Лиса

Лиса – это не лисица, это – кошка. Это, я ее так назвала.
По телевизору повторяли фильм «Бим, черное ухо», и мне вспомнилась моя первая кошка. Потом, позже были разные кошки, но считаю, что мне с ними не везло. Вот только сейчас на старости лет мне судьба подарила замечательного кота Тишку сиамской породы. Его и котом-то не назовешь: что-то средне-алгеброическое между кошкой, собакой, человеком и еще чем-нибудь. Но я сейчас не о нем хотела рассказать – просто он мне мешает сосредоточиться, мешает печатать, лезет на грудь, трется о мою щеку, садится на компьютер и заглядывает мне в глаза. Ну, наконец-то успокоился, улегшись под настольной лампой, загораживает мне свет, но печатать можно.

Итак, был конец 1941 года. Мне без двух месяцев 8 лет. Война. Маму перевели на работу в совхоз им. Куйбышева – это почти на границе с Афганистаном. Управляющего сберкассой забрали на фронт и вместо него назначили маму. Семья его куда-то переехала, и нас поселили в освободившуюся квартиру. Это была длинная комната в одно окно и большие сени при ней. Нам в наследство досталась кошка с ярко-рыжим окрасом, за что, я ее и назвала Лисой. Правда, хвост был не пышный, т. к. она сама была короткошерстная. Нас она не признала, вела себя как дикая собака Динго. Все где-то бегала по трое суток. Прибегала голодная, что-то ела и снова убегала. Была ужасно худющая. Т. Валя – новая соседка говорила: «скучает за своими хозяевами». Жить с нами категорически не хотела.

Так прошло лето. Наступила зима, и ей приходилось отогреваться и, оставаясь у нас все чаще, она стала привыкать. С приходом весны она переселилась в сарай, где хранились дрова, сухая трава для козы и сама коза. До сих пор она никому в руки не давалась, даже погладить не позволяла. Весной она подобрела – видно стала привыкать, но в руки давалась только мне, и то не всегда. Постепенно мы с ней подружились. Я делала уроки или читала, а она лежала у меня на коленях. Мне хотелось взять ее на руки и поносить как ребенка, т.е. кверху лапками. Тут она сразу вырывалась и долго ко мне не подходила. Кажется, вообще эту позу кошки не любят, кроме моего теперешнего Тишки, у которого поза эта — самая любимая. Он может лежать часами кверху мордочкой, мурлыкать, да еще стараться достать лапкой лицо, чтоб погладить по щеке. (Ой, опять о Тишке).

Время шло, и вот однажды наша Лиса в сарае окотилась. Принесла пять замечательных маленьких котят. Она оказалась очень заботливой мамой. Нас не подпускала и все их вылизывала. Мы ставили ей миску с едой, молочко в сарае, около ее гнезда. Иногда она уходила от них, видимо, половить мышей. И вот однажды утром слышим мы крик – странный какой-то, надрывный. Крик доносился из сарая. Первой прибежала туда соседка – Маша Шубина, а потом и мы подоспели. Кричала Лиса. Вид у нее был совершенно безумный. Кричит как вот кошки по весне, когда у них загул. Бьет себя лапками по морде, воет. Зрелище прямо страшное. Но еще страшнее стало, когда мы увидели вместо котят несколько лапок, хвостиков и головку – все, что осталось от котят. Лиса была безутешна, иногда даже валялась по полу, и выла, выла.

Мы растерялись, не зная, чем ей помочь, но и смотреть на это было не в мочь. Я тоже заплакала, хотела взять ее, унести отсюда, утешить. Естественно, она не далась, ощетинилась и зашипела. Мы ушли, не в силах больше смотреть на кошачье горе. Пришли еще соседи, кто-то из маминых сотрудников, стали обсуждать: что могло произойти. Кто-то сказал, что бывает – кошки съедают своих котят, но все остальные эту мысль дружно отвергли. Осталась другая версия – ими полакомился хорек, если бы змея, то ни лапок, ни хвостиков бы не осталось. Скорее всего, так и было. Лиса еще долго «рыдала». Мы ходили по двору, стараясь не смотреть друг другу в лицо – нас тяготило, что мы не можем ничем помочь бедному животному. Потом все стихло. Я заглянула осторожненько в сарай. Лиса не обратила на меня никакого внимания. Она лапками рыла землю в полу, орудовала с каким-то остервенением, вся поглощенная этим занятием. Я ушла, чтоб не мешать ей, хоронить своих деток. Потом она куда-то убежала, и ее не было несколько дней. Пришла очень худая, зашла в дом. Дали ей еду. Она поела и прыгнула ко мне на колени.

