Справедливость. А всегда ли она нужна?. Часть 2

СРЫВ

В группе, где он работал, были одни женщины. Между ними часто возникали споры, вплоть до ссор, причём по различным поводам: и относительно рецептов приготовления блюд и по вопросу о воспитании. Каждой казалось, что её мнение самое правильное. С появлением Коли всё резко изменилось: поселилась какая-то благостность, благожелательность. Даже Лида Т., выступающая всегда громко и безапелляционно, стала говорить тише и примирительнее.
Вообще, сотрудницы звали его ласково «мама Коля», потому, что он у женщин интересовался разными рецептами, болезнями и лечениями детей, ходил с сотрудницами на рынок, по магазинам. У него было три дочери, которых он трогательно любил, особенно младшенькую Верочку. Я думала, он вдовец. Но, оказалось, что у нас техником-электриком работает Люся Ярославцева. Это и была его жена. Люся была женщиной энергичной броской. Приятная внешность, весёлый нрав, независимость от домашних хлопот – всё это притягивало к ней внимание мужчин, которых в большом институте, по сравнению с женщинами, было маловато. На вечерах, которые она никогда не пропускала, она всегда была в центре внимания мужчин, в основном тех, что работали с ней в одном отделе. Коля на вечерах никогда не был: он занимался с девочками: надо накормить, проверить уроки у старших девочек, погулять с младшей. Делать всё то, что делает ежедневно всякая мать. Вот сотрудницы и звали его «мама Коля». Если организовывался зимой выезд в ущелье, чтоб покататься на лыжах, то и тут Коля был с девочками, как правило, с двумя. Старшая девочка, видимо, не любила такие поездки.

Когда мы переехали жить на улицу Чехова, наш младший сын Саша и Верочка стали ходить в один садик. Верочка была, наверно, на годик младше Саши. Жили они в частном домике Люсиных родителей. То есть не в самом доме, а во времянке. Коля говорил, что вполне нормальное жильё, только с тремя девочками тесновато. Мы жили в большом трёхэтажном доме. К нашему двору примыкала территория горэлектросети. Вот за ней и находился небольшой квартальчик с частными домиками. Там и проживала семья Ярославцевых. Коля с Люсей должны были вот-вот получить квартиру в микрорайоне. А пока мы с Колей заходили в садик, брали своих ребят и вместе шли домой. Вера была хорошенькая шустрая девчушка, только очень вертлявая. Миновав сквер, который когда-то разбили и засадили сотрудники нашего института в один из субботников (наша гордость), нам предстояло перейти магистральную улицу с активным движением машин. Это было несколько проблематично: Вера могла, неожиданно крутнувшись, вырваться из папиной руки и, кто знает, чем это может обернуться. Поэтому, подходя к улице, я тоже брала её крепко за ручку: вдвоём удержать её было надёжнее. И то, однажды ей удалось вырваться. Рывок был неожиданно сильный, и она освободилась от пут. Верка радостно запрыгала на проезжей части, кружась, перебегая то на сторону встречного движения, то, возвращаясь к нам. Это было её хобби. Водители скрипели тормозами и зубами, чертыхались, матерились. Иногда выскакивали из машины, бежали к нам, грозя кулаками:
Родители! Твою…..! Почему за ребёнком не смотрите? Она тут танцует, прыгает, а мне отвечать? Сейчас вот намылю шею, будете смотреть за детьми! Понарожают, твою мать, а…задавлю? Тюрьма! А у меня, между прочим, тоже дети есть!

Иногда кто-нибудь найдётся ему в помощь. Мы извиняемся, оправдываемся, а на дороге снова скрип тормозов. Только Верочка у нас без тормозов.
Однажды, Коля был немного странный: то ли чем-то озабочен, то ли расстроен. Я не стала расспрашивать. Я сама очень открытая, всем всё доверительно рассказываю, но в чужую душу не лезу. Если человеку нужно, он сам раскроется. А выслушать и посочувствовать я могу. Коля предложил посидеть на лавочке: «Пусть ребята поиграют, побегают». Мы сели на скамеечку под ёлкой. Сквер хороший, зелёный, деревья пока ещё чистые, не пыльные. Какие-то кустарники уже цветут. Солнышко ещё не село, играет на листочках, почках, перескакивая с одной веточки на другую.

