"Горечь стариков."

«Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые!
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир.
Он их высоких зрелищ зритель,
Он в их совет допущен был-
И заживо, как небожитель,
Из чаши их бессмертье пил!»

Ф. И. Тютчев " Цицерон."

Он шагнул с самодельного табурета. Чуть поджав одну ногу, как бы пробуя пустоту: что там, за гранью решения, натяжение?
Правая рука его постепенно отпускала опору Дерева жизни. Только пальцы, скрючившись, в пол касания, как бы ещё цеплялись, скользя по деревянной не струганой перемычке сарая; и лишь к вечеру его нашли, в углу, за им же самим придвинутым шкафом.
Так он и убежал. От всех. Не сказав ни слова. Хоть мы и любили его. По-своему.

Сколько можно побеждать? Всю жизнь мы вынуждены сражаться. Со всем. Чтобы выжить, или удовлетвориться, или доказать другим и себе.
Всю жизнь человек в трудах.
Это его доля. Даже когда оскудевает сила. И кто приведёт человека, чтоб он увидел то, что будет после него?
Все мы звенья одной цепи. Небесные Маховики вращаются, накапливая кинетическую энергию для создания инерционного момента.
Всему своё время и нет ничего нового под Солнцем.
Что было, то и будет; как было до нас.
Мы разбрасываем время, не осознавая, что его придётся собирать, пригоршнями.
И мы летим, в вечный Круг Земли. И остаётся лишь горечь. Горечь стариков.

Восстать? Вооружиться? Победить? Или погибнуть?- Вот в чём вопрос. Безропотно терпеть удар судьбы? Иль нужно оказать сопротивление? Погибнуть, умереть, уснуть?

Пока механика помпы проталкивает ритмы по жилам; пока мысли не поросли метастазами маразма и безысходности, надо…
Пока не порвалась серебряная цепочка, не рухнул жернов на колодязе жизни; пока ещё не слышен плач окружающих плакальщиков… надо!
Надо разобраться.
Кто кого победил, тот тому и раб… И от чего я искуплен? Чем я живу и чем заняты мои мысли?
А мы летим; года исчезают, как звук.
Хотя один Человек и сказал: «Я для того родился и пришёл в мир, чтоб свидетельствовать об истине.»
В чём эта истина?

Теперь она сидит, одна. До сумерек. До темноты. С линзой своей. Читает книги, водя надщербленым стеклом по буквам. Она почему то не любит очки. Эта женщина, с уже не крашенными длинными, седыми волосами.
Её видно из окна во двор. И кота её чёрного видно, на автомобильном ремне безопасности; точнее, на чёрной ленте, привязанного, вечно на поводке, чтоб не сбежал, любимчик. Так она с ним на этом поводке и за двором гуляет.
А этот сбежал. Шагнул со стула, предварительно закрепив петлю себе на шею. Обиделся.

Ножик, которым срезали тело, выкинули. И чашку, из которой он пил. И табуретку. И ленту автомобильного такого же ремня, как и у кота, выкинули.И тряпочку красную, что под петлю намотал, чтоб горло не перерезало; продумал всё, строитель. И шмотки его, дедовы. Кому они нужны?

«Ты меня никогда не понимал!»- ну да! Горькие слова, как иглы; или вбитые гвозди. Так то слова мудрых… а это самых близких… не мудрых. От них только горечь. С обидой вперемежку. И гнев. И задыхающееся чувство разочарования, и злость. На себя и на них.
И неужели никогда этот круг не будет остановлен?
Уже месяц, как нет виновника этих происшествий, здесь, на Земле. Хотя нет, лежит он накрытый формалиновой тряпкой, ожидая экспертизы циников, наживающихся на людском горе.

Всё суета и суета сует. День приходит и день проходит, а Земля пребывает вовек. Невозможно насытиться зрением. И жизнь человеческая семьдесят лет, а при большей крепости — восемьдесят.И лучшая половина её- труд и болезнь.
Всё суета и нет ничего нового под солнцем.

Дети взрослеют. И прилепляются к своим. А ты отрывал от себя кусок. Не досыпал. Попку мыл.
Так надо было наслаждаться этим временем. Радоваться. А теперь отпустить. Ведь ты же заранее знал, что будет так.
А один сказал, что нитка втрое скрученная, не скоро порвётся; что должен быть кто- то, между поколениями, кто станет их Связующим звеном. Этот Третий обязательно должен быть. Ибо кто может жить и кто может наслаждаться без Него?

— Знаешь, Манюнь, когда придёт моё время, я бы хотел, чтобы ты научила своих детей верить, а они- своих детей. Тогда мне было бы спокойно;
и ты знаешь, когда придёт мой час «Ч», и надо будет закрыть глаза, самое большее, это уйти без страха, просто выдохнуть, и войти туда, во что верил. Но этому есть цена- вся жизнь. Вся жизнь ради одного этого момента. Закрыть глаза и сделать переход.Потому, что смерти нет. Мы не умрём, но перейдём от смерти в жизнь.

По Писанию это или нет, но я хочу, чтоб меня кремировали, а мой прах развеяли по ветру. Над городом. С самолёта. Если так можно.Чтоб я стал пылью на дорогах и крышах, на траве и деревьях; просто чтоб мне впитаться в эту землю, стать частичкой. Это и будет память обо мне. А крестов не надо. Всё равно за ними никто не ухаживает.

