавзолея Ленина: не дыша, не шевелясь, не говоря ни слова. Речь Андрея парализовала обоих.

Хорошо, Андрей, – сказал наконец Виктор. – Если ты действительно так решил, мы – могила. Сделаем всё, как скажешь.
Я жду священника, – бросил Андрей вместо прощания.
Дождь барабанил по немытым окнам палаты Андрея. Мокрые желтые листья падали на землю, ложась плотным ковром. Стволы деревьев, словно нарисованные углем, чернели за заплаканными окнами. Солнце билось в конвульсиях, как муха в лапах паука, высвобождаясь из под свинцовых щупалец рваных облаков.

Неужели это моя последняя осень? – думал Андрей. Он очарованно смотрел на медленное падение желтых бабочек, внимательно изучая траекторию их полета. Засыпая, Андрей чувствовал присутствие своего малыша, вспоминал аромат его младенческой кожи, узловатость Ваниных пальчиков.

Проснулся он на следующее утро, почувствовав себя лучше.
Жив и то славно. Только сейчас стало понятно, какое это счастье, вот так просто открыть глаза утром, – думал Андрей.

Он посмотрел на себя в зеркало. Отёк на лице стал чуть меньше.
– Странно всё-таки, вроде лучше становится. А вроде умирать надо, – пронеслось в голове.

Через некоторое время в палату к Андрею вошел человек в черной рясе. На его шее качался внушительных размеров мощевик, в руке он держал серебряный крест. Андрей понял, что друзья сдержали слово.

День добрый, – начал первым священник.
Здравствуйте, – в легком замешательстве ответил лежащий.
Отец Паисий, пришел по просьбе ваших друзей. Господь устроил так, что будем знакомы, – и он широко улыбнулся.

Отец Паисий был человеком средних лет, хотя в его облике уже присутствовала печать серьезных искушений. Он был спокоен, редко поднимал глаза, общаясь с прихожанином, говорил тихо и просто, убаюкивая слух.

Приболел, раб божий…
Андрей, – вставил болящий.
Ну тогда помолимся о здравии раба Андрея, – и он начал читать Отче наш. Андрей невольно повторял за ним, как это он делал с бабушкой. Закончив молитву, отец Паисий сел на стул.
Зачем позвал, Андрей? Аль беда какая приключилась?
Я, батюшка, хотел бы исповедаться. Как это делать правильно не знаю. Видел только как моя бабушка делала.
Говори просто обо всем, что душу гложет, – посоветовал Паисий.
Врачи говорят, что жить мне немного осталось. Всё висит на волоске.
Врачи врачами, – прервал Паисий, – а всё в итоге решает Господь. Только он может этот самый волосок-то порвать. Вот как решит так и будет. Врачи предполагают, а Он знает. Да и важно ли когда мы туда уйдем? Главное ведь только с сердцем легким и без обид.

Вот за этим я Вас и позвал, отец Паисий. Кажется мне, что и не жил я вовсе, делал всё, как велели. Сначала рос, чтобы удовлетворять амбиции отца. Он меня с рождения отправил к дедам жить, так как подозревал мать мою в измене. Отец мой не был уверен в том, что я его сын. Но так как мне досталась его фамилия, то я был приговорен соответствовать его ожиданиям. Хотел стать актером – не дали. Что за профессия? Срамить отца только будешь! Хотел поехать добровольцем в Африку – не пустили. Заразишься сам, а про нас, что говорить будут? И всё так, вплоть до выбора жены. – Посмотри какая девушка, спортсменка, комсомолка, с ней не пропадешь. Да, а в итоге, скорее пропадешь с Милкой.

Милка – это супруга твоя? – вставил святой отец.
Супруга, – на выдохе ответил Андрей.
Да нет, в начале-то она хорошей девушкой была, а потом пошла по карьерной дорожке. И деньги всё первоначальное в ней испортили. Ничего ей теперь кроме сделок, продаж и бабла не надо. Перестала людей видеть, бумажки считает. А что деньги-то? Вот есть они у меня. Много. А никак они мне помочь не смогут. Деньги жизнь не продлевают, чаще укорачивают.