Мы сидели и смотрели, как Верочка просто летает, а не бегает по скверику: так молниеносно она передвигалась от кустика к кустику, через кустики. Сашка за ней угнаться не мог, хотя мальчик он был достаточно шустрый и подвижный. Так мы молча наблюдали за детьми. Но я долго молчать не могу. Меня тяготит молчание, особенно, если я чувствую, что человеку хочется что-то сказать. Я прервала молчание:
— Коля, как это тебе удалось такой мотылёк родить? Или стрекозу? – Коля усмехнулся, как мне показалось, с некоторой гордостью. – А другие дочки тоже такие шустрые?
— А другие девочки – это мои падчерицы. Они мне не родные, хотя средняя считает, что я — её родной отец, — охотно как-то признался Коля. – Хочешь, расскажу свою историю?
Ха, кто бы не хотел услышать явно интересную историю, причём, как я поняла, он её никому не рассказывал. Поэтому, я мгновенно среагировала:
Ну, Коля, конечно хочу. Даже очень. Я – страсть, какая любопытная,- засмеялась я. А зря: он-то настроен был отнюдь не на весёлый лад. — Ой, Коля, извини. Глупость сморозила.

Коля молчал.
— Ну, что? Передумал? Не обижайся. Может, в другой раз?
— Нет, нет. Сейчас. Да, в общем, ничего особенного, но мне что-то грустно стало. Понимаешь, предчувствие нехорошее одолевает, а в чём дело не пойму. И стал я всё чаще и чаще возвращаться к своей истории. Я сам из сибирского маленького городка. Лет четырёх остался без мамы. У нас была весёлая дружная семья. Мама и папа, видимо, очень любили друг друга. Мы часто ходили в тайгу за орехами, грибами. Это были очень весёлые прогулки. Мама с папой часто говорили о втором ребёнке. Когда я понял, что у меня должен появиться братик или сестричка, то стал мечтать. Мне хотелось сестричку, чтоб я мог о ней заботиться, защищать. Потом маму увезли в больницу, и, я её больше не видел. Соседи вздыхали и говорили, что жаль бабу: «Совсем ещё-молодая, жить да жить бы ей. А вот, поди ж ты, умерла. И ребёночка не спасли». Я долго не мог понять, что значит: «мама умерла». А когда понял, горю моему не было предела. Папа очень переживал смерть мамы. Ходил молчаливый, хмурый. Хлопот много: коза, куры, огород, да и я маленький, всё толкусь рядом. Соседки всё утешали его: «Бабу тебе надо в дом, бабу. И Николке женские руки нужны, бабья забота». Одним словом, в доме поселилась чужая женщина – мачеха. Это была сильная женщина и не только физически. А я пребывал в горе: никто теперь не возьмёт меня на колени, не поцелует, не покачает, не расскажет сказку. Я себя чувствовал покинутым
и очень беспомощным. Мне нужен был защитник, чтоб утешил и поддержал меня в моём горе, и я со всей своей детской непосредственностью потянулся к ней.

Но ей я быстро надоел. Она оттолкнула меня, а потом и возненавидела. Теперь я думаю за то, что ей трудно было ко мне придраться: настолько я был послушным, угодливым, работящим ребёнком. И это все в округе знали: отец хвастался. Жить стало труднее, а мне всё больше хотелось, чтоб всё было как при маме: весело и радостно, когда мы вместе. Отцу, видимо тоже было трудно с новой женой: они часто ссорились, ругались. Отец стал часто болеть. Изменилось и его отношение ко мне: не было той теплоты, понимания, радости и гордости за такого хорошего сына. В школе я учился хорошо, дома успевал помогать и мачехе, и отцу. Я очень старался. Я знал, что мама, папа и дети – это семья. Это слово было и сейчас есть для меня символ человеческого существования. А ещё лучше, человеческого счастья. Есть семья, и человек должен быть счастлив. Откуда у меня это? Семья-то у нас была: всего три человека. Но я и тогда мечтал о братиках и сёстрах в большом количестве и знал, что у меня для всех хватит и заботливости и ласки, и любви.