И не надо ритуалов, не нужно всей этой грусти. Пожалуйста, никаких дозахоронений! Зачем? Взберитесь на четырнадцатиэтажку и просто высыпьте прах по ветру; или рассыпьте на дороге, там где я родился и вырос, или за двором. И тогда вы выйдете на улицу, посмотрите по сторонам, а я буду рядом с вами, вокруг и везде. Потому, что теперь я знаю, зачем приходил в этот мир- чтобы войти в Вечность.
Всё это даёт уверенность и смысл. Но кто же может жить и наслаждаться без Него.

И было мне так горько от всех этих событий. И воспоминания накатывались одно за одним. И хотелось быть одному и плакать без стеснения. И молиться.
Потому, что он — везде. И в этих кирпичах, и во дворе этом, следы его пребывания. А самый большой кирпич- камень, тот что на душе. Он даёт горечь. И рождает вопросы: Почему?
Ещё накануне, я молился за него. Пришло необычайно острое желание молиться за него, за этого человека, что заменил отца, за того, кто стал близким на сорок пять лет.

— Ты не видел деда?- уже был вечер. Солнце почти село за железнодорожную ветку. На дверях сарая висел амбарный замок. И спецовка на дужках.
«А он слепой. Он пошёл в хату, и щупал замок, а замок справа, в тридцати сантиметрах от руки. Он его просто не видел.
Он сдал. С зимы. Очень похудел и почему то сильно боялся идти в больницу...»

— Может он пошёл куда? И упал с линии? он слепой, не может назад дорогу найти? С когда ты его не видела?
— Та с утра сказал: иди, говорит, на базар, деньги дал. Я в обед пришла, дом открыт. Кот отвязан, на сарае сидит. На крыше.

— Время окоченения часов восемь, девять,-участковый присветил фонариком темноту сарая, белую пену у чёрного до сизости рта. Они нашли его, вечером, в углу, с жёлтым от жары лицом и с нестерпимым запахом мёртвого тела.

Картинка эта давила на психику своими деталями.
Милицию со следователем пришлось ждать больше часа. Больше часа пришлось сидеть на психах, втрамбовывая в себя мысль, что «он» там, в сарае, на ремне безопасности, и может он ещё жив? Если только может быть жив человек с таким фиолетовым языком и с головою набок. И паршивое во всём этом- время ожидания… полиции. И то, что уже никого оживить нельзя. И записки нигде нет… И труповозка приехала к трём часам ночи… и самому пришлось подсвечивать похоронной команде, и тащить угол простыни с телом. А дед лежит, как бы с прикрытыми глазами и свет от фонарика бьёт в его стеклянные слепые глаза, и руку правую, ту, которой держался за деревяшку, как бы приподнял для приветствия, а может для прощания… И когда всё это закончится? Всё описали. Взяли деньги за вывоз тела.

— Какой мужественный поступок, — впечатление такое, что баба эта молодая, в форме, под чем-то,-Я бы не смогла так, мне кажется пуля, более гуманней...- Дебильный текст. Не хотелось ничего обсуждать. Пусть они убираются быстрее со двора.Полицейские, следователи, медэкперты и труповозы. Раз уже всё это произошло. Так будет легче.

Род приходит и род проходит, а Земля пребывает вовеки. Что было, то и будет. Это уже было в веках, бывших прежде нас.
Нет памяти о прежнем и о том, что будет, не останется у тех, которые будут после. Время рождаться и время умирать. И блажен, кто ещё не существовал.
Но прах ты и в прах возвратишься. Как вышел ты нагим из утробы матери своей, таким и отойдёшь. Ничего не возьмёшь от труда своего.Всё пойдёт в одно место. Кто скажет человеку, что будет после него под солнцем? И человек не властен над духом своим, чтобы удержать дух, и нет власти у него над днём смерти, и нет избавления в этой борьбе, одна участь всем.

И любовь, и ненависть, и ревность его исчезает, нет им воздаяния, и нет им части от всего, что делается под солнцем, и память о них предана забвению.
Не от того ли это всё, что Бог сотворил человека правым, а люди пустились во многие помыслы? Ведь во многой мудрости много печали, и кто умножает знания- умножает скорбь. И всё это приходит с возрастом.

Веселись юноша! Ходи по путям твоего сердца, но знай, за всё за это Бог приведёт тебя на суд, потому что детство и юность- суета. А старость-горечь стариков?

Прошёл месяц. И даже сорок дней. Из угла сарая уже все вычистили, все следы картинок и воспоминаний. И шкаф, и табурет самодельный, и угол вымели. Там стало необычайно светло. И если развернуться спиной к стене, так же. как висел человек, то слева оказалось есть узкое окошко. В него устремлялся свет дня. И было видно ветви старой яблони, и дверь дома.

Наверное в тот день он смотрел за окно, тогда, когда задумал убежать. От всех. И мне бы очень хотелось, чтобы в тот момент он покаялся и принял Господа, и вошёл в Вечность. Я так бы хотел верить в это. Но что то толкнуло его сделать шаг со стула.
Горечь стариков.

Светлой памяти ушедших от нас, посвящается…

Вячеслав Жадан 2020

В материале использованы цитаты из Канонической Библии(Екклесиаст, Псалмы, Притчи Соломона)