Глава 3 (Глава 3)

Часть III

…В один день, ничем не отличавшийся от чреды ему предшествовавших, Заместитель министра вызвал его в обычное, предусмотренное регламентом их общения, время. Но когда он явился с папками и отчетами для доклада, тот не проявил интереса к его компетентно подготовленным материалам, а лишь поинтересовался, свободен ли он этим вечером. На что он, не раздумывая, ответил готовностью, предполагая некую срочную работу. Но разговор был продолжен не в стенах министерства, а в одном из скромных, но популярных в нарождавшихся деловых кругах ресторанов, куда они подъехали в служебной машине его начальника. В то время опасения оказаться в фокусе фотообъектива в неурочное время еще не укоренились в высоких должностных лицах. Представители прессы были скромнее, солнце светило ярче, не смотря на происходившие тупиковые перемены, а волны были выше.
Их встретили у входа. Встречающий был человеком примерно его возраста, хоть и выглядел несколько старше из-за наметившегося живота, который заметно оттягивал рубашку, нависая над брюками, и скрывая пояс. Лицо тоже не несло черт аскетизма. Его одеяние было свободно от намеков на официоз – все же предстояла встреча с высоким должностным лицом. Он обменялся с Заместителем министра рукопожатием, и тот представил его самого встречающему. После чего они прошли вглубь уютного, далеко не переполненного зала. Стол был уже заказан, и находился он в укромном уголке заведения, недоступном для нежелательных взглядов. Музыкальное оформление позволяло вести беседу, не повышая голоса.
Невнимательный к деталям обстановки, он не смог бы вспомнить об окружавшем его в тот вечер интерьере, кроме того, что свет был не яркий и неподалеку журчал фонтан.
Начало вечера было посвящено обсуждению дел в державе. Да, начинается экономический кризис. Ухудшение благосостояния неизбежно. Да, собственно, процесс уже давно идет. Сейчас он просто становиться очевидным.
Говорил большей частью заместитель министра. При этом, произнося фразу, он смотрел на третьего участника встречи, который выслушивал, глядя на стол перед говорившим. Затем он поднимал глаза, и, в зависимости от содержания сказанного, либо дополнял, — скорее бросал реплику — либо уточнял, выраженную мысль, либо просто кивал, не поднимая глаз — полностью соглашаясь с умным Заместителем министра. Сам «третий» не проявлял инициативы, и, как показалось ему, несколько скучал от оценок ситуации в державе и общих мест, столь профессионально конструируемых его шефом. Для шефа вопрос участия в конкретном деле, о котором вот- вот должна была зайти речь был, судя по всему, решен. Общетеоретическое и этическое обоснование планируемых мероприятий, а речь его начальника так и выглядела, «третьего» не интересовала.
Иногда шеф поглядывал на него, словно приглашая к разговору. Но он знал свое место в этом разговоре и не спешил принять участие в торжественной части.
При переходе к прикладной части беседы третий участник встречи несколько оживился и принял в ней более активное участие.
Из того, как был построен разговор, он понял, что процесс, в который его вовлекают, требует значительной доли доверительности со стороны его нынешнего руководства. Это льстило ему. Но для чего увольняться? А именно так был поставлен вопрос, в случае если он примет предложение. Разве не может он контролировать процесс, оставаясь на своем месте? Нет. Связь предприятия со структурой, в которой он работает, не должна быть столь очевидной. Сейчас многие уходят с престижных мест, чтобы выжить. А если выживание к тому же связано со значительным ростом благосостояния? Это уже другой вопрос, не правда ли? Министерство должно сохранить свою командную роль в отрасли. А для этого необходимо, чтобы оно было финансово состоятельно и не зависело исключительно от бюджета, который в ближайшее время едва ли будет хотя бы удовлетворительным. И что не менее важно, люди ему – министерству — преданные также должны быть сохранены.
