Глава 5 (Глава 5)

Соглашение действовало – плоть благодарно откликнулась на еГО усилия. Физическое состояние постепенно улучшалось. Хотя, возможно, и прошли годы…. оН не торопился. И вдруг обнаружил, что прогулок уже не достаточно. Плоть не то, что бы требовала, но испрашивала — «еще». К прогулкам добавились пять ритуальных упражнений, а затем и регулярные посещения спортивного зала, но это произошло опять же несколько позже, на протяжении довольно значительного по людским меркам промежутка времени. Масштабных целей оН перед собой в этой сфере не ставил, и проделывал все, что можно в еГо жизни было бы отнести к физическим упражнениям так же, как чистил по утрам зубы.
Ощущения бодрости по утрам и в течение рабочего дня становилось постепенно еГО естественным состоянием, он уже его не замечал. Теперь он был здоров, но по-прежнему не излечим.
оН чувствовал, что и душа еГО и тело все еще похожи на стиснутые кулаки. В таком состоянии далеко не уйдешь.
Самым неудобным местом, где проявлялась еГО зажатость, были перекрестки городских дорог, которые еМУ приходилось пересекать по пути на работу. Как и о многих других привычках и страхах, которые обнаруживаешь вдруг в своей жизни уже сформированными и устоявшимися, оН точно не мог сказать, когда это произошло, хотя породившая их причина не был тайной. Первый случай физического контакта с транспортным средством на перекрестке произошел, когда «дорожные фэнтези» уже были запущены в производство его психикой.
Откуда они возникли, оН понимал. Любая еГО психическая реакция на те или иные жизненные ситуации имела один исток, хотя пройдя через сложный механизм восприятия, она теряла с этим истоком очевидную, логически объяснимую связь. Логика, которой оН не утратил, не помогала еМУ избавиться от этого наваждения. Он сам был водителем с немалым стажем и практически никогда не испытывал недружеских чувств по отношению к озабоченно метущейся по тротуарам публики, даже когда, не так уж и часто кстати, кто-то в стремлении поспеть за некоей птицей счастья, едва ли не бросался под колеса. Чертыхался в таких случаях, конечно, но без пожеланий недобра любителям пешеходного экстрима.
………………………………………………………………………………………….
В тот раз оН лишь боковым зрением уловил, делая шаг на проезжую часть на зеленый свет, что водитель не остановился, как ему предписывал «красный», и по каким-то лишь ему ведомым резонам, попытается проскочить перед ним. Но, не ведая о странной игре, которую ведет на перекрестках обычный с виду пешеход, не успел. Ему пришлось резко затормозить прямо перед нИМ, оН на мгновенье остановился, переживая без слов не состоявшееся соприкосновение с машиной, и отвернувшись от машины, сделал шаг вперед. В этот момент почувствовал удар в бедро. Удар был несильный, на ногах оН устоял, и, обернувшись, увидел, что резко затормозившую перед ним на переходе машину, «догнал» ехавший сзади нее автомобиль. Водитель, толкнувшей еГО машины уже выходил из кабины с выражением досады на лице. оН же невозмутимо проследовал своей дорогой, не оборачиваясь на разгоравшуюся за спиной перепалку. оН был прав, оН шел по пешеходному переходу на зеленый свет, но всегда найдется какой-нибудь «добрый человек» — любитель игры не по правилам, среди обеих сторон – участников процесса движения, конечно же. Выражая в символах второй сигнальной системы это вывод, оН сначала вместо сочетания «добрый человек» употребил слово «придурок», но, подумав немного, все же заменил его на итоговое — «добрый человек». О том, что все могло закончиться для него гораздо печальнее, совершенно не подумал.
С этого момента на переходах оН начал острее чувствовать напряжение. Теперь ту разноцветную «кляксу», возникавшую в сознании при переходе перекрестков, как выражение еГО негативных чувств, оН начал драматизировать – конфликт получил образное выражение. И хотя все происходило без эксцессов, почти каждый свой переход перекрестка, где возникал даже малейший намек на возможную неправоту водителя, создающую для него минимальную опасность, как наваждение в еГО воображении возникали сцены жестокой развязки…. оН вытаскивал водителя из-за руля, и избивал его. Хотя как это делается тогда представлял себе слишком примитивно – навыков столь «мужественного поведения» у нЕГО не было. Или… Вариантов было множество. Через какое-то время оН почувствовал, что дальше так продолжаться не может.
Теперь переходя перекресток, оН сосредотачивался, ожидая в себе того резонанса внутренней готовности и внешнего движения, который приведет в действие еГО «кровавое» воображение. И, почувствовав импульс, начинал читать про себя молитву: «Господи, иже еси….» Единственную, впрочем, которую оН знал наизусть. Выученная еще в советские годы – случайно натолкнулся на нее в каком-то художественном тексте — она воспринималась как экзотика для того времени, среди назойливо звучащих вместо молитв чеканных причитаний по поводу светлого будущего, моральных устоев строителей коммунизма, и прочих «честен, принципиален, морально устойчив, пользуется авторитетом».
