Книга «Охота на овец II. Третий путь»
Глава 7 (Глава 7)
UkioKasima Оглавление
Возрастные ограничения 18+
Часть 7
Как Ему удалось преодолеть это препятствие, он не смог бы рассказать, но опять же вдруг слова были возвращены ему. Возвращение их было столь же неожиданно, как и немота: «Ничто еще не решено, горизонт снова чист». Дальнейшее движение было легким, как будто на пути отсутствовала какая-либо вина.
«Путешествие», предпринятое им в прошлое, помогло ему ощутить свое настоящее и обосновать необходимость присутствия в будущем. Кроме того, что не менее важно, во-первых, он получил новый эмоциональный опыт, а во-вторых: убедился, что все чувства преходящи. С одолевающими чувствами не надо бороться, их надо пережить. Не поддаться, не бороться, а ждать и, в конце концов, пережить.
Он, скорее ощутил, чем пришел к выводу, что депрессия представляет собой в большей или меньшей степени лишь игру, практически языковую игру с окружающей реальностью.
…………………………………………………………………………………
Дойдя до определенного рубежа невинности, он понял, что если будет опускаться ниже, то возможно начнутся жизни, прожитые раньше. Это было увлекательно, но в задачу его не входило. С этого момента он снова начал «подъем», который к его удивлению не завершился «тем днем». «Тот день»… Воспоминания им не завершались. Реальные воспоминания от того дня «вниз» были мучительны, но постепенно их безысходность таяла. И ко дню своей «невинности» он словно пришел освобожденным от разладов, от бремени непонятных чувств, от лишенного направления холостого хода его взрослой жизни.
Обратный подъем был подобен тому памятному сну, только теперь он не бежал от того враждебного горизонта, а двигался навстречу ему. И движение его сопровождали те же чувства. Новое начинается, когда нам удается раскопать правду о самих себе.
Мучительность восприятия ушла, и к «тому» дню он пришел уже отстраненным от хаотических и мучительных переживаний, с пониманием, что Невозвратное случается каждый прожитый момент.
Чувством близким к удивлению он обнаружил, что «тем днем» события с ним связанные не завершились, а продолжаются. Причем это не были те однообразные пьяные будни, воспоминания о которых ничего кроме тоски не могли нагнать. И, что самое удивительное, эти «воспоминания» были, не менее реальны, чем пережитое.
Он обнаружил различие между тем, что случилось, став прошлым, и тем, что было, но никогда не стало прошлым – не сталось, не случилось. Недослучилось. То, что случилось, обрело статус факта, но не стало единственно возможным. Эти взаимно связанные и взаимоисключающие переживания парадоксально слились в некое одновременное чувство.
Теперь, после этого раздвоения, для того чтобы отличать одно от другого, даже в своих мыслях, он вынужден был выставить какой-то сигнальный вербальный «буй». Когда его мысли возвращались к произошедшему реально, он теперь говорил «на самом деле». Но бежать этой раздвоенности он не имел намерения.
Какова бы была его судьба, не случись этого? После предпринятого «путешествия» он мог видеть ее. Карьера, деньги, благополучие… Он был бы доволен и счастлив, но сегодня этого уже не могло произойти. И ему уже рисовались картины из другой «оперы». Скандалы, развод, разделение имущества…. Неужели их отношения могли дойти до такого финала? Да, и он сам бы повел их к этому. Это была его судьба? А если так, то чего же он суетится, планирует, нечто ужасное для ее погубителей? Все равно бы развелись. А кем бы выросла дочь? Не состоявшееся, не произошедшее развитие его судьбы, впавшее в его воспоминаниях в убожество других причин и других следствий, он должен был отвергнуть, но и то, к чему он теперь двигался, как к уготованному, до конца еще не принял.
…………………………………………………………………………………………………
Мысли и образы, сопровождавшие, происходящее с ним, пространство, в котором они появлялись, были ни чем иным как не рожденной реальностью, которая вступила в конфликт с тем его чувством реальности, которым он был «одарен» природой и судьбой с рождения для другой жизни. Он начал одолевать чувство врожденной реальности.
..……………………………………………..…………………………………………………
Все, что с ним происходило теперь в зрелые годы вплоть до рубежа, отделившего его от той жизни — до того самого Дня, было уже изведано в ранние времена. И интенсивность пережитого раньше порой превышала эмоциональный ступор даже «того дня». Или он насаждал, культивировал сам эти тождества?
Пренебреженное в прошлом из-за нелепой смешной спешки жить — что может быть нелепее, чем вид спешащего человека? — приобретало значимость.