Не говори так Андрей. Всё поменять можно, меняя себя внутри. Понять тебе сначала надо, куда сердце зовет. И жить по велению душевному. Обман не может длиться вечно. Ведь в конечном итоге это приводит к абсурду. Сколько ты себя обманывать сможешь? Если от того, что ты делаешь, взамен не становишься счастливым, значит и путь твой ложный. Ведь если ты себя счастливым сделать не можешь, как же ты других осчастливишь? А счастье оно там, где нет надобности лгать.

Легко сказать Вам, батюшка, – возмутился Андрей. – А как мне перестать лгать, когда всё, что я есть – это сплошная ложь. Профессия – отцом навязана, потому что лучшая для сегодняшней безумной эпохи. Работа – женой найдена – лучшая, чтобы обрести максимальный комфорт в жизни. Даже женщину любимую не могу счастливой сделать. Законная моя Милка может от ревности к моим деньгам её убрать. Она может, она на всё готова. Милка с мафиозниками на „ТЫ“. Я из-за неё и сына видеть не могу. Не злю мигеру, чтобы не навредить Вере и Ване. Может это и хорошо, что дни мои сочтены. Не вижу логики в её продолжении. Всё равно по сердцу, как Вы говорите, мне не жить. Поздно, раньше надо было границы ставить. Слабым был, подчинялся чужой воле. А из сегодняшнего капкана – дорога только на тот свет. Так что в итоге я даже доволен, что всё так вышло, – с усмешкой закончил Андрей.

Нельзя, Андрей, веру в Господа терять, – поучал Паисий. –Уныние – грех. Это Господь тебе испытания посылал, чтобы вспомнил ты о нем, одумался и начал жить по велению сердца. Ты, вот думаешь, что путь наш со смертью заканчивается? Если бы так было. Нет, Андрей, если не решил при жизни душевных проблем, так и будешь с ними там мыкаться. Их по- любому решать придется. Нужно во что бы то ни стало способ освобождения от душевного гнета найти, а то и смерть не поможет. Настоящая жизнь, она там, где нет страха, и всё по сердцу делается.
Это деньги всё проклятые, они всё испортили. И Милку испортили, и мне жизнь покалечили.
Хорошо я тебя понимаю, – поддержал Паисий. – Я ведь и сам когда-то был при больших деньгах. Наворовали, награбили в лихие девяностые. Бандитизм ведь нормой жизни был. Властителем жизней человеческих чувствовал себя в ту пору. Пировали во время чумы. Жил в страхе от этого. Не знал в каком переулке смерть меня собачья ждет. Бесовщина, а не жизнь. А потом Господь под крыло свое взял, открыл мне правду, спас от вечных мук ада.
И как Вы в церковь попали? – спросил Андрей.
Гнёт мне душевный Господь послал. Стал я всё больше и больше потребность сильную испытывать в церковь пойти. Знала душа, что не по совести живет, страдала, в храм звала. Вот однажды пошел я в храм. Стою у икон, молюсь Богородице о прощении грехов моих и так хорошо мне стало. Душа облегченно вздохнула, я вроде в детство вернулся – маленьким стал, безгрешным. Такое счастье меня охватило. Сел я на скамейку и заплакал от стыда или от радости. А отчего не жить-то так? – подумал я. – Без страха, без обмана… Просидел я на той скамейке в великом благоговении с полчаса. Вернулся потом к себе, а квартира моя взломана. Искали меня пока я в церкви был. А потом узнал я, что всех моих дружков в тот день перестреляли. Смерть в квартире меня поджидала. Если бы не благость, что в храме на меня снизошла, был бы я тоже убит. После случившегося решил я с уверенностью в церковь податься. Бог меня привел сюда, показав где жизнь настоящую я вести должен. А недавно вот сюда в захолустье подался. Какая разница где Бога славить? Везде дома божьи стоять должны! Повсюду молитва твориться обязана! Радостно на душе, когда прихожане с легким сердцем после службы выходят. Вот значит служу Богу праведно. Люди пользу чувствуют, пожертвования делают. Бог даст скоро общими усилиями церковь нашу обветшалую подштопаем. Ничего не бойся, Андрей, – не переставал священник, – жизнь – она вечна. Она вроде здесь заканчивается, а там продолжается. Я давно понял, что счастье, оно, когда ты засыпаешь спокойно без страха и сожалений. Освободиться от них можно успеть и при жизни. Ты еще в силах поправить многое. Помоги тому, кто в помощи нуждается, пока Бог тебе жизнь дает. Скажи, что не сказал, пока сказать можешь. А теперь отдыхай, заговорил я тебя, а ты слаб ещё…

Паисий приблизился к потерявшемуся в размышлениях Андрею, поцеловал серебряный крест, дал поцеловать его Андрею.