Парадокс, но именно сейчас, когда кризис очевиден, открываются невиданные возможности. Законодательная власть еще не проснулась. Там еще полно романтиков. Но придет день — и он не за горами, — когда там не останется альтруистов, и время сочинять воззвания уступит времени делать деньги.
К этому времени надо быть готовыми.
В этой беседе он принимал пассивное участие, хотя прекрасно понимал, что она, за своей видимой непринужденностью, обращена к нему в первую очередь. Иногда собеседники прерывались, чтоб выпить по рюмке, не слишком изощряясь в произнесении тостов. Он соглашался, делился своими наблюдениями, чувствуя некоторую неловкость в присутствии своего начальника, обычно не ощущавшуюся им во время докладов и разговоров в кабинете о делах министерских.
В некоторых министерствах эти процессы уже идут. Но там превалирует больше забота о собственных карманах. Возможности раздаются – а сейчас раздаются именно возможности – родственникам, друзьям и так далее. Раздаются задешево. О государственных интересах думают мало, ну, или, скажем, недостаточно. Недальновидно. Мы же видим этот процесс несколько по- другому….
«Обдумай предложение не торопясь, подготовь семью, хотя, сам понимаешь, в детали ее посвящать едва ли стоит. «Бизнес…- шеф запнулся, произнося слово еще недавно в кругах, к которым он принадлежал, было едва ли не ругательным. – Это – законный бизнес, но не терпящий суеты и шума. Возможности влияния на законодательную базу, чтобы его законность не вызывала сомнения ни у кого, у нас есть». Он помолчал, оценивая, сказанное и добавил: «Не спеши, но и не тяни с решением. Организация процесса потребует усилий компетентных людей, его организацию нельзя доверить простым исполнителям». Слово «простым» он выделил в своей речи, как бы заранее причисляя его к своему кругу. Как оказалось впоследствии причисление его к кругу избранных носило относительный характер.
Роль третьего лица в этой встрече также была вполне определенной и понятной. За ужин рассчитывалось именно «оно», и это были отнюдь не наспех напечатанные заменители денежных знаков.
К разговору в семье он готовился тщательно. Преодолеть убеждение в значимости его места в министерстве – post советский синдром — перед материальными благами, которые сулила новая работа, было нелегко. Да и степень этих благ, он тогда едва ли мог оценить – а она, как оказалось, превосходила все мыслимые им тогда размеры.
Аргументы, которые он приводил в семье, ему казались убедительными, но понимал, что только результат может убедить окончательно. Быть значительным в глазах окружающих, от пребывания на высокой должности мужа, для его жены в то время виделось более престижным, чем свобода от денежных затруднений.
Меньше года работы на новом месте оказалось достаточно, чтобы семья переехала в новую трехкомнатную квартиру. После чего даже намек на упреки об утраченных должностных позициях в Министерстве ушел из разговоров в семейном кругу. Атмосфера вокруг менялась, что также содействовало корректировкам на уровне менталитета.
В те дни, он продолжал работать автоматически, но так же безошибочно, как и раньше.
К сочувствию, высказываемому всеми сотрудниками, от уборщицы, до Генерального, относился сначала с долей благодарности, затем с внутренним раздражением. Однажды Генеральный подошел к нему в коридоре и, смущаясь, сказал, что надо бы поговорить, и что лучше после работы. Смущение, которое он рассмотрел, говорило о том, что речь пойдет не о работе. Во всем, что касалось работы, Генеральный был неуязвим для проявления каких бы то ни человеческих чувств.
Но речь пошла именно о работе, хотя и в неожиданном для него аспекте. В кабинете Генеральный предложил ему закурить, и некоторое время, пытаясь перебороть себя, кружил вокруг его состояния. Потом остановился: «В общем, извини, но вынужден сказать… Тебе придется уйти от нас». Он воспринял сообщение без особых эмоций. Он и сам представлял себе, что его карьера и перспективы потеряли смысл, от которых окружающий его мир вовсе не собирается отказываться, но совсем не ожидал именно тех аргументов, о которых услышал от Генерального.