В сарай она не заходила, стала более домашней, стала ловить мышей, чего мы раньше не замечали. Ко мне она привязалась сильнее, а в отношении других оставалась такой же дикой. Ласкать себя не очень-то позволяла: просто устраивалась рядом со мной либо на полу, либо на кровати в ногах, либо на коленях. Но ночью неизменно спала у двери, как собачка. Мама этому очень радовалась, т.к. считала, через кошку змея к нам не заползет. «А то ведь к т. Вале же заползала».

Так и жили до весны 1945года, то есть до конца войны.
Май 1945года – конец войне!!! Господи, что было !? Трудно описать! Люди, звери и сама природа – все, все ликовало. Мы – дети 11 -12 лет услышали по радио, что будет большой салют в столицах республик и городах-героях Ленинграде, Сталинграде и других. Ну те-то города -далеко, а наш Сталинабад рядом, хотя до него, наверное, километров 300. Но мы этого не знали и побежали в горы. Весь день взбирались мы на самую, как нам казалось, высокую гору, чтоб увидеть салют. Мы думали, что уж с такой-то высоты точно увидим салют, хотя не знали, что это такое, как он выглядит.
Ох! Конечно, мы ничего не увидели и совершенно обессиленные от дневной жары и проделанного нелегкого пути, вернулись поздно вечером домой.
А поселок гудел: из репродукторов неслась музыка – было и торжественно, и празднично. Все были как близкие родственники. В некоторых дворах уже был сварен плов, всем раздавали бесплатно. То тут, то там старики играли на домбрах, молодежь танцевала. Нашего дневного отсутствия никто и не заметил. Никто в поселке всю ночь не спал, кроме нас. Мы, придя домой, замертво свалились и уснули мертвецким сном. Так, что обо всем, что творилось в эту великую ночь, знаем только по рассказам восторженных участников.

Между прочим, интересно отметить, что вечером 8го мая в воздухе носилась тихо-тихо передаваемая от одного к другому весть о капитуляции Германии. Откуда? Откуда могли знать об этом в таком, бог весть как удаленном от цивилизации, уголке? От наших людей ничего не возможно скрыть, а ведь до Москвы почти 7 тысяч километров, а до Берлина? Но весть долетела! Долетела раньше, чем было объявлено официально, и ведь не было ни телевизоров, ни телефонов – только примитивный телеграф. Чудеса!

Вскоре после окончания войны, ближе к осени маму отозвали назад в Сталинабад. Может, прежний управляющий вернулся, может, еще по каким причинам, но нам надо было быстро собираться. Жалко было расставаться с подружками, но впереди ждало что-то новое и, конечно, интересное. Едем в столицу! Это — самый большой город Таджикистана! Подружки мне завидовали, крутились здесь, и мама велела им попрощаться и идти домой, чтоб не «путались под ногами». Подъехал грузовик с несколькими таджиками — «леваками». Шофер попросил маму разрешить ему взять попутчиков, зато «скостит» цену. Мама не возражала, т.к. вещей у нас было мало, и места всем хватит.