Коля глубоко вздохнул, а я подумала, что и я все своё детство, отрочество, юность и, тем более, зрелость тоже о том же мечтала. Мне так нравились и до сих пор нравятся большие семьи. Я тоже вздохнула. Коля вопросительно глянул на меня, и я объяснила ему, что мне это чувство тоже знакомо, ибо я о том же мечтала. И Коля продолжал:
Вскоре умер и отец. Мне было уже восемь лет. Мачеха «скоропостижно» привела отчима. Если мачеха как-то сдерживалась при отце, то теперь она просто изошлась злобой. Откуда что у людей берётся? Отчим был неплохой дядька: добрый, работящий, не пьющий, как и мой папа, но уж очень безвольный. Когда она не видела, он жалел меня, утешал, а при ней боялся заступиться. Мачеха после смерти папы хотела сразу отдать меня в детдом, но отчим возражал, причём, довольно твёрдо: дескать, и плохая семья – семья, а детдом – это приют для беспризорников. Так что, он, сколько мог, оттягивал, но, в конце концов, меня определили в интернат. Там я понял, что даже плохая семья лучше, чем интернат, хотя меня там не били, не унижали, как других.

Окончив техникум, я пошёл в армию. В армии за добросовестную службу и хорошее поведение меня награждали дополнительным отпуском. Первый раз я поехал в свой городок навестить «родных», которые мне были, естественно, не рады. Больше я к ним не ездил, хотя в родные места тянет. Незадолго до демобилизации мне опять дали поощрительный отпуск, и я решил съездить к морю: надо же посмотреть, что это такое. Моё место в поезде, идущим к морю, оказалось в том же купе, где ехала молодая беременная женщина, да ещё и с девочкой. Женщина была приятной внешности, общительная, весёлая. Естественно, что я сразу взял шефство над ними: бегал за кипятком, покупал на остановках, то, что продавали: где фрукты, где рыбу, где колбасу. Скоро мы стали как давние знакомые. Она рассказала мне, что живёт в Таджикистане в Душанбе, что училась в строительном техникуме. В этом же техникуме, но только на другом факультете учился Миша. Она в него влюбилась без памяти и вскоре забеременела. Он стал к ней придираться. Но, когда родилась дочка, он как будто, смирился. Но не надолго. Стал не только придираться, оскорблять, а и побивать.
Но, она его очень любила и всё прощала. Техникум они закончили, стали работать, и он её бросил. Они жили с её родителями. Теперь он ушёл к другой женщине. Но, куда именно и к кому, она дознаться не смогла. Очень страдала, переживала. А тут и он вернулся. На радостях она опять забеременела. В этот раз он её избил и уехал в Крым к какой-то женщине. Работает в обслуживании санатория. Теперь, когда она узнала, где он, то решила попытать счастья, поговорить и с ним, и с женщиной, у которой он живёт. Может, он вернётся к ней. Может, женщина, как узнает, что у него есть жена и дочь, и скоро вот ещё ребёнок родится, то сама его выгонит.

Мне было очень жаль эту несчастную женщину. Она так всё это рассказывала, что слёзы наворачивались на глаза. Теперь-то я знаю, какая это замечательная актриса. Как легко ей перейти от весёлого к несчастному виду. Но тогда я верил ей, сочувствовал от всей души и переживал, что ничем не могу помочь. При расставании мы обменялись адресами. Я сказал, что скоро демобилизуюсь, что мне всё равно куда ехать и, если ей будет худо, пусть даст знать, я приеду в Душанбе и постараюсь ей помочь. Буквально через месяц я получаю от неё письмо полное отчаяния: Мишка её избил и выгнал, и теперь она вернулась в Душанбе, скоро родить, и она не знает, что делать, «хоть руки на себя накладывай», закончила она письмо.

Сразу после мобилизации помчался в Душанбе. И она, и её родители встретили меня очень радушно, и я остался у них жить. Работать вот в наш институт устроился. Вскоре родилась девочка. Стало тесновато. Я немного перестроил времянку, утеплив прихожку – сени. Зимой она с детьми всё больше жила у родителей. Очередь на квартиру всё не подходила, а Люська снова забеременела и родила вот эту вертушку. Бабушка с дедушкой что-то не очень баловали детей своим вниманием, ну а Люська, сама знаешь, всё порхает: никак в ней материнское начало не заговорит. Но я всё терплю. Мне это не в тягость – забота о девчонках. Просто жалко, что они материнской заботы почти не ощущают. Но они её любят, особенно старшая дочка. Всё бы ничего, да гложет меня в последнее время какая-то тревога: опять она стала часто вспоминать своего Мишку. Что ж это за красавец такой, что она столько лет по нём сохнет? Скорее бы квартиру получить: уже вот-вот сдадут наш дом. Будет своя квартира, может и семья образуется. Я к тому, что может, Люська образумится.

