Писчий спазм

Однажды утром я проснулась и поняла, что тебя нет. Все было как обычно: жесткий диван, мятая простынь в стерках от ластика, прикроватный столик с годовыми кольцами от кружек кофе, детские крики за окном. И даже солнышко светило. Но что-то было явно по-другому. Тебя не было.
Нет, конечно, ты где-то был, наверное, еще спал. Или уже проснулся, пил пиво на завтрак, спотыкался об тумбочки, стулья, путался в ковре с похмельного просонья. Но у меня тебя больше не было. Это произошло так внезапно, по щелчку мысли. Всегда бы так. Но я считала, что бессильна в этом вопросе. С ужасом подозревала, что мне даже нравится себя мучать, додумывать, играть трагедию, навязывать себе бесконечную любовь.
Если человек, замечая мою склонность к нему, начинал вести себя как отъявленная скотина, меня это привлекало еще больше, подстегивало. Я думала, что мудацкое поведение оправдано моими какими-то недостатками. Хотя в дальнем, спрятанном от меня самой, уголке разума, я понимала, что такие поступки не должны быть оправданы в принципе. И уж точно не моя симпатия годится им в алиби.
Я понимала, что если твой любимый говорит тебе «у тебя совершенно нет вкуса, ты одеваешься как провинциальная франтиха», он, во-первых, хочет показаться умным, цитируя название картины Ларионова вот так запросто, в повседневном поучительном замечании тебе. Во-вторых, стыдится показаться с тобой при своих модных подружках (которых сам же высмеивает, сидя пьяный с тобой на кухне). В-третьих, на самом деле ему совершенно плевать на твою мешковатую куртку, короткую юбку или цветные колготки. Ведь в основном он любуется только собой. А если бы ему правда не нравилось как ты выглядишь, он бы даже побрезговал стрельнуть у тебя сигарету.
Если твой любимый говорит тебе «я сегодня занят, неважно чем», вероятно, он абсолютно свободен, но хочет создавать видимость свой востребованности, дать понять, что ему, в отличие от тебя, есть с кем провести время. А также, если он в подробностях рассказывает про развеселую тусовку с классными девчонками и мальчишками, это тоже не означает, что он предавался сексуальным утехам и с каждой и каждым. Он просто хочет вызвать ревность, чтобы ты лебезила перед ним еще больше.
Если он говорит, что ему не нравятся твои стихи, говорит, что твои рассказы – всего лишь графоманский очерк, да и вообще занялась бы лучше нормальным делом, соответствующим твоим умственным способностям, это означает, что он, возможно, завидует, ведь он тоже пишет, а ты восторгаешься недостаточно. Или если уж пишешь, то пиши только про него, про него и точка. А скорее всего, он это даже не читал.
Если он говорит, что у тебя нет чувства юмора и советует молчать, когда вы в обществе – он обижается на твои шутки в его адрес, ему нужны дифирамбы, а в каждой насмешке, где отсутствует словосочетание «ты – лучший», он чувствует укол в его нежную самооценку. Укол особенно болезненный в обществе его подружек. Они-то его боготворят, а раз уж он предпочел тебя им, то будь добра, отрабатывай свое счастье.
Если он говорит «нам нужно расстаться» или «я не хочу с тобой ничего серьезного», он рассчитывает на слезные уговоры и сладкие бесчисленные «почему». Но даже после этого у вас ничего не получится, ведь он просто хотел посамоутверждаться. Или если вы даже не встречались, а ваши отношения закончились на легком флирте, он хотел показать, что ты не дотягиваешь, не достойна, как, впрочем, и никто.
Я все это уже знаю. Но все равно уверенно жму на каждую подставленную мне граблю. И да, я все еще боюсь, что мне это нравится.
Обычно люди убивают скуку какими-то делами. Работой, пусть скучной и нелюбимой; книжками с утра до вечера, неправдоподобными и занудными зачастую; пьянками; бессмысленным трепом; кто-то пытается просвещаться, но все источники лживые; кто-то пыжится просвещать, но ему никто не верит; кто-то горит желанием прославиться, одновременно утолить свое самолюбие и притупить эту скуку, но быстро становиться неинтересен публике; кто-то бегает как оголтелый, думая, что этим продливает жизнь; придумывает странные хобби, часто криминальные, ведь так веселее; кто-то ищет смысл жизни всю жизнь, и думает, что в этом и есть смысл: искать; кто-то думает, что нашел и смысл этот – нести добро в мир. Кто-то так и умирает в этом блаженном уверовании, а кто-то, получив плевок прямо в темечко и разочаровавшись, доживает в тоске, одиночестве и, самое главное, в скуке! Кто-то придумывает себе болезни и всю жизнь лечится; кто-то придумывает себе религию и всю жизнь молится. Этот случай, кстати, больше всего похож на мой.
Мне необходим идол, в которого я влюблюсь и буду ему поклоняться и страдать. Конечно, одного такого божества на всю жизнь не хватит, поэтому я в постоянном поиске нового, более совершенного. И хоть мне и нравится «эксцентричный» характер моего бога, все равно, рано или поздно он разобьет даже очень прочную мою веру в него и фантазию.
После недельных отношений или даже обыкновенного разговора, моей влюбленности хватало года на два. Иногда больше: на четыре. Но потом этот божок устроился работать сварщиком, спился и кажется умер. Смерть его, конечно, могла бы подлить драматичного масла в мою огненную любовь, но под конец он стал слишком уж непотребно выглядеть и почти разучился разговаривать.
Так я придумывала новых и новых, пока не дошла до тебя. Честно сказать, ты мне уже изрядно поднадоел. Мы давно не общались, но я продолжала за тобой следить. Видимо зря. Ты все глупел и глупел, опошлялся и даже не пытался скрывать этого. Завел дружбу со школьницами, чтобы они подпитывали твое эго, перенял их привычки и манеру общения. Я не могла этого не замечать и идеализировать тебя больше, как ни старалась. И тогда вчера вечером я решила представить, что ты умер. Не от передоза или в пьяной драке, хотя это тоже довольно романтично, а, например, тебя сбила машина. Безболезненно для тебя и очень трагично для меня. Перестать наблюдать за тобой и видеть на глазах растущую тупость. Я решила вжиться в эту мысль.
Я пролежала в постели где-то час, обдумывая все это, смешивая реальные наши отношения с желаемыми, придуманными мной раньше. Потом представила дорогу, резкий пронзительный гудок машины, твои тонкие ножки, грохот, может быть, лай какой-нибудь таксы для драматизма. И все, конец. Не хочу, чтобы ты мучался. Всегда боялась случайно причинить тебе боль моральную или физическую, хотя бы вечно на что-то обижался. Мысль о том, чтобы дать тебе пощечину вызывала у меня рвотный рефлекс.

За окном вместо детских криков вдруг раздался какой-то грохот. Машина забуксовала. Вопли таксы заполнили всю улицу. Визг бесконечный, оглушительный визг. Это я кричала. Я выглянула в окно и увидела дорогу, машину, твои тонкие ножки. Визг. Все как я хотела. Я бью себя по лицу. Визг еще пару секунд. Я выбегаю на улицу. Но я не хочу подходить к тебе. Визг больше не выходит.
Я смотрю на водителя. Как же ему сегодня не повезло. Тупое напуганное лицо, бешеные, невероятных размеров глаза. Бедный. Это ведь я виновата. Из-за меня ты его сбил. Моя мысль как-то кольнула тебя, свела руку, заставила не вовремя икнуть и все. Ты сбил человека насмерть. И, кажется, ты мне нравишься.