Погрузили нашу с мамой железную кровать с панцирной сеткой в разобранном виде, естественно, сундук бабушкин с вещами. Туда же засунули подушки. А перину и матрац сложили вдвое и положили на деревянные сиденья, что располагались доски вдоль бортов, чтоб пассажирам было мягче сидеть. Еще стол и пара стульев – вот и все наши пожитки. Итак, по бортам уселись таджики, на тюке с одеялами и прочим барахлом — бабушка. Мама поедет в кабине. Пока грузились, маме надо было командовать, что куда положить. По-таджикски она говорить не умела – помогали жесты. И, чтоб руки были свободны, она мне дала сумку –«редикюль» — называлась такая сумка. В ней были все документы, деньги, облигации и, главное — партбилет.
Я подмышку сунула и кручусь в кузове между узлов и ног (у попутчиков же тоже узлы были). Вижу, стоит у машины Лиса и смотрит так тоскливо (мне так показалось). Я начала просить маму разрешить взять ее с собой. Маме было не до Лисы и она, отмахнувшись от меня, разрешила. Я позвала: «Лиса, Лиса!» Кошка, услышав мой голос, рванулась к машине, вскарабкалась в кузов и кинулась ко мне. Я схватила ее на руки, прижала, и тут мама попросила сумку.
— Давай сюда сумку, Лорочка, — сказала весело мама. — Пора ехать.
Ха! А сумки – то у меня нет! Ужас! Мама окаменела сначала, потом спохватилась.
— Куда ты ее дела? Подумай! Бабушке не давала?
Люди стали елозить, заглядывать под скамейки. Нигде нет. Никто не видел. Это – конец! Там — партбилет. Это – в лучшем случае, опять –тюрьма. А, скорее всего, учитывая, что муж – враг народа: расстрел. Бабушка ахает и охает. Мама стоит как парализованная. После первого шока начали искать: перевернули все тюки: ни среди них, ни под ними ничего не нашли. Когда, всё обшарив, пришли к выводу, что нет сумки – исчезла, мама вдруг одним махом впрыгнула в кузов и стала вырывать у меня кошку. Мама было белая как мел. Я испугалась и еще сильнее прижала к себе кошку. Мама все поняла. Это из-за кошки я потеряла сумку. Она вырвала у меня Лису и с силой швырнула ее за борт. Я заплакала. Я уже кончила четвертый класс, а ума еще не набралась. Я плакала от негодования и от обиды, не понимая, что в этой сумке наша жизнь. Если не найдется, то снова тюрьма. Потеря партбилета – это преступление государственной важности – измена Родине, партии, то есть — предательство. По сравнению с этим — потеря всего «имущества», нищета – это сущая безделица.
Итак, ехать мы не можем: нечем платить за машину. Шофер говорит по-таджикски, конечно, что он без нас ехать не может: по накладной он должен отвезти Рахманову. Эту машину райком партии выделил, и он не имел права их сажать. Если бы их не было — сумка бы не пропала, т.к. ясно, что кто-то подобрал и присвоил, т.е. украл. Таджики загалдели и решили всех по очереди обыскивать. Двух или трех человек обыскали, но ничего не нашли.
— Ана, ана (вот, вот) есть! Слава Аллаху! Нашли!
Кто-то не выдержал и от страха (могли бы убить) подбросил под скамейку. Ну, да бог с ним. Главное – нашлась. Погудели еще, пообсуждали, похвалили того, кто предложил обыск. Можно ехать, вечереет. Но мама сидит в кабине, боясь заглянуть в сумку. Сидит и молчит. Ей говорят:«проверь, проверь – все найдем» (они теперь такие бравые). Наконец, мама решительно открыла сумку. Партбилет — на месте, все, можно ехать, но шофер говорит:
— Максимовна, все хорошо смотри, деньги считай. Подождем, потом — нельзя.
Мама все проверила. Покивала головой, что, дескать, все в порядке, да как зарыдает – истерика. Опять все зашумели, стали давать ей воду. Она стала всех обнимать, кто спустился утешать ее, стала смеяться сквозь слезы. Наконец все уселись на свои места. Я – бессовестная девчонка – попыталась попросить маму взять Лису, что так и сидела рядом с машиной. Мама, ужаснувшись моей наглости, накричала на меня и не разрешила. Я, обиженная на нее, не пошла в кабину, а осталась в кузове.

Тронулись. Едем. Вдруг кто-то говорит что-то, показывая назад. Все стали громко лопотать, некоторые стали вставать, лезть к заднему борту. Я по-таджикски не понимала.
— Духтар, духтар (девочка), смотри! – показывают мне куда-то, цокают языком.
Я пробралась к заднему борту и вижу: за машиной бежит моя Лиса. Таджики загалдели, я заплакала, кричу: «Лиса, Лиса». Она побежала еще быстрей, видно из последних сил. Таджики стали барабанить по кабине. Машина остановилась, и они наперебой стали уговаривать маму взять кошку. Пока шел диспут, Лиса догнала машину: скорость была маленькая, т.к. дорога шла на подъем. Она стала прыгать, пытаясь запрыгнуть в кузов, но борт был закрыт, и она срывалась. Я рыдала, умоляла маму, но тщетно. Видно, она решила наказать меня по полной программе. Что ж – это ей удалось.