Коля замолчал. Я не знала, что сказать и тоже молчала.
— Ну, пора домой. Ве-ерка-а! – стал звать он дочь.
Вот и Верочка прибежала, мы пошли домой, крепко держа эту стрекозу за ручки.
Вскоре они получили квартиру, Коля сделал ремонт. Сбылась его мечта: ему казалось, что теперь у них настоящая семья, и он вкладывал в неё всё своё большое сердце. Мы с ним стали видеться реже, всё больше на бегу.
Итак, мы с Колей часто встречались на лестничной клетке. Вспоминали поход, говорили о детях. Как-то я спросила, как дела у Люси. Успокоилась ли? Коля горько вздохнул и сказал: — Сбылись мои предчувствия. Я давно хотел с тобой поделиться, но не решался: у каждого своих проблем хватает.
— Ну, что ты, Коля, помочь, не всегда могу, а выслушать могу – это ведь тоже помощь? Душу отведёшь, и то легче станет. Так, ведь? Случилось что-то?
Да, сердобольные её подружки: Галка Белимова и ещё кто-то из месткома так прониклись её любовными страданиями, что опять организовали Люське «горящую» путёвку в Крым. Лечиться ей, видите ли, надо. Она и умотала к своему Мишке, а здесь оставила больную дочь. Леночка-то захворала. Лежит дома одна. Мне даже больничный по уходу за ребёнком не дают. Она же мне девочек усыновить не разрешила. Мишка – отец. И знаешь, что она мне сказала перед отъездом? «У меня теперь такая хорошая квартира, может он ради этого приедет?» Что за человек? На меня наплевать, ладно. Хоть бы дочерей пожалела. Так, что, милая моя Лариса, гнетёт меня тревога. С ужасом жду её возвращения. А тут ещё за дочку переживаю.

— Слушай, Коля. В отношении Люськиной проблемы, я ничем помочь не могу. А вот, чтоб за Леночкой присмотреть – это вполне решаемо. Напиши заявление, чтоб в связи со сложившимися обстоятельствами тебе разрешили неделю поработать на дому. Твоя работа ведь ни с кем не связана. Договорись с Розой Александровной – она баба добрая, подпишет согласие. Потом, либо сам, либо она сходите к Хомякову. Думаю, он пойдёт навстречу. Если нет – пойду я.
Коля удивлённо посмотрел на меня, дескать, ты то тут причём.
Коля, я же депутат! Забыл? Это моя прямая обязанность защищать интересы своих избирателей, – сказала я, смеясь. – Только и без меня Виктор пойдёт тебе навстречу: он же мировой мужик. Ты, главное, не стесняйся.

И действительно, Коля на неделю пропал. Леночка выздоровела, пошла в школу, а Коля вдруг пропал. На работе ждали его день, другой, потом, решили зайти к ним домой. Оказалось, что приехала Люся. Приехала в тяжелейшем состоянии: вся в синяках, кровоподтёках, совершенно больная. Коля её выхаживает. Просил, чтоб несколько дней без сохранения содержания дали. Только вышел на работу, опять пропал. Пошли выяснить, в чём дело. Оказалось, Люська в больнице, Коля рядом, не отходит, выхаживает. Бабы, конечно, поосуждали его, заметьте, не её, его за человеколюбие, а может и за любовь. «Если Люська так любит своего садиста, то почему бы и ему не любить её: она — мама Верочки. И потом, Коля вообще всех любит. Сердобольный».
Наконец, он вышел на работу. Встретились, как обычно, на лестничной площадке. Мне показалось: он меня ждал. Я, конечно, поинтересовалась, как дела.

Мишка сначала неплохо к ней относился, обещал приехать. Принимал её, когда сожительница дежурила. Потом избил жестоко и выгнал. Она с трудом добралась до поезда, сказала, что избили незнакомые негодяи. Народ у нас отзывчивый. Её посадили в поезд чуть ли не за пол цены, так как деньги он у неё отнял. Кормили, поили. Дома я травками, лекарствами, примочками, привёл её в порядок. А тут вижу, как она идёт, держась за стенку, останавливается, и оседает. Хорошо, что я был дома. Подбегаю, она валяется в луже крови без сознания. Побежал к телефону-автомату, двушек не могу найти. Кто-то из прохожих дал, я дозвонился до скорой. Оказалось, Люська приехала уже беременная. За это-то он её и избил, как только узнал об этом. Зачем она ему сказала? Бил всё больше по животу ногами. Теперь вот — выкидыш. Пока бегал, чтоб позвонить, она много крови потеряла. Моя, слава Богу, подошла. Теперь она потихоньку поправляется. Мне, конечно, её очень жалко, но, может, она теперь остепенится и перестанет мечтать о своём Мишке? Что же он такое, что она так по нём сохнет? Хоть бы одним глазком посмотреть на эдакого красавца.

