Впервые

Он снова смотрел на часы, время тянулось бесконечно долго.
— Еще, двадцать минут… — произносит глухо.
— Да, целых двадцать. — повторяла она задумчиво…
Повисает густая тишина, и им становилось безумно скучно. Он подходит к холодильнику, открывает дверцу, и замирает, не говоря не слова.
— Ты голоден? — спрашивала она.
— А? Что? — вздрагивал он.
— Нет, я просто подумал, а не пора ли поставить обед в микроволновку? Когда он придет, все будет горяченькое… А?
— Да, я тоже так думаю. — подхватывает она.
И они вдвоем, словно обрадовавшись, тому, что у них появилось занятие, начинают старательно накрывать на стол. Из холодильника на стол извлекается, тарелка с кашей, заботливо накрытая блюдечком. Стакан с молоком, погружается в миску с теплой водой, что бы согрелся. Яблоко тщательно осматривается, на предмет червоточин, и возможных повреждений, моется и кладется на стол. Два кусочка тонко нарезанного хлеба, заканчивают натюрморт. Они словно художники, отходят на пару шагов, от стола, осматривают всю картину, и вдруг, она, с глазами наполнившимися ужасом, восклицает:
— А конфеты, его любимые, чуть не забыла!
— А может, пока не доставать, — робко предлагает он.
— Поест, а уже потом… — добавляет, не уверенно.
Она секунду раздумывает, видимо хочет возразить, но неожиданно для него — соглашается:
— Наверное, ты прав — пусть покушает спокойно.
В качестве автографа художника, произведение, накрывается белоснежным, вафельным полотенцем

И вот наконец проклятая, часовая стрелка занимает, долгожданное положение. Но они этого уже не видят, так как, давно на балконе. Они всматриваются во двор школы, который просматривается, с их восьмого этажа как на ладони. Звонок уже отзвенел, и во дворе, копошится куча разноцветных курточек и шапочек, с огромными помпонами, и без. Балконную раму собирал он сам, и сейчас проклинает себя за то, что сэкономил, и сделал только одно окно. Она, заняла эту самую выгодную наблюдательную позицию, и ему приходится заглядывать через ее голову, встав на цыпочки, или пытаться что-то рассмотреть сквозь пыльное стекло, с грязными подтеками, оставленными осенними дождями.

— Ты меня задавил совсем! — раздается ее возмущенный голос.
— Прости, милая — говорит он, испуганно отпрянув.
— Я ненароком.
— Ну, видишь его?- спрашивает она строго, и недовольно сопя.
— Нет. Сколько их там! Глаза разбегаются, да и из-за тебя мне, смотреть не совсем удобно… — добавляет он, словно извиняясь.
У него зрение, гораздо лучше, ходя по улице, он не надевает очки. И в этот момент, она почти ненавидит его, за это.
— Ну смотри, сокол ты мой, — произносит она язвительно, и с нескрываемым недовольством покидает свою позицию. Он же напротив, выглядит совершенно счастливым, высунув свою седую шевелюру в окно. Не проходит и секунды, как она спрашивает:
— Ну, что молчишь-то, видишь? Видишь, или нет? — она уже нетерпеливо тянет его за рукав, видавшей виды домашне-гаражной тужурки. Он, весь захваченный своим занятием, небрежно пытается высвободиться, что не остается не замеченным.
— Ты, что вырываешся-то?! — уже почти кричит она.
— Не хочешь отвечать, так и скажи, — произносит голосом, девочки, которая готова заплакать,
— Вот он! Кажется… — восклицает он, совершенно не обращая внимания на ее слова. Да и она, совершенно забыв, что только что собиралась расплакаться, начинает оттаскивать его от окна:
— Где, где? Покажи, мне! Где? — и они, не смотря на совсем маленькие, размеры окна, и свои, довольно внушительные габариты, умудряются одновременно занять позицию, для наблюдения.
— Да вот, смотри! Видишь — девочка упала с ранцем, а рядом с ней мальчик, пакетом над головой размахивает? Это Сереженька! Разбойник наш! — последнее слово, он добавляет с такой любовью, словно, это самая большая похвала на свете. Повисает тишина на несколько мгновений, которая заканчивается ее выдохом облегчения:
— Ну все! Теперь вижу!

Дальше они наблюдают молча, за тем как их внук, медленно, но все-таки продвигается к нужному подъезду. По дороге, он о чем-то оживленно разговаривает с одноклассниками, потом, начинают в шутку мутузить друг друга пакетами со второй обовью. Пакеты рвутся, чистые сандалики, и кроссовки летят в грязь, вызывая восторг и возмущение у наблюдателей с восьмого этажа. Обувь собирается, находится чья-та строгая мама, которая на несколько минут восстанавливает порядок во дворе. Затем, стайка ребятишек, вместе разгоняет голубей, греющихся на сиротском, осеннем солнце. И только после этого, с чувством исполненного долга, разбредается, каждый к своему подъезду. По мере продвижения, объекта обожания, ко входу в подъезд, наши наблюдатели, так же меняют позицию. Теперь, они уже в коридоре. Он, открыв дверь, стоит на пороге. Она с трубкой домофона в руках, рядом. Напряжение возрастает с каждой секундой, но вот, наконец-то раздается этот, такой долгожданный звонок. Ни чего не спрашивая, она жмет на кнопку, с таким отчаянным усилием, что ему приходится, очень ласково, забрать трубку из ее рук, и повесить на место. А дальше, они слышат, как лифт начал движение вниз, и снова мучительное ожидание… затем он начинает подъем, и он кажется им совершенно бесконечным, и когда лифт, замирает на их этаже, они не сговариваясь оказываются у его дверей. И вот наконец, загромыхали эти ужасные створки и открылись. В лифте маленький человечек, который для них стал — всем. Он причина всех их горестей и переживаний, и он же доставляет им самые прекрасные мгновения в их не очень-то легкой жизни. И сегодня этот мальчуган, впервые, сам, вернулся из школы.


Конец