………………………………………………………………………………………
Сопротивляться привычному отношению к реальности, взращенному природой и годами, было не легко. Воображение, в этих «воспоминаниях о будущем», не принимало какого либо заметного участия. Изменить в них что-либо силой воображения было невозможно. Когда начинало происходить нечто насильственно привнесенное, они просто обрывались.
«Из факта можно вычесть, но невозможно к нему прибавить». А эти «воспоминания» были таким же фактом, как и те из другой уже произошедшей жизни.
Что видят сегодня, утраченные им родные лица, глядя на нашу землю — лишь пыль и туман? Чего же он хочет?
Произошедшее победило уготованную ему «успешную» судьбу. Но чем произошедшее не сама судьба?
………………………………………………………………………………………
Но если в предначертанном ему изначально, та почти десятилетняя супружеская жизнь в какой-то недопроизошедший момент раздвоилась, получив асимметричное продолжение, которое он воспринял как трагедию, завершилась, и в то же время он еще жив, значит, ему предначертано устранить, или же продолжить эту раздвоенность.
Являет ли долгая и счастливая жизнь собой симметрию чему-то в прошлом? И с чем, с какими событиями в прошлом?
Во время попалось на глаза: «Неживой мир очень симметричен, с людьми сложнее. Асимметрия является структурообразующим и созидающим принципом жизни».
……………………………………………………………………………………
Справедливость изначально не стала предметом его устремлений. Речь шла не о справедливости, а скорее о несправедливости равной для всех. Впрочем, «для всех» для него ничего не значило. К человечеству он, слава Богу, не имел претензий. Если о справедливости еще можно поговорить, в общем, то несправедливость всегда конкретна. Вечный и скучный поединок справедливости и несправедливости его не занимал.
Размышлениями он скорее занимал время, пытаясь избежать состояний, в которых являлась необходимость деятельности, чем выстроить некую теорию, либо понимание. Явилось ли произошедшее с ним результатом невидимой ему симметрии, которая им должна быть восстановлена где-то, а где-то нарушена?
Но кровь не влекла его. В крови пролитой на земле нет руки Бога. Независимо от того пролита ли она из подлости, восстановления справедливости или симметрии ради.
Это его «путешествие» вычистило из его планов те, которые находили разрешение в крови, к которой был бы причастен он непосредственно. Его руки, ноги, голова, сердце….
Теперь это была уже не месть. Был нарушен некий внутренний баланс – симметрия — между волей к жизни и устремлением у смерти, не восстановив который он не мог жить. И хоть часты были состояния, когда действительно не хотелось жить, но он уже вполне ощутил, что это отнюдь не значит, что хочется не жить.
То, чего ты не остановил и не доделал в себе, неминуемо остается в виде «темного» и участвует в независимости от тебя в общем круговороте вещей в мире. И это темное отливалось в его сознании в образах произошедшего. Потребность придать своему новому статусу некое теоретическое обоснование выливалась в неясные, смутные, не легкие для восприятия мысли. Но иначе и быть не могло. Иначе надо пролить кровь. Если ставишь вопрос так, то все понятно – око за око, и все тут.
…………………………………………………………………………………
Отход от намерения кровавой мести в ее каноническом виде придал новый импульс поиску. Призраки действия все реже посещали его. Иногда даже казалось, что нормальная жизнь, какой она видится большинству окружающих его людей, может быть восстановлена.
Но на самом же деле он двигался по все более и более тонкому льду. И итогом этого движения будет уже другое существование. С одной стороны он достиг некоей точки безпафосности своих устремлений, с другой — его вело нечто, что могло быть названо словом «долг», «миссия» …. Но не было названо, потому что не было таковым. Снова замаячило «чудовище обмана».
………………………………………………………………………………….
За «своими овцами» он наблюдал издалека, в свободное от работы время.
Имена, фамилии, адреса персонажей, которые с определенного момента помещены с ним на одной сцене, оН записал во время суда. И когда вышел из состояния непригодного для какой бы то ни было рассудительности, не без удивления обнаружил эти записи в качестве закладки в одной из книг. Написанные ровным, лишенным каких бы то ни было признаков волнения почерком, записи зафиксировали информацию, необходимую для дальнейших контактов.