Он поднял голову и посмотрел на Генерального. Тот отвел глаза в сторону. «Понимаешь,…я не справлюсь с проблемами, которые у меня возникнут, если ты останешься. Ты же знаешь, на чем и на ком завязан наш бизнес. Родственники, знакомые, все связано — повязано. В общем как в лучшие времена… — начальник говорил, непривычно запинаясь и жестикулируя. Из разговора он понял, что на Генерального нажимают за его нежелание отказаться от судебного разбирательства, за неуступчивость. Он отнесся к участию Генерального в процессе травли без неприязни, тот не предлагал ему уступить, а просто предлагал уйти. «Если ты еще воспринимаешь наши отношения, я дам тебе рекомендацию на фирму к знакомому». Он не стал становиться в позу и в знак согласия кивнул головой.
Потом состоялся суд, его адвокат был настроен оптимистично, он нашел неких свидетелей, выступление которых должно было разбить линию обороны обвиняемых, и показать произошедшее в истинном виде.
Но свидетели не явились.
К шоку от потери близких результаты судебного слушания добавили шок от безысходности и сознания собственной мизерности в этом мире, с которым, казалось, так удачно у него складывались отношения, беспомощности перед стеной, которую олицетворяли егО оппоненты. оН чувствовал себя бессловесным предметом, неким артефактом, который поставили на камине, и, не предполагая, что обездвиженный и бессловесный, оН может что-то чувствовать, ощущать, переживать.
Как ему показалось, егО оппоненты даже не испытывали по отношению к немУ неприязни. Лично к немУ… Им просто надо было перешагнуть все это, все произошедшее с ниМ при их участии. С их стороны это была просто некая неловкость, которую надо было … нет, не исправить, а скрыть.
На процессе закон, должный выносить решение максимально формально в соответствии с Буквой, в нем прописанной, был компенсирован прислонением друг к другу родных, друзей, близких обвиняемых. Некая неартикулированная связь, перспектива взаимовыгодных отношений, взаимное понимание, которое устанавливается всегда поверх и помимо каких-либо законов и формальных критериев, доминировали на процессе. В какой-то момент в зале суда во время процесса емУ даже показалось, что они перемигиваются друг с другом и с судьей. оН перестал смотреть на участников процесса.
Этим взаимным обогревом и была компенсирована неразвитость социальной, гражданской жизни государственного новообразования, которое только начинало свой путь на политической карте разношерстого мира в качестве молодой демократии. Но принципы демократического злоупотребления служебным положением в жизни молодой демократии уже действовали.
Очевидное было поставлено с ног на голову. Новая демократия жестко заявила о своей готовности любыми средствами защищать своих сторонников – списки прилагались.
оН переживал ощущения давнего сна, зримость которого так и не была выражена пробудившимся в конце концов сознанием. Сон и запомнился противостоянием силы ощущения и отсутствием образности. оН словно дышал воздухом из различных геометрических фигур, лишенных телесности, но, в то же время, колющие и режущие они входили в неГО с каждым вздохом, наполняя и царапая легкие ощущением тесноты и беззвучного скрежета.
Тогда оН постарался поскорее избавиться от воспоминаний об этом сне. Навыков остановиться и осмыслить привидевшееся не имелось – жизнь живых беспечна. Ведь сон – это сон, это – сон, это – сон.… Сон, видение могли что-то значить, а могли не значить ровным счетом ничего. Павлов в то время был ближе, чем Фрейд и иже с ним.
Чего не хватило тогда: сил, разума, смелости, времени, наконец, чтобы оглянуться назад — назад ли? … а может время, которое мы пытаемся провести течет к нам из будущего? — … оглянуться на то, что остановилось, замерло, затаилось и понять, — что понять?- понять раньше, чем время перестанет иметь значение. А если бы и остановился, изменило ли бы это что-то? В неясных, болезненных состояниях грезилось еМУ разрешение этой смуты.
Но вот сновиденье вернулось, неся образность в избытке уже наяву, напомнило о себе. Недомысленное, не понятое тогда – вернулось болью наяву, в той единственной тогда из известных еМУ реальностей.