— Коля, он совсем не красавец. Мои девчонки: Рая, Тоня и Камила учились в техникуме с ним в одной группе. Говорят, что он парень хилой конституции, очень злобный и грубый татарин. (Рая, кстати сама татарка). Его на курсе никто не любил. У него не было ни друзей, ни подруг. Люська влюбилась в него на втором или на третьем курсе. Вцепилась в него как кошка. Он уже тогда её побивал. Потом она забеременела, и их расписали, хотя ей ещё не было восемнадцати. Все удивлялись, как она такая симпатичная, так влюбилась в этого урода. Мало того, что он не только некрасивый, но и просто неприятный, так ещё и моральный урод. На всех смотрел свысока. Очень высокомерный.
Я постеснялась сказать Коле, что девчонки предположили, что он какой-то особой сексуальностью её прельстил. А что? Вполне возможный вариант. Просто тогда стеснялись даже слово такое произносить.

Прошла зима. Коля выезжал пару раз со своими двумя младшими дочерьми кататься на лыжах.
Люся давно уже окрепла и опять стала мечтать о своём Мише. Как-то Коля подозвал меня к себе.
— Ой, Лариса, чувствую, грядёт беда, большая беда. Люська говорит, что Мишка обещал приехать. Что со мной будет? А с Верочкой? Господи, за что мне такие испытания? Чую, что я их не смогу выдержать. Так тошно, так тошно: жить не хочется.
Что я могла ему сказать? Чем утешить? Глупой фразой, что он, возможно, себя накручивает, что всё обойдётся. Но я понимала, что Коля не из тех, кто беспричинно себя накручивает. У Коли обострённое чувство приближающейся катастрофы. Боль оттого, что он не может её предотвратить. Однако месяц или полтора прошли спокойно. Я при встрече даже сказала Коле:
-Видишь, всё спокойно. Люська вон какая жизнерадостная! Вроде, всё обошлось?» Но, Коля сумрачно покачал головой (он теперь редко улыбался).
— Нет, Ларисочка, дорогая моя, это – затишье перед бурей. И она на днях разразится. На днях должен приехать Мишка. Что будет? Что будет? Что ждёт меня?
Я повздыхала вместе с ним, попробовала его настроить на более оптимистичный лад. Не получилось, и мы расстались. Недели через две после последней нашей встречи Коля просит меня по местному телефону спуститься на второй этаж. Я быстро спускаюсь. Коля стоит на площадке, ждёт меня. На нём лица нет.
— Коля, что с тобой? Что случилось?
— Я пропал. Пропал! Уже неделя, как приехал Мишка. Теперь я его рассмотрел. Это – не человек! С ним невозможно общаться, невозможно о чём-либо договориться. Это – маньяк!
Коля говорил всё это каким-то безучастным голосом. Почти спокойно. Как-то странно! Обречённо! Вот-вот: обречённо.

Из его слов я поняла, что из квартиры его выгнали. Люськины родители его приютили, разрешив пожить пока в той времянке, где они с Люсей жили раньше. Всё у родителей обветшало, и Коля взялся за работу: починил забор, привёл в относительный порядок жильё, которое использовалось как сарай. Теперь взялся за сарай, чтоб было, куда сложить вынесенное хламьё. Каждый день после работы она с Мишкой приходит к родителям, весь вечер пьют водку, поют песни.
Я с самого начала пытался оговорить условия: я оставляю им квартиру, оставляю их в покое, ни на что, не претендую, но прошу отдать мне Верочку. Они стали хохотать, показывать мне дули, а Мишка так свою голую гадкую задницу передо мной выставил. Я всё терплю, в надежде, что эти оргии скоро кончатся и можно будет снова поднять этот вопрос. Но, думаю, что я зря себя тешу надеждой: они нашли моё больное место, и будут жалить, пока я не умру.