Видеть их было довольно легко, одни появлялись даже на экране телевизора, других просто удостаивал взгляда раз в неделю-две, чтобы убедится в их состоянии здоровья, настроении, и прочих обязательных атрибутах красивой и счастливой жизни. Но наблюдать, по той же причине, было не просто. Ног для передвижения, судя по всему, они не использовали. Все больше транспортные средства, причем, не из дешевых. Только Макс начал отставать от них. Новейшие марки автомобилей постепенно сменились какой-то подержанной иномаркой. Впрочем, если друг с другом они встречались не часто, то с Максом и вовсе со временем встречи практически прекратились.
…………………………………………………………………………………
Он знал, когда они женились, разводились, рожали детей, покупали новые машины, сияли от успехов и печалились от преходящего.
Паутина ткалась без судорожных движений. Не просто, не упуская мельчайших деталей, Он скорее наоборот уделял им самое пристальное внимание. И там, где когда-то для Его «паствы» был вход, выход постепенно затягивался: дороги и даже тропинки назад там уже не было. Хотя они, конечно, по-прежнему, были уверены, что им открыты все дороги. Но этих путей становилось все меньше….
Он присутствовал при рождении этих тупиков. Они сами их порождали и шли к последней встрече с Ним. Единственное, что Он предпринимал, так это был всегда открыт им.
Иногда Его охватывала тревога. Ему вдруг начинало казаться, что избранное Им для самого себя предназначение может оказаться по сроку выполнения более долгим, чем отпущенная ему физически жизнь. Как никак Ему предстоит длиться параллельно с четырьмя вполне пригодными для обитания телами, которые гораздо в большей степени, чем Он, привязаны к жизни. Впрочем, полной уверенности в том, что выбор был действительно за Ним, уже не было. Приверженность к материалистическому в жизни, как инстинктивная, в связи с отсутствием собственного опыта переживания метафизического, так и взращенная годами прожитыми бок о бок с атеистической идеологией, постепенно уступала место ожиданию, принятию другого бытия, и соответственно, других правил и даже законов, в нем действующих.
Результатом этого с первого взгляда пассивного и безрезультатного пребывание на посту могла бы стать ущербность. Он, действительно поначалу все более и более погружаясь в это кажущееся бездействие как в привычку, ловил себя на том, что забывает о конечном ожидаемом результате. Он становился чем-то обратным тому, что замышлялось – неким незримым покровителем. К этим мыслям Он обращался, пребывая на своих бдениях.
Ну и что ты сделаешь, даже если сложатся обстоятельства, задавался Он вопросом, в котором конечно присутствовала злая ирония или скорее даже ехидством.
Что, столкнешь в яму, не подашь руки тонущему? Где твое оружие, наконец? Пистолета – то нету! Тогда чего ты ждешь?
И что значит теперь – «обстоятельства»?
Иногда Ему казалось, что Он в тщетной иллюзии движения безнадежно топчется на месте. Тогда Он брал ручку, тетрадку, и пусто прожитый день заполнялся. Оказывалось, что на самом деле все время что-то происходило, и в событиях, и в мыслях.
Эти записки не являлись дневником – делиться этими записками, трансформировать их в литературное наследие неизвестного автора Он не собирался. Он делил свои воспоминания на «воспоминания текущие» и «воспоминания случайные». «Текущие» служили для того, чтобы убедить себя в том, что Он действительно существует, создавали то самое движение сюжета, ощущения прикосновения к реальности необходимое для преодоления сознания тщеты Его усилий. «Случайные», вплетаясь в день сегодняшний, подтверждали, что Он наследует вчерашнему. Иного объединяющего начала не было. Не было причин, не было следствий, пользуясь которыми Он бы мог сказать: сегодня – это сегодня, потому что было вчера. И день сегодняшний приобретал осмысленность. Вся цепочка Его поступков, и в прошлом и в настоящем, приобретала единство, не вытекая в то же время из причин и следствий.
Шли дни, Ему не приходилось преодолевать желаний чуждых Его помыслам, позывов залечь в теплой квартире за телевизором или книжкой, или уже позже, когда пришли другие возможности, уехать, куда-нибудь на край света, Он шел, ехал точно по расписанию, в которое могли вмешаться только чрезвычайные обстоятельства жизни, не Его, а Его подопечных. Ежедневное неукоснительно, непреодолимое ни изнутри, ни снаружи, выполнялось то, что стало Его второй, а точнее первой и настоящей жизнью.
………………………………………………………………………………….
Даже в светлое время суток, они оставались для него теми «полуночными ворами», которые похитили у него предначертанное изначально. Но прежних чувств не было: ни по отношению к своей потере, ни по отношению к «ворам». Сегодня Он ощущал, что смерть близких не была событием в их жизни, она стала событием в Его жизни.