И тогда и сейчас текст ее, произносимый про себя или шепотом носил характер скорее медитативный, чем религиозный.
Идя по тротуару, оН совершенно не вспоминал о той психической ловушке, которую ему готовил следующий переход. Не глядя по сторонам, наблюдал, как работают ноги. оН видел лишь носки туфель и бедра, которые, следуя ритму ходьбы, чередовались в поле зрения. Преодолевать расстояние в полтора часа длиной и не глазеть по сторонам, оН тоже научился не сразу. Иногда ему казалось, что оН наблюдает за работой своих ног стороны. Они выглядели не связанными с тем, кто наблюдал за их перемещением, ведущим еГО к месту назначения.
…………………………………………………………………………………
На перекрестках оН поступал исключительно по правилам. Так же, в согласии с правилами, практически всегда действовали и водители, но чувство незащищенности, не обоснованное, не подтвержденное каким-то личным опытом, не оставляло еГО. Люди ехали на работу, по делам, торопились на свидания. В их планы не входило создание неприятностей для неГО. А заодно и для себя. В первую очередь для себя. Тем более оН был защищен от эксцессов при переходе, чем больше они помнили о себе, и только забываясь, они могли нарушить правила. Тем не менее, несмотря на такие логичные размышления, перекрестки становились для неГО все более враждебными. Неприязнь еГО к перекресткам трансформировалась в неприязнь к людям, находившимся за рулем. Понимание того, что эти переживания прямо связаны со случившимся с нИМ, и что никто из участников этого процесса не виноват перед нИМ присутствовало в еГО сознании, но чтобы избавиться от этих нелепых «подпольных» переживаний одного понимания было недостаточно.
Происшествию лишь теоретически возможному, оН ничего не мог противопоставить. Если оН поступает по правилам, а человек, находящийся за рулем решит его нарушить, то оН беззащитен. Находящийся за рулем вооружен против неГО, и за это ненавидим. В то же время, делая первый шаг на проезжую часть дороги одновременно с тем, как загорался зеленый свет, оН не проявлял ни малейшей осмотрительности, скорее даже принуждал себя не смотреть налево, в сторону, откуда шла угроза. оН словно провоцировал инцидент.
Эти чувства стали превращаться в наваждение. В конце концов, это не могло закончиться добром.
…Удар был не болезненный, по крайней мере оН не почувствовал боли в первый момент. Но отлетел впереди машины, не удержавшись на ногах. оН медленно поднимался, наблюдая как из кабины выходит разгневанный водитель, чего, мол, под машину бросаешься… оН слышал только интонацию, не воспринимая смысла слов. Поднявшись, взглянул на брюки – порваны у колена, куртка тоже у локтя. Водитель даже не пытается помочь, что-то кричит. Распрямляясь после осмотра ущерба – сам почти не пострадал, пострадали только еГО чувства – оН наносит снизу резкий удар в подбородок. Тот отлетает к машине. Из дверцы пассажира выскакивает женщина. Жена? Начинает кричать….
Вдруг оН почувствовал чью-то руку на плече: «Что с вами, вам плохо? Может отвезти к врачу?». оН словно очнулся – стоит посреди дороги, на светофоре уже красный – перед ним уже остановились две или три машины, никто не сигналит. Мужчина, прикоснувшийся к еГО плечу, все еще напряженно вглядывается в маску застывшую на лице потерпевшего. оН встряхнул слегка головой, скорее следуя стереотипу, чем, испытывая потребность освободится от наваждения. Затем посмотрел на мужчину. «Извините… да, что-то… но уже все в порядке…» — пробормотал вслух, наверное, вслух, потому что мужчина с облегчение двинулся на свое место в кабину. Только теперь раздался сигнал, еще сигнал. Скопилось уже машин пять, крайние в недоумении начали сигналить.
В ожидании несчастного случая были проявления злости, разочарования, протеста. И истинные объекты этих недобрых чувств были еМУ известны.
Утренние прогулки уже не несли того заряда бодрости, ради которого оН их предпринимал.
…………………………………………………………………………………………………
Тем не менее поведение его стало постепенно (после последней истории на перекрестке) осмотрительнее и все более бесконфликтным даже в фантазиях — оН не мог ставить исполнение своей роли от случайностей, подстерегающих человека на каждом шагу в этом организованнейшем из миров.
…………………………………………………………………………………………………
Выяснения отношений с Богом оН избежать не смог. Но оно не носило характер богоборчества. Вопрос: «за что мне это, Господи? – ни разу не прозвучал из его уст, даже в молчаливых внутренних диалогах, к которым склонны люди загнанные в угол. Усилия найти утешение в религии через церковь предпринимались довольно робко. В прочем эти усилия не были направлены на поиск Бога, но тишины. В ней нуждались перегретые мозги, хозяин которых постоянно что-то выяснял, то ли сам с собой, то ли с кем-то другим ему с первого взгляда еМУ не подвластным.