…И оН ощутил свою вовлеченность переживать эту боль вечно лишь бы не заглянуть в корень страдания, в ситуацию, которую, очевидно, сам же и создал, и в которой всегда уже поздно.
оН всегда знал, что это может случиться. Но ведь, конечно, не завтра, не сейчас, НЕТЕПЕРЬ, а еще лучше НЕСНИМ и НЕЭТО. Надежда вела еГО в дурную бесконечность…. Но с ней емУ было вполне тепло, уютно, и грязно, как в старом халате.
И в этом оН ничем не отличался от окружающих егО людей, которые ведут о страданиях бесконечные и бессмысленные беседы, обсуждают, кто счастлив, а кто нет, есть ли законы счастья-несчастья, удовлетворяя тем самым свою неизбывную потребность наделять мир определенным порядком. Порядком, при котором счастье или несчастье выпадает не в силу слепой прихоти судьбы, а в зависимости добра и зла совершенного человеком.
Может быть, несчастье случайно, и не связано с ниМ лично, оно не вытекает из того, как оН живет, что думает, что делает. Возможно, ли вообще быть такое?
У каждого есть в прошлом то, чего он не домыслил в себе, не доделал, прервал, не остановил, отложил на будущее…. «Они — те, кто купили ближайшую жизнь за будущую, и не будет облегчено им наказание, и не будет им оказана помощь».
И все это, оставшееся … темное, неминуемое… копится и участвует в независимости от тебя в общем хороводе вещей и событий в мире. … Копится, растет, как снежный ком, который катится неспешно чьим-то усилием по заснеженной равнине, и вдруг склон…
Ощущение дурного сна не оставляло еГО на протяжении всего этого периода времени. «Этим не может и не должно все закончиться» — чувствовал оН для себя. Но так говорят многие, а потом жизнь берет свое.
Впрочем, речь уже тогда шла не о справедливости. По какой-то неясной причине, это слово-понятие так и не прозвучало в нЕМ ни тогда, ни позже. Хотя его появление в болезненных рефлексиях тех дней было бы естественным. Как учили – справедливость должна восторжествовать. Но в самом понятии «справедливости» чувствовалось, что-то утилитарное. Как — будто от ее торжества искатель ждал какой-то выгоды.
Нет, речь шла не о справедливости….
В компании, куда оН был принят на работу по протекции Генерального, долго не продержался. Мысли о мести больше напоминали кровавые «фэнтези», которые с недавнего времени потекли на прилавки магазинов и экраны кинотеатров. Собственно это были не мысли. Сюжеты пришли позже. Первое время еГО настигало бесформенное нечто, расплывалось, расползалось в его сознание в уродливую кляксу, омерзительную слизь, которая переливалась всеми цветами существующего в мире спектра красок. оН и не подозревал, что цвета могут вызывать такое омерзение. оН задыхался от ненависти, и не способен был выразить то, что чувствовал. Как велик оказывается в нас потенциал различных состояний, чувств, ощущений, которые мы не в состоянии выразить словами, даже пребывая в них.
Эти безобразные фантазии несли в себе непреодолимую изнуряющую ненависть. В минуты усталости от своих состояний, когда казалось даже ненависть притуплялась, оН начинал метаться, лишившись привычного в своих переживаниях, и это было еще невыносимее. Безразличный к алкоголю в свои зрелые годы, всегда воспринимавший употребление спиртных напитков как дань некоему ритуалу, или этикету в общении с друзьями, сослуживцами, оН начал поддерживать состояние, пребывание в котором еМУ уже было необходимо, как наркоману, подсевшему на иглу, все увеличивающимися дозами алкоголя. Часто позволял себе пройтись в обеденный перерыв мимо гастронома и, повертев наскоро головой по сторонам, чтобы убедиться в отсутствии коллег, особенно женского полу, традиционно использовавших это время для покупок по хозяйству, заскочить в соответствующий отдел и пропустить сто грамм. Однако очень быстро потеряв бдительность, был замечен. Конечно, руководству еГО никто не «сдал», но отношение к нему как к персонажу несерьезному начало укореняться. Наконец, пришло время и, надо заметить очень быстро, когда обеденные дозы и вечернее продолжение сделали еГО практически непригодным для работы и совершенно не приемлемым для начальства. Некоторое время еГО еще просто терпели. оН видел и ощущал это, и от этого все более умалялся. В то же время ход мыслей егО принимал окологероический характер: пусть… они еще увидят, на что он способен, что он еще преподнесет…. И дальше снова возобновлялись кровавые фантазии.