Счет на дни сменился счетом на недели, потом месяцы… и, наконец, годы. Все, что Он видел, наблюдал, слышал, все более укореняло в Его сознании мысль, что Он своими ежедневными бдениями не дает провидению — другого слова пока не обнаружилось — забыть о том долге, которое оно имеет, нет, не перед ним, а перед той чередой асимметричных эмпирических проявлений этого мира, в котором пребывал и Он, и его «подопечные». Чередой, в которой проживая краткий миг времени на земле, человек не состоятелен был увидеть закономерность.
Вглядываясь в лица, встречавшиеся на Его пути, Он все более сживался с мыслью, что Он не один. Он и такие как Он, по каким бы причинам они не стали Наблюдателями, которые без геройства, без шума, без оваций и гимнов, создают баланс, измеряют и поддерживают его, и не дают жизни скатиться в животный тупик.
Если бы Он был столь самоуверен, что считал себя единственным Наблюдателем в этой жизни, то выставлять счет провидению было бы не только слишком дерзко, но и смешно. Впрочем, смеяться было бы некому. Его чувства ощущения, домыслы, наконец, никогда не обретали черт публичности.
Приходя к таким умиротворяющим мыслям, Он прилагал усилия, чтобы избежать окончательности в них, окончательности, которая бы причислила бы Его к спасителям, к мессиям, непрошенным и незваным героям, пусть даже невидимого фронта. Приняв их окончательно и уверовав в них, Он приобрел бы иной статус, стал бы вне тех законов, стороной баланса в которых Он являлся.
………………………………………………………………………………………
На первом этапе оН был очень осторожен — не дать себя уничтожить. Нет, никаких действий, чтобы быть обнаруженным, в отношении своих недругов Он не предпринимал. Поэтому ожидания ответной реакции было не обоснованным. Но, тем не менее, пребывая в своих бдениях, был очень подозрителен. Напряжение не оставляло еГо несмотря на неутраченные обыденную логику и способность к трезвой оценке ситуации, и тогда, когда повод для настороженности был совершенно очевидно надуманным. еМу казались подозрительными и многозначительными и случайные взгляды в еГО сторону брошенные случайными прохожими, и тем более некоторые перемещения персон сопровождающих еГО подопечных, когда эти ребята пребывая рядом с ними, шарили глазами по сторонам вокруг. Впрочем «баловать» себя наличием того, что можно было бы назвать охраной, любил большей частью Макс. Да и то, первое время. Впрочем, сколько длилось это «первое время» Наблюдатель затруднился бы сказать. Лихое появление Макса с двумя тремя машинами сопровождения остальной троицей его знакомцев не приветствовалось. Они к этим выездам Макса относились как к проявлению плебейства своего некогда товарища, как к одной из тех плебейских привычек, которыми грешили «звезды» его уровня, выбившиеся в «крепкие бизнесмены», но так и не приобретших чувства меры и вкуса. Очень скоро Макс стал их стеснять. Положение обязывало к более респектабельным знакомствам и соответственному поведению на людях.
Но все же борьба на выживание шла внутри неГО. Выжить и приспособиться к новой жизни, несмотря на противоречивую, а иногда и просто отрицающую подобное поведение, собственную оценку. И это было самое сложное. Скрыться, сбить с толку противника, который, не видя еГо, использовал все еГО же внутренние противоречия, постоянно подтачивал и крошил ту еще не сформировавшуюся реальность, в которой оН уже будет не преследуемым, а станет оком чего-то высшего или скорее стороннего. Успеть занять неприступную для них и их разрушительного воздействия позицию. А затем уже изматывать их своим невидимым непрерывным присутствием, проникать все глубже и глубже на их территорию, ведя их к неизбежному.
Вспомнить, а лучше помнить все время, помнить без слов, обращенных к самому себе, что ты не мессия, не судия, не…, а все же скорее просто человек. Что? Хотелось бы стать чем-то больше?
Определения той силы, которая подхватила еГО как «провидение», «око чего-то высшего», «долг», «миссия», возникали скорее по принципу дополнительности, как вынужденные метафоры и не создавали образа, который был бы приемлем во внешнем мире. И даже объясняя свой статус простым и всеобъемлющим словом «сила», оН понимал, что тем самым расписывается в своем бессилии охватить это нечто, придать ему черты, которые сделали бы его видимым.
Скорее всего, ему так и не удастся увидеть образ того, чему он служит. Служит? Следует? Чему? В попытках определить происходящее с ним в символах второй сигнальной системы рушились логико-семантические связи, слова переставали быть слышными… Названия этому Нечто доселе не нашла людская речь – оно было без образа и места.