Благослови тебя Господь… И простятся рабу божьему все грехи его чаянные и нечаянные. Во имя отца и сына и святого духа ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Аминь, – прошептал в унисон Андрей.

Священник прочитал над болящим разрешительную молитву, откланялся и вышел из палаты.
Андрей думал о Вере и малыше. Как бы он желал быть с ними сейчас. Единственным смыслом его бессмысленной жизни был карапуз Ваня.

Успеть помочь, – звучало в голове у Андрея. – Нечего ждать. Успеть бы, – и он начал писать на бумаге номера, адреса и фамилии людей, которые являлись частью только что родившегося плана по спасению души. Андрей взял телефон и позвонил Виктору. – Витя, разговор есть.

Через полчаса ребята были у него.

Ну как ты? – спросил первым Павел.
Как видишь. Жив пока и то здорово.
Ребята сели.
Витя, Паша, всё, что я сейчас скажу останется между нами. Я принял решение. Я абсолютно уверен, что поступаю правильно. Не пытайтесь меня разубедить. Впервые в жизни я делаю что-то по моей воле. Это железно.

Паша и Витя в недоумении переглянулись.

Я не болен и это не осложнение после удара. Я хочу сделать наконец то, что не сделал бы никогда, если бы продолжал жить. Дайте слово, что выполните мою просьбу. Это, если хотите, моё завещание, последняя воля умирающего. Обсуждению не подлежит. Я заплачу вам к тому же за вашу услугу.

Андрей говорил в глубоком волнении.

Вот список того, что нужно сделать за кратчайшие сроки. Нужно успеть всё до момента, когда Милка подключит своих. Иначе пиши пропало.
Да что же такого страшного ты нам поручаешь сделать? – затушив сигарету, обеспокоился Паша.
Я перевожу на счет Веры половину моих накоплений, чтобы подняла и выучила достойно сына. Вторая половина пойдет на постройку храма, вместо вон той развалюхи, – и он показал на церквушку за окном палаты.

В палате зазвучала ненормативная лексика.

Дрон, да ты точно свихнулся, тот мужик здорово тебе башку-то перетряхнул. О чем ты? Результат всех наших сделок просто так отдать этому проходимцу в рясе. Он точно сектант. Ну погоди, я с ним поговорю. Это надо, за одну встречу так перепахать сознание! – полыхал от гнева Паша.
Паша, помолчи, – прервал друга Виктор. – Андрей, я уважаю твой выбор. Если ты чувствуешь, что так нужно, делай. Я поддержу тебя.
Они оба чокнутые! – заорал Паша и снова закурил.
Отцы, сделайте это как можно быстрее. И я уйду на тот свет со спокойным сердцем. Здесь все имена и фамилии людей, которые вам помогут и проконтролируют все операции. Я хочу знать, что всё получилось, до того момента как выключусь.
Не знаю как этот, – и Витя показал на убитого новостью Павла, – а я даю слово, что сделаю всё как нужно.

Виктор ещё несколько мгновений смотрел Андрею в глаза, а потом быстро вышел из палаты, уводя расстроенного Пашу.

Жду звонка, – бросил Андрей напоследок. – Только бы всё получилось, – молился он.

Андрей вдруг встал с койки, забыв о предписании врача не двигаться без надобности, подошел к окну, вспомнил позапрошлое лето. Вера и он на море. Жара, крики беспокойных чаек, запах йода. Мокрое тело Веры в горячем песке. Они счастливы. Потом этот жуткий спланированный наезд на Веру во время её беременности. Какое счастье, что она не потеряла тогда ребенка. Андрей вспомнил и последние угрозы Милки засадить его в тюрьму, обвинив в несуществующих махинациях.

– И всё это из-за денег. Она сошла с ума из-за денег, – говорил он вслух.

После обеда позвонил Виктор.