С родственникам оН практически перестал общаться. Попытки утешать еГО, возродить в нЕМ волю к жизни с их стороны не увенчались успехом. иМ все больше завладевала мысль о мести, как о долге, или об «уходе», как признании собственного бессилия.
Затем появились сюжеты. оН проводил в выстраивании сюжетов большую часть свободного времени. Иногда ловил, себя, что занимается этим и на работе. И, тогда вдруг очнувшись, настороженно шарил глазами по пространству кабинета, который делил еще с тремя коллегами, не заметили ли его отсутствия, не выдало ли его при этом выражение лица, гримаса тех чувств, которые он переживал, уходя в свои видения.
Сюжет собственно был один, но вариантов множество. В этих сюжетах оН проявлял не характерную для неГО в жизни жестокость. Диалоги с жертвами давались легко, они были красивы и пафосны, как — будто оН всю жизнь писал эти апокалипсические сценарии.
Да, именно так. Все будет именно так. Пора переходить к деталям. И здесь ко всему, что выстраивалось в егО в воспаленной фантазии, прибавлялись детали, которые имели в себе трудноосуществимый нюанс, оН не знал, как преодолеть эти, казалось, не существенные организационные трудности. Именно преодолеть, а не перескочить, перепрыгнуть,… ибо их наличие делало исполнение его жестоких и красивых планов фактически не реальным.
И в минуты понимания бессилия своей фантазии оН начинал ругаться… «… твою мать, — говорил оН. Затем прислушивался, пытаясь соотнести звучание и содержание его в единое ощущение. оН ждал облегчения…, он слышал, раньше… давно…, что это может принести облегчение.
Вставал с дивана, начинал ходить, потом метаться по комнате… пидорасы… суки… ****и…. Оказалось оН много чего знает о них.… О ком? Обо всех! Все суки…! Раз за разом повторяя свою попытку облегчиться, громче и, как ему казалось, свободнее, сопровождая выражения в их адрес ударами кулаков по дивану, по стене, вдруг выдыхался, падал на диван, испытывая не облегчение, а неприязнь близкую к отвращению к самому себе.
Нет, в этом облегчения не ощутилось …Что дальше? Пойдешь направо или налево – все равно, будет одно и тоже….
А может подождать немного? Мысль, конечно, конструктивная, но чего ждать, и умеет ли он ждать? Не примитивная ли это отговорка? Не страх ли это, наконец? Может быть и страх. Но страх чего? В любом случае хорошего конца — в общепринятом смысле — оН для себя после произошедшего не ждал, тогда какой же это страх? Но чего ждать и что значит ждать? Это еще предстояло осознать.
Почувствовать собственную обреченность и ждать…. Эти мелькнувшие бессвязно мысли затерялись среди болезненных рефлексий, не оставлявших еГО, связанные с произошедшим они заводили еГО в некий мрачный лабиринт. Мысли появлявшиеся в их результате были невнятны. Но некое мгновение ясности, оН ощутил. Состояние было зафиксировано скорее физиологически, но именно это позволило емУ в дальнейшем возвращаться к этому состоянию, пользоваться им, восстанавливая себя.