Как Ему удалось преодолеть это препятствие, он не смог бы рассказать, но опять же вдруг слова были возвращены ему. Возвращение их было столь же неожиданно, как и немота: «Ничто еще не решено, горизонт снова чист». Дальнейшее движение было легким, как будто на пути отсутствовала какая-либо вина.
«Путешествие», предпринятое им в прошлое, помогло ему ощутить свое настоящее и обосновать необходимость присутствия в будущем. Кроме того, что не менее важно, во-первых, он получил новый эмоциональный опыт, а во-вторых: убедился, что все чувства преходящи. С одолевающими чувствами не надо бороться, их надо пережить. Не поддаться, не бороться, а ждать и, в конце концов, пережить.
Он, скорее ощутил, чем пришел к выводу, что депрессия представляет собой в большей или меньшей степени лишь игру, практически языковую игру с окружающей реальностью.
…………………………………………………………………………………
Дойдя до определенного рубежа невинности, он понял, что если будет опускаться ниже, то возможно начнутся жизни, прожитые раньше. Это было увлекательно, но в задачу его не входило. С этого момента он снова начал «подъем», который к его удивлению не завершился «тем днем». «Тот день»… Воспоминания им не завершались. Реальные воспоминания от того дня «вниз» были мучительны, но постепенно их безысходность таяла. И ко дню своей «невинности» он словно пришел освобожденным от разладов, от бремени непонятных чувств, от лишенного направления холостого хода его взрослой жизни.
Обратный подъем был подобен тому памятному сну, только теперь он не бежал от того враждебного горизонта, а двигался навстречу ему. И движение его сопровождали те же чувства. Новое начинается, когда нам удается раскопать правду о самих себе.
Мучительность восприятия ушла, и к «тому» дню он пришел уже отстраненным от хаотических и мучительных переживаний, с пониманием, что Невозвратное случается каждый прожитый момент.
Чувством близким к удивлению он обнаружил, что «тем днем» события с ним связанные не завершились, а продолжаются. Причем это не были те однообразные пьяные будни, воспоминания о которых ничего кроме тоски не могли нагнать. И, что самое удивительное, эти «воспоминания» были, не менее реальны, чем пережитое.
Он обнаружил различие между тем, что случилось, став прошлым, и тем, что было, но никогда не стало прошлым – не сталось, не случилось. Недослучилось. То, что случилось, обрело статус факта, но не стало единственно возможным. Эти взаимно связанные и взаимоисключающие переживания парадоксально слились в некое одновременное чувство.
Теперь, после этого раздвоения, для того чтобы отличать одно от другого, даже в своих мыслях, он вынужден был выставить какой-то сигнальный вербальный «буй». Когда его мысли возвращались к произошедшему реально, он теперь говорил «на самом деле». Но бежать этой раздвоенности он не имел намерения.
Какова бы была его судьба, не случись этого? После предпринятого «путешествия» он мог видеть ее. Карьера, деньги, благополучие… Он был бы доволен и счастлив, но сегодня этого уже не могло произойти. И ему уже рисовались картины из другой «оперы». Скандалы, развод, разделение имущества…. Неужели их отношения могли дойти до такого финала? Да, и он сам бы повел их к этому. Это была его судьба? А если так, то чего же он суетится, планирует, нечто ужасное для ее погубителей? Все равно бы развелись. А кем бы выросла дочь? Не состоявшееся, не произошедшее развитие его судьбы, впавшее в его воспоминаниях в убожество других причин и других следствий, он должен был отвергнуть, но и то, к чему он теперь двигался, как к уготованному, до конца еще не принял.
…………………………………………………………………………………………………
Мысли и образы, сопровождавшие, происходящее с ним, пространство, в котором они появлялись, были ни чем иным как не рожденной реальностью, которая вступила в конфликт с тем его чувством реальности, которым он был «одарен» природой и судьбой с рождения для другой жизни. Он начал одолевать чувство врожденной реальности.
..……………………………………………..…………………………………………………
Все, что с ним происходило теперь в зрелые годы вплоть до рубежа, отделившего его от той жизни — до того самого Дня, было уже изведано в ранние времена. И интенсивность пережитого раньше порой превышала эмоциональный ступор даже «того дня». Или он насаждал, культивировал сам эти тождества?
Пренебреженное в прошлом из-за нелепой смешной спешки жить — что может быть нелепее, чем вид спешащего человека? — приобретало значимость.