Андрей, всё сделали. Деньги поступят к ним на счет завтра. Беспокоиться не о чем. Следов за собой не обнаружили, значит Милка не в курсе.
Спасибо, брат, – обрадовался Андрей. – Не представляешь как ты меня выручил. Наконец-то, что-то путное удалось сделать. Теперь и уходить не страшно, – и он положил с облегчением трубку.
Никогда не думал, что не почувствую ничего после такого известия. Нет больше ни счетов, ни карточек, сожалений и страха тоже нет. С днем рождения тебя, раб божий, Андрей! – ликуя от грандиозных перемен, прокричал Андрей.

В дверь палаты постучали. Андрей бросился к кровати. На пороге стоял доктор Колесов. Он здорово изменился за два дня.

Добрый день, – начал Андрей, обращаясь к доктору. – Ну что удалось вычислить точное время моего ухода отсюда?

Вместо ответа человек в белом халате принялся рыдать.

Андрей Николаевич, умоляю Вас, не подавайте на меня в суд, – взмолился врач. Ведь если об этом узнают на верхах, меня под зад коленкой на следующее утро. А в Москву ехать я не потяну с тремя детьми. Умоляю, простите меня, ради Бога.

Андрей наблюдал происходящее с открытым ртом, абсолютно ничего не понимая.

За что простить? Тут уж как получилось. Кто же знает какой фокус тебе завтра судьба выкинет. На тот свет, знаете, без очереди берут. И если что, ни Вы, ни ваш белый халат не помогут.
Нет, Вы меня не поняли, – всхлипывал доктор, – не умрёте Вы… Не умрёте! – заорал Колесов. – Попутали мед.сестры анализы, а я проглядел их ошибку. Понимаете, есть у нас другой пациент с похожей фамилией. Видно они сослепу положили ваши снимки в его папку, а его в вашу. Не увидел я этого ни вчера, ни позавчера. У меня дочка Оленька тяжело болеет сейчас, я сам не свой хожу всю эту неделю. Не помню когда в последний раз спал. Как зовут себя не помню.

И он начал рыдать ещё сильнее. Андрей молчал, будто смотрел фильм не про себя. Потом он подошел к Колесову и крепко обнял его. Животный смех Андрея растерзал тишину палаты. Смех его был подобен первому крику новорожденного. Он не мог справиться с накатившимся счастьем нового рождения. Андрей впервые дышал за свою жизнь полной грудью. Нет больше прошлого, он свободен. Нет больше страха, нет Милки, нет обязательств. Он снова мальчик, снова внук своей бабушки. Сейчас он начнет всё заново и у него всё получится! Он ничего не должен, он всё отдал. Теперь нужно слушать только своё сердце и жить по совести. Андрей в слезах поцеловал истерзанного страхами доктора и совершенно спокойно сказал:

Спасибо Вам за Вашу ошибку. Вы вернули мне жизнь. Жизнь настоящую.

Теперь уже Колесов стоял ошарашенным, силясь понять значение слов Андрея.

Так Вы не будете подавать на меня в суд? – спросил доктор.

Андрей глядел на него с улыбкой, удивляясь вопросу. Хитро прищурясь, он наконец произнес следующее:

Знаете что, давайте услугу за услугу.

Такое начало показалось Колесову правдоподобным.

Не буду я на Вас никуда подавать, но и Вы поклянитесь мне, что никому не дадите сведений о произошедшем у Вас в больнице. Не знаете Вы никакого Андрея Круглова, никогда о нем ничего не слышали и не видели. А если что, скажите, что нет меня, помер, ну а дальше, как фантазия и возможности позволят.

Врач сиял от легко выполнимых условий сделки.

– Конечно, конечно, – ликовал Колесов. – Не волнуйтесь, всё сделаем. Комар носу не подточит.

Постарайтесь уж, а то моя Милка не только нос, но и всё остальное вам всем подточит. Ладно мне идти надо, дел невпроворот. Ждут меня.
А может Вы поужинаете с нами? – заискивающе предложил доктор. Отпразднуем наш договор, – еще сомневаясь, предложил он.
Дочку твою как звать? – не обращая внимания, на предложение, спросил Андрей.
Олечка, – ответил Колесов.
Вот пойду помолюсь за отроковицу Ольгу. Ведь если бы не она, не было бы сейчас и послушника Андрея.

Через полчаса Андрей стоял уже на пороге церкви “Введение во храм Пресвятой Богородицы“, рассказывая отцу Паисию историю его чудесного спасения.
Год спустя, в качестве послушника и главного помощника отца Паисия, Андрей радостно встречал прихожан на пороге выстроенного нового храма.