Понимание своего пути вело егО через испытания. На работе некоторое время оН пытался хотя бы соответствовать занимаемой должности, но «Дао» домой становилось все более однообразным. По сути это было противостояние внутреннему голосу. «Зайдем, выпьем! Ничего с тобой не станется. Сто грамм погоды не сделают. Конечно, водка губит народы, но одному человеку она ничего не сделает». Постепенно знакомство с дорогой становилось все более детальным. Магазины, в которых присутствовали «разливайки» манили своей скромной привлекательностью. А внутренний голос, устав уговаривать, в конце концов, произносил избитое: «Ну, ты как хочешь, а я пошел». Домой оН добирался на автопилоте. Поэтому конец света назначенный «Великим белым Братством» иМ был пропущен.
Однажды, после «вечерней смены», которая была проведена у дома Бизнесмена, оН накатил еще пару «соточек», закурил и побрел в сторону дома. оН ехал на каком-то транспорте, пересаживался на другой, и, в конце концов, заблудился. Было уже поздно. Разобравшись, наконец, в направлении движения, оН присел на скамейку в ожидании трамвая. Очнулся только от грубого прикосновения рук, которые шарили у неГО по карманам. еГО попытка защититься завершилась ударом кулака по лицу. оН слетел с лавочки, но в покое егО не оставили, «дерибан» продолжался. Вдруг раздался чей-то хрипловатый голос: «А, ну шакалы…». оН не все разобрал, но по удалявшемуся топоту ног, понял, что еГО оставили в покое. оН оперся на руку, и тут же почувствовал, что чужая сила, встряхнув еГО, водрузила на скамейку. оН попытался оправиться, отряхнуться, в чем почувствовал поддержку той самой чужой силы. Сквозь туман рассмотрел мужичонку невысокого роста, небритого, одетого по сезону, но довольно неопрятно. Мужичонка не стал спрашивать, доберется ли оН домой, было и так видно, что без приключений – нет. «Куда тебе?» — спросил спаситель, одновременно водворяя на место галстук, который болтался у негО за спиной.
Все дальнейшее оН помнил весьма смутно, да и то скорее вспоминал, проснувшись на следующее утро в своей постели…
оН присел, свесив ноги с кровати, опробовал ступнями почву под ногами. Голова не болела, но состояние было депрессивное. Впрочем к такому состоянию ему было не привыкать. Из кухни донесся неоправданный в еГО сознании шум. Тенью мелькнула мысль, что, наконец, весь этот кошмар закончился, оН выйдет на кухню и увидит жену и дочь. Живым и невредимыми. Они будут пить кофе, каждый, собираясь по своим делам, и обсуждать ближайшие планы. В безнадежной иллюзии язычника, оН, открыл дверь спальни… но увидел, незнакомого пожилого мужчину, который накрывал стол, с доступной его пониманию сервировкой. На столе стояла початая бутылка водки. «Чужой», — подумал он.
Эта фигура, натюрморт на столе сразу восстановили в его памяти события вчерашнего дня. «Все нормально? — спросил мужчина. И как бы оправдываясь, добавил: «Вчера уже поздно было домой возвращаться, так я без спросу остался переночевать. Да и то, спрашивать то было не у кого. Ничего?» «Ничего. Все нормально, — ответил оН. «Ну, тогда садись, перекусим, и по делам, — подвел черту мужчина. Мужчина назвался по имени, протягивая еМУ руку.
– А то вчера и не познакомились, как следует». В последствии, будучи уже не уверенным в названном гостем имени, как и во многом другом, происходившим в этот период времени, Он в ставшем в последствии привычном Ему стиле назвал мужчину «Чужой».
Представившись Чужой, посмотрев на нЕГО повнимательнее добавил: «Вижу ты того… непростой…. Так тебе лучше на работу сегодня не ходить, некрасиво как-то в таком виде». Тут только оН почувствовал, что саднит губа, и, выйдя в прихожую, убедился, что действительно на работу лучше не идти. Да и, вообще… оН позвонил шефу, отпросился на день под предлогом, что надо показаться врачу.