Заходя в церковь – крестился. Вслушивался в простор и тишину, прислушивался к себе. Но ничего не происходило. Да и не могло произойти – оН же ничего не просил, ни за кого не молился.
Закончились эти попытки во время посещения Лавры на исходе зимы, где оН стал свидетелем ряда картин, отвративших еГО от поисков выхода в утешительных беседах с представителями организованной церкви.
Это произошло в день праздника Восьмое марта. Поздравлять ему в этот день было некого (на работе все поздравления проходили накануне), оН решил поехать в Лавру. До вечера у нЕГО было свободное время. еГО подопечные в неполном составе — к тому времени Макс уже несколько отошел от них, или скорее его отдалили по причине пошедшего на убыль успеха в личной и деловой жизни, и усилившейся в связи с этим склонностью к шумному эпатажу — собирались у Бизнесмена отпраздновать с семьями.
оН бродил по Лавре, рассматривая строения, находившиеся на территории ей принадлежавшей, наблюдал за перемещениями таких же, как оН скорее любопытных, может сочувствующих, но едва ли верующих, посетителей.
У одного из таких строений — судя по всему оно было связано скорее с управлением всего этого немалого хозяйства, нежели с его культовой составляющей,- задержался наблюдая как служители Господа, представлявшие иерархию, разных чинов, встречали гостей, подъезжавших на шикарных машинах, вручавших этим священникам, многие из которых были в габаритах превышающих еГО представление даже об умеренном аскетизме сегодняшних служителей культа, какие-то подарки, корзинки, лукошки. Впрочем, возможно, этих машин было и не так уж много, но они увиделись ему столь неуместными на этой территории смирения и благолепия. еГО предвзятому тогда взгляду служители показались самодовольными и не умными, хотя определить их интеллектуальный и моральный уровень на основании только виденного было бы не объективно.
Здесь же рядом пожилые женщины, одетые в фуфайки, и другие обноски, со смиренным видом с металлическими ломами в руках, стучали по ледяным наростам на дорожках, оставшимся после зимы. И все. Собственно, сам пережитый опыт не явил собой что-то особенное, возмутившее еГО. Скорее он сам подсознательно искал подтверждений своему вольтерьянству.
Богу людей, который всегда норовит проявится в то ли сузившимся, то ли расширившемся пространстве упадка сил, веры оН не смог довериться.
…Из того, что человек погибает, следует ли, что есть Бог — Всеблагое, Всемогущее, Всеведущее Существо к которому можно обратиться с мольбой и надеждой? Но если бы следовало, то и в вере не было бы никакой надобности: можно было бы ограничиться одной наукой, которая ведает всеми «следует» и «следовало».
Надеяться на то, что это Существо вмешается в наши человеческие дела, означало подвергнуть сомнению его созидательную силу. И в то же время, не Оно ли не допустило его скатывания в некий кровавый мрак?
Нечто, безусловно, присутствовало — без места и без образа. Это оН уже начал ощущать по тому направлению мыслей и образу действий, к которому был ведом, и по роли, которую начинал примерять без поклонения и пафоса.
К справедливости оН не стремился. Она не стала его пафосом. Справедливость – это чисто человеческое понятие.
Презрение, неприязнь, физиологическое либо психическое неприятие виденного – позже оН оценил эти чувства, как низкие, вполне резонно придя к выводу, что часто то, что мы презираем, ненавидим, к чему чувствуем омерзение, и есть то, рабами чего мы сами являемся. Но тогда виденное прервало еГО робкие попытки искать утешение в церкви.
В такой эклектике пребывали его религиозные чувства, к определенности в которых оН, впрочем, и не стремился.
…………………………………………………………………………………………
Выход из лабиринта намерений, чувств и поступков, в котором несмотря на заметные перемены, оН все еще пребывал, иногда казался близким. Но, даже короткие часы независимого досуга таили в себе вероятность возвращения во власть лабиринта, где было невозможно ни размышлять ни действовать осознано. Сумрак лабиринта требовал только одного – переставлять ноги, не думая, цель и так ясна – выбраться из него. Логика передвижения по лабиринту несла в себе печать покорности без гарантий успеха.
Испытание заключалось именно в том, что, когда не надо было думать, возвращался хаос прежних дней. Возвращение же к осознанности возвращало и к новому порядку.
Слова, имеющиеся в языке, начали терять свои соответствия состояниям, которые оН переживал. Пустота, одиночество, чужесть испытываемые по всем психологическим канонам человеком в таком состоянии не были в еГО переживаниях столь лексически однозначны – в них не чувствовалось того канонического трагизма, который привычно видится потребителями драматических сюжетов. Но, в то же время эти состояния поглощали всю образность, которая у нЕГО еще сохранилась от прежних дней, и за которую он пытался зацепиться вопреки уже необратимому движению. И не утаить, не сберечь ничего из прошлого было нельзя.