………………………………………………………………………………………
Сопротивляться привычному отношению к реальности, взращенному природой и годами, было не легко. Воображение, в этих «воспоминаниях о будущем», не принимало какого либо заметного участия. Изменить в них что-либо силой воображения было невозможно. Когда начинало происходить нечто насильственно привнесенное, они просто обрывались.
«Из факта можно вычесть, но невозможно к нему прибавить». А эти «воспоминания» были таким же фактом, как и те из другой уже произошедшей жизни.
Что видят сегодня, утраченные им родные лица, глядя на нашу землю — лишь пыль и туман? Чего же он хочет?
Произошедшее победило уготованную ему «успешную» судьбу. Но чем произошедшее не сама судьба?
………………………………………………………………………………………
Но если в предначертанном ему изначально, та почти десятилетняя супружеская жизнь в какой-то недопроизошедший момент раздвоилась, получив асимметричное продолжение, которое он воспринял как трагедию, завершилась, и в то же время он еще жив, значит, ему предначертано устранить, или же продолжить эту раздвоенность.
Являет ли долгая и счастливая жизнь собой симметрию чему-то в прошлом? И с чем, с какими событиями в прошлом?
Во время попалось на глаза: «Неживой мир очень симметричен, с людьми сложнее. Асимметрия является структурообразующим и созидающим принципом жизни».
……………………………………………………………………………………
Справедливость изначально не стала предметом его устремлений. Речь шла не о справедливости, а скорее о несправедливости равной для всех. Впрочем, «для всех» для него ничего не значило. К человечеству он, слава Богу, не имел претензий. Если о справедливости еще можно поговорить, в общем, то несправедливость всегда конкретна. Вечный и скучный поединок справедливости и несправедливости его не занимал.
Размышлениями он скорее занимал время, пытаясь избежать состояний, в которых являлась необходимость деятельности, чем выстроить некую теорию, либо понимание. Явилось ли произошедшее с ним результатом невидимой ему симметрии, которая им должна быть восстановлена где-то, а где-то нарушена?
Но кровь не влекла его. В крови пролитой на земле нет руки Бога. Независимо от того пролита ли она из подлости, восстановления справедливости или симметрии ради.
Это его «путешествие» вычистило из его планов те, которые находили разрешение в крови, к которой был бы причастен он непосредственно. Его руки, ноги, голова, сердце….
Теперь это была уже не месть. Был нарушен некий внутренний баланс – симметрия — между волей к жизни и устремлением у смерти, не восстановив который он не мог жить. И хоть часты были состояния, когда действительно не хотелось жить, но он уже вполне ощутил, что это отнюдь не значит, что хочется не жить.
То, чего ты не остановил и не доделал в себе, неминуемо остается в виде «темного» и участвует в независимости от тебя в общем круговороте вещей в мире. И это темное отливалось в его сознании в образах произошедшего. Потребность придать своему новому статусу некое теоретическое обоснование выливалась в неясные, смутные, не легкие для восприятия мысли. Но иначе и быть не могло. Иначе надо пролить кровь. Если ставишь вопрос так, то все понятно – око за око, и все тут.
…………………………………………………………………………………
Отход от намерения кровавой мести в ее каноническом виде придал новый импульс поиску. Призраки действия все реже посещали его. Иногда даже казалось, что нормальная жизнь, какой она видится большинству окружающих его людей, может быть восстановлена.
Но на самом же деле он двигался по все более и более тонкому льду. И итогом этого движения будет уже другое существование. С одной стороны он достиг некоей точки безпафосности своих устремлений, с другой — его вело нечто, что могло быть названо словом «долг», «миссия» …. Но не было названо, потому что не было таковым. Снова замаячило «чудовище обмана».
………………………………………………………………………………….
За «своими овцами» он наблюдал издалека, в свободное от работы время.
Имена, фамилии, адреса персонажей, которые с определенного момента помещены с ним на одной сцене, оН записал во время суда. И когда вышел из состояния непригодного для какой бы то ни было рассудительности, не без удивления обнаружил эти записи в качестве закладки в одной из книг. Написанные ровным, лишенным каких бы то ни было признаков волнения почерком, записи зафиксировали информацию, необходимую для дальнейших контактов.
Видеть их было довольно легко, одни появлялись даже на экране телевизора, других просто удостаивал взгляда раз в неделю-две, чтобы убедится в их состоянии здоровья, настроении, и прочих обязательных атрибутах красивой и счастливой жизни. Но наблюдать, по той же причине, было не просто. Ног для передвижения, судя по всему, они не использовали. Все больше транспортные средства, причем, не из дешевых. Только Макс начал отставать от них. Новейшие марки автомобилей постепенно сменились какой-то подержанной иномаркой. Впрочем, если друг с другом они встречались не часто, то с Максом и вовсе со временем встречи практически прекратились.