Ведь, что интересно: таджики кошек не любят, просто они их не держат. Это вполне объяснимо: ведь они едят на полу. Исторически сложилось, что у них почти вся жизнь проходит на полу: тут и едят, тут и спят. Поэтому, не гигиенично, чтоб животное бегало по дастархану (скатерть, постеленная на пол). Но здесь их, видимо, поразило поведение кошки, ее преданность. Сказались и мои рыданья, и, конечно же, чувство вины. Ведь как только я выронила сумку, и тот, кто ее подобрал, сразу бы отдал – ничего бы этого не было. Они несколько раз останавливали машину, просили взять кошку, сжалиться, но мама была неумолима. А Лиса бедная все бежала за нами и бежала. Уже сгустились сумерки. Лису уже не видно. Но только начнут дремать, как кто-нибудь опять показывает на бегущую тень. Это было просто невыносимо. Я устала плакать, бабушка устала охать, Лиса устала нас догонять. Наконец, все кончилось.
С наступлением ночи в кузове стало очень холодно. Как не кутайся – ветер продувает. А меня еще знобило на нервной почве. Мама остановила машину и уговорила меня пойти к ней в кабину. Мне очень хотелось, но я тоже хотела наказать маму и потому упрямилась. Все-таки пересела в кабину к ней на колени. Уже переехали перевал, мама спала, а я до сих пор в машинах спать не научилась, поэтому смотрела на дорогу. Было очень интересно и страшно: ведь с одной стороны — скала, а с другой-то стороны — обрыв в речку. Шофер, видать, тоже слегка задремал, а я вижу: впереди из капота язычки пламени появляются, и дым — изо всех щелей. Я стала будить маму, но шофер сразу проснулся, остановил машину, выскочил, открыл капот, а там уж огонь. Он стал тушить. Пиджак накинул, кто-то еще какие-то тряпки дал. Водой стали поливать. Потушили. Обошлось. Не взорвались, не загорелись. В кузове: кто причитал, кто молился аллаху, кто побежал искать воду, чтоб охладить двигатель.
Один старик все качал головой и поминал аллаха. Шофер перевел, что старик говорил: «раз такой кошка он дал, надо брать, аллах наказать». Вот так вот. Ну, ничего. С божьей помощью потихоньку спустились с гор в долину. Здесь, в поселке Уялы, пришлось заночевать. Бабушку потеплее укрыли и оставили в машине. Остальные пошли в чайхану на открытом воздухе. Нас напоили горячим зеленым чаем с лепешками, «постелили» бердану – коврики из соломы на глиняном полу вдоль стены. Все улеглись рядком и передремали до утра. Не знаю как другие, но мне было твердо и холодно. К утру, шофер машину как-то отладил, и мы поехали. Мне в середине кузова устроили постель, и я проспала до самого Сталинабада.

Наша новая квартира была в кирпичном домике на две семьи с двориком. Во дворике была глинобитная мазанка – кибитка. Там жила еще семья. У нас была большая комната, коридор с печкой и общие сени на две семьи. Стали потихоньку обживаться. О Лисе ни я, ни мама не вспоминали – запретная тема.

Как только обустроились, мама написала Шубиным письмо, как и обещала. Через какое – то время мы получаем от Маши Шубиной ответное письмо. Она писала, что после нашего отъезда Лиса долго не появлялась, и они думали, что мы ее взяли с собой. Но через некоторое время она явилась. Новых хозяев еще не было, и дверь в нашу квартиру была открыта настежь. И Лиса (даже сейчас мне тяжело об этом писать).., Лиса садилась у двери и билась об нее головой, периодически ужасно крича. Она кричала так же как, тогда, когда потеряла котят. Маша писала, что выдержать было невозможно, но и сделать ничего было нельзя. Они закрыли дверь, она стала биться о косяк. «Это было жуткое зрелище» — писала Маша. Лиса билась, билась, пока не размозжила голову и не умерла под дверью.
«Мы с мамой очень плакали – писала Маша. А потом похоронили на огороде. Закопали поглубже, чтоб собаки не достали». Мы с мамой и даже бабушка тоже поплакали. Я долго переживала, даже болела какое – то время. Потом было еще одно письмо, где т. Валя сообщала, что вернулся с фронта ее муж. «Хоть и без ноги, а счастье-то какое! Маша собирается поехать учиться в Сталинабад в техникум. Может к вам зайдет». Больше писем не было. Может, мама не ответила, может, другая причина. Маша тоже не приходила. А ведь мы были очень дружны. Ну, такова жизнь.

Я просила у мамы то первое письмо, где — про Лису. Но мама не дала, сказав, что я еще не доросла. Она мне приносила и котят, и щенков. Но все это было не то. А теперь-то я точно знаю, что это была какая-то совершенно уникальная кошка. Может быть, таких кошек больше на земле и нет, и не было, и не будет, ибо им – кошкам такие переживания (по науке) не ведомы. И, тем не менее!

Да, наверно, и у кошек свои нервные стрессы бывают. Вот ведь Лиса долго отходила от потери своих хозяев, а тут случилась беда с котятами. Кстати, более чем за два года она больше не рожала, а ведь обычно кошки дважды в год приносят котят. Пережила это горе, а тут и новые хозяева ее бросили. Вот сейчас пишу, и все четко вспоминается, и мне пришла в голову мысль: ведь, если бы она, когда машина останавливалась, не ожидая приглашения, смогла вскарабкаться в машину, то ее бы никто не высадил, и она поехала бы с нами. Но, это – «если бы». Как говорится: история не любит
сослагательного наклонения.

==================