После чего они сели за стол. Поначалу разговор не клеился, но после третьей, еГО понесло. оН рассказал Чужому все. В первый и последний раз в своей жизни. После того как на столе появилась следующая бутылка, оН также поделился и своими кровавыми планам.
Чужой слушал безответно, только иногда поводил головой. «Суки они все, — резюмировал он завершение еГО рассказа. Но чувствовалось, что его резюме касается не только персонажей прозвучавшей истории. Его резюме охватывало гораздо больший круг лиц, обитавших за стенами этой квартиры.
… оН чувствовал, что расклеивается, но остановится уже не мог. Вдруг прозвучало: «Стоп! Ты на себя посмотри, больно уж ты грозный. Такой себе … мститель». оН обиженно остановил поток своих излияний. Чужой налил очередную дозу, поднял стакан и долгим взглядом нетрезвого человека посмотрел на него: «Убить и дурак сможет. А потом всю оставшуюся жизнь мучаться будешь! Я же вижу – ты не отморозок какой». Не занятая ничем пауза завершилась неожиданно.
«Да, ты должен…- стукнул Чужой вдруг стаканом, наполненным водкой, по столу, расплескав жидкость по его полированной поверхности. – Ты должен выжить…Ты должен разбогатеть, пережить их всех и ходить на все их похороны. К каждому из них. Не пропустить ни одного такого… праздника». Он опрокинул стакан в себя, на мгновение застыл, втягивая носом воздух. «И вот еще что… — он постучал указательным пальцем по столу. — Не просто ходить. Их должно наказать нечто более властное, чем закон или твоя ненависть. Ты должен не позволить им уйти, не пережив страха. Все… особенно такие…с-сат, когда приходит последний час. Все хотят уйти с миром». оН растеряно взглянул на собеседника, который смотрел на нЕГО без всякого сочувствия и даже с некоторым презрением. «Так самому жить же не хочется, — развел свои руки, такие же нетрезвые, как и оН сам. «Не ной, для слез времени всегда хватает.… — брезгливо протянул Чужой. — Смени свои… сопли на ожидание… и придет на твою улицу праздник …. «Праздник? Какой еще здесь может быть праздник? – подумалось еМУ, но уточнить не посмел — прозвучавшее было больше похоже на тезисы, и совершенно не соотносились с обликом говорящего, словно его устами говорил некто другой. оН оторвался от тарелки и взглянул на лицо своего вчерашнего спасителя. Это была скорее маска, Чужой не говорил, он давал ему установку на всю оставшуюся жизнь. Но это еще предстояло осознать. Молчание продолжалось с минуту, еМУ показалось дольше. Затем маска за столом напротив него начала плавится, крошиться, и снова перед нИМ сидел пожилой мужчина, неизвестно где обитающий, не известно чем занимающийся, неизвестно ради чего живущий.
«А эти все твои фантазии – убью, задушу, повешу…. Оставь, не смеши…»
«Но я даже не знаю, кто из них неп–п–пос–с-редственно,… а кто – нет… — запинаясь, пытался возразить оН, разводя перед собой руки. Как у большинства алкоголиков, а оН был близок к достижению этого звания, руки у него стали очень подвижны. Нелепые судорожные движения, в которых участвовали плечи, предплечья и кисти сопровождали еГО слова, обращенные к Чужому. оН сам обратил внимание на диалектику развития своих конечностей в свете злоупотреблений горячительными напитками впервые, так как общался с людьми в последнее время очень редко, и эта их подвижность неприятно поразила еГО. «Не надо!» — ответил Чужой. «Что, не надо? – он уставился на мужчину. «Не надо, — повторил Чужой,- Не надо знать, спорить, не надо искать, кто прав, кто виноват. Надо просто всех их похоронить». Последовавший за этим его вопрос: «Как это?», остался без ответа.
Ближе к обеду Чужой собрался и ушел.
Позже, гораздо позже, когда оН уже, можно сказать, «стал на ноги», оН пытался отыскать Чужого. Но с трудом смог найти даже ту остановку, где с нИМ приключилась эта встреча.

Продолжение следует