…………………………………………………………………………………
Он знал, когда они женились, разводились, рожали детей, покупали новые машины, сияли от успехов и печалились от преходящего.
Паутина ткалась без судорожных движений. Не просто, не упуская мельчайших деталей, Он скорее наоборот уделял им самое пристальное внимание. И там, где когда-то для Его «паствы» был вход, выход постепенно затягивался: дороги и даже тропинки назад там уже не было. Хотя они, конечно, по-прежнему, были уверены, что им открыты все дороги. Но этих путей становилось все меньше….
Он присутствовал при рождении этих тупиков. Они сами их порождали и шли к последней встрече с Ним. Единственное, что Он предпринимал, так это был всегда открыт им.
Иногда Его охватывала тревога. Ему вдруг начинало казаться, что избранное Им для самого себя предназначение может оказаться по сроку выполнения более долгим, чем отпущенная ему физически жизнь. Как никак Ему предстоит длиться параллельно с четырьмя вполне пригодными для обитания телами, которые гораздо в большей степени, чем Он, привязаны к жизни. Впрочем, полной уверенности в том, что выбор был действительно за Ним, уже не было. Приверженность к материалистическому в жизни, как инстинктивная, в связи с отсутствием собственного опыта переживания метафизического, так и взращенная годами прожитыми бок о бок с атеистической идеологией, постепенно уступала место ожиданию, принятию другого бытия, и соответственно, других правил и даже законов, в нем действующих.
Результатом этого с первого взгляда пассивного и безрезультатного пребывание на посту могла бы стать ущербность. Он, действительно поначалу все более и более погружаясь в это кажущееся бездействие как в привычку, ловил себя на том, что забывает о конечном ожидаемом результате. Он становился чем-то обратным тому, что замышлялось – неким незримым покровителем. К этим мыслям Он обращался, пребывая на своих бдениях.
Ну и что ты сделаешь, даже если сложатся обстоятельства, задавался Он вопросом, в котором конечно присутствовала злая ирония или скорее даже ехидством.
Что, столкнешь в яму, не подашь руки тонущему? Где твое оружие, наконец? Пистолета – то нету! Тогда чего ты ждешь?
И что значит теперь – «обстоятельства»?
Иногда Ему казалось, что Он в тщетной иллюзии движения безнадежно топчется на месте. Тогда Он брал ручку, тетрадку, и пусто прожитый день заполнялся. Оказывалось, что на самом деле все время что-то происходило, и в событиях, и в мыслях.
Эти записки не являлись дневником – делиться этими записками, трансформировать их в литературное наследие неизвестного автора Он не собирался. Он делил свои воспоминания на «воспоминания текущие» и «воспоминания случайные». «Текущие» служили для того, чтобы убедить себя в том, что Он действительно существует, создавали то самое движение сюжета, ощущения прикосновения к реальности необходимое для преодоления сознания тщеты Его усилий. «Случайные», вплетаясь в день сегодняшний, подтверждали, что Он наследует вчерашнему. Иного объединяющего начала не было. Не было причин, не было следствий, пользуясь которыми Он бы мог сказать: сегодня – это сегодня, потому что было вчера. И день сегодняшний приобретал осмысленность. Вся цепочка Его поступков, и в прошлом и в настоящем, приобретала единство, не вытекая в то же время из причин и следствий.
Шли дни, Ему не приходилось преодолевать желаний чуждых Его помыслам, позывов залечь в теплой квартире за телевизором или книжкой, или уже позже, когда пришли другие возможности, уехать, куда-нибудь на край света, Он шел, ехал точно по расписанию, в которое могли вмешаться только чрезвычайные обстоятельства жизни, не Его, а Его подопечных. Ежедневное неукоснительно, непреодолимое ни изнутри, ни снаружи, выполнялось то, что стало Его второй, а точнее первой и настоящей жизнью.
………………………………………………………………………………….
Даже в светлое время суток, они оставались для него теми «полуночными ворами», которые похитили у него предначертанное изначально. Но прежних чувств не было: ни по отношению к своей потере, ни по отношению к «ворам». Сегодня Он ощущал, что смерть близких не была событием в их жизни, она стала событием в Его жизни.