— Что ты говоришь, Коля? Хочешь мой совет послушать? Ты должен выбить у них из-под ног этот камень. Сделай вид, что со всем согласен. Хотят забрать Верку, пусть забирают. В конце концов, Люська – мать. И даже суд присудит ей дочь. А тебе нужно сжать челюсти и терпеть: время всё расставит по своим местам. И, обратись к Виктору. Расскажи всё. Если есть малейшая возможность, он даст тебе какое-нибудь жильё, пусть временное. Коля, можно я расскажу ситуацию Эдику и Сергею? Ум хорошо, а два лучше. Может, что-нибудь придумаем. У Эдика соседка – юрист, подскажет какой-то выход. Безвыходных ситуаций нет – ты же сам любил это повторять.
Коля, как мне показалось, немного приободрился. Сказал, что, пожалуй, Эдику можно рассказать, а Серёже – не стоит. После работы я попросила Эдика задержаться и изложила ему сложившуюся обстановку. Эдик был ужасно возмущён и немного обижен, тем, что Коля с ним не поделился.

— Понимаешь, ты — мужчина, да ещё моложе его. А я – женщина, к тому же старше его, хоть и не намного. Я — что-то вроде матери, вот он со мной и делится. Человек не может всю тяжесть бед носить в себе, даже очень сильный. А Коля очень чуткий и очень ранимый человечек.
Эдик обещал подумать, чем можно Коле помочь. Обещал поговорить с соседкой через маму — Софью Алексеевну и с Хомяковым, выбрав наиболее подходящее время для спокойного неторопливого разговора. Сейчас главное было – это, чтоб Коля достойно продержался. Но, увы! События стали развиваться стремительнее, чем мы могли предположить. Люська с Мишей совсем обнаглели: стали дразнить Колю: «Не увидишь больше своей Верочки! Не увидишь! Катись отсюда!» Тут и гримасы, и «расстрелы» косточками и корками от арбуза.

Я навещала Колю каждый день и умоляла стиснуть зубы и не реагировать. Стал к нему и Эдик подходить, поддерживать. Коля всё твердил: не выдержу, брошусь в пролёт лестничной клетки.
— Коля, так ведь низко. Насмерть не разобьёшься, останешься инвалидом. Им как раз это и нужно. Держись! Ещё немного!
И Коля продержался ещё пару дней. А дальше? Дальше он не выдержал, схватил топор, которым работал, стал бегать по двору, гоняясь, то за Люськой, то за Мишкой. Те изловчились и выбили топор у него из рук. Не помня себя от ярости, Коля вбежал в свою каморку, схватил кухонный нож и продолжил погоню за Мишкой. Он даже догнал его и успел поцарапать спину, но тут в его руку вцепилась Люська. Пытаясь выдернуть нож из рук Коли, она поранила себе палец. Коля, увидев кровь, сразу сник. Выбежал со двора, тут на него обрушился град камней. Это соседи выбежали из своих дворов на истошный Люськин крик, призывающий на помощь. Уворачиваясь от камней, Коля заскочил на подножку проезжающего мимо грузовика, умоляя ему помочь. Но водитель предпочёл въехать во двор отделения милиции, которое, как назло, находилось рядом. Сказал, что этот мужчина кого-то хотел убить, но соседи заступились, прогоняя его камнями. И наш Коля загремел в каталажку. Люська с Мишкой не вылезали из милиции, оформляли нападение на них.

Привлекли судебно-медицинскую экспертизу. Кучу свидетелей. А Коля сидел безо всякой поддержки, пока мы не забили тревогу об отсутствии Коли на работе. А тут стали приходить вести из милиции. Коля обвиняется в преднамеренном покушении на убийство двух и более лиц. Обвинение более чем серьёзное, да только мы к этому отнеслись не очень серьёзно. Все знали взбалмошный характер Люси, тихий, добрый нрав Коли, совершенно смехотворные «увечья», нанесённые им и считали, что в ближайшие дни всё образуется.

Но, соседка Эдика – юристка, отнюдь так не считала. Дело предстояло хлопотное и трудное. Тем не менее, благодаря её помощи, советам, Эдик грамотно собрал и составил все документы в защиту Коли. Соседка оказалась опытным, уважаемым в своих кругах адвокатом. Она взялась за его защиту. Предупредила, что дело тонкое и должно быть хорошо организовано. Она добилась, чтоб суд проходил в стенах института, как бы показательный. Мы должны были коротко охарактеризовать Колю с положительной стороны, но потом осудить его за столь неблаговидный поступок и просить суд дать его «на поруки», обещая, что с ним будет проведена соответствующая работа. Дирекция института, профком, местком от лица всех сотрудников и от своего лица обещают, что Коля никогда не даст в будущем волю эмоциям, будет выдержанным и достойным сотрудником такого замечательного учреждения, как наш институт.