Счет на дни сменился счетом на недели, потом месяцы… и, наконец, годы. Все, что Он видел, наблюдал, слышал, все более укореняло в Его сознании мысль, что Он своими ежедневными бдениями не дает провидению — другого слова пока не обнаружилось — забыть о том долге, которое оно имеет, нет, не перед ним, а перед той чередой асимметричных эмпирических проявлений этого мира, в котором пребывал и Он, и его «подопечные». Чередой, в которой проживая краткий миг времени на земле, человек не состоятелен был увидеть закономерность.
Вглядываясь в лица, встречавшиеся на Его пути, Он все более сживался с мыслью, что Он не один. Он и такие как Он, по каким бы причинам они не стали Наблюдателями, которые без геройства, без шума, без оваций и гимнов, создают баланс, измеряют и поддерживают его, и не дают жизни скатиться в животный тупик.
Если бы Он был столь самоуверен, что считал себя единственным Наблюдателем в этой жизни, то выставлять счет провидению было бы не только слишком дерзко, но и смешно. Впрочем, смеяться было бы некому. Его чувства ощущения, домыслы, наконец, никогда не обретали черт публичности.
Приходя к таким умиротворяющим мыслям, Он прилагал усилия, чтобы избежать окончательности в них, окончательности, которая бы причислила бы Его к спасителям, к мессиям, непрошенным и незваным героям, пусть даже невидимого фронта. Приняв их окончательно и уверовав в них, Он приобрел бы иной статус, стал бы вне тех законов, стороной баланса в которых Он являлся.
………………………………………………………………………………………
На первом этапе оН был очень осторожен — не дать себя уничтожить. Нет, никаких действий, чтобы быть обнаруженным, в отношении своих недругов Он не предпринимал. Поэтому ожидания ответной реакции было не обоснованным. Но, тем не менее, пребывая в своих бдениях, был очень подозрителен. Напряжение не оставляло еГо несмотря на неутраченные обыденную логику и способность к трезвой оценке ситуации, и тогда, когда повод для настороженности был совершенно очевидно надуманным. еМу казались подозрительными и многозначительными и случайные взгляды в еГО сторону брошенные случайными прохожими, и тем более некоторые перемещения персон сопровождающих еГО подопечных, когда эти ребята пребывая рядом с ними, шарили глазами по сторонам вокруг. Впрочем «баловать» себя наличием того, что можно было бы назвать охраной, любил большей частью Макс. Да и то, первое время. Впрочем, сколько длилось это «первое время» Наблюдатель затруднился бы сказать. Лихое появление Макса с двумя тремя машинами сопровождения остальной троицей его знакомцев не приветствовалось. Они к этим выездам Макса относились как к проявлению плебейства своего некогда товарища, как к одной из тех плебейских привычек, которыми грешили «звезды» его уровня, выбившиеся в «крепкие бизнесмены», но так и не приобретших чувства меры и вкуса. Очень скоро Макс стал их стеснять. Положение обязывало к более респектабельным знакомствам и соответственному поведению на людях.
Но все же борьба на выживание шла внутри неГО. Выжить и приспособиться к новой жизни, несмотря на противоречивую, а иногда и просто отрицающую подобное поведение, собственную оценку. И это было самое сложное. Скрыться, сбить с толку противника, который, не видя еГо, использовал все еГО же внутренние противоречия, постоянно подтачивал и крошил ту еще не сформировавшуюся реальность, в которой оН уже будет не преследуемым, а станет оком чего-то высшего или скорее стороннего. Успеть занять неприступную для них и их разрушительного воздействия позицию. А затем уже изматывать их своим невидимым непрерывным присутствием, проникать все глубже и глубже на их территорию, ведя их к неизбежному.
Вспомнить, а лучше помнить все время, помнить без слов, обращенных к самому себе, что ты не мессия, не судия, не…, а все же скорее просто человек. Что? Хотелось бы стать чем-то больше?
Определения той силы, которая подхватила еГО как «провидение», «око чего-то высшего», «долг», «миссия», возникали скорее по принципу дополнительности, как вынужденные метафоры и не создавали образа, который был бы приемлем во внешнем мире. И даже объясняя свой статус простым и всеобъемлющим словом «сила», оН понимал, что тем самым расписывается в своем бессилии охватить это нечто, придать ему черты, которые сделали бы его видимым.
Скорее всего, ему так и не удастся увидеть образ того, чему он служит. Служит? Следует? Чему? В попытках определить происходящее с ним в символах второй сигнальной системы рушились логико-семантические связи, слова переставали быть слышными… Названия этому Нечто доселе не нашла людская речь – оно было без образа и места.
Рецензии и комментарии 0